Сказка Шварцвальда. Костер
Михаэль, идя по коридору к келье Кристины, считал шаги. С содроганием ожидал момента, как взглянет в глаза женщине, которую боготворил, которой дышал, ради которой был готов день назад лишить себя жизни.
Ничего не изменилось со вчерашнего вчера. Или почти ничего. Он боялся увидеть ту, что своим молчаливым согласием позволила свершиться непоправимому.
Казнь Регины на городской площади уже назначена на полдень завтрашнего дня. Апелляция в Ватикан отвергнута Конрадом за недостаточностью доказательств невиновности. Гневный возглас Михаэля был воспринят судом как реплика заинтересованного в исходе слушания лица. Показания Кристины, а точнее ее молчаливое потакание немыслимым наветам, лишили кормилицу надежды на помилование.
Тем не менее искренне расстроенный и подавленный произошедшим епископ выполнил обещанное. По окончании судебного процесса, когда приговоренную ведьму увели под усиленной охраной, защищая от обезумевшей в предчувствии крови публики, Михаэль получил разрешение забрать Кристину и проводить ее в крытую повозку, которая заблаговременно прибыла к потайным воротам судебного совета.
Он заставлял себя не думать, кто мог ожидать ее в поданном экипаже, просто исполнял свой долг.
Стражник со скрежетом отодвинул засов и распахнул перед ним дверь темницы. Михаэль, стараясь сохранять спокойствие, произнес:
– Время пришло. Ты свободна.
Он опустил глаза в пол, стараясь не смотреть на выходящую из темноты Кристину. Силы его были на исходе. Михаэль умолял себя не поддаться в последний момент ее чарам, не заглянуть в ясные, словно небо перед грозой, глаза, не почувствовать себя снова безумно влюбленным мальчишкой, которым он был когда-то.
– Михаэль, – голос Кристины дрожал, – я не могла поступить по-другому. Я знаю, что ты не простишь меня.
– Ничего не говори, просто следуй за мной. Времени не столь много, чтобы переливать из пустого в порожнее.
Кристина обреченно поникла головой. До выхода на задний двор они шли молча. Девушка спешила, несколько раз спотыкаясь в темном коридоре, крепко прижимала к себе куклу, но не проронила ни слова, боясь разозлить спутника.
Ночной холод заставил ее сжаться от озноба. Михаэль по привычке шагнул к ней и укутал теплее плащом, а потом внезапно поцеловал в лоб.
Он дрожал как осиновый лист, но не от пронизывающего ветра. Он дрожал, прощаясь с жизнью, которая закончится несколько мгновений спустя, когда его любимая сядет в повозку и исчезнет навсегда.
– Слушай меня, Птичка. Что бы сегодня ни случилось, кто бы ни нес вину за смерть кормилицы, запомни: ты обязана спасти нашего ребенка. Вот здесь деньги на первое время. Как устроишься… точнее, как устроитесь, дай мне немедленно знать. Я передам с посланцем еще. Мой ребенок не должен ни в чем нуждаться. – Голос Михаэля окреп, он продолжил: – Епископ проявил к тебе благосклонность, но я не могу доверять ему. Мой внутренний голос постоянно твердит, что этот человек опасен. Молчи! Не перебивай меня! Он отпустил тебя сегодня, но нет уверенности, что завтра его цели не изменятся.
Поэтому, доехав до Марцелля, до дома трактирщика, куда сейчас привезет тебя экипаж, ты сразу же пересядешь в приготовленную Дитрихом повозку. Нигде не ночуйте, не останавливайтесь на отдых, гоните лошадей до Базеля. В городе купите новых, наймете нового возничего, денег у тебя достаточно. Лишь добравшись до сердца Хельвеции, до города, стоящего на берегу озера, можете дать себе короткое время на передышку. Потом затеряйся среди альпийских селений, куда не дотянется рука всесильного епископа.
– Михаэль, а как же ты? – задала Кристина вопрос, который он боялся услышать более всего.
Люстиг злобно оскалился, его глаза сверкнули волчьим блеском.
– А что я? Я богат и свободен! Не беспокойся о моем сердце. Во веки веков его более не тронет любовь к тебе. А эту я вырву с корнем…
«С корнем… с корнем…»
Внезапное эхо, родившееся во тьме потайной крипты, несколько раз повторило его пророческие слова. Ледяной январский ветер подхватил их и унес к небесам.
Смертельно побледневшая Кристина содрогнулась от зловещего эха, протянула руку к Михаэлю, желая последний раз дотронуться до него, но замерла в нерешительности.
– Прощай! – прозвучали его последние слова. – И более не попадайся мне на пути!
Женщина отшатнулась, словно от пощечины, сжалась в комок. Сдерживая изо всех сил рыдания, поддерживаемая возничим, шагнула в тьму повозки.
Теплые руки прижали ее полумертвое тело к себе.
– Любимая… Как долго я ждал тебя!
– Яков, – хотела сказать Кристина, но губы прошептали другое имя.
Расставшись с девушкой, Михаэль внезапно почувствовал прилив сил. Как будто слова, отозвавшиеся в его сознании эхом, сняли тяжесть с души, открыли путь к новой жизни. Ясной и спокойной. Правильной, разумной и предсказуемой. Желанной жизни.
Осталось выполнить последнее поручение Конрада, и можно будет покинуть проклятый город, не дожидаясь завтрашней казни. Он запомнит Регину живой, а не корчащейся в пламени инквизиторского костра под непристойные крики обезумевшей толпы.
Епископ издал указ об освобождении святого отца Иоахима, настоятеля Марцелльской церкви Святого Августина, с предписанием немедленно оставить родной город и отправиться с семьей в дальнюю епархию, затерявшуюся на границе с Померанией. На словах он велел передать Иоахиму, что христианское терпение и прощение иссякнут, ежели их жизненные пути еще раз пересекутся.
Михаэль, освободив настоятеля, намеревался отправиться с ним в Марцелль, бежать от преисподней, готовившей раскрыть свои врата с восходом солнца посреди главной площади.
Иоахим же, ожидая слушания церковной комиссии и в душе надеясь на положительный исход апелляции, посланной в Высший совет Римской католической церкви, был искренне удивлен прозвучавшим из уст Михаэля решением Его Святейшества. Для совершения благодарственного моления он опустился на колени. Люстиг терпеливо дождался окончания ритуала.
Шагая за молодым человеком по темному коридору, стараясь не отстать от яркого пятна горящего факела, Иоахим не переставал благословлять Христа и все пытался угадать, чье вмешательство столь скоро повлияло на его судьбу.
До выхода из подземной тюрьмы оставалось несколько шагов, как вдруг темная фигура преградила им путь. Михаэль замер и, угрожающе подняв факел, осветил им крепкого молодого человека с прозрачными и бессмысленными, как у рыбы, глазами и издевательски скривившимся лицом.
– Прочь с дороги, Хассо! Иначе… – угрожающе начал Михаэль.
– Иначе что, брат? – перебил его глухой голос.
– Иначе я с небывалым удовольствием проткну твое поганое волчье сердце.
Хассо цинично расхохотался, его рука легла на рукоять кинжала, а глаза плотоядно сверкнули.
Потеряв на мгновение контроль, подчиняясь долго сдерживаемой злобе, Михаэль вложил всю силу тела в удар стилета, который словно по волшебству оказался в его руке. Тонкое лезвие проткнуло камзол Хассо и, скрипнув попавшимся ребром, погрузилось до рукоятки в сердце молочного брата.
Стекленеющие рыбьи глаза укоризненно и удивленно посмотрели на Михаэля, надеясь получить ответ на последний вопрос: «За что?»
– Это тебе за мать, которую ты приговорил к смерти, – спокойно ответил молодой барон и с усилием выдернул клинок.
Резкий запах миндаля, горящего на углях, затуманил его разум. Но карканье почувствовавших пир падальщиков, резкое и оглушительное, вернуло Михаэля к осознанию произошедшего. Иоахим опустился на колени перед истекающим кровью Хассо и начал неистово молиться Спасителю.
– Святой отец, на данный момент единственный спаситель стоит перед вами. Когда будете в безопасности – сможете продолжить свои бессмысленные ритуалы.
Не сказав ни слова, святой отец оставил скорченный труп и поспешил за исчезающим в коридоре Люстигом.
Кровь, оставшаяся на кинжале, немедленно впиталась в костяную рукоять. На нем больше не было никаких следов. Не заметив этой перемены, молодой барон появился во внутреннем дворе суда и нетерпеливым жестом поманил ожидавшую их повозку.
– Не теряйте времени, святой отец! Уезжаем!
Иоахим, продолжая возносить благодарственную молитву, шагнул внутрь за Михаэлем и плотно захлопнул за собой дверь экипажа.
Лежащий на диване Конрад, почувствовав странное жжение в груди, отодвинулся от молодого секретаря. Мгновение назад он еще ласкал пунцовую, покрытую легким юношеским пушком щеку, как вдруг рука его замерла и задрожала.
Епископ откинулся на подушки, закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Жжение усиливалось. Вслед за ним в носу неожиданно защипало, и давно забытые слезы скопились в углах глаз.
Свершилось…
– Свободен! – ожившее сердце зашлось от радости.
Грудь Михаэля пронзила страшная режущая боль, словно огромный нож погрузился под ребра и начал выковыривать сердце. Согнувшись в смертной судороге, он упал на пол повозки под ноги Иоахима и забился в конвульсиях.
Священник подскочил к Михаэлю, подхватил за плечи и развернул его лицо к свету. Увидел крепко сжатые синюшные губы, застывшую маску вместо лица, закатившиеся глаза. Михаэль мучительно стонал, держась рукой за сердце.
Постепенно судороги, сотрясающие его тело, пошли на убыль. Он затих в руках Иоахима и обмяк. Святой отец испуганно дотронулся до его горла, чтобы прослушать пульс, и закричал.
Сердце Михаэля не билось.
Иоахим опустил безжизненное тело на пол, потом, опомнившись, начал неистово молиться за душу новопреставленного.
– Святой отец, не рановато ли вы меня хороните? – раздался из темноты голос пришедшего в себя Михаэля. Молодой человек с усилием поднялся, отряхивая запылившиеся полы камзола. Его глаза сверкнули оттенком античного золота на бледном лице.
Изумленный Иоахим потерял на миг дар речи. Лишь его руки продолжали совершать крестные знамения, а губы – шептать слова молитвы:
– Упаси нас от зла… помоги и избавь нас от злого очарования, творимого нечестивыми, в пагубу нам. Освободи нас от омрачения страстями, из сетей похоти извлеки, огради нас от коварства злых людей и отгони от нас ненавидящего добро, удовлевающего нас диавола, чтобы в мире, покое и тишине прожить нам остаток жизни нашей, благодаря ежедневно Господа Бога. Аминь.
Михаэль снисходительно улыбнулся. Телодвижения глупого священника, его бесполезные слова вызывали в нем раздражение. Но он смог его подавить.
Утро воскресенья выдалось на редкость ясным и морозным. Бескрайнее небо раскинулось над Фрайбургом лазурным покровом. К центральной площади с рассветом стали стягиваться жители города и ближайших окрестностей, чтобы присутствовать на казни знаменитой шварвальдской ведьмы.
Напротив здания суда установили ствол свежеспиленной лиственницы. Предвкушая долгожданное развлечение, стражники обложили его охапками хвороста.
Ближе к полудню на месте казни яблоку было негде упасть. Заполнивший площадь народ возбужденно жужжал, пересказывал по нескольку раз сплетни вчерашнего дня о вынесении приговора чернокнижнице, которая покинула зал суда так и не раскаявшись в совершенных злодеяниях. Говорили, что глаза нечестивицы горели адовым пламенем, и стоило ей бросить взгляд на присутствующих в зале, как их охватывала трясучка, которая не проходила до самого вечера. Что же грозит несчастным сегодня, ежели она начнет напоследок колдовать? Чур нас, чур! Спаси и сохрани!
Стращая друг друга, пришедшие с раннего утра зеваки стояли, словно гвозди, на заледеневшей за ночь мостовой, отталкивая прибывающих вновь.
Регину привели на площадь после полудня. На мгновение над гудящим людским морем воцарилось гробовое молчание, в следующий момент сменившееся восторженными криками, оглушительным свистом, гнусными улюлюканьями и проклятиями. Глупцы подавляли свой необъяснимый страх перед женщиной, которая, гордо вскинув голову, твердой поступью прошествовала к месту казни. Обряженная в нелепый балахон грязно-желтого цвета, великая и ужасная ведьма смотрела сквозь толпу, не замечая ее. Ее прекрасное лицо было светло и спокойно. Темные глаза искрились на ярком полуденном солнце. Она не видела ничего вокруг себя, она давно вернулась в прошлое, где мужчина ее жизни подарил ей полнеба, где она любила и была любима, где они оба были свободны.
Ее тело послушно подчинялось приказам палача, связавшего руки за шестом. Но на просьбу священника покаяться и принять Христа она ответила отказом.
Какой смысл менять богов? Только Конрад, двуликий Янус, умудрился служить обоим.
Регина подняла глаза к открытому окну его кабинета. Она знала, что он стоит недалеко от окна, боясь показаться публике.
Он подойдет ближе лишь когда займется пламя.
Ее душа дрожала в предчувствии конца.
Перед порогом, ведущим в тайну, перед неизбежным превращением.
Перед освобождением от уставшего страждущего тела.
Душа ее боялась лишь боли.
И когда вспыхнуло пламя, охватившее далекие от нее пучки хвороста, Регина, собрав оставшиеся силы, взмолилась:
– Конрад, останови мое сердце! Убей меня, пока это не сделал огонь. Ради нашей любви, которая еще жива, умоляю, останови его!
Фиолетовая тень мелькнула в проеме окна напротив.
Никто из зевак не поднял голову, никто не видел епископа, бледного словно сама смерть. Никто не видел его гаснущих глаз, его дрожащих губ, его рук, судорожно вцепившихся в подоконник.
Никто не слышал слов, которые вслед за Региной он начал повторять.
Глаза ликующих были устремлены на разгоревшийся костер, на застывшее тело ведьмы, на лице которой жили лишь губы, творящие последнее колдовство.
Все видели, как дернулась она в страшной судороге, выгнулась колесом, как конвульсии несколько раз прошлись по телу волной и кровавая пена скопилась в уголке скривившегося от боли рта.
Регина упала на колени и поникла головой словно кукла, отпущенная на волю хозяином, который разорвал ненужные нити. Огонь, подобравшись ближе, вспыхнул на ее длинных волосах, превратив их в пылающий факел. И через мгновение до собравшихся зевак долетел запах обгорелой плоти. Среди двуногих животных, похожих на людей, началось безумное пиршество.
Конрад, обессилев, упал в кресло напротив открытого окна. Спустя мгновение белоснежная голубка опустилась на подоконник и начала чистить перышки. Сверкая черными бусинками глаз, она радостно и благодарно ворковала.
Епископ не сводил с птицы восхищенных глаз.
– Ты знала, знала наперед то, что должно было свершиться. Но риск был огромен. Если бы я не обрел человеческое сердце, то не услышал бы твою мольбу и не смог избавить от мучений. Ты шла на смертельный риск, отдаваясь в мои руки, надеялась лишь на чудо. Любовь его сотворила.
Я вернул себе то, что потерял, отчасти по твоей вине.
Внезапный порыв ветра сорвал с подоконника белоснежную птицу. Призывно крикнув, голубка покружила недолго перед окном и вскоре потерялась в лучах полуденного солнца.
Пришло его время.
Конрад вытащил из верхнего ящика письменного стола небольшую шкатулку из змеевика. Достал золотое кольцо и, сняв оправу с рубином, надел его на безымянный палец правой руки. Ожившие защитные руны сверкнули на солнце.
– Я готов, любовь моя!
Не медля ни минуты, человек, носивший имя Конрад Справедливый, епископ Макленбургский, опустился в кресло напротив окна, выходящего на главную площадь, где догорала плоть женщины, которую он любил больше собственной жизни. Закрыл глаза и, возносясь в небо мечтой, усилием воли и по милости Темного Бога остановил биение собственного новообретенного сердца.
Черный ворон, сидевший на подоконнике кабинета епископа, расправил мощные крылья и заклекотал. Он смотрел на волнующееся под ним пьяное человеческое море.
Наивные доверчивые глупцы, безумные овцы. Как легко было вами управлять человеку, чье тело безжизненно сползло на пол с высокого резного кресла!
Который когда-то был им.
Впереди его ждет следующее превращение. И новая попытка добиться реванша.
Пронзительно и восторженно крикнув, ворон сорвался в небо, догоняя исчезнувшую за линией горизонта белоснежную подругу.
