Глава XI О защите на суде

Хотя большая часть сказанного мной в этой книге относится в равной мере и к гражданским и к уголовным делам, я считаю, однако, небесполезным сделать несколько указаний, касающихся непосредственно ведения защиты в уголовном процессе.

Молодым адвокатам нередко приходится выступать защитниками уже на предварительном разбирательстве дела в судебно-полицейском порядке (предварительное следствие происходит устно, в состязательном порядке, перед полицейским судьей; оно оканчивается определением о прекращении уголовного преследования или о передаче дела в обвинительную камеру). Я полагаю, что некоторые указания в этом отношении могли бы пригодиться им. Защита обвиняемых перед полицейским судом часто представляется мне своего рода предварительным возмездием за все гарантии, предоставленные им при судебном разбирательстве. Молодой человек, успевший провести каких-нибудь две-три защиты по делам о буйстве или появлении в нетрезвом виде в публичном месте, незнакомый с более серьезными делами, сразу выступает перед присяжными по делу об умышленном убийстве или другом тяжком преступлении с неизбежным обвинительным исходом. Что может он сделать, чтобы оградить интересы подсудимого? Только одно: держать язык за зубами. Глядя на ту легкость, с которой молодой адвокат готов выйти на арену и вступить в бой за подсудимого, можно подумать, что уголовная защита есть самая простая вещь в мире, не требующая ни подготовки, ни знаний, ни опыта: стоит только быть принятым в сословие или попасть в списки стряпчих или быть назначенным письмоводителем стряпчего. Это все равно, как если бы подмастерье становился мастером, подписав с хозяином договор об учении. Если молодому стряпчему или письмоводителю стряпчего поручена при таких условиях уголовная защита при судебно-полицейском производстве, я смело советую ему набрать в рот воды на все время разбора дела. В противном случае он почти неизбежно должен повредить подсудимому; и, что всего хуже, он почти наверное свяжет руки тому, кому придется защищать его перед общим судом.

Иногда может оказаться нужным закрепить два-три факта в актах полицейского производства, но для того, чтобы разобрать, какие именно факты нужны, уже требуется некоторая опытность. Необходима величайшая осмотрительность, чтобы решить, следует ли предложить известный вопрос или нет; за весьма редкими исключениями, можно сказать, что следует воздержаться от перекрестного допроса, если имеется в виду предание обвиняемого суду.

А делается как раз наоборот. Начинается длинный перекрестный допрос; точнее говоря, молодой человек, которому поручена защита, старается задавать как можно больше вопросов каждому свидетелю в уверенности, что это и есть перекрестный допрос, и получает невыгодные, а иногда и губительные, роковые для обвиняемого ответы. Чтобы сажать под замок всяких злополучных «преступников», правительству нет нужды заботиться о государственных обвинителях, пока существуют начинающие защитники, ибо эти молодые люди могут задавать свидетелям вопросы по таким обстоятельствам, о которых обвинитель не имеет права спрашивать; мало этого, они имеют возможность опросить обвиняемого наедине, а потом, под видом вопросов свидетелям, рассказать во всеуслышание все, что от него узнали с глазу на глаз, и между прочим такие факты, которые исключают предположение о его невиновности, подтверждая, например, его присутствие на месте преступления, тогда как защита на суде должна заключаться в установлении алиби.

Я не могу отказаться и от грустной мысли, что немало невиновных людей погибло от «последствий» строгого перекрестного допроса в этом роде. В представлении многих юных защитников перекрестный допрос, по-видимому, заключается в повторении каждого заданного обвинителем вопроса со всей суровостью, доступной еще ломающемуся юношескому голосу, и с предварением: вы готовы подтвердить это под присягой, сэр?— или в виде разнообразия, чтобы не показаться лишенным оригинальности,— вы не забыли о присяге, сэр?

Бывают, однако, случаи, когда выяснение всех обстоятельств происшествия при судебно-полицейском разбирательстве может предупредить предание заподозренного суду. Это возможно иногда и в делах о самых тяжких преступлениях. Но при таких условиях защиту нельзя поручать неопытному адвокату. Не так давно в Лондоне случилось убийство, привлекшее общее внимание некоторыми необычайными подробностями преступления. В одном из притонов близ улицы Гасфорда была зверским образом зарезана женщина. Полиция, как полагается, напала на след; оставалось только захватить виновника. Агенты пошли по следам с той необыкновенной ловкостью, которая всегда проявляется ими в трудных делах; на одно мгновение след потерялся на судне, уходившем в океан, но был немедленно найден на том же самом месте, где потерялся. К сожалению, вместо того, чтобы задержать того, кого «по имевшимся негласным указаниям» следовало, они накинулись на безобидного, добродушного пастора и арестовали его по подозрению в умышленном убийстве. Очень скоро нашлись и свидетели (предложение в Лондоне всегда отвечает спросу, какой бы товар ни понадобился), видавшие пастора выходившим из публичного дома, в котором немедленно за тем было обнаружено убийство. По замечательному совпадению задержанный был действительно необыкновенно похож на того, которого они не видали выходившим из того же дома и которого агенты не сумели найти. Было вполне очевидно, что обвинение на суде невозможно, но тем не менее представлялось, конечно, в высшей степени желательным предупредить самое предание суду. Защите пришлось выступить активно; свидетели полиции были подвергнуты перекрестному допросу; со стороны заподозренного также были выставлены свидетели, и вне всяких сомнений пастор оказался совершенно непричастным к делу; выяснилось, что он находился в другом месте в то время, когда его будто бы видели на улице, и во всем его поведении не нашлось ни одного сомнительного обстоятельства.

Бывает много таких случаев, где участие опытного защитника в судебно-полицейском производстве могло бы немедленно освободить заподозренного от уголовного преследования; но в этих случаях защита может быть поручена только опытному адвокату. Можно сказать в виде общего правила, что, если предание суду неизбежно, защиты в собственном смысле слова на предварительном разбирательстве быть не должно. Надо внимательно следить за данными полицейского розыска, задавая лишь изредка короткий вопрос в тех случаях, когда несомненно, что ответ будет в пользу заподозренного. Если ответ сомнителен, спрашивать нельзя. Строгий перекрестный допрос и великолепные защитные речи на полицейском производстве выгодны только для обвинения.

В тех случаях, однако, когда защита основана на свидетельских показаниях в пользу подсудимого, свидетели должны быть представлены уже к судебно-полицейскому разбирательству; ибо отсутствие их может вредно отразиться на защите перед судом. Это представляет еще и ту выгоду, что издержки по вызову их могут быть приняты на казну, если судья признает их показания существенными и заслуживающими доверия.

Но если даже свидетели защиты вызваны к полицейскому разбирательству, следует ограничиться лишь общими чертами из фактов, им известных; подробности благоразумно оставить в стороне до судебного следствия. Иногда бывает полезно вызвать свидетелей к судебно-полицейскому разбирательству, но не допрашивать их, если это не окажется необходимым. Это предупреждает ядовитые вопросы обвинителя: «Были ли вы на допросе перед полицейским судьей?» или: «Когда вас просили быть свидетелем по этому делу?» Это очень часто может оказаться, как сказал бы Брум, «целесообразным».

Предположим теперь, что полицейский судья не прекратил преследования и ваш клиент передан суду. Первая обязанность адвоката, приглашенного для защиты,— это просмотреть обвинительный акт. Я подозреваю, что молодые адвокаты в большинстве случаев забывают об этом, а последствием этого иногда бывает осуждение подсудимого без законных к тому оснований. Возможно, что в обвинительном пункте нет состава преступления; иногда, напротив, в нем их несколько: что-нибудь существенное может быть выпущено или очень много лишнего приписано. Короче говоря, может найтись ошибка, воспользовавшись которой можно обеспечить оправдание. Такая возможность встречается чаще, чем можно думать, и потому внимательное рассмотрение обвинительного акта имеет большое значение. Считая, что пишу для адвокатов, которые вместе с тем хорошие законники, я предполагаю, что вы тщательно прочитали и разобрали данные обвинительного акта, знаете твердо все, что в нем есть, и не станете требовать его отмены иначе как по необходимости (ибо это далеко не безопасный шаг); что вы не предоставили обвинительной власти изменить обвинение, чтобы сохранить за собой право предъявить своевременно «возражение» и тем принудить противника указать тот пункт, по которому он будет поддерживать обвинение, и, наконец, что вы не станете и возражать в слабой надежде на отмену предания суду, вместо того чтобы приберечь свои доводы для решительного боя.

Обсудив внимательно все эти соображения, остановившись твердо на определенной системе защиты и помня при этом, что одно надежное возражение против обвинения лучше двух, вам надо теперь внимательно следить за вступительной речью обвинителя. Если обвинитель поставит обвинение шире, чем бы следовало, тем лучше для вас. «Виновный,— говорит Уэтли,— может часто (надеюсь, не слишком часто) ускользнуть от наказания благодаря преувеличенному обвинению, так же, как и благодаря чрезмерному изобилию доказательств, если в этом множестве окажутся в числе верных и не совсем прочные; так, подсудимый может иногда склонить присяжных к оправданию, указав им, что один из свидетелей бесчестный доносчик или шпион; между тем не будь таких доказательств, обвинение было бы обеспечено по другим данным дела».

Если ваш противник, излагая во вступительной речи обстоятельства дела, допустит существенные отклонения от показаний, данных свидетелями при судебно-полицейском разбирательстве, вы можете впоследствии с успехом воспользоваться этой ошибкой. Но пока не возражайте против его заявлений; вы не знаете доказательств, которые будут им представлены, а если по поверке доказательств окажется, что он не мог подтвердить всего, что утверждал, тем лучше для вашего клиента. Но надо внимательно следить и должно возразить, если обвинитель собирается огласить частную переписку или письменные акты, не подлежащие оглашению, или передаст разговор, о содержании которого свидетели не имеют права показывать. Раз дело сделано, его исправить нельзя. Судья скажет присяжным: «Этот документ или этот разговор по закону не признается судебным доказательством, и вы должны совершенно забыть о нем при решении вопроса о виновности»; но эти слова останутся словами. Присяжные не могут забыть того, что слышали, и что бы вы ни говорили, слышанное останется для них доказательством и по свойству природы человеческой должно оказать влияние на их решение. Деревенский законник настойчиво убеждал человека, сидевшего в колодках, что его нельзя было сажать в колодки; но тот с такой же настойчивостью отвечал ему: «Однако сижу».

Настояв на устранении документа из числа доказательств, необходимо следить за тем, чтобы противник не делал каких-либо ссылок на этот документ; это часто делается без этого умысла, но это составляет существенное нарушение интересов подсудимого.

Нет нужды записывать показания свидетелей; следите по мере допроса каждого за протоколом судебно-полицейского разбирательства, но не для того, чтобы придираться к словам или ловить всякую пустую ошибку или разноречие, а для того, чтобы отметить существенное различие и существенные противоречия. Если такие найдутся, вы укажете на них присяжным при перекрестном допросе. Это надо сделать, ибо иначе они не узнают об этих противоречиях. Ниже я остановлюсь на этом с большей подробностью, ибо это требует большого умения и имеет большое значение. Если перед вами в лице свидетеля ловкий человек, он сумеет так искусно примирить все противоречия и ошибки в данном им показании или, по крайней мере, настолько сгладить их, что они потеряют значение в глазах присяжных. Ваша задача вовсе не в том, чтобы устранить его ошибки или помочь ему выпутаться из них, а, напротив, закрепить их перед присяжными и подчеркнуть, а не сгладить его противоречия. Следя за противоречиями в показаниях свидетелей при полицейском производстве и на судебном следствии, должно следить и за разноречиями свидетелей между собой, равно как и за совпадениями в их показаниях. Имейте в виду следующее соображение: их показания могут совпадать в некоторых обстоятельствах, вам выгодных, и расходиться в частях, вам опасных; в сущности, всякое разноречие между свидетелями может быть обращено в пользу защиты. При некотором опыте и большой наблюдательности вы научитесь отличать мелочи, иной раз выдающие лжесвидетельство, от мелочей, лишенных всякого значения; отличать неточности в показаниях, вызванные привычкой к небрежному мышлению, от неточностей, злонамеренно вплетенных в правду, чтобы ввести в заблуждение судей.

Неточные свидетели при искусном перекрестном допросе нередко разбивают показание самых точных, вызывая сомнения, которые иначе возникнуть бы не могли. Поэтому не следует упускать из виду неточности по отношению к числам месяцев, времени, месту, положению действующих лиц, к тому, что было сказано, кем, и т. п., считаясь, однако, при этом с тем, что сказано выше о мелочах, лишенных значения. Следя с величайшим вниманием за тем, чтобы на судебном следствии не оглашались данные, оглашению не подлежащие, нельзя, однако, возражать на этом основании против каждого вопроса противника, ни против каждого наводящего или вообще неправильного вопроса. Слишком частные возражения обращаются в пустую проволочку времени и вызывают несправедливое подозрение в присяжных против подсудимого.

Нужно ли упоминать о том, что защитник должен соблюдать невозмутимое спокойствие в обращении на суде? Ваше спокойствие — один из элементов самой защиты, и далеко не последний. Придирчивость и раздражительность — плохие союзники в самом надежном деле; и если вам удастся выиграть его, то не благодаря, а вопреки их содействию.

Пусть говорится против вас все, что угодно; лишь бы не было все доказано. Вот о чем надо заботиться, тщательно следя за словами свидетелей обвинения.

При перекрестном допросе, скажу еще раз, необходима величайшая осмотрительность; иначе факты, вместо того чтобы несколько «полинять», станут еще более наглядны. Опасность настолько велика для злосчастного существа, участь которого может быть решена одним неразумным вопросом, что лучше совсем воздержаться от перекрестного допроса, если у вас нет безусловной уверенности в том, что вы идете по верному пути и что ваши вопросы не ставят на карту его свободу или жизнь. Если вы не знаете, о чем спрашивать, не спрашивайте совсем.

Я считаю, что, как бы ни был умен адвокат, ему не должно брать на себя защиту по серьезному делу, пока он не приобрел некоторого опыта. Не имея опыта, нельзя вести перекрестный допрос иначе как с большим риском. Неопытный защитник будет задавать вопросы и получать ответы, но он должен родиться под исключительно счастливой звездой, чтобы не повредить подсудимому больше, чем свидетелям. Доведя до конца энергичный перекрестный допрос, молодые защитники не раз обращались ко мне с вопросом: «Кажется, я его прикончил?» По сердечной обходительности своей я отвечал: «Кажется, прикончили». Не сомневаюсь, однако, что мы говорили совсем о разных лицах: они разумели свидетелей, а я — злополучного подсудимого.

Лучшей подготовкой к умению вести перекрестный допрос служит внимательное изучение приемов истинных мастеров этого искусства, а также изучение характера, природы человека, того, что называется «светом». Одному это дается легче, другому труднее, но никто не может сколько-нибудь приблизиться к совершенству иначе, как путем долгих упражнений и многолетних наблюдений. Поэтому человек обыкновенных способностей не должен жалеть работы на основательное изучение этого искусства. Пока вы будете допрашивать свидетелей обвинения, ваш противник будет следить за новыми уликами в их словах и ловить повод обнаружить перед присяжными такие данные, которых ранее касаться не мог. Не будь этого так называемого перекрестного допроса, он во многих случаях не нашел бы в деле достаточных оснований к тому, чтобы требовать обвинительного вердикта; знайте это и спрашивайте как можно меньше. Если вы не можете помочь подсудимому, старайтесь не повредить ему. Само собой разумеется, что чем больше у вас навыка и знания, тем больше сумеете вы сделать немногими вопросами.

В начале допроса бывает полезно задать два-три неважных и безобидных вопроса, чтобы уяснить себе характер и настроение свидетеля. Этим достигается также, когда нужно, некоторое взаимное расположение между вами. Возможно, что он вызван в суд против его желания и был вынужден сказать то, что сказал; будьте ласковы с ним, и в большинстве случаев он пойдет за вами с такой же готовностью, как и дружеский свидетель. Возможно, что он знает гораздо больше того, что сказал, а то, что он знает, может во многом осветить уже сказанное. В конце концов, он может даже оказаться благоприятным для подсудимого свидетелем, может быть склонен придать всему делу другую окраску. Вы знаете, что небольшое количество краски может изменить вид голой стены; также может измениться и вид голого факта. А если вы сразу начнете с неприязненного обращения к свидетелю, как бы заранее признавая, что в качестве свидетеля обвинения он должен быть врагом подсудимого, вы потеряете все то, что он мог бы сказать ему на пользу.

Если, напротив, вы заметили, что свидетель сильно заинтересован в исходе процесса, старайтесь допрашивать его как можно меньше. Он вгонит по самую шляпку каждый гвоздь, не забитый до конца обвинителем. Вы задали ему один вопрос, он ответит так, как будто их было двадцать, и каждый ответ будет вам во вред. Лучше вам собственной головой бить в свидетельскую решетку, чем допрашивать такого свидетеля; оно не так опасно для подсудимого. Если вам удастся получить благоприятный ответ, это будет случайность, и произойдет это от того, что ни он, ни вы не подозревали того, что заключалось в вопросе. Каждое ваше слово дает ему желанный повод для обвинительной речи против подсудимого. Если вам представится возможность одним, двумя вопросами изобличить его пристрастие, это все, что можно сделать с таким свидетелем, если только нет возможности изобличить его во лжи. Вне этого у вас нет благоприятных шансов в его словах.

Но если перед судом прошли несколько свидетелей, враждебных подсудимому, следует особо считаться со степенью враждебности и с настроением каждого из них. Иногда бывает возможно уничтожить значение неблагоприятного свидетеля, вызвав у присяжных усиленное представление о неприязненном отношении его к подсудимому. Можно навести его на явное преувеличение; иной раз он откажется от своих слов, а затем может повторить ранее сказанное. Если вам не удается стащить его с высокого коня в одну сторону, попробуйте столкнуть его в противоположную; надо свалить его, а где он свалится — для вас безразлично. Возможно, что, потеряв самообладание, он выдаст свое озлобление против подсудимого, а это будет полезно для вас, потому что присяжные не любят озлобленных свидетелей.

Каждый задаваемый вопрос должен иметь определенное назначение сообразно принятой системе защиты. Сами по себе противоречия в показаниях ни к чему привести не могут; надо показать, что они несовместимы с утверждаемыми вами вероятностями.

Сделав что должно в этом направлении, вы, однако, будете слишком осмотрительны, чтобы «представить суду, что данные дела не дают оснований для обращения его на обсуждение присяжных заседателей» («No evidence to go to the jury». Председатель имеет право предложить присяжным прекратить уголовное преследование подсудимого в любой момент процесса, если находит улики явно недостаточными), когда данные, хотя и незначительные, существуют; напротив того, вы подумаете о том, не следует ли потребовать допроса свидетелей со стороны подсудимого, если только заблаговременно уже не решили поступить так или иначе. Если улики против подсудимого слабы, а показания ваших свидетелей не слишком сильны,— воздержитесь от допроса. Иначе вы потеряете право последнего слова, и, что, может быть, еще несравненно важнее, вы рискуете подкрепить имеющиеся против подсудимого улики, предоставив противнику возможность перекрестного допроса ваших свидетелей. Эта ошибка часто ведет к гибели подсудимого.

Если вы все-таки признаете необходимым выставить своих свидетелей, старайтесь, чтобы их не было больше, чем нужно, точнее — больше, чем нужно, чтобы установить необходимые обстоятельства. Один хороший свидетель стоит дюжины посредственных; а в двенадцати показаниях гораздо легче найти противоречие, чем в двух или трех; между тем, как бы ни были правдивы свидетели, в показаниях всегда могут оказаться противоречия. Не забывайте, что противоречия между вашими свидетелями имеют несравненно больше значения, чем между свидетелями обвинения, ибо, хотя закон и признает всякого невиновным, пока не доказана виновность, присяжные считают всякого подсудимого виновным, пока не убедятся, что собранные против него улики недостаточны. В большинстве случаев они относятся к доказательствам в пользу подсудимого с некоторым недоверием, и каждая спивая точка в них будет представляться им в увеличенном виде. В большинстве случаев свидетели защиты или спасают или топят подсудимого. Если показания имеют значение, а сами свидетели заслуживают доверия, они могут принести неоцененную пользу, но коль скоро свидетели не кажутся безупречными, их показания будут казаться сомнительными и могут только повредить делу.

Но как бы то ни было, будут ли допрошены ваши свидетели или нет,— вы в конце концов подойдете к моменту вашей защитительной речи. Это задача высокой важности. Искусство речи не входит в предмет настоящей книги, если бы даже я и обладал умением научить ему. Я предполагаю, что вы давно и много работали над собой в этом отношении; что вы посещали кружки самообразования (т. наз. debating societies - кружки для упражнения в публичной речи), выступали в качестве оратора в общественных собраниях, произносили речи и людским волнам, и своей мебели; что вы изучали это искусство со всем пылом человека, поставившего себе целью выйти в лучшие люди вашего сословия, и с величайшим прилежанием; словом, что вы отдали этой работе все, что могли, для того чтобы развить в себе чарующую силу слова.

Итак, вы приступаете к защитительной речи с полной непринужденностью, но и с подобающим достоинством; если подсудимый — человек, пользующийся уважением, особенно если это человек с некоторым общественным положением, вы не замедлите обратить внимание присяжных на эти обстоятельства. Это лучшее средство к тому, чтобы возбудить их внимание и расположить их в пользу подсудимого; вместе с тем это подстрекает и занимает их любопытство. Это чувство похоже на удивление, а удивление есть сильнейший стимул внимания. Мало того, вы уже почти заронили в присяжных надежду на благополучный для подсудимого исход дела. Образ обвинителя исчез из их представлений; его место занял другой — образ почтенного, воспитанного человека, которого надо судить. Воображение говорит о переживаемом им унижении, вызывая к нему еще большую симпатию. Без всяких напоминаний с вашей стороны они будут страдать за тех, кто близок ему, чьи сердца бьются заодно с его сердцем. Здесь не следует торопиться, ибо необходимо дать чувствам присяжных время разыграться. Потом возьмитесь за обвинение. Если преступление тяжкое, чрезвычайное или носит гнусный или возмутительный характер,— какой контраст между личностью подсудимого и приписываемым ему деянием! По самому существу вещей невероятно, чтобы такой человек оказался виновным в таком преступлении. Это хороший контраст для начала.

И здесь, опять-таки, не торопитесь отвлекать внимание присяжных от столь благоприятного для вас положения в драме. Если вы провели эту часть защиты с искусством и умением, вы уже подготовили присяжных к впечатлениям, предстоящим для них впереди. Задержитесь немного около этой сцены, не столько для того, чтобы сказать еще что-нибудь, сколько для того, чтобы дать им время проникнуться созданным вами настроением, прежде чем вы перейдете к логическому разбору фактов; это облегчит вашу дальнейшую работу. Дайте им всмотреться в тяжелую сцену и почувствовать ее.

Предположим, что, наряду с другими невероятностями, в деле не видно мотива преступления. В таком случае, теперь своевременно остановиться на этом. Если обвинитель выставил возможный мотив, надо разобраться в его предположениях и сделать это как можно скорее; если нет — это счастливое обстоятельство, и по этому поводу необходимо несколько самых кратких, но сильных замечаний.

Вы увидите, что присяжные следят за каждым вашим положением, за каждым вашим словом, и чем сильнее ваши доводы, тем напряженнее их внимание. Если теперь вы укажете им возможность оправдать подсудимого, не нарушая их присяги, они будут готовы идти вам навстречу. А если вам удастся дать удовлетворительное объяснение двум-трем особенно подозрительным обстоятельствам и тем выбросить их из цепи доказательств,— дело выиграно. Настолько уже расшатано оно тем, что вы успели сделать до сих пор, не прибегая ни к каким обманам или передержкам. Как видите, вы ушли далеко. Вы завладели сердцами присяжных: им хочется оправдать.

Теперь надо показать, как можно это сделать. Проведите перед ними улики не в виде худосочных младенцев, требующих того нежного, заботливого ухода, с которым носил их ваш противник, а как уродливое чудовище, которое надо рассмотреть, чтобы более к нему не возвращаться. Что это за улики? Можете вы показать, что между ними нет того взаимного совпадения, которое должно быть в подробностях всякого правдивого рассказа; что это лепня, сделанная из разного материала и разных цветов; что в ней нет общего рисунка? Если можете, обвинение уже теряет свою силу в глазах присяжных; невероятности размножаются и растут; растет и сочувствие присяжных к подсудимому; у каждого из них начинает шевелиться мысль: что, если он сделался жертвой ужасной ошибки или, еще хуже, гнусного заговора против его чести и состояния? Поддерживайте этот страх, не высказывая прямо, что оно так и есть; говорите так, чтобы они сами пришли к этому убеждению. Уж если выдвигается против человека столь тяжкое обвинение, то оно должно быть подтверждено достаточными и неопровержимыми доказательствами, а не уликами, допускающими столь веские возражения; что это за доказательства, когда каждое из них теряет силу при ближайшем рассмотрении? И неужели вы не скажете, что нельзя губить человека, пользующегося общим уважением, когда против него говорят люди, потерявшие всякое право на уважение? Будь хоть один такой человек среди свидетелей обвинения, этого достаточно для вас. Возможно, что обвинитель — жадный ростовщик, а подсудимый — человек, обремененный долгами; что обвинитель — разоритель семей, подсудимый — человек, лишившийся своего очага, обвиняемый в обманном получении денег. Этим путем вы можете противопоставить друг другу обвинителя и обвиняемого, вызвав в присяжных сострадание к одному и отвращение к другому. Может быть, вам удастся найти какое-нибудь особое побуждение в действиях обвинителя, а не одну только заботу о священных «интересах правосудия»; если так, это есть некоторого рода торпеда, взорвав которую, вы можете послать почтенного обвинителя под облака. Дальше надо будет показать, что вам не чужд и благородный пафос. Не теряйте времени: ведь за вами стоит жертва, а за свидетельской решеткой — преступление. Так, по крайней мере, кажется присяжным в последней сцене драмы. Вы сделали свое дело, и я опускаю занавес. Если кто скажет, что картина, мной нарисованная, неверна или прикрашена, я могу только ответить, что она написана с натуры. Не один талантливый адвокат и в наши дни, и раньше нас не раз достигал успеха теми самыми средствами, о которых я сейчас говорил, или им подобными. Коль скоро, ведя защиту, вы встретите колебание в настроении присяжных и вместе с тем удобный случай к тому, чтобы честным образом вызвать в них предубеждение против обвинителя, вы имеете возможность разбить и все обвинение в немногих горячих словах искреннего пафоса (автор говорит «declamation»; но мне кажется, было бы неверно сказать «декламация» в русском переводе). Искусное пользование обличительным пафосом можно сравнить с ударом кавалерии, брошенной в бой в ту минуту, когда ряды неприятеля уже готовы дрогнуть: своим натиском она сметет их с поля битвы.

Говоря об Эрскине как об адвокате, Вильям Говит писал: «Наши лучшие адвокаты называют лорда Эрскина величайшим судебным оратором Англии, но его заразительное, пламенное красноречие было не более замечательно, чем горячие, благородные порывы его души. Любовь к людям и к родине, ненависть ко всякой несправедливости и угнетениям зажигали и вдохновляли его великий ум, и слова, передававшие эти чувства, увлекали за ним слушателей с неотразимой силой. Под горячим потоком его страстной любви к правде, его могучей ненависти ко всякому злу в самых глухих сердцах просыпалась новая жизнь, загоралось неведанное прежде пламя; он добивался желанного ответа от таких людей, которые без его заразительной силы никогда не узнали бы божественных высот справедливости и правды, к которым он уносил их за собой. Тайна его успехов заключалась в единении благородного сердца с быстрым, подобным инстинкту умом. Казалось, он сразу схватывал суть каждого дела и почти бессознательно увлекал за собой слушателей к намеченной цели. Нельзя не назвать особо счастливой удачей то, что ум Эрскина не поддался мертвящему влиянию холодной осторожности и технических тонкостей, прививаемых нам юридическим образованием, и искал успеха только в торжестве добра к людям; его высокий дух не поддавался ни ласкам трона, ни соблазнам политической роли, не говоря уже о своекорыстных расчетах эгоизма; он находил удовлетворение только в торжестве правды, презирая всякую опасность, не отступая перед прямым самопожертвованием в борьбе за нее. Такие люди не чужды слабостей; их не был чужд и Эрскин, но им дана сила, которой одним умом и знаниями достигнуть нельзя. В числе наших великих законников нет ни одного, чье жизнеописание могло бы доставить мне такое наслаждение, как жизнь Томаса Эрскина».

Если вами выставлены свидетели, первая ваша задача, конечно,— это ярко противопоставить их показания с показаниями свидетелей обвинения, оттенив вместе с тем, что первые легче согласить с представлением о личности подсудимого, чем вторые.

Заметьте, что личность подсудимого сама собой выдвигается вперед на каждом шагу, безо всякой навязчивости с вашей стороны. Нельзя, конечно, говорить присяжным, что подсудимого надо оправдать, потому что он хороший человек, но представление о личности его получает большую силу, коль скоро обстоятельства дела сомнительны и вероятности уравновешены с обеих сторон,— когда факты равно допускают толкование против подсудимого и в пользу его. Он должен поэтому играть главную роль в вашей речи, как герой в главной роли на сцене, постоянно появляясь перед зрителями в нужную минуту и в подходящей сцене. Не один великий мошенник ушел, конечно, этим путем от заслуженной кары, но и не один невинный человек был спасен от несправедливого обвинения, от гибели, не одна семья спаслась от разорения и позора. Итак, если есть у вас союзник в личности подсудимого, противнику трудно будет одолеть вас. Бывают, конечно, дела, в которых личность подсудимого при всех его достоинствах не имеет и не может иметь влияния на присяжных; но в большинстве случаев личность его приобретает огромное значение; вот почему, настаивая на приведенных выше указаниях, я готов был почти забыть о возможных исключениях из этого общего правила.

Я отнюдь не хочу сказать, что факты теряют силу хотя бы при сильнейшем сочувствии присяжных к подсудимому; но отношение их к личности последнего определяет оценку ими улик после того, как они уже взвесили вероятности дела с той и другой стороны; отсюда понятно, как велико значение характеристики в речи. Нет смысла взывать к чувству, не подчинив себе предварительно рассудка слушателей. Присяжные могут дать снисхождение, но не оправдают.

Возможно, что рассудок легче поддается обману, когда возбуждены чувства, но за это вы не отвечаете. Назначение человека, полагаю, заключалось в том, чтобы быть тем, что он есть, и если он попал на скамью присяжных заседателей, адвокату остается честно пользоваться его человеческими свойствами на пользу своего клиента. То, что иногда называется его слабостями, составляет, быть может, его благороднейшие достоинства; и я считаю, что адвокат вправе крепко взяться за них в тех случаях, когда, как бывает, ему приходится бороться против самых гнусных его пороков.

Начинающий адвокат не будет видеть в этом наброске общее изображение его работы в уголовных защитах, но я надеюсь, что ему не раз представится удачный случай применить эти указания. Этот набросок может показаться преувеличением и не был бы свободен от этого упрека, если бы не одно существенное обстоятельство: его подтверждают многие примеры из практики лучших судебных деятелей наших дней.