В докладе «Современная психология и марксизм» К.Н. Корнилов предпринял попытку обосновать необходимость переоценки (ревизии) психологии с точки зрения марксизма. Стремясь подвести проблему под более общую проблему «психология и философия», Корнилов излагает свое понимание марксизма как определенной философской системы, а психологии – как философской науки.

В данном параграфе мы рассмотрим, из каких представлений о марксизме и психологии исходил при этом Корнилов, насколько логично и аргументированно он обосновывал свою позицию в споре с Челпановым. Вначале определим, что же понимал Корнилов под марксизмом в докладе.

По ходу доклада Корнилов дает следующие формулировки: марксизм – это «современный материализм» [14, с. 41], «философская доктрина» [14, с. 41], «строго научное или, как говорят, внутринаучное мировоззрение» [14, с. 42], «не просто материализм, а диалектический материализм» [14, с. 43]; Корнилов говорит также о своей попытке «применить философию марксизма к психологии» [14, с. 42], о «философских устремлениях марксизма» [14, с. 50]. В конце доклада Корнилов не забывает «хотя бы вкратце остановиться и на другой стороне марксизма – социологической, на теории исторического материализма» [14, с. 50].

Уже отсюда можно сделать вывод, что марксизм, по Корнилову, – это определенная философская доктрина, имеющая две стороны – диалектический и исторический материализм (социологию марксизма). Такая трактовка была широко распространена в 20-е годы, достаточно указать, например, на работы П.П. Блонского [4] и Н.И. Бухарина [6]. Это немаловажное обстоятельство всегда следует иметь в виду при изучении работ К.Н. Корнилова 20-х годов. Заметим также, что в известных (и в то время) работах В.И. Ленина дается иная трактовка марксизма – как совокупности трех составных частей [17], [18], а марксистской философии как одной из них. Но до объявленного И.В. Сталиным в 1931 г. «марксистско– ленинского этапа в развитии философии» [21] основным, главным авторитетом в области марксистской философии считался Г.В. Плеханов, из работ которого исходили А.М. Деборин, Н.И. Бухарин и многие другие советские философы-марксисты той поры.

Не менее ясно в докладе Корнилов формулирует свое понимание психологии: оказывается, «с самых давних пор и до нашего времени» она «всегда рассматривалась как философская дисциплина по преимуществу» [14, с. 42]. Кроме того, поскольку с его точки зрения психология уже не естественно-научная дисциплина, как утверждалось ранее в «Реактологии», а стоит «на грани биологических и общественных наук» [14, с. 41], постольку психология является не только философской, но и биологической и общественной дисциплиной. Итак, точка зрения марксизма на место психологии среди других наук заключается, по Корнилову, в том, что психология объявляется сразу и философской, и биологической, и общественной наукой! Нет смысла специально доказывать, насколько эклектичной и методологически наивной является такая точка зрения, скорее запутывающая, чем проясняющая суть проблемы. Тем не менее каждая из этих характеристик психологии имеет в логике Корнилова свои серьезные основания. Можно привести несколько веских причин, по которым Корнилов заговорил о философии в психологии и о психологии в философии.

В докладе отнесение Корниловым психологии к философским наукам облегчает ему возможность применить к ней, как он сам подчеркивает, философию марксизма [14, с. 42]. Но эта мотивировка не представляется убедительной, т.к. тут же Корнилов говорит о том, что марксизм успешно подчиняет себе биологию и социологию. Но если и эти науки считать философскими, то какие же тогда не являются философскими?! Очевидно, дело в чем-то другом.

И из содержания данного доклада, и из последующих работ К.Н. Корнилова по проблеме «психология и марксизм» становится ясно, что Корнилов переводит собственные психологические, в том числе и экспериментально-методические вопросы в спорах со своими оппонентами, прежде всего с Г.И. Челпановым, сначала в область философских вопросов психологии, а затем и в область философии, чтобы именно там, как это ни парадоксально звучит, громить своих оппонентов. Все это становится понятным, если мы учтем, что Корнилов, конечно, вряд ли мог противопоставить Челпанову что-либо серьезное на собственно психологическом уровне. Напротив, на уровне философии Корнилов, заявляя себя приверженцем марксизма, достигал сразу две цели.

Во-первых, это позволяло ему уверенно «громить» Челпанова, который, как мы уже знаем, будучи по своему профессиональному образованию сторонником В. Вундта и неокантианцем, не мог считать научной философию Гегеля, не говоря уже о К. Марксе и других представителях, как писал Г.И. Челпанов до революции, «экономического материализма» [29, с. 17], [30, с. 25-27]. Во-вторых, заявляя себя как марксиста, Корнилов демонстрировал лояльность – не столько философскую, сколько идеологическую – к правящей коммунистической партии, советскому государству, Советской власти. Отсюда, кстати говоря, исходила тактика Г.И. Челпанова: чтобы не спорить в лице Корнилова с правящим режимом, Челпанов, с одной стороны, доказывал, что взгляды Корнилова не являются истинно марксистскими, а с другой – что его, Челпанова, психология находится в полном соответствии с марксизмом.

Как же себе представлял К.Н. Корнилов взаимоотношения психологии как философской дисциплины и марксизма как философского учения? Здесь Корнилову не надо было выдумывать что-либо новое, т.к. еще со школьной и студенческой скамьи он имел традиционное представление о том, что такое философия и как она соотносится с психологией. Корнилов понимал марксизм просто как еще одну, правда, самую правильную, самую истинную, научную и современную философскую систему. При этом соотношение философии как «царицы наук» и психологии как «служанки философии» Корнилов трактовал следующим образом: философия дает правила, принципы, законы, словом, готовит теорию, а психология должна этой теорией строго руководствоваться (не такую ли отжившую свое философию имел в виду Ф. Энгельс, когда писал, что классической философии приходит конец, и от нее остается только логика и общая теория познания?).

Другими словами, в силу своей неподготовленности К.Н. Корнилов не понял, в чем же состоит принципиальное различие между современной (в частности, марксистской) и домарксистской, классической философией. Корнилов и саму марксистскую философию понимал не по-марксистски, вследствие чего у него применение марксизма в психологии (впрочем, так же как и в биологии, социологии и т.д.) заключается в том, что психология … подчиняется марксизму. Поэтому вся «ревизия» и «переоценка» заключается у Корнилова не в изменении отношений между философией и психологией, а в замене одной, не оправдавшей надежды и ожидания философской системы другой, более правильной и истинной. Дело, следовательно, вовсе не в том, что Корнилов использует (или пытается использовать) в психологии философию марксизма, сам по себе этот факт еще ни о чем не говорит. Дело все в том, что именно при этом понимал Корнилов под философией марксизма и под философией вообще, и в связи с этим под психологией как наукой.

Коротко говоря, К.Н. Корнилов вовсе не против того, чтобы психология была и оставалась «служанкой философии». Корнилов против того, чтобы психология была служанкой старой, идеалистической, метафизической философии и за то, чтобы психология была служанкой новой, научной, материалистической, марксистской философии. Но поскольку роли психологии как «служанки философии» и философии как «царицы наук» (науки наук, сверхнауки) однозначно связаны, то позиция К.Н. Корнилова, конечно же, при всем его декларируемом марксизме является шагом назад в процессе развития психологии как самостоятельной науки. Именно это подчеркивал Челпанов, когда характеризовал современную психологию как эмпирическую, т.е. независимую от философии науку.

Подчеркнем, что при таком («по Корнилову») понимании взаимоотношений психологии и философии страдает не только психология, в своей роли служанки оказывающаяся в довундтовских временах, но и философия, ибо марксизм, невольно поставленный в положение господина и учителя, тем самым упрощается, вульгаризируется и догматизируется. Так что результат взаимодействия психологии и философии зависит не только от уровня развития психологии как науки, но и от самого марксизма: образно говоря, дорос ли он сам до роли учителя науки, до того, чтобы стать философией наук?

Все это важно для того, чтобы понять реакцию Г.И. Челпанова по этому вопросу, который был одним из ключевых в дискуссии.

Как же Г.И. Челпанов отвечал на смену Корниловым (по сравнению с «Реактологией») позиций в вопросе о соотношении психологии и философии? Челпанов, имея в виду первое издание «Учения о реакциях человека» Корнилова, указывал, что «через несколько месяцев после выхода книги, в которой содержится запрет психологу заниматься философией, он [Корнилов. – С.Б.] на первом психоневрологическом съезде в январе 1923 г. заявил, что занятие философией для психолога является обязательным. Но это требование он предъявляет только другим, и именно, к психологам-немарксистам; для себя же это требование он считает совершенно необязательным, ибо за два года он не удосужился изучить философию Маркса и, будучи чистокровным бюхнерианцем, остается в наивном убеждении, что он марксист» [32, с. 23].

А.В. Петровский называет это утверждение Г.И. Челпанова «голословным обвинением» и пишет, что «в подтверждение этого обвинения Челпанов не приводит ни одного факта. И это не случайно: в докладе на I съезде Корнилову в значительной степени удалось преодолеть наивно-материалистическую концепцию психики, защищаемую им в недавнем прошлом» [22, с. 58], [23, с. 92]. С нашей точки зрения, Челпанов, говоря о двух годах, имел в виду не 1921-1923 гг., как утверждает А.В. Петровский, а 1923-1925 гг. скорее всего, с января 1923 г., когда Корнилов выступил с докладом на первом съезде, до момента завершения Челпановым работы над книгой, предисловие к которой было написано в январе 1925 г. Следовательно, если А.В. Петровский (вслед за Б.М. Тепловым) пишет о переходе Корнилова в январе 1923 г. с позиций наивного (вульгарного, механистического и т.п.) материализма на позиции марксизма, то Челпанов, напротив, не видит принципиальных изменений Корнилова не только в 1923 г., но и в течение 1924 г.

В этом плане показательно, что практически нигде Челпанов специально не анализирует доклад Корнилова на первом съезде, основное внимание при критике уделяя «Реактологии». Очевидно, для Челпанова этот доклад Корнилова был своего рода продолжением, дополнением к «Учению о реакциях», но никак не нечто такое, что противоположно реактологическим взглядам Корнилова образца 1921 г. Это означает, что в докладе 1923 г. Челпанов не увидел принципиально ничего нового у Корнилова, никакой «огромной теоретической работы» и т.п., и здесь оценки Корнилова С.Л. Рубинштейном, Г.И. Челпановым и даже авторами «Итогов…» 1931 г. неожиданно совпадают.

Впрочем, точка зрения А.В. Петровского является достаточно гибкой. Соглашаясь с оценками Б.М. Теплова, А.В. Петровский все же признает, что «К.Н. Корнилов приблизился к марксизму, но далеко еще не овладел им … Ленинская теория отражения не была ему известна, диалектику он воспринял формально, с историческим материализмом был знаком бегло и главным образом в бухаринском изложении – все это, как мы увидим дальше, становится источником серьезных ошибок, допущенных видным представителем советской психологии в рассматриваемый нами период» [22, с. 58-59].

При реконструкции дискуссии между Корниловым и Челпановым мы уже имели возможность убедиться, насколько подобная критика в адрес Корнилова практически по всем пунктам совпадает с тем, что говорил в ходе дискуссии о взглядах Корнилова Челпанов. Однако отечественные исследователи стараются не подчеркивать этого совпадения оценок. Но в отношении «Реактологии» Корнилова (при оценке ее с точки зрения марксизма) С.Л. Рубинштейн, Б.М. Теплов, А.В. Петровский и другие авторы фактически соглашаются с Челпановым.

Г.И. Челпанов в ходе полемики писал: «"Учение о реакциях" написано по интроспективному методу, принятому в Психологическом институте Московского университета. Вследствие этого внимательный читатель совершенно не в состоянии уловить, в чем, собственно, состоит марксизм в психологии, по пониманию Корнилова. Может быть, в нескольких фразах, имеющих отношение к идее классовой борьбы [32, с. 22].

Б.М. Теплов в 1960 г. писал: «"Учение о реакциях человека" – свидетельство искреннего и горячего желания автора порвать с традиционной идеалистической психологией, но в то же время эта книга (несмотря на наличие в ней ценного экспериментального материала) говорит о неподготовленности Корнилова к решению тех больших теоретических и практических задач, которые он перед собой поставил» [28, с. 10-11]. Примерно в том же духе высказывается и А.В. Петровский: «Надо сказать, что книга К.Н. Корнилова «Учение о реакциях» действительно давала возможность рассматривать автора как бюхнерианца…» [22, с. 58].

Продолжая эту естественную тенденцию к беспристрастным, объективным, конкретно-историческим оценкам, нам остается теперь, как мы видим по ходу нашего анализа, сделать еще один шаг: согласиться с челпановскими оценками взглядов Корнилова не только 1921, но и 1923 г., тем более что различие это, как нам становится все более отчетливо видно, оказывается чисто терминологическим.

Но Г.И. Челпанов в ходе дискуссии не только подвергал критике взгляды Корнилова, но и стремился найти оптимальные пути разрешения проблемы «психология и марксизм».

В докладе на первом всероссийском психоневрологическом съезде 1923 г. Г.И. Челпанов проблему взаимосвязи психологии и философии попытался разрешить следующим образом в третьем тезисе: «Психология может, а по мнению некоторых должна иметь философскую надстройку, а также философскую, физиологическую, биологическую и т.п. подстройку, но сама по себе психология не есть ни философия, ни биология, а есть самостоятельная наука, подобная физике, химии и т.д." [32, с. 10]. Далее Челпанов дает определения вводимых им понятий «надстройка» и «подстройка»: «Есть философские и гносеологические понятия, которые нужно рассмотреть до изучения психологии. Таковы понятия «субстанции», «причинности» и т.п. Философское исследование этих понятий, предваряющее изучение психологии, я называю «подстройкой». Эта подстройка служит для того, чтобы построить эмпирическую психологию. Понятия «субстанции», «субъекта», «я» можно сделать эмпирическими понятиями; тогда их можно перенести в психологию, но не иначе. Эмпирическая психология дает материал для построения этики, эстетики и т.д. Обобщения эмпирической психологии могут служить для философских обобщений, для построения мировоззрения и т.п. Но это уже будет философской надстройкой над психологией и ни в коем случае не может входить в область эмпирической психологии. Она должна лежать вне ее области» [32, с. 11]. К концу 1924 г. Челпанов был вынужден в ходе полемики несколько видоизменить и уточнить свою точку зрения, о чем свидетельствуют его рассуждения в последней главе (статье) той же брошюры: «Есть ли психология наука философская? На этот вопрос нельзя ответить ни положительно, ни отрицательно без того, чтобы не вызвать недоразумений. Но самый вопрос можно поставить иначе. Необходимо ли психологу изучение философии? По моему мнению, безусловно необходимо. Это и имели в виду немецкие ученые, когда настаивали на необходимости для психологии примыкать к кафедре философии, на каком бы факультете кафедра философии ни была» [32, с. 58].

Но Челпанов не только более глубоко и точно, чем Корнилов, видел проблему соотношения психологического и философского знания, но и дифференцированно подходил к вопросу о том, что же такое марксизм. В частности, Челпанов ясно различал понимание марксизма как идеологии (мировоззрения) и как философской системы. Отвечая на многочисленные упреки в том, что он заявляет себя марксистом, Челпанов писал: «Если бы на том основании, что современная научная психология находится в согласии с идеологией марксизма, я стал утверждать, что я марксист, то я допустил бы ту ошибку, которая в логике известна как ошибка «нераспределенного среднего термина». В самом деле, марксизм есть широкое мировоззрение, которое предполагает определенные философские, психологические, социологические, экономические, политические и т.п. воззрения. Меня можно было бы назвать «марксистом» только в том случае, если бы у меня было совпадение во всех этих частях мировоззрения Маркса, а раз совпадение имеет место только в психологических воззрениях, то для обозначения меня марксистом нет никаких оснований» [32, с. 30-31].

Подводя итоги дискуссии между К.Н. Корниловым и Г.И. Челпановым по вопросу о соотношении психологии и философии, мы вынуждены заключить, что и здесь Корнилов не смог противопоставить что-либо серьезное и обоснованное тем взглядам Челпанова на психологию, философию и марксизм, которые были сформированы еще задолго до революции. Не обнаружили мы и принципиальных изменений взглядов Челпанова на проблему «психология и философия». Оставаясь на своих позициях, Челпанов лишь пытался найти общий язык, идя на уступки в сфере терминологии и не акцентируя внимания на неясностях и противоречиях в самом марксизме, т.е. в трудах Плеханова, Маркса, Энгельса, Ленина, Бухарина и т.д. Мы считаем это не «хитроумной тактикой борьбы», а проявлением стремления вести научную дискуссию по научным правилам, т.е. оставаясь в рамках чисто научного, предметно-логического аспекта и не выходя без нужды в метафизические и политические плоскости.

В заключение заметим, что спор между Корниловым и Челпановым по проблеме «психология и философия» все-таки исходным своим моментом имел различную трактовку у обеих сторон не столько философии или марксизма, сколько психологии, ее проблем и задач.