Медленная поступь демократии
Реакция на Черный акт показала простым людям Британии, что у них больше прав, чем они ранее предполагали. Они могли защищать традиционные устои своей жизни и свои экономические интересы в судах, а также в парламенте – с помощью петиций или прибегнув к лоббированию. Однако подобный плюрализм все еще не означал полноценной демократии. Большинство взрослых мужчин по-прежнему не имели избирательных прав. У женщин этих прав не было вовсе. В уже существовавших демократических структурах имелось множество несправедливостей. Все это предстояло изменить.
Благотворная обратная связь инклюзивных институтов не просто сохраняет то, что уже было достигнуто ранее, но и прокладывает путь развития в направлении еще большей инклюзивности. У британской элиты, которая в XVIII веке пыталась сохранить свое политическое влияние и не допустить перемен, не было ни единого шанса на успех. Эта элита сама пришла к власти, бросив вызов королям с их «богоданными» правами и открыв простому народу доступ к политическим процессам, однако затем она же попыталась ограничить круг тех, у кого есть этот доступ, ничтожным меньшинством. Однако все больше и больше людей были готовы требовать для себя политических прав – и прорыв был лишь вопросом времени. И в 1831 году он случился.
В течение первых трех десятилетий XIX века в Британии нарастало общественное недовольство – по большей части это была реакция на рост социальной несправедливости. Народные массы все громче требовали, чтобы их допустили к политическому представительству. За движением луддитов (1811–1816), в ходе которого рабочие боролись против введения новых технологий, грозивших им (как они думали) снижением доходов, последовал ряд конфликтов, участники которых уже явно требовали политических прав, – таковы были бунт в Спа-Филдз в Лондоне (1816) и «бойня при Петерлоо» в Манчестере (1819). Во время «восстания Свинга» в 1830 году сельскохозяйственные работники выступали против снижения уровня жизни, которым грозила механизация. В те же дни в Париже разразилась Июльская революция 1830 года. Среди властных элит стало распространяться понимание того, что недовольство народных масс достигло точки кипения и единственный способ погасить революцию – удовлетворить требования народа и начать парламентскую реформу.
Таким образом, неудивительно, что выборы 1831 года в Британии прошли под лозунгами, посвященными преимущественно одной теме – политической реформе. Со времен сэра Роберта Уолпола прошло почти сто лет, и теперь виги были куда более склонны прислушиваться к желаниям простых людей – и они пообещали расширить круг лиц, обладающих правом голоса. Однако это было лишь небольшое увеличение электората, вопрос о всеобщем избирательном праве, пусть пока даже только для мужчин, в повестке дня не стоял. Виги выиграли выборы, и их лидер граф Грей стал премьер-министром. Граф Грей не был радикалом, вовсе нет. Он и остальные виги были вынуждены приступить к реформам не потому, что считали более широкое избирательное право более справедливым, и не потому, что хотели поделиться властью.
Британская демократия – это не подарок элиты народу. Это завоевание широких масс, которые добились победы благодаря определенным политическим процессам, происходившим в Англии и других частях Британии в течение нескольких предыдущих столетий. Реформа были неизбежна, потому что правящие круги хорошо понимали: эта реформа – единственный способ обеспечить устойчивость их собственной власти. Граф Грей в своей знаменитой парламентской речи в защиту политических реформ выразил это совершенно ясно:
«Нет большего противника ежегодно избираемого парламента, всеобщего избирательного права и тайного голосования, нежели я. Главное мое устремление – не способствовать этим нововведениям, а положить конец всяким надеждам на них и вообще подобным проектам… Цель моей реформы – предотвратить неизбежную революцию. Эти перемены призваны сохранить, а не свергнуть существующие порядки».
Большинство народа хотело избирательных прав вовсе не ради самих этих прав, а чтобы иметь возможность защищать собственные интересы за столом переговоров – в парламенте. Это хорошо понимали чартисты, которые начали борьбу за всеобщее избирательное право начиная с 1838 года. Имя движению чартистов (chartists) дала Народная хартия (People’s Charter) – петиция, поданная ими в парламент, а это название, в свою очередь, отсылало к Великой хартии вольностей. Чартист Джозеф Рейнер Стефенс внятно объяснил, почему всеобщие выборы и всеобщее избирательное право – ключевое требование народа:
«Вопрос о всеобщем избирательном праве – это вопрос о столь же насущной вещи, как нож и вилка, хлеб и сыр. Под «всеобщим избирательным правом» я разумею, что каждый работающий человек в стране имеет право на добротную куртку на плечах, на хорошую шляпу на голове, надежную крышу над головой и добрый ужин на столе».
Стефенс отлично понимал, что именно всеобщие выборы – это самый надежный способ обеспечить народу Британии остальные права, в том числе и право на приличную куртку, шляпу, крышу и ужин.
В конце концов графу Грею удалось и провести в парламенте Первый акт о реформе, и утихомирить революционное брожение, не сделав в то же время никаких серьезных шагов в сторону всеобщих выборов. Реформы 1832 г. были весьма робкими, они увеличили число имеющих право голоса лишь с 8 до 16 % взрослого мужского населения (то есть с 2 до 4 % всего населения). Эти реформы также решили проблему «сгнивших округов» и дали право независимого представительства новым промышленным городам, таким как Манчестер, Лидз и Шеффилд. Однако многие проблемы так и остались нерешенными. И вскоре вновь послышались требования расширения избирательных прав, и вновь начал подниматься социальный протест. Реакцией на него стало продолжение реформ.
Почему британская элита не смогла оставить все эти требования без ответа? Почему граф Грей считал ограниченные – пусть даже весьма ограниченные – реформы единственным способом сохранить систему? Почему правящие круги были вынуждены выбрать, с их точки зрения, меньшее из двух зол – реформу вместо революции? Почему они не смогли употребить всю свою власть на то, чтобы подавить протест силой, не задумываясь о реформах? Почему они не поступили так же, как в свое время конкистадоры в Южной Америке или как австро-венгерские и русские монархи поступят несколько десятилетий спустя, когда требования изменений докатятся и до этих стран? Или как те же британцы поступали на Карибах или в Индии – то есть использовали силу, чтобы подавить протесты? Ответ на этот вопрос кроется в концепции благотворной обратной связи. Экономические и политические перемены, уже произошедшие в Британии, сделали применение репрессивной силы задачей одновременно и непривлекательной для элиты, и чем дальше, тем менее выполнимой. Как пишет Э. Р. Томпсон,
«бурные события 1790–1832 гг. стали сигналом о том, что баланс изменился, и правители Англии столкнулись лицом к лицу с пугающим выбором. Они могли либо отступить от принципа верховенства закона, демонтировать хорошо отрегулированные конституционные структуры, отказаться от собственной риторики и перейти к силовому правлению – или же самим подчиниться ими же выработанным правилам и отказаться от собственной гегемонии… Поначалу они сделали пару неверных шагов в первом направлении. Но в конце концов, не осмелившись разбить вдребезги свой собственный образ в своих же глазах и отказаться от 150-летней истории конституционного правления, они сдались закону».
Иными словами, те же самые силы, благодаря которым британская элита не захотела переступить через принцип верховенства закона в истории с Черным актом, заставили ее отказаться от репрессий и силового правления, так как это снова грозило стабильности всей системы. Если отказ от верховенства закона при попытках применения Черного акта грозил лишь ослаблением той системы, которую торговцы, предприниматели и мелкое дворянство выстроили в ходе Славной революции, то установление репрессивной диктатуры в 1832 году было чревато полным ее крушением. В самом деле, организаторы движения за парламентские реформы хорошо понимали важность принципа верховенства закона и его символическое значение для британских политических институтов. Они использовали соответствующую риторику в защиту своей точки зрения. Одна из первых организаций, созданных для продвижения парламентской реформы, называлась «Хэмпденский клуб» – по имени депутата парламента, который первым воспротивился введению Карлом I «корабельного налога». Как мы видели в главе 7, это стало ключевым моментом первого крупного выступления против абсолютизма Стюартов.
Инклюзивные экономические институты вели к развитию инклюзивных рынков и более эффективному распределению ресурсов и профессиональных навыков, к дальнейшим технологическим инновациям. Все эти факторы уже в полной мере проявились в Британии к 1831 году. Подавление народного протеста и борьба с инклюзивными политическими институтами могла разрушить эти ценные приобретения, и если бы правящие круги противилась дальнейшему развитию демократии, они сами могли бы вследствие этого разрушения потерять собственное благосостояние.
Еще один аспект этой положительной обратной связи состоит в том, что под воздействием инклюзивных экономических и политических институтов верховная власть становится менее централизованной. Как мы видели в главе 8, в Австро-Венгрии и в России монарх и аристократия рисковали много потерять в процессе индустриализации и реформ. В отличие от этих стран, в Британии начала XIX столетия на кону стояло гораздо меньше: здесь не было крепостного права, доля принудительного труда на рынке была относительно мала, меньше было и монополий с сопутствующими им барьерами для входа на рынок. Стимулов цепляться за власть у британской элиты было значительно меньше.
Логика благотворной обратной связи также подразумевает, что политические репрессии разного рода становятся все менее осуществимыми, и по той же причине – этого не допускает сама суть взаимодействия между инклюзивными экономическими и политическими институтами. Инклюзивные экономические институты ведут к более равномерному распределению благ, чем экстрактивные. Таким образом они дают гражданам больше возможностей и «выравнивают» поле политической игры, даже когда дело доходит до борьбы за власть. Поэтому для сравнительно небольшой группы элиты становится труднее усмирить массу недовольных граждан силой, чем удовлетворить их требования или по крайней мере некоторые из них. Кроме того, репрессии против урбанизированного, компактно проживающего и в известной степени организованного населения эпохи промышленной революции были гораздо более сложной задачей, чем подавление выступлений небольших групп сельских жителей или крепостных крестьян.
Так благотворная обратная связь привела Британию к Первому акту о реформе (1832). Но это было лишь начало. Предстоял еще долгий путь к подлинной демократии, потому что в 1832 году правящие круги дали народу только то, что они вынуждены были дать, и не более того. Тема парламентской реформы вновь была поднята движением чартистов, в чьей Народной хартии (1838) были выдвинуты следующие требования:
• Избирательное право для любого мужчины, достигшего возраста 21 года, находящегося в здравом уме и не подверженного уголовному преследованию за преступления.
• Защита избирателя в процессе голосования.
• Никакого имущественного ценза для депутатов парламента – таким образом, избирательные округа смогут выдвигать людей по своему выбору, без оглядки на их богатство или бедность.
• Заработная плата для депутатов, которая даст возможность честному торговцу, рабочему или другому лицу служить своему избирательному округу, когда он оторван от своего дела, чтобы заботиться об интересах страны.
• Равенство избирательных округов, обеспеченное пропорциональным представительством в соответствии с количеством избирателей и не позволяющее небольшим округам блокировать голоса крупных.
• Ежегодные выборы в парламент, что является наилучшим средством от подкупа и запугивания, так как если голоса избирательных округов еще можно покупать раз в семь лет (даже при баллотировании), никакого кошелька не хватит (при введении всеобщего избирательного права), чтобы покупать их каждые двенадцать месяцев; а также потому, что депутаты, избранные всего лишь на год, не смогут игнорировать или пренебрегать интересами своих избирателей так, как они это делают сейчас.
Чартисты организовали серию массовых демонстраций, парламент постоянно обсуждал возможность дальнейших реформ. Хотя движение чартистов прекратило свою деятельность после 1848 года, эстафету подхватили Национальный союз реформ, основанный в 1864 году, и Лига реформ, созданная годом позже. В июле 1866 года беспорядки в Гайд-парке, участники которых также требовали перемен, вновь поставили вопрос о реформе на первое место в политической повестке дня. Такое давление привело к определенным результатам в виде Второго акта о реформе (1867), согласно которому общая численность электората удваивалось, при этом избиратели из числа рабочего класса теперь составляли большинство в городских избирательных округах. Вскоре было введено и тайное голосование, а также предприняты шаги по искоренению коррупции в ходе избирательного процесса – например, практики так называемых «ухаживаний» (treatings), то есть покупки голосов, в обмен на которые за избирателями «ухаживали», обычно предлагая им еду, выпивку или деньги.
В следующий раз объем электората удвоился в результате Третьего акта о реформе (1884), когда избирательное право получили уже 60 % мужчин. В 1918 году, по окончании Первой мировой войны, был принят Акт о народном представительстве, распространивший избирательное право на мужчин старше 21 года и тех женщин старше 30 лет, которые платили налоги или были замужем за налогоплательщиками. Этот закон готовился еще во время войны и был уступкой правительства рабочему классу, который следовало поощрить, чтобы он и дальше воевал и производил военную продукцию. Возможно, британское правительство впечатлили и эксцессы русской революции.
Наконец, в 1928 году все женщины получили избирательные права наравне с мужчинами.
Параллельно постепенному развитию все более инклюзивных политических институтов шло движение и в сторону более инклюзивных экономических институтов. Одним из важнейших следствий Первого акта о реформе стала отмена в 1846 году Хлебных законов. Как мы видели в главе 7, Хлебные законы практически остановили импорт пшеницы и других злаков в Британию, в результате чего цены на эти товары поддерживались на высоком уровне и обеспечивали огромные прибыли местным крупным землевладельцам. Новые депутаты парламента из Манчестера и Бирмингема выступали за дешевое зерно и низкие импортные пошлины. Они победили, и благосостоянию землевладельцев был нанесен серьезный ущерб.
За этими изменениями в составе электората и, вследствие этого, в других политических институтах последовали дальнейшие политические реформы. В 1871 году премьер-министр и глава либеральной партии Гладстон открыл государственную службу для общественного контроля, поставив набор служащих на меритократическую основу, и тем продолжил процесс строительства государственных институтов, начатый еще в эпоху Тюдоров. И правительства либералов, и кабинеты консерваторов в этот период выдвинули значительное количество законодательных инициатив, касавшихся рынка труда, – в частности, были отменены Акты о хозяине и работнике, которые позволяли работодателю в определенных случаях ограничивать свободу передвижения работников. Это принципиально улучшило систему трудовых отношений для наемных рабочих.
В 1906–1914 годах либеральные кабинеты Герберта Асквита и Дэвида Ллойд Джорджа стали тратить государственные средства на построение общедоступной системы публичных услуг, включая здравоохранение, помощь безработным, государственные пенсии, поддержку минимальной заработной платы, с особым вниманием к распределительной функции налогообложения. В результате этих финансовых нововведений налоги в пересчете на долю национального продукта увеличились более чем вдвое за первые три десятилетия XX века. Налоговая система стала также в большей степени прогрессивной, что значило, что богатые люди стали платить пропорционально больше налогов.
Тем временем система образования, ранее либо находившаяся под контролем религиозных организаций и рассчитанная главным образом на элиту, либо платная, постепенно становилась все более доступной для простого народа. В соответствии с Актом об образовании (1870) правительство взяло курс на введение всеобщего образования. В 1891 году образование стало бесплатным. В 1893 году был установлен минимальный возраст, в котором ребенок мог оставить школу, – одиннадцать лет (уже в 1899-м он был повышен до 12 лет). Были также введены субсидии для детей из нуждающихся семей. В результате этого число десятилетних детей, посещавших школу, составлявшее в 1870 году жалкие 40 %, к 1900-му выросло до 100 %. Наконец, по Акту об образовании 1902 года, средства на содержание школ были значительно увеличены, а также были учреждены средние школы (grammar schools), впоследствии ставшие фундаментом среднего образования в Британии.
Развитие инклюзивных институтов в Британии – это образец «медленной» благотворной обратной связи. Политические перемены неуклонно вели к построению все более инклюзивных политических институтов, а сами эти перемены были следствием требований широких масс населения, с каждой реформой получавших возможность все более широкого участия в политической жизни. Эти перемены тоже были постепенными. Каждое десятилетие было ознаменовано очередным шагом – то меньшим, то большим – в сторону демократии. Решение, делать ли следующий шаг в этом направлении, каждый раз становилось предметом ожесточенной дискуссии, и результат этой дискуссии каждый раз был не известен заранее. И тем не менее благотворная обратная связь формировала факторы, которые уменьшали величину ставок в игре, где призом была власть. Кроме того, эта обратная связь способствовала укреплению верховенства закона, который не давал использовать репрессии против тех, кто требовал, в сущности, того же, чего в свое время элита требовала от Стюартов. Шансов, что подобный общественный конфликт может вылиться в полномасштабную революцию, становилось все меньше, а вероятность того, что он будет разрешен с помощью все более инклюзивных институтов, – все больше.
Такого рода постепенные перемены имеют огромное преимущество. Они меньше пугают элиту, чем одномоментный переворот всей системы. Каждый шаг сам по себе мал, и вполне разумным кажется пойти на уступку незначительному требованию, вместо того чтобы вступать в тяжелое противостояние. Этим частично объясняется, почему Хлебные законы были отменены без каких-либо серьезных конфликтов. К 1846 году крупные землевладельцы уже не контролировали законодательную деятельность парламента (это было результатом Первого акта о реформе). И тем не менее если бы в 1832 году вопросы расширения электората, реформирования «сгнивших округов» и отмены Хлебных законов были поставлены на рассмотрение одновременно, то сопротивление землевладельцев было бы значительно более сильным. Порядок, при котором сперва были проведены ограниченные политические реформы и только потом отменены Хлебные законы, смягчил остроту конфликта.
Постепенность перемен предохраняла также и от опасности вдруг оказаться в совершенно новой общественной ситуации. Насильственное разрушение системы всегда означает, что взамен нее необходимо выстроить нечто полностью новое. Так было в случае с Французской революцией: первые демократические эксперименты привели к Большому террору, а затем несколько раз восстанавливался монархический строй, пока наконец в 1870 году окончательно не утвердилась республика. Так было и с русской революцией, в ходе которой всеобщее желание создать более справедливую общественную систему вылилось в диктатуру одной-единственной партии и построение более жестокого, кровавого и порочного режима, чем старая Российская империя, которой он пришел на смену. Именно в упомянутых странах постепенная реформа оказалась невозможной, потому что в их общественном устройстве недоставало плюрализма, а институты были в высшей степени экстрактивными. Именно плюрализм, вышедший на сцену в ходе Славной революции, и введенная ею же власть закона были теми факторами, которые сделали постепенные изменения возможными в Британии.
Консервативный английский политик и философ Эдмунд Бёрк, убежденный противник Французской революции, писал в 1790 году:
«Необходима величайшая осторожность, если кто-либо собирается снести здание, которое в течение многих поколений в достаточной степени отвечало общественным нуждам, или же выстроить его заново, не имея перед глазами никаких образцов или чертежей, доказавших свою пригодность для этой цели».
С точки зрения долгосрочной перспективы Бёрк ошибался. Французская революция все-таки заменила прогнившее здание старого режима и открыла дорогу для развития инклюзивных институтов не только во Франции, но и в большинстве стран Западной Европы. Однако предостережение Бёрка не вовсе лишено смысла. Постепенная реформа британских политических институтов, начавшаяся в 1688 году и достигшая своего пика через три десятилетия после смерти Бёрка, была более эффективным процессом, поскольку из-за ее постоянного характера ей было сложнее сопротивляться, и в конце концов эти реформы оказались более долговечными и устойчивыми.
