Глава 14
Гробовщик чуть не плакал от ярости. На его обезображенном ожогами лице застыла гримаса невыразимого и беспомощного бешенства.
«Сволочи поганые, — бормотал он сквозь стиснутые зубы. — Ублюдки, сукины дети, паразиты, скоты, недоноски, прохвосты, сифилитики! Наширялись, говноеды, и стреляют безоружному в спину из своих самодельных пушек. Ничего, мы еще с вами разберемся…»
Он говорил сам с собой.
На стене в самом конце ослепительно чистого больничного коридора висели часы. Двадцать шесть минут третьего.
«Вот ведь как бывает, — с горечью думал он. — Нас уволили за то, что мы избили сбывавшего наркотики ублюдка, а не прошло и трех часов, как Могильщика подстрелил вооруженный наркоман».
У Гробовщика из глаз лились слезы, они струились по избороздившим его лицо шрамам, и казалось, что плачет сама кожа.
Медицинские сестры и практиканты обходили его стороной. Но хуже всего было то, что он себя чувствовал виноватым. «Если б я не поторопился, послушался Могильщика и дождался ребят из уголовной полиции, Могильщик мог бы избежать пули».
А Могильщик лежал за закрытой белой дверью на операционном столе. Он был на волосок от смерти. Понадобилось переливание крови, а в больнице имелась всего одна пинта крови его группы. Такая кровь была только в Бруклинском Красном Кресте, и туда уже выехала полицейская машина в сопровождении двух мотоциклистов. Быстрее их по забитым транспортом городским магистралям не мог бы проехать никто — но времени было в обрез.
Гробовщику сказали, что его группа Могильщику не подходит.
«Ну вот, даже этим я не могучему помочь, — думал он. — В одном можешь быть уверен, старина: если ты отправишься на тот свет, они последуют за тобой».
У него у самого на затылке, за левым ухом, была громадная шишка величиной с гусиное яйцо, а голова раскалывалась от невыносимой боли, шедшей откуда-то из-под глаз. Врачи сказали, что у него сотрясение мозга, и попытались уложить его в постель. Однако он отбивался с какой-то слепой, почти неуправляемой яростью, и в конце концов от него отстали.
В больницу они попали первоклассную, оборудованную по последнему слову техники, и Гробовщик не сомневался: если только Могильщика можно спасти, он спасен будет. И тем не менее ужасно злился — прежде всего на самого себя.
Увидев в конце коридора свою жену и жену Могильщика, подымавшихся по лестнице, он вскочил и бросился в противоположную дверь, которая вела в процедурную, пустую и темную.
Жене Могильщика он боялся посмотреть в глаза, не хотелось встречаться и со своей женой. Его дочка находилась в летнем лагере в Кэтскилских горах, и дома, по счастью, сейчас никого не было. «И на том спасибо», — подумал он.
В операционную женщин не пустили. Они стояли в коридоре за дверью, с застывшими, как у деревянных идолов, коричневыми лицами. Жена Могильщика то и дело подносила к глазам носовой платок. Обе молчали.
Гробовщик осмотрелся по сторонам. Дверь напротив была заперта. Он подошел к окну процедурной и поднял приспущенное матовое стекло. Прямо под окном оказалась пожарная лестница. Он вылез из окна и начал спускаться вниз. Из соседнего корпуса на него с любопытством смотрели студенты-медики. Гробовщик их не заметил. Спустившись на первый этаж, он спрыгнул на асфальтированную дорожку, ведущую на задний двор, к запасному входу.
Гробовщик вышел на улицу и направился на Риверсайд-драйв, где стояла его машина. Он был без шляпы, полуденное солнце палило нещадно, и перед глазами все плыло. Голова болела так, будто у него было воспаление мозга.
Через полчаса он притормозил перед своим домом в Астории, на Лонг-Айленде. Как он доехал, ему и самому было непонятно.
В больнице ему дали успокоительную микстуру. «Одна чайная ложка каждый час» — значилось на бутылке. Перед тем как войти в дом, он вытащил флакон с микстурой из кармана и швырнул его в мусорный бак.
Начал он с того, что пошел на кухню и поставил на огонь кофеварку «Сайлекс», насыпав в нее столько кофе, сколько не пил за неделю. Затем разделся, сложил одежду на стуле у кровати, пошел в ванную, отыскал в аптечке бензедрин, положил под язык две таблетки и запил их, подставив ладонь под льющуюся из крана воду. Из ванной он услышал, что кофе закипает, побежал на кухню и потушил под кофеваркой огонь.
После этого он опять вернулся в ванную и принял контрастный душ. От ледяной воды захватывало дыхание, стучали зубы, в тело впивались иголки. Голова раскалывалась на части, в глазах рябило, зато вялость, расслабленность прошли.
Он растерся полотенцем, пошел в спальню, надел длинные, в обтяжку трусы, нейлоновые носки, легкие черные туфли на эластичной подошве, брюки от только что купленного темно-серого летнего костюма и темно-синюю шелковую рубашку с воротничком на пуговицах. Галстук он надевать не стал — «может помешать, когда буду вытаскивать револьвер».
Кобура висела на задней стороне двери встроенного бельевого шкафа, а в кобуре лежал сделанный по специальному заказу длинноствольный никелированный револьвер 38-го калибра, который наводил ужас на весь Гарлем. Гробовщик вынул револьвер из кобуры, повертел барабан, привычным движением выбил пять патронов, после чего револьвер прочистил и смазал, а затем перезарядил, вставив в последнюю камеру трассирующую армейскую пулю и оставив пустой камеру под курком — чтобы револьвер не выстрелил, если вдруг придется действовать им как дубинкой.
Положив револьвер на кровать, он снял с крюка кобуру, достал из шкафа банку тюленьего жира, смазал им толстую подкладку кобуры, вложил револьвер в кобуру, чистым носовым платком отер излишки жира, бросил носовой платок в корзину с грязным бельем и накинул наплечный ремень, к которому пристегнул кобуру, после чего надел на левое запястье часы с секундомером.
Теперь предстояло выбрать дубинку. Их у него в комоде хранилась целая коллекция, и Гробовщик подобрал дубинку из мягкого свинца, с оплеткой из воловьей кожи и с ручкой из китового уса. Ее он опустил в набедренный карман, специально для этого предназначенный.
В левый карман брюк он положил перочинный нож, а в задний, после минутного размышления, сунул и пристегнул к поясу тонкую, плоскую охотничью финку с рифленой резиновой рукояткой, в ножнах из мягкой свиной кожи.
«Осталось только живой воды выпить — знать бы только, где такая течет», — мрачно пошутил он сам с собой.
Теперь можно было надевать пиджак. Он специально выбрал этот костюм, потому что по размеру он был у него самый большой; кроме того, пиджак был сшит с таким расчетом, чтобы под ним на плечевом ремне поместилась кобура.
В левый обшитый изнутри кожей карман пиджака Гробовщик опустил коробку с патронами, а в правый, тоже кожаный, — несколько патронов с трассирующими пулями.
Одевшись, он пошел на кухню и выпил две чашки крепчайшего, обжигающе горячего кофе, который на пустой желудок произвел эффект ледяной воды, вылитой на раскаленную конфорку. От кофе Гробовщика чуть не вывернуло наизнанку. Он с утра ничего не ел, но бензедрин убил аппетит, оставив во рту сухой отвратительный привкус. Но этого привкуса он тоже не замечал.
Когда Гробовщик уже был в дверях, раздался телефонный звонок. Несколько секунд он колебался — подойти к телефону или нет, но в конце концов все же вернулся в спальню и снял трубку.
— Джонсон слушает, — сказал он.
— Говорит капитан Брайс, — раздался голос на другом конце провода. — Вами интересуется лейтенант Уолш из уголовной полиции. Хотите моего совета? Не лезьте вы в эту историю. Сидите дома. Пусть это дело полиция расследует. Имейте в виду: если вы опять нарветесь, я вас вытаскивать не буду. — Он сделал паузу и добавил: — И никто не будет.
— Да, сэр, — откликнулся Гробовщик. — Вас понял. Лейтенант Уолш, сэр.
— Кстати, кровь из Бруклина доставили, — сказал капитан, помолчав.
Гробовщик прижал трубку к уху, но от волнения задать вопрос не решился.
— Пока жив, — сказал капитан Брайс, словно читая его мысли.
— Да, сэр, — отозвался Гробовщик.
Не успел он положить трубку, как телефон зазвонил снова.
— Джонсон слушает.
— Эд, это лейтенант Андерсон.
— Как дела, лейтенант?
— Это тебя надо спросить.
— Он все еще держится, — сказал Гробовщик.
— Я сейчас туда еду, — сказал Андерсон.
— Какой смысл? Он ведь все равно никого не узнает.
— Согласен. Подожду. — Последовала пауза. — Не лезь в это дело, Эд. Я все понимаю, но лучше держись в стороне. Сейчас ведь у тебя никаких прав нет, поэтому ты хоть на уши встань — только хуже будет.
— Да, сэр.
— Что? — Андерсон удивился. Никогда раньше Гробовщик не говорил ему: «Да, сэр».
Но Гробовщик уже повесил трубку. Он набрал номер уголовной полиции Уэст-Сайда и попросил к телефону лейтенанта Уолша.
— Кто его спрашивает?
— Эд Джонсон.
Через минуту в трубке послышался спокойный, солидный голос:
— Джонсон, я хотел бы знать, что вы обо всем этом думаете.
— До того, как мы обнаружили труп африканца, я об этом ничего не думал. По правде говоря, мы не знали даже, с какого боку к этой истории подступиться. Ну а когда они подстрелили Могильщика, ситуация изменилась. Их вроде бы было двое…
— Это нам известно, — перебил его лейтенант Уолш. — Двое профессиональных гангстеров. Наши ребята всю квартиру перевернули вверх дном, но ничего найти не удалось, абсолютно ничего. Из-за чего был убит африканец, как вы считаете? Если б мы знали хотя бы это, уже было бы проще.
— Полагаю, из-за героина. Из-за партии героина.
— Мы об этом думали. Ребята из отдела по борьбе с наркотиками уже работают в этом направлении. Но ведь партию героина, даже неразбавленного, не так-то легко спрятать. По-настоящему ценная партия героина, такая, ради которой идут на убийство, никак не может быть, вместе с упаковкой, меньше футбольного мяча. А такой сверток ребята наверняка бы нашли.
— Но ведь это мог быть не сверток, а ключ от тайника, где героин прячут.
— Ключ от тайника? Не знаю, как ребята, а мне это в голову не пришло. Возможно, вы и правы. Поделюсь вашей догадкой с коллегами. Впрочем, они собираются искать до тех пор, пока не убедятся, что в квартире ничего нет.
— Кроме героина, мне ничего в голову не приходит.
— Понятно. Кстати, как вы думаете, что случилось с управляющим и его женой? Гас и Джинни Харрис — так их, кажется, зовут? С ними и с их подручным, бывшим боксером по кличке Мизинец?
— Гас и Джинни должны были сегодня днем отплыть на «Королеве Марии», а Мизинец скрывается от полиции.
— Верно, у них были на сегодня билеты, но на пароход они не явились. Все трое где-то прячутся.
— Не могут же они прятаться вечно.
— Почему ж, могут — если на дне реки лежат.
Гробовщик промолчал. Все, что он обязан был рассказать, он рассказал.
— Пока вроде бы все, Джонсон. Не пропадайте. Вы нам можете понадобиться в самое ближайшее время. И еще, Джонсон…
— Да, сэр?
— Не лезьте вы в это дело. Предоставьте его нам, хорошо?
— Да, сэр.
Гробовщик пошел на кухню и налил себе холодной воды из холодильника. В горле у него пересохло.
Затем он пошел в гараж, сунул испачканный краской комбинезон, оставшийся после ремонта, в большой мешок, положил этот мешок в багажник, сел в машину и подъехал к дому Могильщика на той же улице.
Он знал, что входная дверь заперта, поэтому обогнул дом и с помощью отмычки открыл кухонное окно. Теперь он двигался с такой легкостью, что буквально не чувствовал тела. «Убью — и не замечу», — подумал он.
Соседские дети, мальчик и девочка, игравшие во дворе напротив, с укором смотрели на него.
— Зачем ты без спросу лезешь в дом мистера Джонса? — крикнул ему мальчик, а затем громко позвал мать: — Мама, мама, к мистеру Джонсу грабитель забрался!
Как раз когда Гробовщик занес ногу, чтобы перелезть через подоконник, в дверях соседнего дома появилась женщина.
Он кивнул ей, и она улыбнулась в ответ. На этой улице жили одни негры, и взрослые хорошо знали друг друга; дети же редко видели детективов, которые обычно днем отсыпались.
— Это друг мистера Джонса, — объяснила женщина детям. — Мистер Джонс тяжело ранен, — добавила она, как будто детям это могло быть интересно.
Гробовщик запер окно изнутри, вошел в спальню и открыл встроенный шкаф. На дверце, на таком же, как и у него, крюке, в такой же кобуре лежал точно такой же длинноствольный никелированный револьвер 38-го калибра. Он вынул револьвер, машинально покрутил барабан — проверить, заряжен ли, а затем сунул его дулом вниз за пояс брюк так, чтобы ручка револьвера была слева.
«Почти все готово», — вслух произнес он и поморщился от очередного приступа головной боли.
Из спальни он прошел в гостиную, порылся в столе, нашел лист почтовой бумаги и написал на нем:
«Стелла, я взял пистолет Могильщика. Эд».
Взял записку и положил ее на туалетный столик.
Гробовщик уже собирался уходить, когда ему в голову пришла неожиданная мысль. Он подошел к стоявшему у кровати телефону, снял трубку и снова позвонил в уголовную полицию.
Когда к телефону подошел лейтенант Уолш, Гробовщик спросил его, что случилось с собакой управляющего.
— С собакой? Ах да. Ее отвезли в Общество защиты животных. А что?
— Я вдруг вспомнил, что собака тоже пострадала, и хотел узнать, оказали ли ей помощь.
— Вот об этом я спросить забыл, — сказал лейтенант Уолш. — Кстати, вам случайно не известно, откуда у нее на голове рана?
— Мы с Могильщиком видели, как сегодня утром африканец водил ее в парк, к реке, но домой вернулся без нее. Было еще совсем рано, шестой час утра. Мы не придали этому значения и, где собака, расспрашивать его не стали. Когда же мы вернулись на Риверсайд-драйв в районе часа, собака уже лежала у калитки с пробитой головой.
— Все ясно, — сказал Уолш. — Как там Джонс, не знаете?
— Пока дышит. Полчаса назад был еще жив.
— Понятно.
Они положили трубки одновременно.
Гробовщик позвонил в больницу.
— Скажите, как состояние детектива Джонса? — спросил он, назвавшись.
— Тяжелое, — ответил ему ледяной женский голос.
От сильного головного спазма перед глазами опять все поплыло.
— Это мне известно, — процедил Гробовщик сквозь стиснутые зубы, пытаясь сдержать вновь подкатившую к горлу ярость. — Сейчас хуже, чем было?
Голос немного смягчился:
— В данный момент он находится в кислородной палатке и впал в кому. Мы делаем все, что в наших силах.
— Я знаю, — сказал Гробовщик. — Спасибо.
Он положил трубку, вышел из дому через переднюю дверь, захлопнул ее за собой и сел в «плимут».
Завернув за угол, он притормозил у аптеки купить лактозу. Гробовщику нужно было четыре с половиной фунта, но у аптекаря нашлось всего три, и Гробовщик попросил его разбавить лактозу хинином.
Аптекарь от страха и удивления выпучил глаза.
— Это я своего друга разыграть решил, — пояснил Гробовщик.
— А, понятно.
— Аптекарь немного успокоился и, ухмыльнувшись, добавил:
— Между прочим, смесь лактозы с хинином хорошо при простуде помогает.
Гробовщик попросил аптекаря хорошенько завернуть покупку и все швы на свертке залепить скотчем.
Из аптеки он поехал в Бруклин и остановился возле спортивного магазина. Там он купил квадратный ярд прорезиненного шелка, в который с помощью продавца еще раз завернул сверток с лактозой. Швы они заклеили резиновым клеем.
— Теперь даже на дне моря не промокнет, — с гордостью сказал продавец.
— Это мне и надо, — отозвался Гробовщик.
Еще он купил небольшую холщовую хозяйственную сумку синего цвета, куда положил сверток с лактозой, а также приобрел очки с темно-зелеными стеклами и мягкий шерстяной шотландский берет — на размер больше, чтобы не задевал шишки на затылке.
Теперь, если бы не оттопыренный нагрудный карман и обезображенное тиком и болью лицо, он был бы похож на битника из Гринвич-Виллидж.
— Желаю удачи, сэр, — сказал продавец.
— Спасибо, сегодня удача мне пригодится как никогда, — откликнулся Гробовщик.
