Глава 10
Ровно в полдень Гробовщик выехал на Бродвей и поехал в сторону Гарлема.
— Что прикажешь делать двум уволенным из полиции детективам? — спросил он друга.
— Постараться вернуться обратно, — отрезал Могильщик своим низким, с хрипотцой голосом.
Всю оставшуюся дорогу он не проронил ни слова — сидел и молча злился.
Была половина первого, когда они входили в гарлемское полицейское отделение, чтобы сдать капитану Брайсу свои полицейские жетоны.
Выходя, они остановились на ступеньках, наблюдая за тем, как по улице мимо полиции снуют негры, жители Гарлема, каждый раз шарахаясь, когда навстречу им шли направлявшиеся в отделение белые полицейские.
Раскаленное солнце стояло в зените.
— Первым делом надо найти Мизинца, — сказал Могильщик. Если он признает, что Джейк торговал героином, а не просто хранил наркотики, наше с тобой положение улучшится.
— Надо еще, чтобы он захотел говорить.
— «Захотел говорить»! А с чего ты взял, что он будет молчать?! Все мы любим поговорить по душам. Неужели среди дружков покойного Джейка не найдется ни одного, кто бы согласился рассказать о нем?
Через четверть часа они остановили машину перед домом на Риверсайд-драйв.
— Узнаешь? — спросил Гробовщик, выходя из машины.
— Это их работа, сразу видно, — сказал Могильщик.
Собака лежала перед железными воротами, ведущими на задний двор. Лежала на боку, спиной к воротам, разбросав лапы. Казалось, она спит. Вертикальные лучи солнца падали на ее густую желтовато-коричневую шерсть.
— На такой жаре она может заживо свариться, — сказал Гробовщик.
— Или замертво.
Собака была в том же, что и накануне, железном наморднике и в медном ошейнике с длинной цепью.
Детективы, не сговариваясь, подошли ближе.
Когда они приблизились, собака приоткрыла лихорадочно блестевшие глаза, и у нее из горла вырвалось глухое, как далекий раскат грома, рычание. Однако она даже не пошевелилась.
Из грязной открытой раны у нее на голове сочилась кровь, вокруг вились большие зеленые мухи.
— Некачественная работа, — заметил Могильщик.
— Может, африканец поторопился поскорей вернуться в дом?
Могильщик нагнулся и взялся за цепь возле самого ошейника. Большая часть цепи была под собакой. Он легонько потянул, и собака медленно, с трудом поднялась, как верблюд, сначала на задние, а потом на передние лапы. Поднялась, покачнулась и вяло огляделась по сторонам.
— Еле жива, — сказал Гробовщик.
— Будешь тут еле жив, если лупят по голове, а потом еще в реку бросают.
Собака покорно поплелась за детективами, которые вернулись к подъезду и позвонили в звонок под фамилией управляющего. Ответа не последовало. Гробовщик подошел к почтовым ящикам и нажал на несколько кнопок домофона наугад.
Задвижка, отодвинувшись, щелкнула с громким, продолжительным гудением.
— Все кого-то ждут.
— Наверное.
— Слушай, а что, если там засада? — сказал Гробовщик, когда они спустились по ступенькам в подвал.
Оба они были без формы, в рубашках с короткими рукавами; сегодня утром, выходя из дома, они впервые не взяли с собой пистолеты.
— Не забудь, пожалуйста, — хрипло проговорил Могильщик, чувствуя, что вновь начинает злиться, — что из полиции мы уволены и пользоваться оружием не имеем права.
— Разве такое забудешь? — g горечью сказал Гробовщик.
Сундука в коридоре не было — на это они обратили внимание сразу.
— Похоже, мы опоздали.
Могильщик промолчал.
В квартире управляющего на звонок никто не ответил. Могильщик взглянул на допотопный врезной замок, передал цепь, на которой держал собаку, Гробовщику и вытащил из кармана брюк перочинный нож.
— Только бы внутри не было задвижки, — проговорил он, открывая лезвие с отверткой.
— Скажи лучше: только бы нас никто не застукал, — поправил его Гробовщик, с опаской озираясь по сторонам.
Могильщик вставил отвертку между дверным косяком и замком, медленно отодвинул собачку замка и распахнул дверь.
Оба даже вскрикнули от ужаса.
Посреди комнаты на голом линолеуме в неестественной позе лежал с перерезанным горлом африканец. Рана уже перестала кровоточить, и кровь запеклась в углах рта, отчего покойник сильно смахивал на вурдалака.
Кровь была повсюду: на мебели, на полу, на белом тюрбане и смятом балахоне убитого.
В течение нескольких секунд слышны были только прерывистое дыхание детективов да гудение неизвестно где находившегося вентилятора.
Затем Гробовщик потянул за цепь, затащил собаку в комнату и закрыл входную дверь. Щелчок захлопнувшегося замка вывел их из оцепенения.
— Да, убийца шутить не любит, — веско проговорил Могильщик. Он больше не злился.
— Сколько я на своем веку повидал трупов — не сосчитать, а каждый раз оторопь берет, — признался Гробовщик.
— Меня тоже. Звери, а не люди.
— Скажи лучше, что делать будем? — сказал, задумавшись, Гробовщик.
— Искать убийцу.
В это время собака незаметно шагнула вперед, и Гробовщик, опустив глаза, вдруг увидел, что она нюхает перерезанное горло и лижет кровь.
— Отойди, черт тебя побери! — закричал он, дергая за цепь. Собака подалась назад и съежилась.
Тут только они обратили внимание, что вся комната была перевернута вверх дном: циновки разбросаны, ящики комода выдвинуты и опустошены, а их содержимое вывалено на пол; чучела птиц и зверей выпотрошены, статуэтки расколоты, материя на диване и стульях исполосована, а обивка вырвана и свисает клочьями; оба телевизора и радиоприемник взломаны, корпус органа продавлен.
Не сказав ни слова, Гробовщик привязал цепь к дверной ручке и вместе с Могильщиком пошел осматривать квартиру, стараясь переступать через лужи крови. Из гостиной дверь вела на кухню и в спальню, за которой находилась ванная комната. Везде царил такой же беспорядок. Вернувшись в гостиную, они вновь остановились перед окровавленным трупом.
Атмосфера была тем более жуткой, что где-то поблизости безостановочно жужжал электровентилятор. Могильщик нагнулся и скользнул глазами по полу под испачканной кровью, разбитой мебелью. Вентилятор лежал под обеденным столом, за треснувшим телеэкраном. Могильщик нащупал в стене розетку и выдернул штепсель.
Наступила тишина. Время было обеденное, и подвал опустел.
Казалось, каждый из них слышит не только дыхание другого, но и его мысли.
— Если жена управляющего говорила про Мизинца правду, зарезать африканца мог он, — высказал Гробовщик свою мысль вслух.
— Сомневаюсь, — возразил Могильщик. — Что ему было здесь искать?
— Ты меня спрашиваешь? А мулатка? Такие кошечки глотки резать умеют.
— Предположим, но для чего ей обыскивать собственную квартиру? — сказал Могильщик.
— Мало ли зачем… Чего только из-за этой жары не сделаешь. Может, она решила, что ее муж что-то от нее прячет.
— Зачем ей было убивать африканца? Мне показалось, они заодно. Он спал с ней, это ведь сразу видно.
— Даже не знаю, что и думать, — честно признался Гробовщик. — Ясно одно: кто-то что-то искал, но не нашел.
— Да, это очевидно. Если б нашел, по крайней мере, одно место в комнате уцелело бы — мы бы видели, где поиски прекратились.
— Верно, но что, черт возьми, было такого уж ценного в квартире, ради чего пришлось пойти на убийство? Что могло быть у старого чернокожего управляющего, сам подумай?
Могильщик задумался: не было ли убийство совершено из ревности?
— Ты считаешь, управляющий — старик? А из ревности он не мог убить африканца? А может, он обнаружил, что африканец и его жена что-то против него замышляют?
— Вряд ли. Насколько я понимаю, Гас — человек немолодой. А старики, известное дело, редко идут на риск.
— С чего ты это взял?
— Как бы то ни было, вопросов тут чертова прорва, — сказал Гробовщик.
Не сговариваясь, они сделали шаг в сторону трупа. Переступив через лужу крови, Гробовщик скорчил гримасу, щека у него начала подергиваться.
Могильщик поднял руку африканца, держа ее двумя пальцами, большим и указательным, за запястье. Поднял и уронил. Хотя кровь свернулась, тело еще не окоченело.
— Чем это можно объяснить? — спросил Гробовщик.
— Возможно, тем, что сейчас очень жарко. В такую жару трупное окоченение наступает далеко не сразу.
— А может, все дело в том, что его недавно убили?
Они переглянулись, пораженные одной и той же мыслью. Казалось, из окна пахнуло ледяным холодом.
— Думаешь, своим приходом он помешал поискам? И поэтому его замочили?
— Похоже, — сказал Гробовщик.
— А раз так, когда мы пришли, убийца мог еще поиски не закончить…
— Или убийцы. Их ведь могло быть несколько.
— А значит, они, и это вполне вероятно, прячутся где-то здесь, в подвале.
Гробовщик ответил не сразу. По его лицу пробежала судорога, начался тик.
Несколько секунд они простояли неподвижно, затаив дыхание и напряженно вслушиваясь в тишину. С улицы доносились едва слышный шум машин, далекая корабельная сирена — тысячи приглушенных, неразличимых звуков огромного города, которые обычно не замечаешь. Над головой застучали по коридору женские каблучки, загудел подымающийся наверх лифт. А в подвале было тихо: на солидной Риверсайд-драйв были в основном жилые дома, и в этот час большинство жителей, взрослые и дети, разошлись на обед.
И Могильщик и Гробовщик пытались представить себе расположение подвала, в котором они были всего один раз. Спустившись сюда ночью, они обратили внимание, что прачечная находится справа от заднего входа и выходит в коридор, идущий параллельно задней стене здания. За дверью, ведущей в прачечную, был лифт, затем — подымавшаяся в передний холл лестница, дальше — вход в мастерскую и, наконец, дверь в квартиру управляющего, а напротив тянулась белая глухая оштукатуренная стена кладовой, вход в которую находился с противоположной стороны. Был в доме и задний холл — он, по всей видимости, шел параллельно переднему вдоль всего дома и соединялся с ним боковыми проходами. Оба детектива заметили также, что за передним холлом находится дверь в котельную.
— Будь я вооружен, я бы чувствовал себя куда увереннее, — признался Могильщик.
— А у меня такое чувство, что мы с тобой делаем из мухи слона, — откликнулся Гробовщик.
— И все-таки давай примем меры предосторожности, — сказал Могильщик. — Человек, который перерезал этому парню глотку, шутить не любит.
Гробовщик снял цепь с ручки двери, приоткрыл дверь и выглянул наружу.
— Смех, да и только, — сказал он. — Вроде бы считаемся не робкого десятка, а боимся высунуть голову в коридор одного из самых благополучных жилых домов города.
— По-твоему, это тоже признак благополучия? — хмыкнул Могильщик, показывая пальцем на запекшуюся кровь. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, если тебе отстрелят голову.
— Черт, не можем же мы сидеть взаперти, точно крысы в подвале, — сказал Гробовщик и широко распахнул дверь.
Могильщик отскочил в сторону и прижался спиной к стене, а Гробовщик остался стоять в дверном проеме.
— Ты напоминаешь мне испанского капитана у Хемингуэя, — с отвращением процедил Могильщик. — Этот капитан вообразил, что все солдаты противника погибли, и решил атаковать блиндаж в одиночку. При этом он бил себя в грудь и громко кричал: «Выходите!», чтобы доказать, какой он смелый. И знаешь, чем это кончилось: один из солдат вылез-таки из блиндажа и убил его наповал.
— Посмотри сам, похож этот коридор на вражеский блиндаж? — засмеялся Гробовщик.
За дверью в обе стороны тянулся ярко освещенный, чисто вымытый и абсолютно пустой коридор с белыми оштукатуренными стенами. Дверь в прачечную была открыта, а двери в мастерскую и котельную закрыты; из-за расположенной под потолком вентиляционной решетки не раздавалось ни звука. Тихо, как в склепе. Мысль о том, что где-то здесь в засаде притаились убийцы, показалась Гробовщику смехотворной.
— Пойду посмотрю, что там делается, — сказал он, выходя в коридор.
Но Могильщик был по-прежнему настороже.
— Не ходи, ты же невооружен. — И тут его осенило: — Давай-ка лучше пошлем на разведку собаку.
Гробовщик с грустью посмотрел на раненое животное.
— С таким намордником она и мухи не обидит.
— Это поправимо, — сказал Могильщик, подошел к собаке, снял с нее намордник и отстегнул цепь.
Затем он вытолкнул собаку в коридор, но та повернула к нему морду и жалобно на него посмотрела — просилась обратно в квартиру. Тогда Могильщик осмотрелся по сторонам, в поисках какого-нибудь предмета, который можно было бы бросить, но все вокруг было перепачкано кровью, поэтому он снял шляпу и швырнул ее в противоположный конец коридора, под дверь котельной.
— Взять! — приказал он.
Но собака почему-то поджала хвост и, повернувшись, затрусила на кухню. Слышно было, как она лакает воду из блюдца.
— Надо бы позвонить в полицию, — сказал Могильщик. — Телефон в квартире есть, ты не обратил внимания?
— Есть. На кухне.
— Нет, там внутренний.
Гробовщик вышел в коридор и осмотрелся.
— Вон у той двери телефон-автомат. У тебя есть десять центов?
Могильщик порылся в карманах:
— Да, нашел.
Это был телефон-автомат старого образца, с трубкой, подвешенной к стене на высоте пяти-шести футов. Могильщик зашел за угол, поднял трубку и бросил монету, а затем приложил трубку к уху в ожидании длинного гудка.
— Пойду в мастерскую, запасусь парочкой гаечных ключей или какими-нибудь еще тяжелыми предметами, — сказал Гробовщик, направляясь к мастерской.
— А не лучше ли подождать, пока приедет полиция? — буркнул через плечо Могильщик.
Но Гробовщика трудно было переспорить. Он распахнул дверь в мастерскую и заглянул внутрь, шаря рукой по стене в поисках выключателя.
Удар был такой силы, что ему показалось, будто у него в голове разорвалась бомба.
Услышав длинный гудок, Могильщик поднес указательный палец правой руки к цифре «семь» на телефонном диске, но тут до него донесся глухой звук, какой бывает, когда бьют тупым предметом по черепу. Ошибиться Могильщик не мог: этот звук он слышал далеко не впервые. Он резко повернул голову и прислушался: за ударом последовало вроде приглушенного хлопка.
Поворот головы его и спас: пуля, которая должна была попасть ему в висок, попала в телефонную трубку и вдребезги разбила ее, сам же Могильщик отделался ожогом — ему опалило затылок.
Гангстеру следовало отдать должное: огнестрельным оружием он владел виртуозно. Стрелял он из «деринджера», короткоствольного крупнокалиберного револьвера с отпиленным стволом и глушителем, из такого же, которым был вооружен убитый Святым толстяк. Услышав, как Гробовщик открывает дверь в мастерскую, он вышел из котельной и прицелился Могильщику в голову, подложив под дуло локоть левой руки. А поскольку из «деринджера» промахиваются даже самые меткие стрелки, в левом кулаке у него на всякий случай был зажат полицейский кольт 38-го калибра.
У Могильщика разом онемели левая рука и вся левая сторона лица — ощущение было такое, будто его ударил копытом мул. Но контужен он не был. В следующую секунду он рванулся вперед, точно вылетевшая из часов пружина, и, согнувшись в три погибели, метнулся к открытой двери в квартиру управляющего.
На гангстера он даже не взглянул: его глаза, ум, напрягшиеся мышцы, все пять чувств сконцентрировались только на одном — как бы спастись. И тем не менее у него в мозгу каким-то образом запечатлелось лицо бандита: мертвенно-бледное, с бесцветными губами, ощерившимся ртом, маленькими желтыми зубками и громадными, похожими на мишени в тире, глубоко запавшими глазами с расширенными черными зрачками. Лицо наркомана.
Гангстер выбросил вперед левую руку и выстрелил из полицейского кольта 38-го калибра.
Пуля попала в Могильщика, когда тот находился на вираже, почти параллельно полу. Она вошла ему под левую лопатку и вышла на три дюйма выше сердца.
Могильщик, словно раненый кабан, издал горлом хриплый звук и рухнул лицом вниз. Однако сознание не потерял. Он почувствовал, что его щека касается гладкой холодной поверхности линолеума, и понял, что находится уже в квартире. Быстрым, судорожным движением, отнявшим у него последние силы, он, точно кошка, перевернулся на спину и поднял левую ногу, пытаясь захлопнуть ею входную дверь. До двери нога не дотянулась и зависла в воздухе. Последнее, что мелькнуло перед его затухающим взором, были его собственная нелепо задранная вверх нога и дуло направленного на него полицейского кольта.
«Твоя песенка спета, Могильщик», — успел — без страха и сожаления — подумать он и погрузился во мрак.
Накачавшийся наркотиками гангстер шагнул вперед и уже собирался разрядить свой кольт в неподвижно лежащее тело, но тут второй гангстер, который стоял в дверях мастерской, закричал:
— Ты что, черт побери, совсем, что ли, спятил — из обеих пушек палить?!
Первый, тот, что явно был на игле, пропустил его слова мимо ушей. Ему не терпелось выпустить в свою жертву еще одну пулю.
И вдруг невдалеке раздался женский крик. Истошный, душераздирающий крик. Только чернокожая могла кричать так громко, с таким неподдельным ужасом. Гангстер за всю свою жизнь ни разу не слышал такого пронзительного крика, и это вывело его из равновесия.
Он подпрыгнул на месте и бросился бежать, сам толком не зная куда. Промчавшись по коридору, он угодил в объятия второго гангстера, и между ними завязалась потасовка.
Посреди коридора стояла чернокожая служанка, она только что спустилась на лифте в подвал. Перед ней на полу лежала перевернутая корзина с грязным бельем, которая выпала у нее из рук. Служанка застыла как вкопанная, с широко разинутым ртом, по величине и по форме напоминавшим страусиное яйцо. Рот девушки был раскрыт настолько широко, что видны были кончики задних зубов и белый язык, прижатый к нёбу, похожему на кроваво-красные сталагмиты. Жилы у нее на шее вздулись, как канаты. Выпученные глаза были устремлены в одну точку. Крик, который безостановочно рвался наружу из ее глотки, был надрывным и совершенно непереносимым.
Второй гангстер высвободил левую руку и дважды наотмашь ударил первого по физиономии.
В расширенных зрачках первого гангстера на мгновение мелькнуло сознание, а затем от ужаса они расширились еще больше.
Кольт 38-го калибра он спрятал в кобуру под пиджак, «деринджер» сунул в правый боковой карман, после чего понесся вверх по лестнице с такой скоростью, будто за ним гнались привидения.
— Наширялся, а теперь бегаешь как безумный! — крикнул ему вдогонку второй гангстер. — Из дома выходи шагом, не беги!
