14 июля, среда, четыре часа утра. Гарлем. США. Седьмая авеню своей пустотой и чернотой напоминала склеп, где если кто и бывает, то разве что привидения.

Цветной человек украл мешок с деньгами.

Это был небольшой белый парусиновый мешочек, перевязанный шнурком. Он лежал на переднем сиденье «плимута», стоявшего бок о бок с другой машиной недалеко от входа в бакалейный магазин «А&Р», расположенный в средней части квартала между 131-й и 132-й улицами. «Плимут» принадлежал управляющему бакалеей. В мешке была мелочь для сдачи. Вдоль всего тротуара стояли большие сверкающие машины, и управляющий был вынужден сделать двойную парковку — он хотел отпереть магазин и положить деньги в сейф. Он не собирался напрасно рисковать и идти по ночному Гарлему с мешком денег в руках.

Когда управляющий подъезжал к магазину, возле него обычно дежурил цветной полицейский. Полицейский и сейчас караулил коробки и ящики с консервами и прочими припасами. Их доставил к магазину фургон, и теперь они были свалены на тротуар.

Но управляющий был белым. Он не верил в безопасность в Гарлеме, даже когда рядом полицейский.

И правильно делал.

Пока он стоял у дверей и вынимал из кармана ключ, а полицейский находился в двух шагах от него, вор бесшумно подкрался к «плимуту», сунул свою длинную черную руку в окно и схватил мешок.

Управляющий оглянулся в тот самый момент, когда вор, сделав свое грязное дело, крадучись и согнувшись, проводил отступление.

— Держи вора! — крикнул управляющий, исходя из общего убеждения, что в это время только вор может ошиваться у машин.

Не успели эти слова сорваться с его губ, вор задал стрекача. На нем была потрепанная темно-зеленая тенниска, слинялые синие джинсы и заляпанные грязью парусиновые туфли. В сочетании с цветом кожи и темным асфальтом это делало его почти невидимым.

— Где он? — крикнул полицейский.

— Вон там! — раздался голос откуда-то сверху.

И полицейский и управляющий услышали эти слова, но вверх не посмотрели. Увидев, что темное пятно исчезло за углом 132-й улицы, они не сговариваясь одновременно ринулись в погоню.

Голос принадлежал человеку с третьего этажа. Он стоял у единственного освещенного окна во всем квартале, состоявшем из пяти- и шестиэтажных домов.

Из-за его спины, из невидимых глубин квартиры, слабо доносились звуки джаза. Саксофон охотно откликался на топот ног по мостовой, басы пианино поддакивали сухой барабанной дроби.

Силуэт в окне стал укорачиваться: человек все дальше и дальше высовывался, наблюдая за погоней. То, что сначала казалось фигурой высокой и худой, превратилось в приземистого коротышку. Силуэт все продолжал укорачиваться. Когда полицейский и управляющий свернули за угол, человек высунулся из окна по пояс.

А потом, словно две волны, в комнатном свете очертились его ягодицы, и ноги взмыли вверх. Какое-то мгновение в желтом прямоугольнике они чернели, а потом исчезли, когда их хозяин начал стремительное падение.

Человек и в полете продолжал «высовываться», отчего его тело медленно перевернулось в воздухе. Он пролетел мимо окна, на котором черным было выведено: «РАСПРЯМИСЬ И ЛЕТИ! ЯБЛОКИ ЛЮБВИ ПОЛЕЗНО СМАЗЫВАТЬ СНАДОБЬЕМ ПАПЫ КУПИДОНА.

МАЗЬ АДАМА — ПАНАЦЕЯ ОТО ВСЕХ ЛЮБОВНЫХ НЕДУГОВ».

Рядом с ящиками и коробками стояла длинная большая корзина со свежим хлебом. Большие мягкие ноздреватые батоны, завернутые в вощеную бумагу, были уложены аккуратными рядами, словно ватные тампоны. Человек упал спиной на матрас из мягкого хлеба. Батоны взлетели, словно брызги, а он погрузился в мягкую булочную пучину.

Наступила полнейшая тишина. Теплый предутренний воздух словно застыл.

В освещенном окне наверху никого не было. На улице ни души. Вор и его преследователи растаяли в гарлемской ночи.

Время шло.

Затем хлебная поверхность медленно зашевелилась, один батон встал торчком и вывалился через край корзины. За ним последовал второй, раздавленный. Казалось, хлебное варево стало закипать.

Человек выбирался из корзины, словно призрак из могилы. Сначала показалась голова, потом плечи. Он ухватился руками за края корзины, туловище приняло вертикальное положение. Затем он осторожно поставил ногу и пощупал носком тротуар. Тротуар выдержал. Тогда он переместил центр тяжести на эту ногу. Тротуар и на этот раз не подкачал. Человек перебросил через край корзины вторую ногу и встал.

Первым делом он поправил сползшие с носа очки в золотой оправе. Затем похлопал по карманам брюк, проверяя, не пропало ли чего. Все было на месте: ключи, бумажник, Библия, платок, нож с убирающимся лезвием, а также бутылочка настойки, которую он принимал от нервов и несварения желудка.

Он лихорадочно стал отряхивать одежду, словно батоны прилипли к брюкам и рубашке, а потом приложился к бутылочке. Лекарство было горько-сладким и отнюдь не безалкогольным. Он вытер губы тыльной стороной ладони.

Затем он глянул вверх. Окно было по-прежнему освещено, но оно показалось ему похожим на жемчужные врата.