Нет более подходящего и при этом более печального примера, демонстрирующего, что экономический рост не может начаться в условиях экстрактивных институтов и что экстрактивные экономические и политические институты напрямую связаны между собой, чем история Конго. Португальские и голландские путешественники, которые посещали Конго в XV и XVI веках, отмечали «ужасающую бедность» этой страны. Технологическое развитие было примитивным по европейским стандартам: конголезцы не знали ни письменности, ни колеса, ни плуга. Причины этой бедности и нежелания конголезских земледельцев перенять эти технологии, даже когда они о них узнали, лежат в экстрактивном характере экономических институтов этой страны.

Как мы уже говорили, политическим центром Королевства Конго была столица Мбанза (впоследствии переименованная в Сан-Сальвадор). Удаленные от столицы территории управлялись представителями элиты, игравшими роль губернаторов отдельных провинций. Богатство элиты происходило из двух источников: плантаций вокруг Сан-Сальвадора и налогов, собираемых на остальной территории королевства. В основе такой экономики лежало рабство: рабов использовали как местные вожди на плантациях, так и европейцы, обосновавшиеся на побережье. Налогообложение было совершенно произвольным; например, имелся специальный налог, который взимался каждый раз, когда король ронял свой головной убор. Чтобы стать богаче, конголезцам необходимо было инвестировать – например, покупать плуги. Но такие инвестиции не окупились бы: все результаты прироста производства, которого можно было бы добиться, используя новые технологии, были бы экспроприированы элитой во главе с королем. Вместо того чтобы инвестировать в повышение производительности сельского хозяйства и выходить на рынок со своей продукцией, конголезцы вынуждены были отодвигать свои деревни подальше от городов и дорог – то есть от потенциальных рынков сбыта, – и все это ради того, чтобы избежать ограбления со стороны королевских чиновников и не быть захваченными работорговцами.

Таким образом, мы можем утверждать, что причиной ужасающей бедности Конго были экстрактивные экономические институты, которые заблокировали его движение к процветанию и едва ли не повернули его вспять. Правительство Конго не обеспечивало своих граждан общественными благами и услугами, даже такими базовыми, как защищенные права собственности и поддержание законности и порядка. Наоборот, государство и было главной угрозой собственности и личным правам. Работорговля означала, что наиболее важный из всех рынков – инклюзивный рынок труда, на котором люди могут выбрать себе профессию и место работы наиболее эффективным для экономики образом, – просто немыслим. Более того, торговлю между городами и международную торговлю, а также все крупные коммерческие предприятия контролировал король, и эти предприятия могли принадлежать только кому-то из его окружения. Как только португальцы принесли в Конго письменность, элита быстро стала грамотной, однако король не предпринимал попыток распространить грамотность на основную массу населения.

Несмотря на то, к какой ужасающей бедности они приводили, экстрактивные институты в Конго были в своем роде безукоризненно логичными: они приносили узкой группе людей, королю и его окружению, огромные богатства. В XVI веке король Конго вместе со своим двором могли себе позволить импорт предметов роскоши из Европы, а в повседневной жизни были окружены многочисленной прислугой и рабами.

Корни экономических институтов Конго растут из распределения власти между разными группами в обществе, то есть прямо связаны с институтами политическими. Ничто, кроме восстания подданных, не могло помешать королю распоряжаться чужой собственность и даже личной свободой конголезцев, любой из которых мог быть в любой момент продан в рабство. Но хотя угроза восстания и была реальной, но все же недостаточной, чтобы защитить собственность и свободу людей. Политические институты Конго были в полной мере абсолютистскими, то есть не накладывали на элиту и короля вообще никаких ограничений, одновременно лишая остальное население какого-либо права голоса.

Разумеется, легко увидеть разницу между экстрактивными политическими институтами Конго и инклюзивными политическими институтами, которые распределяют власть между разными группами в обществе и при этом ограничивают ее применение. Абсолютистские институты Конго держались на штыках королевской армии. В середине XVII века регулярная армия короля состояла из пяти тысяч солдат, пятьсот из которых составляли мушкетеры – грозная сила по тем временам. Это легко объясняет, почему элита и король с таким энтузиазмом с самого начала заимствовали у европейцев именно огнестрельное оружие.

В условиях работы подобных институтов у страны не было шансов на устойчивый экономический рост; даже временные экономические успехи были маловероятны. Реформирование экономических институтов с целью защитить права частной собственности сделало бы Конго в целом гораздо богаче. Но маловероятно, что элита бы что-то приобрела от повышения общего уровня жизни. Во-первых, король и его окружение проиграли бы чисто экономически, потеряв доход, который приносили работорговля и труд рабов на плантациях. Во-вторых, такие реформы были бы возможны только в том случае, если власть короля и влияние элиты были бы сильно ограничены. Например, если король продолжает безраздельно повелевать пятью сотнями своих мушкетеров, то кто поверит манифесту об отмене рабства? Что помешает королю впоследствии передумать? Единственной реальной гарантией необратимости изменений послужила бы реформа политических институтов таким образом, что подданные короля получили бы право голоса в определении размера налогов и случаев, когда возможно применение силы мушкетерами, то есть если бы политическая сила граждан сдерживала бы власть короля. Но в этом случае сомнительно, чтобы поддержание роскошного образа жизни короля и его двора по-прежнему оставалось бы приоритетом для власти. Таким образом, подобный сценарий реформ сделал бы экономические институты общества более эффективными, но элита оказалась бы в проигрыше – как экономически, так и политически.

Взаимодействие между экономическими и политическими институтами Конго пятьсот лет назад до сих пор остается важным для понимания, почему эта страна так и не может выбраться из ужасающей бедности. Установление европейского владычества в этих местах и выше по течению реки Конго в ходе так называемой схватки за Африку в конце XIX века привело к еще более вопиющему бесправию населения (в том числе полному отсутствию прав собственности), чем это было в доколониальном Конго. Экстрактивные экономические и политические институты, которые обогащали узкую группу властной элиты за счет всего остального населения, были снова воспроизведены, только теперь этой узкой группой стали бельгийские колонизаторы, и прежде всего король Леопольд II.

Когда в 1960 году Бельгийское Конго обрело независимость, привычная система экономических институтов и стимулов снова воспроизвела себя и привела к тем же плачевным результатам. И вновь суперэкстрактивные экономические институты поддерживались суперэкстрактивными политическими институтами. Ситуация усугублялась еще и тем, что европейские колонизаторы включили в границы Бельгийского Конго территории множества доколониальных государственных образований и районов обитания этнических групп, которые слабо контролировались центральным правительством, находившимся в столице Киншасе. Хотя президент Мобуту и смог использовать всю мощь государства, чтобы наполнить свои собственные карманы – например, в процессе так называемой «заиризации», которую он проводил с 1973 года и которая сопровождалась массовым изъятием собственности у иностранных компаний и граждан, – он все же оставался главой слабо централизованного государства, которое с трудом контролировало большую часть своей территории и вынуждено было обратиться за иностранной помощью, чтобы предотвратить отделение двух провинций – Катанги и Касаи – в 1960-х годах. Слабая централизация, которая подчас ставит государство на грань полного развала, характерна не только для Конго, но и для всей субсахарской Африки.

Современная Демократическая Республика Конго остается бедной потому, что в ней до сих пор отсутствуют базовые экономические институты, которые могли бы послужить основой экономического роста. Не география, культура, невежество граждан или правителей делают Конго бедной страной – бедность приносят экстрактивные экономические институты. И они до сих пор не были заменены на более продуктивные потому, что политическая власть до сих пор сосредоточена в руках элиты, у которой нет стимулов для того, чтобы защищать права собственности простых людей и предоставлять им базовые общественные блага, повышать их уровень жизни и поддерживать экономический рост. Наоборот, интересы элиты заключаются в том, чтобы извлекать как можно больше доходов и использовать их для поддержания собственной власти.

Элита не использует свою власть и для того, чтобы сделать государство более централизованным, – ведь это принесет те же проблемы (возникновение сильной оппозиции и рост политической конкуренции), что и экономический рост. Более того, так же как и в большинстве других стран тропической Африки, вооруженные конфликты между соперничающими группами, пытающимися отобрать контроль над экстрактивными институтами у центрального правительства, похоронили даже те осторожные и половинчатые попытки усилить централизацию, которые имели место.

История древнего Королевства Конго, как и история современного Конго, убедительно показывает, как выбор политических институтов определяет выбор институтов экономических, а значит, и формирует стимулы, которые отвечают за рост экономики. Эта история также демонстрирует, почему политический абсолютизм и экономические институты, которые обогащают немногих за счет всех остальных, образуют симбиоз.