Глава XIII Разбор вступительной речи сэра Александра Кокбурна по делу Палъмера, обвинявшегося в отравлении г-на Парсонса Кука (1856)

Я хочу теперь предложить читателю несколько отрывков из речей наших лучших ораторов, чтобы показать, что приведенные выше замечания мои по разным отраслям адвокатского искусства находят себе подтверждение в их устах. Я не знаю лучшего образца ясного и изящного изложения фактов, чем вступительная речь Александра Кокбурна по делу Пальмера, осужденного 1856 г. за отравление Джона Парсонса Кука.

Нельзя не заметить с самого начала изящной риторической простоты вступления: «Г-да присяжные. Вы призваны исполнить важнейшую из всех обязанностей, когда-либо выпадающих на долю человека,— призваны рассмотреть и разрешить дело, от решения которого зависит жизнь другого человека, преданного суду вашему за величайшее из всех преступлений, караемых земной властью».

Вдумавшись в эти слова, читатель, может быть, скажет, что нельзя было найти более подходящего обращения к присяжным, чтобы внушить им надлежащее представление о важности совершаемого суда и о грозном характере дела, требующего непрерывного, напряженного внимания с их стороны. Нет более важных, могущих быть возложенными на человека обязанностей, как обязанности судьи, и нет более тяжкого преступления перед человеческим судом, чем убийство. После немногих слов о предвзятом мнении и виновности или невиновности подсудимого обвинитель обращается к присяжным с торжественным призывом (весь мир знал о преступлении Пальмера; оно вызывало бесчисленные толки и споры, и среди присяжных могли быть люди, предубежденные как в ту, так и в другую сторону): «Ваш долг, ваш безусловный долг состоит в том, чтобы разобрать это дело по тем данным, которые будут представлены на судебном следствии, и только по ним. Вы должны устранить из своей памяти все то, что вы слышали или читали об этом деле, забыть свое мнение о нем, если оно сложилось у вас. Если по обстоятельствам дела вы придете к убеждению в виновности подсудимого, вы исполните свой долг перед обществом, перед своей совестью и перед своей присягой, смело признав это в вашем решении; но, если представленные вам улики не приведут вас к разумной уверенности в его вине,— не дай Бог, чтобы весы правосудия склонились против подсудимого предубеждениями или предвзятыми взглядами».

Призвав таким образом присяжных к смелому исполнению долга, какие бы ни были его последствия, оратор, если можно так выразиться, выводит на сцену действующих лиц драмы. Они узнают, что подсудимый был врачом и в течение нескольких лет занимался врачебной практикой в местечке Ружли, в Страффордшире. Далее следует внушительное замечание, введенное в повествовательной форме, но, как мне кажется, искусно рассчитанное на то, чтобы вызвать у присяжных тревожные размышления: «Позднее, однако, он увлекся скаковым спортом и понемногу забросил свои профессиональные занятия. Два или три года тому назад он передал свое дело своему бывшему помощнику, некоему Тирльби, который и доныне продолжает его».

Только что перед этим генерал-атторней предупредил присяжных, что обстоятельства дела несколько запутаны, что они раскинуты на значительном промежутке времени и что им необходимо познакомиться не только с ближайшими к обвинению событиями, но и с фактами более отдаленными.

Как бы ни были сложны или многочисленны факты, в представлении присяжных уже с самого начала был закреплен один — а именно, что подсудимый оставил вполне почтенную профессию, променяв ее на занятие по меньшей мере сомнительного характера и такое, которое часто приводит и даже толкает на преступление.

Предлагаю начинающему адвокату обратить внимание на слова, следующие за указанием оратора на необходимость изложить перед присяжными события отдаленного прошлого:

«Я могу, однако, смело сказать, что я по совести убежден, что среди тех фактов, к которым я призываю ваше терпеливое внимание, нет ни одного, который не имел бы непосредственного и крайне важного отношения к существу настоящего дела».

Итак, лишнего в речи не будет; как бы ни были отдалены между собой факты, как бы далеко ни уходили они в прошлое, все они должны идти в одном направлении, тяготея к общему центру.

Присяжные узнают затем, что в своих занятиях спортом Пальмер сблизился с тем человеком, смерть которого составляет предмет настоящего разбирательства,— г-ном Джоном Парсонсом Куком.

Это неожиданное указание на катастрофу представляется мне мастерским приемом. Небрежное отношение к врачебной деятельности, окончательное прекращение ее, увлечение спортом, близкое знакомство Пальмера с Куком и смерть последнего — все это как бы приподнимает завесу над страшной последней сценой драмы.

Кто был Кук — это разъяснено в немногих словах; он был молод и имел наследственное состояние; он держал скаковых лошадей, играл на скачках; эти занятия сблизили его с Пальмером. Теперь мы узнаем, что «подсудимый обвиняется в предумышленном убийстве г-на Джона Пар-сонса Кука; Пальмер обвиняется в том, что отравил его».

Перчатка брошена. Следует теперь объяснить присяжным «обстоятельства, в которых находился Пальмер, и его отношение к покойному Куку».

За этим следует быстрое изложение существа всего дела в немногих сжатых выражениях: «Обстоятельства, вменяемые в вину Пальмеру со стороны государственного обвинения, заключаются в следующем: я утверждаю, что он был в безвыходном положении, что ему грозило неминуемое разорение, позор и уголовная кара, что избавиться от всего этого он мог только посредством денег; что он воспользовался своей близостью с Куком для того, чтобы после крупного выигрыша последнего на скачках свести его в могилу и завладеть его деньгами; обстоятельства, в которых тогда находился Пальмер, создали то, что мы называем мотивом преступления».

Вот почему эти обстоятельства, в том числе и очень отдаленные, имеют столь важное значение: из них создается мотив к ужасному преступлению; а мотив к преступлению есть уже в некоторой степени его вероятность. Как будет указано впоследствии, «если есть налицо сильные мотивы, мы тем скорее готовы допустить вероятность совершения преступления; где нет мотивов, вероятность клонится в противоположную сторону».

Обращаю теперь внимание читателя на указание генерал-атторнея о хронологическом порядке изложения: «В этом деле мотив преступления требует строгого обсуждения; и так как обстоятельства, создавшие, как мы сказали, мотив, являются первыми по порядку времени, я остановлюсь на них, прежде чем перейти к тому, что составляет непосредственный предмет нашего расследования. Мне кажется всего удобнее соблюдать хронологическую последовательность событий; этого порядка я и буду держаться в своем изложении».

Далее присяжные узнают, что уже в 1853 году Пальмер был в стесненных обстоятельствах и занимал деньги под векселя. В 1854 году его положение стало еще хуже; он был должен нескольким лицам крупную сумму денег. Среди векселей, выданных им в 1854 году, был один на сумму 2 тыс. фунтов стерлингов, учтенный им у г-на Падвика. Этот вексель имел бланк матери Пальмера, г-жи Сары Пальмер. Бланк этот был подложный. Были и другие подложные бланки. В 1854 году долги его достигали крупной суммы; в сентябре этого года умерла его жена, жизнь которой была застрахована в 13 тыс. фунтов стерлингов; он получил эту сумму от страхового общества и погасил некоторые из наиболее неотложных своих обязательств. Для этого он воспользовался услугами некоего стряпчего Пратта, занимавшегося учетом векселей. Этот господин получил от Пальмера 8 тыс. фунтов стерлингов и распределил их в уплату по векселям, находившимся в руках его клиентов. Некто г-н Райт из Бирмингама, также ссужавший деньги подсудимому, получил 5 тыс. фунтов стерлингов, и этим путем было всего погашено долгов на сумму 13 тыс. фунтов стерлингов; но несмотря на это у Пальмера оставались еще другие значительные обязательства; в том числе был и упомянутый выше долг по векселю в 2 тыс. фунтов стерлингов, учтенному Праттом.

В том же году Пальмер застраховал жизнь своего брата и под обеспечение страхового полиса выдал еще несколько векселей, учтенных Праттом из шестидесяти процентов, причем полис, как дополнительное обеспечение, остался в руках Пратта. Общая сумма векселей, выданных в этом году, достигала 12 тыс. фунтов стерлингов. В марте 1855 г. подсудимый учел еще 2 векселя, на 2 тыс. фунтов стерлингов каждый; на полученные деньги он купил двух скаковых лошадей, Нетель и Чикина. В июне эти векселя были переписаны: срок платежа по первому был 28 сентября, по второму — 2 октября; в эти сроки они были переписаны вторично.

Далее следует перечень операций подсудимого по векселям вплоть до ноября, т. е. до дней скачек в Шрюсбери. «Его давил долг в 11 тыс. фунтов стерлингов, и не было ни единого шиллинга на уплату, давило еще более сознание того, что, как скоро он потеряет возможность продолжать займы и взыскание будет обращено к его матери, его подлоги будут раскрыты и ему грозит кара уголовного суда за эти подлоги». «В августе 1855 г. брат подсудимого умер; жизнь его была застрахована, и полис был передан подсудимому, который, конечно, рассчитывал, что страховая сумма даст ему возможность расплатиться с его кредиторами; но общество отказалось выдать ему страховую сумму, и он не мог воспользоваться этими деньгами». За этим следует рассказ о некоторых менее значительных обстоятельствах, среди которых Кук принял участие в одной или в двух вексельных операциях. Продолжая нуждаться в деньгах, Пальмер предложил Пратту принять в заклад двух лошадей Кука, Полстара, взявшего приз на скачках в Шрюсбери, и Сириуса. Кук подписал залоговое условие на имя Пратта и должен был получить ссуду, обеспеченную этим залогом; ссуда была дана в сумме 375 фунтов стерлингов наличными и в виде накладной на вино на сумму 65 фунтов стерлингов. Пальмер устроил так, что и деньги и накладные были переданы ему, а не Куку. Пратт выдал чек на имя Кука, Пальмер подделал подпись последнего и получил деньги. «Кук так и не видал этих денег, и, как вы узнаете на судебном следствии, срок платежа по векселю, выданному по этому случаю, наступал через десять дней после смерти Кука; в это время неизбежно обнаружилось бы, что деньги были получены Пальмером посредством подлога подписи на чеке».

Далее следует рассказ о том, как Пальмер убедил некоего Бэтса застраховать свою жизнь в 25 тыс. фунтов стерлингов, причем заявление о страховании было составлено при участии самого Пальмера как врача, Кука и упомянутого Тирльби. Это заявление было подано сначала в одно страховое общество, потом в другое, с уменьшением страховой суммы, но оба общества отказались принять страхование.

«Все эти обстоятельства,— сказал генерал-атторней,— имеют важное значение для дела: они указывают на те отчаянные попытки, к которым в рассматриваемое время прибегал подсудимый».

Затем были оглашены письма Пратта к Пальмеру с настоятельными требованиями уплаты по многочисленным векселям с бланками Сары Пальмер.

6 ноября Пратт предъявил ко взысканию векселя на 4 тыс. фунтов, обратив взыскание и к Пальмеру, и к его матери. Но затем он приостановил взыскание. Пальмер между тем настоятельно требовал от него новых ссуд. 13 ноября Пратт письменно предложил Пальмеру приготовиться к уплате 1 тыс. фунтов стерлингов по векселям, срок коих наступал 9 ноября.

«Таково было положение дел ко времени скачек в Шрюсбери,— говорит генерал-атторней.— 13 ноября Полстар взял приз гандикап; Кук имел на него крупные ставки. В этот день у него было при себе от 700 до 800 фунтов стерлингов. Кроме того, он должен был получить обратно свои ставки в сумме 380 фунтов стерлингов, а вместе с выигрышем всего 2 тыс. 50 фунтов стерлингов».

Таковы те обстоятельства, о которых генерал-атторней сказал, что они не имеют непосредственной связи с предметом обвинения, но требуют внимания присяжных. Из них создался мотив преступления, и они являются первыми в последовательности по времени. Упомянув о деньгах, которые Кук должен был получить после скачек, обвинитель делает короткое, но многозначительное замечание: «Через неделю после этого г-н Кук скончался». Затем, идя с неуклонной логической последовательностью к главной задаче обвинения, ни на минуту не упуская ее из виду, как бы ни были запутаны те обстоятельства, через которые ему необходимо провести присяжных, он говорит: «Теперь нам предстоит разрешить важнейший вопрос о причине его смерти: была ли она естественной или последовала от человеческой руки, и в последнем случае — от чьей руки».

Вот в чем существо дела.

После этого оратор упоминает о состоянии здоровья Кука перед его поездкой в Шрюсбери и за некоторое время до того; ничто не остается скрытым от присяжных, и поэтому перекрестный допрос не может установить ничего для них неожиданного.

Далее следует описание радостного возбуждения Кука от победы его лошади и крупного выигрыша, обеда, данного им в ознаменование события, и его последующее поведение; указывается состояние его здоровья перед сном; его занятия в течение следующего дня. Затем оратор указывает на «одно замечательное обстоятельство», предложенное вниманию присяжных в следующем отрывке: «Один из друзей Кука, г-н Фишер, и некий г-н Герринг также были на скачках; Фишер помимо спорта занимался также получением денег, выигранных на скачках, и получил деньги, причитавшиеся Куку по расчету его ставок; он занимал комнату рядом с покойным. Поздно вечером, зайдя в одну из комнат гостиницы, он застал Пальмера и Кука, пивших коньяк с водой. Кук угостил его и предложил Пальмеру выпить еще. Тот ответил: "Сначала допейте ваш стакан".— "Сейчас",— сказал Кук и выпил залпом, оставив около ложки на дне стакана. Не успел он проглотить напитка, как вскрикнул: "Боже мой! там что-нибудь было; оно жжет мне горло". Пальмер тотчас же взял стакан, допил его до конца со словами: "Вздор, ничего там нет", и, придвинув стакан к Фишеру и к другому, только что вошедшему лицу, сказал им: "Кук говорит, что в коньяке что-то есть; там ничего нет; попробуйте". Один из них возразил на это: "Что же нам пробовать? Вы все выпили". Кук быстро встал, вышел из комнаты и, вызвав Фишера, сказал ему, что чувствует себя серьезно больным. У него началась сильнейшая рвота, и его пришлось уложить в постель. Припадки рвоты продолжались с такой же силой в продолжение двух часов; пришлось послать за врачом».

Всю ночь он чувствовал себя плохо и передал на хранение Фишеру 800 или 900 фунтов стерлингов. На другой день ему стало лучше, и он поехал на скачки.

Далее идет объяснение денежных затруднений Пальмера в это время. Он занял 25 фунтов стерлингов на поездку в Шрюсбери. Его лошадь не взяла приза, и он проиграл несколько ставок. Он уехал из Шрюсбери вместе с Куком; прибыв в Ружли, Пальмер отправился к себе, а Кук занял комнату в гостинице «Talbot Arms», как раз против дома подсудимого. Далее приведено обстоятельство, имеющее связь с тем, что произошло в Шрюсбери; оно заключалось в следующем: «В этот вечер, около 11 часов некая г-жа Брукс, также игравшая на скачках и державшая жокеев, пришла к Куку, чтобы переговорить с ним по поводу скачек. Войдя в переднюю, она увидала Пальмера, державшего в руке стакан перед газовым рожком; рассмотрев стакан на свет, он ушел в другую комнату, но сейчас же вернулся со стаканом в руке и прошел в комнату, где был Кук и где они вместе пили коньяк, от которого, как вы, может быть, признаете, произошли припадки Кука».

Читатель заметит, что последовательность времени здесь соблюдена не вполне; это обстоятельство предшествовало моменту, когда Кук и Пальмер пили вместе; но нельзя не отметить эффектного указания на важное обстоятельство, которое, взятое само по себе, может быть в любую минуту отнесено к надлежащему месту и, несомненно, привлекает особое внимание благодаря намеренному перерыву в рассказе обвинителя.

«Я не хочу сказать,— говорит генерал-атторней,— что смерть Кука находится к какой-либо связи с причиной, вызвавшей эти припадки; но я докажу вам, что в течение последующего своего пребывания в Ружли он постоянно принимал различные напитки из рук Пальмера и что за это время его болезнь не прерывалась. Я докажу, что после его смерти в тканях тела его и в крови была найдена сурьма,— она давалась ему в виде рвотного винного камня, повторные приемы которого вызывают болезненное состояние. Но не это было причиной его смерти. Обвинение утверждает, что сурьма только подготовила отравление, произведенное стрихнином».

До этих пор о стрихнине не упоминалось ни разу, и если у присяжных сложилось предположение, что Кук был отравлен сурьмой, неожиданное заявление обвинителя должно было сильно удивить их; удивление их должно было быть еще больше, и к нему присоединилось чувство удовлетворенного любопытства, когда они узнали, для какой цели употреблялась сурьма и каким ядом был на самом деле отравлен Кук. Не могу не сказать, что этот искусно рассчитанный риторический эффект заслуживает внимания.

За этим следует описание происхождения и свойств стрихнина и его действия на животный организм, причем оратор особенно выдвигает то обстоятельство, что доза от полуграна до трех четвертей грана вызывает смерть. Далее — описание нервной системы человека и смертельного действия на нее этого тонкого яда. В этом изложении оратор проявляет искусство и силу, заслуживающие самого внимательного изучения. Надо было разъяснить в понятных выражениях перед малообразованными людьми, каким образом действует этот яд, ознакомить их до некоторой степени с той удивительной тонкой системой в человеческом организме, которая называется нервной системой, и разделить ее на отдельные части так, чтобы присяжные были в состоянии усвоить самым точным образом значение предстоявших доказательств. Оратор говорит: «Нервная система человеческого организма может быть разделена на две главные части; нервы чувств, передающие мозгу сознание внешних воздействий на органы чувств, и нервы двигательные, являющиеся как бы посредниками между умственной и физической нашей деятельностью. Таковы два главных разветвления, зарождающиеся в непосредственном соседстве с центром всей душевной жизни человека; деятельность каждого из этих разветвлений имеет совершенно самостоятельный характер, и действие одной сети может быть парализовано, в то время как другая продолжает действовать беспрепятственно. Можно парализовать нервы чувств, оставив неприкосновенными нервы, управляющие двигательными мышцами, и можно, наоборот, вызвать паралич двигательных нервов и мышц, сохранив деятельность чувствующих нервов».

«Стрихнин поражает нервы, управляющие двигательными мышцами, но не оказывает никакого действия на нервы, служащие деятельности сознания, и необходимо помнить, что некоторые яды вызывают полную потерю сознания; яд, о котором я говорю, уничтожает только возможность произвольных телодвижений, но оставляет у отравленного вполне ясное сознание».

В этом, как будет видно ниже, заключался основной пункт обвинения; и это обстоятельство было извлечено оратором из массы следственного материала столь же искусно, как этот тонкий яд «извлекается искусством опытного химика из растительного продукта, называемого «nux vomica».

«Смерть, как последствие действия стрихнина на двигательные мышцы, происходит следующим образом; прием яда вызывает величайшее напряжение всех этих мышц, наступают сильнейшие судороги, спазмы, распространяющиеся по всему телу и заканчивающиеся столбняком; все мышцы сокращаются, а дыхательные мышцы становятся совершенно неподвижными; это останавливает дыхание, отсутствие которого ведет к смерти. Эти признаки обозначаются в науке термином tetanus. Существуют и другие смертельные формы этого состояния, происходящие не от отравления стрихнином, а от других причин; отдельные виды этого болезненного состояния настолько отличны между собой, что в этом не может быть ошибки». Чтобы устранить эту возможность, обвинитель разобрал перед присяжными 1е1апш во всех его видах и описал признаки каждого из них в отдельности; одна форма называется травматической, другая идиопатической; один из признаков tetanus’a, вызываемого стрихнином, состоит в том, что «судороги сразу принимают угрожающий характер и смерть наступает в несколько минут среди ужасных страданий».

Объяснив свойства стрихнина и его действие, обвинитель указывает, что Пальмер, как врач, был знаком с ними, и предъявляет присяжным одну из его книг под названием «Руководство для начинающих», на одной странице которого рукой Пальмера написано: «Стрихнин убивает, производя титаническое сокращение дыхательных мышц».

Теперь, как видит читатель, все подготовлено для указания фактических улик против подсудимого.

Все подготовлено. Все группы фактов расположены в определенном порядке и все направлены к общему центру; присяжные знают, что Пальмер увлекался спортом, увлекался игрой; знают, что он сделал несколько подлогов от имени своей матери, что ему грозил уголовный суд; они более чем подозревают, что он отравил своего брата, хотел отравить Бэтса; подозревают, что 13 тыс. фунтов стерлингов, полученных им от страхового общества, были добыты ценой жизни его жены: знают, что Кук был слабохарактерный и легкомысленный человек, а подсудимый человек хитрый, жадный и беспринципный; знают, что Пальмер всыпал сурьму в коньяк Кука; они хорошо знакомы с отдельным функционированием двигательных и чувствующих нервов; знают, что такое стрихнин, различают три вида столбняка (*е1апш), из коих два вида начинаются слабыми, постепенно нарастающими болезненными проявлениями, тогда как столбняк, вызванный приемом стрихнина, наступает сразу и быстро кончается смертью. Они не могут смешать травматический и идиопатический столбняк со столбняком от отравления. Простое перечисление признаков укажет им, с чем именно они имеют дело.

Ясно, что после этого оставалось только одно: не касаясь предстоящей остроумной системы защиты, доказать, что Кук умер от столбняка, причем известно, что прием стрихнина в самой незначительной дозе, «хотя бы в количестве от полуграна до трех четвертей грана», причиняет смерть от сокращения дыхательных мышц до совершенной неподвижности (услыхав это, каждый из двенадцати присяжных невольно вздрогнул с таким чувством, как будто бы у каждого был по крайней мере гран в пустом зубе); что припадки Кука не соответствовали признакам травматического или идиопатического столбняка и, наконец, что стрихнин был дан покойному подсудимым, или, по крайней мере, привести такие факты, которые не допускали бы другого объяснения.

В течение нескольких дней Пальмер ухаживал за Куком, и во все это время болезнь последнего не прекращалась. Одна из служанок гостиницы попробовала бульон, присланный из дома Пальмеров, и немедленно почувствовала себя больной. В субботу послали за доктором Гамфордом, и Пальмер сказал ему, что Кук слишком много ел за обедом и у него был желчный припадок. Это была ложь, и ложь бесцельная, если Пальмер не был отравителем. Указав это соображение, генерал-атторней перешел к доказательству ложности этого заявления подсудимого; он указал, что за все время болезни Кука у него не было ни одного признака расстройства желчи. В четыре часа в присутствии Пальмера больному подали кофе; у него началась рвота; в шесть часов принесли другое питье; Пальмера не было, и больного не рвало; в восемь часов Пальмер опять был у его постели; больному дали каши, и опять появилась рвота.

«Все это может быть простым совпадением,— говорит генерал-атторней,— но это факты, и какое бы толкование им ни придавалось, они заслуживают вашего внимания».

В понедельник, 19-го числа, Пальмер уезжает в Лондон, предварительно дав больному какого-то сиропа, также вызвавшего рвоту. После его отъезда и до его возвращения больному стало значительно лучше.

Оставив Кука в его комнате вставшим с постели и одетым, в разговоре с двумя жокеями, явившимися для переговоров о других предстоявших скачках, генерал-атторней идет за Пальмером в Лондон, чтобы проследить за ним там и сообщить присяжным, чем он там занимался. Это естественный и правильный порядок изложения, и я не стал бы напоминать об этом, если бы не имел в виду тех, кто еще не достиг совершенства в крайне трудном искусстве простого повествования о фактах. Пальмер, по-видимому, «написал письмо некоему Геррингу, чтобы условиться о встрече с ним в Лондоне; Герринг также играл на скачках; был и на скачках в Шрюсбери».

Мне хотелось бы обратить внимание читателя на особый оборот речи, часто встречающийся в устах генерал-атторнея; столь часто, что можно думать, это делается с намерением. Он не говорит: «Написал письмо некоему Геррингу, также игравшему на скачках» и т. д. Он говорит: «Герринг также играл на скачках» и т. д. Мне представляется, что последний оборот достигает несравненно большего эффекта в изложении приведенного обстоятельства; мысль как бы прерывается на минуту, и некоторая отрывочность изложения подчеркивает замечание оратора.

Пальмера спрашивают о здоровье Кука; он говорит, что ему хорошо; что он принял каломель и не выходит, и «я приехал к вам, чтобы выяснить его расчеты». Для этих расчетов Кук обыкновенно пользовался услугами некоего Фишера, но Пальмер не называл последнего. Пальмер предъявил Геррингу список сумм, которые должен был получить Кук, и указал имена тех лиц, от которых должны были поступить деньги, всего на сумму 1 тыс. 20 фунтов стерлингов. Пальмер предложил Геррингу удержать в свою пользу 6 фунтов стерлингов и выплатить некоему Шелли 30 фунтов стерлингов, прибавив: «Если увидите Вильяма, скажите, что Кук заплатит ему в четверг или в пятницу»; он спросил, сколько останется за вычетом упомянутых денег; Герринг сказал: 984 фунта стерлингов, Пальмер подтвердил это: «Я дам вам 16 фунтов стерлингов; всего 1 тыс. фунтов стерлингов; удержите себе 200 фунтов в уплату моего векселя; заплатите Падвику 350 фунтов и Пратту 450 фунтов», обратив, таким образом, деньги Кука в уплату своих долгов. «Это установлено бесспорно»,— заметил генерал-атторней. Затруднительный факт для подсудимого. При этом свидании он, кроме того, выплатил Геррингу свой незначительный долг ему (5 фунтов стерлингов), разменяв для этого бумажку в 50 фунтов стерлингов. Письма, отправленные затем Геррингом на имя Кука по поводу этих расчетов, были перехвачены начальником почтового отделения по просьбе подсудимого.

В 9 часов вечера Пальмер вернулся в Ружли; он зашел к Куку и от 10 до 11 часов то входил, то выходил от него. В эту минуту, как раз в то время, когда Пальмер так близок к Куку, присяжные узнают, что в тот же вечер он был у некоего Ньютона, служившего фельдшером у врача Сальта, и взял у него три грана стрихнина; зная Пальмера за врача, Ньютон без всяких колебаний передал ему яд. «В этот день д-р Бамфорд прислал те же пилюли, которые давались больному в субботу и в воскресенье. Доктор, по-видимому, лично приносил пилюли в гостиницу и отдавал их экономке; она передавала их наверх; но после этого приходил Пальмер и каждый вечер собственноручно давал лекарство больному. Нет сомнения, что в понедельник вечером Кук принял пилюли. Были ли это пилюли, приготовленные д-ром Бамфордом, т. е. те же, какие он принимал в субботу и в воскресенье, или Пальмер подменил их другими, в которых был стрихнин,— это должны решить присяжные».

В 12 часов в комнате больного раздались крики; у него начались судороги, но он был в сознании; присяжные твердо помнят, что это один из признаков столбняка, вызываемого стрихнином. К нему входит Пальмер, дает ему какое-то лекарство; оно вызывает рвоту. Больной несколько успокоился и просил женщин растирать ему ноги. Женщины заметили, что ноги у больного были холодные, окоченелые (другой признак столбняка от стрихнина).

«На следующее утро, между 11 и 12 часами,— продолжает оратор,— произошло нечто чрезвычайно замечательное. Пальмер явился в аптеку некоего г-на Гокинса в Ружли. Он не имел с ним дела за последние два года, ибо в течение этого времени покупал все, что ему было нужно, в аптеке г-на Тирльби, бывшего помощника г-на Гокинса, занявшегося затем собственным делом». Пальмер, как мы знаем, передал ему свою практику. «На этот раз, однако, Пальмер обратился в аптеку г-на Гокинса. Вынув из кармана бутылку, он сказал, что ему нужно две драхмы синильной кислоты. В то время как ему приготовляли заказанное, в аптеку вошел и Ньютон, тот самый, у которого перед тем он брал стрихнин; Пальмер схватил его за руку и сказал, что должен сообщить ему нечто очень важное, поспешно вывел его на улицу и продержал его там некоторое время, разговаривая о самых ничтожных вещах» (которые теперь оказываются чрезвычайно важными). «В эту минуту к ним подошел некий г-н Брассингтон, и г-н Ньютон вступил с ним в разговор. Пальмер воспользовался этим, чтобы вернуться в аптеку, и потребовал еще шесть гран стрихнина и некоторое количество опия в растворе. Получив то и другое, он ушел. Вслед за тем в аптеку зашел г-н Ньютон и, удивленней по-, сещением Пальмера (вот незначительное обстоятельство, приведенное не без расчета и не лишенное значения впоследствии), спросил, из простого любопытства, что брал Пальмер в аптеке. Ему сказали».

Здесь, как бы в назидание для людей менее опытных, перед обвинителем возникло некоторое затруднение. «Я должен отметить одно обстоятельство, не лишенное значения по отношению к показанию г-на Ньютона. При допросе у коронера он упомянул только о первом случае покупки стрихнина Пальмером; и только вчера, с всяческими выражениями сожаления о том, что ранее не умел объяснить всего, ему известного, он сообщил властям, что Пальмер брал у него стрихнин в понедельник вечером».

Очень сомнительное обстоятельство. Защита, конечно, имеет в виду воспользоваться им. Нельзя было допустить, чтобы присяжные узнали это лишь на перекрестном допросе, ни даже на первоначальном; это было бы слишком опасно для обвинения. Надо, чтобы они узнали о нем от самого обвинителя; надо признать его значение и прямо сказать, что им нельзя не считаться с ним. Было заранее очевидно, что придется сдать это орудие неприятелю; следовательно, надо было заклинить его. Посмотрим, что сделает оратор.

«Вы должны сами решить, г-да присяжные заседатели, насколько заслуживает доверия показание этого свидетеля; но вы не должны терять из виду, что, как бы ни отнеслись вы к словам г-на Ньютона, другой свидетель, г-н Роберте, правдивость которого не допускает и тени подозрения, установил перед вами факт покупки яда подсудимым в аптеке Гокинса во вторник».

При наличности этого показания разноречие в словах г-на Ньютона можно оставить в стороне; оно уже не опасно для обвинения; но с ним не так легко было бы справиться, если бы генерал-атторней не коснулся его во вступительной речи. Устранив это маленькое затруднение, оратор возвращается к своему рассказу:

.«Кук должен был получить деньги, выигранные им в Шрюсбери. Пальмер посылает за Чеширом, начальником почтового отделения, которому был должен 7 фунтов стерлингов. Чешир, рассчитывая на уплату долга, приносит заготовленную расписку, но вместо платежа Пальмер, сообщив ему, что Кук по своему болезненному состоянию не может писать, просит его написать чек на фирму Ветерби в сумме 350 фунтов на имя Пальмера. Чешир заполняет текст чека с припиской: "Прошу выданную сумму отнести на мой счет". Пальмер говорит при этом, что надо будет дать чек Куку для подписи. Куда девался затем этот чек, генерал-атторней не знает, и это обстоятельство не входит в предмет спора; известно только, что в ту же ночь Пальмер отправил в контору Ветерби чек, по которому контора отказалась выдать деньги. Был ли это чек с подлинной подписью или, как многие документы, проходившие через руки Пальмера, подложный — это скажете вы».

Подчеркнув таким образом новую улику, оратор предоставляет ее оценку присяжным, уверенный, что они не забудут ее.

Оставив на время больного, чтобы изложить присяжным эти обстоятельства, не нарушая последовательности событий во времени, обвинитель «возвращается к Куку» и объясняет присяжным, что в течение следующего утра

Пальмер присылал ему кофе и бульон и что то и другое вызвало обычные последствия, т. е. рвоту, и рвота продолжалась в течение целого дня до вечера.

Теперь «на сцене появляется новое лицо». Это новое лицо — друг Кука, врач Джонс. Пальмер написал ему письмо в котором весьма неосмотрительно сообщал, что «Кук страдал тяжким желчным припадком, сопровождающимся поносом», и говорил: «Желательно, чтобы вы приехали сюда как можно скорее». Это обстоятельство, по словам обвинителя, «заслуживает внимания». Он говорит: «Следует ли придать этому приглашению смысл, благоприятный для подсудимого, или это является указанием на глубоко обдуманный расчет подкрепить предположение, что Кук умер естественной смертью,— несомненно одно: что сообщение о том, будто Кук страдал желчным припадком и поносом, было совершенно ложно».

Это факт, и такой, с которым нелегко будет справиться защите.

Джонс сразу убедился, что никакого желчного припадка у больного не было. В семь часов заехал д-р Бамфорд; состояние Кука было удовлетворительно. Врачи устраивают совещание, в котором, конечно, участвует и Пальмер; они слышат восклицание несчастного Кука: «Больше никаких пилюль, ни лекарства я сегодня принимать не стану; так и знайте». Ясно, что он не верил в эти лекарства. Пальмер настаивал на продолжении приемов пилюль и с особой заботливостью предложил «не говорить ему, из чего они составлены: он боится, что боли повторятся»; боли, вызванные стрихнином, как знают присяжные. Д-р Бамфорд отправился к себе в кабинет, чтобы приготовить пилюли; Пальмер сопровождал его и просил его дать записку с указанием приема. «Д-р Бамфорд, хотя и не мог понять, для чего это нужно», написал, что пилюли должны быть приняты на ночь. Пальмер унес их и в ту же ночь дал больному либо эти самые пилюли, либо какие-нибудь другие. Далее следует одно «замечательное» (только «замечательное») обстоятельство: «Между его уходом из кабинета д-ра Бамфорда и моментом, когда он принес Куку пилюли, прошло полчаса или три четверти часа». Придя, наконец, в комнату больного, он обратил особенное внимание д-ра Джонса на надпись на коробке с пилюлями, высказав удивление твердости почерка восьмидесятилетнего старика.

«Если он виновен,— сказал генерал-атторней,— то возникает естественное заключение, что это замечание было сделано подсудимым с целью показать, что это были те самые пилюли, которые он получил от д-ра Бамфорда, и тем отклонит подозрение от себя».

Но если он не виновен, г-н атторней, то это дает возможность защите сделать другое естественное заключение. Теперь половина одиннадцатого часа вечера. Больному предлагают пилюли; он отказывается принять их; он упрямится, как избалованный ребенок; вчера мне было хуже от них, говорит он. Однако Пальмер настаивал и в конце концов убедил Кука принять лекарство. Сейчас же начинается тошнота, но пилюли не выходят со рвотой. Джонс идет вниз ужинать. При допросе он удостоверит, что «до принятия пилюль Кук был весел и чувствовал себя хорошо; никаких болезненных признаков, ни тем менее признаков близкой смерти не было». Обстоятельство немаловажное, особенно если сопоставить его с тем, что будет дальше, и осветить его с достаточной силой. Лучшая картина теряет свою красоту при плохом освещении; надо поставить зрителя в надлежащее место. Именно это и делает генерал-атторней на каждом шагу. «Джонс лег спать в комнате Кука. Прошло минут пятнадцать, двадцать, и он был разбужен страшным криком Кука; больной поднялся в постели с возгласом: "Пошлите немедленно за доктором; у меня опять начинается то же, что и вчера"». Как не вспомнить тут присяжным поучительных указаний, полученных ими в начале речи? Они знают и не могут не вспомнить мгновенно, что «можно вызвать паралич двигательных нервов и мышц, сохранив деятельность чувствующих нервов», и что «стрихнин поражает нервы, управляющие двигательными мышцами, но не оказывают никакого действия на нервы, служащие деятельности сознания». Им было сказано, что они должны запомнить это. Горничная идет за Пальмером; тот мгновенно показался в окне. Ему говорят, что Куку опять худо. Через две минуты он был у постели больного и безо всякого повода высказал странное замечание: «Я никогда в жизни не одевался так скоро».— «Вам, г-да присяжные заседатели, предстоит решить, пришлось ли ему одеваться в эту минуту или нет». Если нет, присяжные, пожалуй, придут к заключению, что Пальмер ждал наступления катастрофы.

Можно почти сказать, что это именно и подразумевает генерал-атторней.

Теперь следует описание признаков болезни, от которых зависит все существо дела. Они должны быть указаны со всей точностью, ибо столбняк, если только это столбняк, может быть травматический или идиопатический. «Кук был в том же состоянии, с теми же болезненными признаками, как в прошлую ночь; он задыхался, страшно кричал; все тело было в судорогах; шея окоченела. Он просил Пальмера дать лекарство, которое облегчило его накануне. Пальмер собирается идти за лекарством; одна из женщин говорит, что больному так же худо, как было вчера; Пальмер возразил: "Вчера было в пятьдесят раз хуже". Потом: "Сколько ночей идет эта игра!" Подлинно, игра! Такой игры присяжные еще не видали. Он принес две пилюли и утверждает, что в них была сурьма, хотя генерал-атторней утверждает, что сурьма требует долгого приготовления и с трудом превращается в пилюли».

Самое маленькое указание, заслуживающее, однако, внимания и не лишенное значения; оно растет при сопоставлении с другими данными дела, и так как защита не может опровергнуть его, оно в конце концов становится подавляющим фактом! Он успевает одеться в мгновение ока, он успевает приготовить пилюли в несколько минут, включая в этот промежуток времени уход в свой кабинет и 300

Все мы видали драматическое изображение смерти на сцене в игре великих трагиков. Посмотрим, как умирает человек в устах искусного рассказчика, подготовившего воображение слушателей описанием окружающей обстановки и пояснением фактов: «Тогда наступило нечто ужасное. У него сразу начались сильнейшие судороги; тело постепенно коченело; потом он стал задыхаться. В страшных мучениях он просил несколько раз, чтобы его подняли в постели. Люди пытались поднять его, но не могли. Его тело закоченело, как кусок железа. Тогда он сказал: «Поверните меня». Его повернули на правый бок. Он не. мог дышать, не мот больше говорить. Еще несколько мгновений, он успокоился — жизнь быстро угасала. Джонс наклонился, чтобы прислушаться к биению сердца. Понемногу пульс затих,— все было кончено,— он был мертв!»

Теперь следует главное положение, вытекающее из этой тяжелой картины:

«Я докажу вам, что смерть его могла произойти только от столбняка, вызываемого стрихнином, а не от какой-либо другой формы столбняка».

Я мог бы ограничиться этим; но так как не все читатели знакомы с отчетом судебного заседания, то небесполезно будет указать вкратце последующее содержание речи. Все теперь идет по прямому пути, но все последующие обстоятельства отмечены с величайшей точностью; не опущено ничего, что могло бы бросить свет на предыдущие события. Пальмер поручает женщинам снять тело с постели: они видят, что он ищет в карманах его платья и роется под подушками. На камине лежали письма; они исчезают; исчезают также его приходо-расходные книги, записная книжка об игре. Пальмер посылает за Чеширом и предъявляет ему расписку Кука в том, что по его поручению было учтено векселей на 4 тыс. фунтов стерлингов, причем подсудимый не получил какого-либо комиссионного вознаграждения за учет. «Таково было содержание документа, на котором Пальмер не позадумался предложить Чеширу расписаться в качестве свидетеля сорок восемь часов спустя после смерти Кука». На отказ Чешира исполнить это предложение Пальмер сказал: «Это не важно; едва ли кто станет оспаривать подпись; я думал только, что с вашей подписью оно будет правильнее». Приезжает отчим Кука, г-н Стевенс; Пальмер показывает ему расписку. Тот в крайнем изумлении объясняет, что для оплаты векселей не найдется и 4 тыс. шиллингов. Пальмер очень торопит погребение, заказывает гроб и дроги, прежде чем г-н Стевенс успел подумать о них. Ищут и не находят записной книжки об игре на скачках; Пальмер говорит: «Не стоит искать; раз он умер, все сделки по игре недействительны». Г-н Стевенс настаивает на поисках, Пальмер возражает: «Книжка найдется». Стевенс уезжает в Лондон и, вернувшись обратно, говорит Пальмеру, что потребует вскрытия трупа. Пальмер предлагает указать врача для этой цели. Стевенс отказывается от этого дружеского предложения. Тогда Пальмер просит д-ра Бамфорда выдать удостоверение о причине смерти. «Как? ведь вы сами лечили его»,— восклицает тот. Но Пальмер настаивал, и Бамфорд кончил тем, что написал удостоверение, указав как причину смерти «удар».

Это было обстоятельство, неблагоприятное для обвинителя; генерал-атторней поэтому немедленно разбирает его возможное значение: «Д-ру Бамфорду более восьмидесяти лет, и я надеюсь, что этот непростительный поступок объясняется каким-нибудь болезненным старческим расслаблением. Как бы то ни было, он будет здесь в качестве свидетеля и он скажет вам, что апоплексия никогда не производит столбняка».

Таким образом, этот свидетель явится своим собственным противоядием. Не думаю, чтобы генерал-атторней поступил лучше, выставив свидетелей в опровержение подписанного им удостоверения.

Пальмер посылает за Ньютоном и на этот раз почему-то спрашивает, сколько нужно стрихнину, чтобы отравить собаку, и сколько окажется его в сосудах и кишках после смерти. Вопросы, с которыми защите нелегко будет справиться. Ньютон ответил, что яда во внутренностях не окажется. «Но по этому поводу,— говорит генерал-атторней,— я представлю существенные доказательства». Пальмер заявляет врачу, руководившему вскрытием, что Кук страдал апоплексическими припадками; что «в сердце и в мозгу должны быть следы застарелых заболеваний»; что «бедняга был весь болен», что «у него были всякие болезни». Все эти заявления были решительно опровергнуты вскрытием. Печень, легкие и почки оказались нормальными. Никаких указаний на причину смерти не было; не было найдено и указаний на яд ни при первом, ни при вторичном вскрытии, произведенном позднее, с извлечением тела из могилы. Пальмер был в восторге и, повернувшись к д-ру Бамфорду, воскликнул: «Нас еще не повесили, доктор!» (Пока еще нет, но ждать уже недолго.) Желудок и кишки были опущены в банку; Пальмер толкнул ее, чтобы пролить содержимое, но это не удалось ему. Банка была закупорена пузырем, завязана и опечатана; к общему удивлению, эта банка неожиданно исчезла, «один из врачей обернулся и, заметив, что банки нет, спросил, куда она девалась. Банка оказалась в стороне, у двери, но не у той, через которую входили и выходили посетители. Пальмер сказал: "Это я поставил ее туда, чтобы вам было удобнее захватить ее с собой" (очень любезно, но и очень подозрительно). Взглянув на банку, присутствовавшие убедились, что в пузыре было сделано два надреза ножом. Но надрезы были чисты, следовательно, с какой бы целью ни было это сделано, несомненно, что из банки ничего удалено не было». Затем Пальмер вступает в пререкание с д-ром Бамфордом, утверждая, что они не должны допустить, чтобы банки были увезены. Это — новая улика. «Если бы он был человеком несведущим в этих делах,— говорит генерал-атторней,— не знакомым с обычным порядком дальнейшего исследования, это могло бы объяснить его поведение; но вам придется спросить себя, не должен ли был Пальмер, как врач, знающий, что содержимое банок будет подвергнуто химическому анализу, положиться на достоинство и честность людей своей собственной профессии. Вы должны решить, не объясняется ли его противодействие врачам сознанием совершенного преступления».

«Но это еще не все,— говорит он.— Банки должны были быть отвезены на железнодорожную станцию мальчиком-почтальоном. Пальмер спрашивает его, берет ли он с собой банки. Мальчик отвечает утвердительно. Пальмер говорит: "Их незачем везти туда; мало ли что могут там в них положить (какое до этого дело мальчику?). Сумеешь ты опрокинуть повозку так, чтобы банки разбились? Я дам тебе 10 фунтов стерлингов и все улажу". Почтальон отказался».

Это — последняя существенная улика; но «есть еще другие, менее важные, которых я должен коснуться, ибо в поведении человека, сознающего, что над ним тяготеет подобное подозрение, все имеет значение». Оратор переходит поэтому к разбору дальнейшего поведения подсудимого.

За вскрытием последовало дознание коронера, и Пальмер под разными предлогами посылает коронеру два или три подарка. Д-р Тайлор, производивший анализ содержимого желудка, пишет г-ну Гарднеру о результатах анализа; Пальмер через посредство начальника почтового отделения узнает о содержании письма и пишет коронеру, что д-ра Тайлор и Рис не обнаружили присутствие яда. «К чему было писать об этом,— спрашивает обвинитель,— если бы не было тревоги у него в душе?» Удачный вопрос. К чему? Никто, по-видимому, не интересовался этим вопросом, кроме одного Пальмера. «Я не хочу преувеличивать значение этих обстоятельств, но вы должны уделить и им долю вашего внимания. Я забыл сказать, что перед скачками в Шрюсбери подсудимый сильно нуждался в деньгах, а после них, можно сказать, сорил ими».

Это был хороший прием для того, чтобы закрепить важное обстоятельство в памяти присяжных. Но они уже могли сообразить это из сделанного заблаговременно указания на то, что он вынужден был занять 30 фунтов стерлингов на поездку в Шрюсбери.

Так изложено дело во вступительной речи обвинителя; эта одна из лучших, если не лучшая речь этого рода; чтобы оценить ее по достоинству, необходимо прочесть ее от начала до конца. За этим следует краткое, логически сжатое гезшпе всего сказанного; быстрый перечень обстоятельств, рисующих безвыходное положение Пальмера и объясняющих, как решился он на подлоги векселей. «Вы скажете, г-да, перед лицом неминуемого разорения имел ли он достаточно сильные побуждения к преступлению». Но было и другое обстоятельство: «претензия к Куку на 4 тыс. фунтов стерлингов, связанная, по его утверждению, с учетом векселей; его желание стать владельцем выигравшей лошади»; и еще: «тот факт, что Кук был замешан в страховании жизни Бэтса, может вызвать подозрение, что ему были известны тайны, связанные с теми крайними способами, к которым прибегал этот человек, чтобы добывать деньги. Предоставляю вам судить, могли ли все эти побуждения привести его к преступлению, ему вменяемому. Все это имеет значение, если считать, что обвинение основано только на вероятностях; но, если вы признаете заслуживающими доверия показания свидетелей о том, что произошло между понедельником и вторником; если вы считаете доказанными припадки, бывшие у больного в понедельник, его агонию в четверг, я докажу, что в оба эти дня подсудимый заставил его принять лекарство из своих рук с такой убедительностью, которая почти переходит в несомненность».

Генерал-атторней останавливается затем на том обстоятельстве, что во внутренностях Кука не оказалось стрихнина, и объясняет, что яд не всегда может быть обнаружен, что это зависит от различных условий; он объясняет, что стрихнин должен быть усвоен организмом, чтобы вызвать смерть; что если он принят в жидком виде, то усваивается быстро; в противном случае последствия наступают медленнее. Затем излагаются результаты опытов для выяснения признаков отравления стрихнином и указывается, что при смертельном исходе яд должен быть найден у одного животного и не найден у другого.

«Говорилось и повторялось много раз, что ученые, изучавшие это дело, пришли к заключению, что присутствие стрихнина не может быть обнаружено ни одним из средств, известных науке. Это глубокое недоразумение. Они никогда не говорили этого. Они утверждают следующее: нахождение яда в трупе может быть очень сомнительно в тех случаях, когда прием яда никаких сомнений не допускает. Было бы поистине роковым заблуждением подтвердить существующее мнение, будто стрихнин, данный человеку, чтобы отравить его, не оставляет никаких следов в трупе умершего. Слишком печально уже то, что его так трудно найти. К счастью, Провидение, давшее в руки человеку эту роковую силу, отметило действие ее характерными признаками, которые наука умеет различать среди всяких иных явлений в природе. Вам предстоит решить, не приводят ли показания тех свидетелей, которые будут допрошены перед вами о признаках болезни покойного, к заключению, что смерть его последовала от яда, данного ему подсудимым. Одно обстоятельство бросает яркий свет на эту сторону дела. За несколько дней до смерти покойный постоянно страдал рвотой. Анализ его внутренностей не мог установить присутствия в них стрихнина, но установил присутствие сурьмы. Врачи не давали сурьмы больному. Сурьма, если только она не принята в значительном количестве, не оказывает действия на организм и быстро растворяется. Это возбуждающее средство, вызывающее те самые признаки, которые установлены в настоящем случае. Покойный был болен в течение недели, и во внутренностях его была обнаружена сурьма. С какой целью давалась ему сурьма? Возможно, что первоначально хотели отравить его сурьмой; возможно, что это делалось

для того, чтобы вызвать признаки мнимой болезни и тем объяснить его смерть. Здесь истина скрыта от нас. Но вопрос заключается в том, можете ли вы сомневаться, что ему был дан стрихнин в понедельник, и особенно во вторник, когда последовала смерть? И если те доказательства, которые будут вам представлены по этому поводу, окажутся для вас убедительными, вам придется решить, не было ли это сделано рукой подсудимого. Я представлю вам доказательства каждого из указанных мной положений; это займет, вероятно, немало времени; но это расследование необходимо для дела, и я уверен, что вы отнесетесь к нему с самым терпеливым вниманием. Я знаю, что защитником подсудимого является один из самых способных и красноречивых людей, когда либо украшавших собой нашу адвокатуру, и все, что можно сделать для него, будет сделано. Если в конце концов все приведенные доказательства не создадут у вас уверенности в его виновности,— не дай Бог, чтобы пострадал невинный. С другой стороны, если факты приведут вас к заключению, что он виновен, все высшие интересы общества требуют его осуждения».