Глава 5
Наконец клиенты разошлись.
Небесная сидела на кровати в розовой ночной рубашке с оборками и кружевами. Парик она еще не сняла, и на плечи спадали длинные вьющиеся, отливающие в темноте синевой искусственные волосы.
Она была так стара, у нее было такое сморщенное, высушенное, изрезанное морщинами личико, что она походила на обезьяну. Белки у нее отливали эмалью, зрачки были цвета выцветшей охры с белыми пятнышками; во рту же красовались идеально подогнанные белоснежные искусственные зубы.
В молодости лицо и руки Небесной были черными, однако за пятьдесят лет каждодневного втирания отбеливающего крема заметно посветлели, приобрели цвет свиной кожи. Тощие локти, торчавшие из-под коротких рукавов ночной рубашки, были лиловыми, а пальцы восковыми и такими хрупкими, что казались прозрачными.
В одной руке, отставив, как положено, мизинец, она держала чашку дымящегося чаю «сассафрас», а в другой — маленькую изящную пенковую трубку с длинным искривленным мундштуком и резной головкой. Небесная курила марихуану — мелко толченные корешки конопли — единственный порок, которому она предавалась.
Мизинец сидел рядом, на обитом зеленой кожей табурете, и нервно теребил свои похожие на окорок белые руки.
В тусклом свете стоявшего у постели ночника с розовым абажуром разбитое белесое лицо Мизинца окрасилось в экзотический цвет какого-то неведомого морского чудовища.
— С чего ты взял, что они собираются его прикончить? — спросила Небесная низким, слегка надтреснутым голосом.
— Чтобы заполучить его ферму в Гане, — плаксиво отозвался Мизинец.
— Ферму в Гане! — пренебрежительно хмыкнула она. — Если у Гаса есть ферма в Гане, то у меня — место в раю.
— У него действительно есть ферма. Я сам бумаги видел.
— Даже если у него и есть ферма, во что я ни за что не поверю, как можно заполучить эту ферму, убив его? Объясни мне.
— Да он ведь жене эту ферму завещал.
— Жене! Она такая же его жена, как ты — его сын. Если они его пришьют, ферма перейдет к его родственникам — если таковые найдутся.
— Она — его жена. Честное слово. Я видел свидетельство о браке.
— Все-то ты видел. Ну ладно, убили они его, и что дальше? На ферме ведь они все равно жить не смогут — туда легавые первым делом нагрянут.
Мизинец понял, что номер с фермой не прошел, и решил переменить тактику:
— Не из-за фермы убьют, так из-за денег. Заберут его денежки и смоются.
— Деньги, ты тоже скажешь! Я слишком стара и у меня слишком мало времени, чтобы выслушивать всю эту дребедень. У Гаса в жизни гроша ломаного не было.
— Нет, деньги у него есть. Много денег. — Мизинец отвернулся, голос у него переменился: — Его жена, та, что в Северной Каролине жила, в Файетвилле, умерла и оставила ему большую табачную плантацию. Гас эту плантацию продал и разбогател.
Небесная затянулась, затем, опустив трубку на колени, отпила из чашки и с издевкой посмотрела на Мизинца своими старыми выцветшими глазами:
— Скажи лучше, зачем ты мне голову дуришь? — заметила она, выпуская из легких дым.
— Я тебе голову не дурю. И не думал даже.
— А чего ж тогда несешь ахинею про какую-то там жену, ферму, про наследство? Ты, видать, не в себе.
— Да это чистая правда, — сказал Мизинец, отводя глаза. — Клянусь.
— Клянется он! Сколько я знаю Гаса, он никогда себя брачными узами не связывал. Если же ты думаешь, что на свете найдется хотя бы одна идиотка, которая оставит ему что-то после своей смерти, то ты ничего в женщинах не смыслишь.
— Одна вещь у него все-таки есть, — доверительно сообщил Мизинец. — Он взял с меня слово, что я никому не скажу, но что они ищут, я знаю.
Небесная ядовито улыбнулась:
— Чего ж ты тогда сам у него эту вещь не отнимешь, раз она такая ценная? Тебе бы, нищему, она пригодилась, а? — В ее голосе зазвучали иронические нотки.
— Не могу ж я Гаса грабить. Он единственный, кто не причинил мне зла.
— Раз ты так его оберегаешь, забрал бы у него эту вещь — пусть бы они тогда тебя, а не его грабили и убивали.
На лице Мизинца появилось выражение полного отчаяния. По лбу струился пот, в глазах стояли слезы.
— Ты вот сидишь тут и шутишь, — укоризненно проговорил он своим плаксивым голосом, — а его, может, уже и в живых нет.
Небесная медленно поставила чашку на ночной столик, опустила трубку на колени и испытующе посмотрела на альбиноса. Что-то его явно тревожит. И тут, к своему удивлению, она неожиданно поняла, что Мизинец говорит совершенно серьезно.
— А я разве плохо с тобой обращалась? — притворно-ласково произнесла она. — Разве я не относилась к тебе, как к родному сыну?
— Конечно, мэм, конечно, — с готовностью согласился он. — Но ведь Гас меня приютил, сыном называл.
— Разве я не повторяла тебе, что ты мой единственный наследник? — настаивала она. — Разве я тебе не говорила, что после моей смерти все мое будет твоим?
— Верно, но сейчас-то ты мне не помогаешь.
— У тебя не должно быть от меня никаких секретов. Бог тебя за это накажет.
— Никаких секретов у меня от тебя нет, — плаксивым голосом проговорил Мизинец. Вид у него был затравленный. — Просто я дал слово молчать.
Она подалась вперед и пристально, в упор посмотрела на него своим гипнотическим взглядом.
— Эта вещь в сундуке?
В этот момент ее глаза были похожи на два огненных шара.
— Нет, я ее видел не в сундуке.
— В мешке?
Он почувствовал, что долго сопротивляться не сможет.
— Нет, не в мешке.
— Спрятана в доме?
Он отрицательно покачал головой.
— В чулане?.. Под полом?.. В стене?
От ее жгучего взгляда у него закружилась голова.
— Нет, там тоже нет.
— С собой носит? — догадалась она.
— Да, мэм, в поясе. — Выдерживать на себе ее испепеляющий взгляд он был больше не в силах. На ее желтом, сморщенном, как чернослив, лице изобразилась глубокая мысль.
— Значит, драгоценности, — заключила она. — Он украл драгоценности. Бриллианты?
Мизинец подался вперед и глубоко вздохнул.
— Это не драгоценности. Это карта, — произнес он. — Карта закопанных в Африке сокровищ.
Ее глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.
— Карта сокровищ! И ты до сих пор, как ребенок, веришь в закопанные сокровища?
— Я понимаю, это звучит смешно, но дело обстоит именно так, — упрямо повторил он. Небесная еще раз устремила на него пронзительный взгляд, от которого он сник окончательно.
— Ты сам-то эту карту видел? — спросила она после паузы.
— Да, мэм. Сокровища закопаны на берегу реки, в том месте, где река впадает в море.
— На берегу реки! — Ее глаза сверкнули. Мозг лихорадочно работал. — А откуда он эту карту взял?
— Не знаю. Она у него всегда была.
Ее глаза сузились:
— Когда он тебе ее показывал?
Мизинец ответил не сразу:
— Вчера вечером.
— Только ты один знаешь про эту карту?
— Его жена и африканец тоже знают. Гас собирался отдать ее грузчикам, которые должны были сегодня утром приехать за сундуком. Хотел отправить эту карту в Гану, чтобы здесь ее не украли. Но я знаю: эта женщина и африканец собираются убить Гаса и забрать карту до прихода грузчиков — может, они его уже убили.
— Почему ж тогда ты не остался с ним и не защитил его?
— Я ему предлагал, но он отказался — сказал, что у него дела. И ушел — неизвестно куда. Вот я и дал сигнал пожарной тревоги.
— На какое время вызваны грузчики?
— На шесть утра.
Небесная вытащила из-за пазухи старинный амулет с часами на тонкой золотой цепочке. Часы показывали 5.27.
Она вскочила с кровати и начала быстро одеваться. Первым делом она сорвала с головы черный парик и вместо него напялила седой.
— В ящике бутылка с зеленой жидкостью, — сказала она. — Можешь воспользоваться. Это тебя успокоит, а то ты от кокаина какой-то дерганый стал.
Пока Мизинец кололся, она поспешно оделась, не обращая на него никакого внимания.
Поверх многочисленных нижних юбок Небесная надела широкое платье, черные туфли на низком каблуке и длинные, до локтя, черные шелковые перчатки. Маленькую, тоже черную соломенную шляпку она приколола к седому парику длинной металлической заколкой.
— Иди заводи машину, — велела она Мизинцу.
Подождав, пока тот черным ходом выйдет во двор, она взяла большую расшитую бисером сумку, достала из чулана черно-белый в полоску зонтик от солнца и спустилась на кухню.
Святой тоже уже был готов: он облачился в черный форменный костюм шофера и водрузил на голову старомодную фуражку двадцатых годов, которая была ему так велика, что сваливалась на глаза.
— Ты все понял? — резко спросила она.
— Да, я слышал ваш разговор, — ответил Святой своим замогильным голосом. — Если Гас на вырученные денежки сумел ферму купить, то везет он туда уж никак не корм для цыплят, можешь мне поверить.
— Кажется, я знаю, что это, — сказала Небесная. — Только бы не опоздать.
— Тогда поехали.
Она вышла на улицу. Святой прихватил стоявшую в углу двустволку и последовал за ней, предварительно закрыв и заперев дверь. Он вдоволь накурился марихуаны и был, как говорится, на седьмом небе.
Хотя уже начинало светать, Мизинца видно не было. Его было слышно. Вцепившись обеими руками в створки ворот гаража, он стоял на коленях и, пытаясь подняться, хрипло и тяжело дышал. Мышцы у него на шее, руках и груди вздулись, вены напоминали корабельные канаты.
— Здоров как бык, — сказал Святой.
— Тсс, — прошептала Небесная. — Он еще слышит.
В этот момент Мизинец слышал как никогда хорошо, он слышал каждое их слово, как будто они громко кричали. Голова работала как часы. «Она дала мне смертельную дозу», — пронеслось в мозгу. Сознание покидало его, в этот момент он ощущал себя потерпевшим кораблекрушение пароходом, который медленно погружался на дно. Наконец колени у него подогнулись, и он рухнул головой вперед, на грязный каменный пол гаража. Как к нему подошли Небесная и Святой, он уже не слышал.
Святой вошел в гараж и, повернув выключатель, осветил стоявший внутри черный «линкольн-континентэл» 1937 года.
Они молча переступили через лежащего на их пути Мизинца и подошли к машине. Небесная села назад, а Святой положил двустволку на пол, под переднее сиденье, и пошел открывать двойные ворота.
Машина выехала на грязную дорогу и, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, со скоростью пятьдесят миль понеслась через заброшенный пустырь. Садовник в нижней рубахе и в соломенной шляпе доил привязанную к дереву козу и на проехавший мимо черный лимузин внимания не обратил —, привык, а вот молочник и мусорщик, уже приступившие к работе, проводили глазами промчавшийся автомобиль с некоторым удивлением: выехав на покрытые щебенкой улицы, Святой увеличил скорость до семидесяти — семидесяти пяти миль в час.
