Глава 6
1
едобро начался год 6662 от сотворения Мира (год 1154 от Р.Х. - Прим. авт.) Один за другим ушли из жизни Святополк Мстиславич, великий князь Изяслав Мстиславич и, едва успев урядиться с Ростиславом Мстиславичем о великом княжении, старый Вячеслав Владимирич. Для старика было слишком большой радостью дождаться великого княжения. Был он, не в пример прочим сынам Мономаховым, слаб духом, на коня садился с большой неохотой, жизни не радовался и спокойно княжил в тех городах, где ему указывали. Будь жив единственный сын Михаил, по-иному сложилась бы его судьба. Но не было сына-наследника, а сыновцы, называясь «сынами», говорили так больше по обычаю. Тем более что нерадостно начиналось княжение - поднял голову Изяслав Давидич, последний князь среди многочисленного потомства Давида Святославича, князь Черниговский. А в Смоленске зашевелился Ростислав Мстиславич, брат Изяслава. Да и старший сын Изяслава, Мстислав, тоже не хотел так просто уступать отцово наследие. Обо всём этом Юрий Владимирич Суздальский прослышал ещё летом от примчавшегося из Новгорода-Северского гонца. Верный старой клятве, Святослав Ольжич торопился упредить союзника о том, что затевается на Руси.
Юрий скучал в Суздале. От скуки он ввязывался во все свары, что случались в Русской земле, благо, сидел в Переяславле сын Глеб. После смерти Ростислава, оставившего сиротами двух малых сыновей, Глеб был единственной опорой Юрия. Даже Борис и Андрей и подросшие младшие не радовали так - Мстислав был отослан в Новгород князем, Василько после той болезни так и не оправился до конца, а Ярослав от рождения был слаб разумом и телом. Андрей - слишком своенравен и упрям. А прочие не унаследовали ни нрава, ни ухваток отца. Правда, были ещё княжата от Ирины, но Михалке со Святославом пока только в чурочки играть. Юрий маялся, от скуки рубил города. На Плещеевом озере поставил город Переяславль, названный Залесским, чтоб отличать от Переяславля-Рязанского и Переяславля-Русского. И речку возле него назвал Трубежем - как звались уже реки двух других Переяславлей. Обещался основать город, если Ирина родит ему третьего сына. Княгине уже подходил срок родин, и все повивальные бабки хором твердили, что будет мальчик…
Юрий, подавшись вперёд, жадно прочёл Святославову грамоту, в которой тот рассказывал о начале войны за Киев, и поднял глаза на гонца.
- Истинно всё так, как в грамоте прописано?
- Побожусь, княже, - ответил гонец. - Святослава Всеволодича брат твой Вячеслав усадил в Киеве дожидаться прихода Ростислава Мстиславича. А когда тот придёт, отдать ему великое княжение…
- Уже пришёл, видать, - Юрий посмотрел в окно. Снаружи шелестел весёлый летний дождь. - Ну, а князь твой чего себе думает?
- Князь мой повелел на словах передать, что он свата своего как старейшего в роду чтит и готов встать под его стяги, когда нужда будет. И готов хоть сейчас полки собирать, чтоб идти и добывать тебе Киев.
- Добро, - усмехнулся Юрий. - Тогда скачи назад и передай Святославу Ольжичу, чтоб готов был выступить в одно время со мной.
Сперва хотел Юрий пойти осенью, едва соберут смерды урожай и можно станет оторвать мужиков от земли, но тут пришло княгине время рожать. После двух сыновей все ждали, что Ирина и третьего родит также легко, но гречанка мучилась почти весь день. Она то стонала и корчилась в муках, то затихала и только слёзы струились у неё из глаз. Юрий ждал спокойно - много было у него сыновей, от иных уже подрастали внуки. А Андрей даже овдоветь успел и сызнова на молодых боярышень заглядывался. Не так уж и больно и терять жену - успел же он пережить половчанку, успел схоронить трёх сыновей. Но Юрий старел, и молодая жена приятно грела его сердце. Подле неё он сам себе казался молодым и сильным. Вот народит сыновей - всех надо будет сажать по уделам, как делал когда-то отец его Владимир Мономах. И худо ли жилось Руси, когда почти в каждом уделе сидел Мономашич? Ему, Юрию, Господь даровал большую семью - ему и повторять отцово дело.
На второй только день повитуха чуть ли не силком вытянула из обессилевшей княгини красный комочек. Спеленала и понесла князю:
- Радуйся, княже! Сын!
В добрый час появился на свет этот мальчишка - когда не только в мыслях, но и наяву замаячило перед глазами великое княжение. И Юрий назвал сына Всеволодом, заложив той же осенью город на реке Яхроме. Назвал его Дмитров - в честь сына Всеволода-Дмитрия. Лишь после этого поднял полки в поход.
Юрий выступил к Смоленску, ещё не ведая, что случилось в Киевской земле. Едва отбив нападение половцев у Переяславля, Ростислав собрался идти на Чернигов, усмирять Изяслава Давидича, но умер старый Вячеслав. Поход пришлось отложить и попытаться уладить дело миром. Но черниговские князья слишком долго ждали. Половцы, приведённые Глебом Юрьичем - его родня по матери-половчанке, - были ещё на Руси, и их-то двинули в поход союзные князья. Поднялась вся Черниговская земля, и Ростислав дрогнул. Поражённый его трусостью, Мстислав Изяславич бросил стрыя. Ростиславу пришлось уходить в Смоленск.
Долгими дорогами пробирался он в родной удел. На пути застала его распутица - шли проливные дожди, дороги раскисли и превратились в грязь. Вязли по ступицу подводы, гружённые княжьим добром и дорожным припасом. На привалах с трудом разжигали костры - дерево вокруг было пропитано водой и больше дымило и стреляло искрами, чем горело. Часто простые вой жевали всухомятку хлеб, запивая водой из колодцев. Мёрзли и мокли, но спешили, выбиваясь из сил, - опасались погони.
В пути свернули в болото - решили обойти разлившуюся от дождей реку и попали в низину. Кони чавкали копытами, спотыкались на кочках. Однажды чуть не потопили подводу - развалилась под колесом кочка, и подвода завалилась набок, съезжая с тропы в трясину. Два мешка зерна всё-таки потонули, пока спешно разгружались и помогали лошадям вытянуть на высокое место.
Хорошо ещё, на пути попадались деревни. Смерды селились здесь спокойно - так далеко вглубь Русских земель половцы не ходили уже давно, но всё равно мужики жили с оглядкой - помнили, как несколько лет назад тут проходили рати. Смоленск не оставался в стороне от великокняжеских усобиц, а дружинники - те же тати. Тащат, что под руку попадётся. Поэтому смерды пугливо прятались, заметив дружину и обоз.
Сидя в тесных полутёмных смердьих избах у стола и вяло жуя наспех приготовленную пищу, Ростислав терзал себя чёрными думами. Не так уж и долго пробыл он великим князем - несколько месяцев от силы. Нежданно-негаданно верх взял Изяслав Давидич. Ну кто бы мог подумать, что у этого старика столько сил! Ведь в домовину скоро, а туда же! Был Черниговский князь ненамного старше Ростислава, а смоленскому князю казалось, что между ними лет тридцать жизни. С ним Мстислав Изяславич, а кто встанет за него, Ростислава? Куда ему податься? Не к Юрию же Суздальскому в подручники?
А Юрьевы полки в ту пору пробирались болотистыми берегами рек в земле дреговичей , спеша как можно быстрее добраться до Смоленска.
Городок Зарой на реке Ипути был пограничным городом Смоленских земель. Посадник, сидящий здесь, гордился своим местом и, памятуя, что вокруг враждебные земли - ибо как ещё считать князей, что день и ночь воюют друг с другом? - держал большую дружину. Кормил её с тех даней, что собирал с купцов, въезжавших в Смоленские пределы. По Ипути можно было дойти до Днепра, а там - плыви, куда хошь. Хоть к прибалтам, хоть в Полоцкие земли, хоть в Новгород, хоть в Киев, хоть в Суздаль или Чернигов. Торговля - с неё земля богатеет, а с войны скудеет.
Вот и забеспокоился посадник Никифор Одноок, когда заметил идущие берегом рати. То, что по виду были они русскими, его не больно обрадовало - раз рать, значит, новая война. А князь как раз ушёл в поход на Киев, оставил Смоленскую волость на подрастающих сыновей Романа и Рюрика.
Зима в тот год встала рано - Ипуть уже сковало льдом, но был он ещё тонок и бабы из посада боялись ходить к проруби за водой. Да и проруби самой пока ещё не было - вчера только последние промоины затянуло. Поэтому, к радости Никифора, чужая рать расположилась на том берегу, дожидаясь, пока река встанет совсем. Посадник поспешил послать в Смоленск верного человека - упредить княжичей, а сам велел дружине готовиться к сече. Рать пришла большая. Победить Никифор не надеялся, но хоть немного задержать врага считал нужным.
У Зароя были свои стены: не зря его назвали Зароем - глубоко рыли ров, высоко насыпали земляной вал, но сомнут дружину числом пришлые и оставят от города одни головешки. В молодости Никифор сам ходил в походы, сам зорил чужие города и знал, что иногда остаётся от города только пепелище. Шальная стрела выхлестнула ему глаз, уже когда стал тысяцким - вот и поставил его Ростислав Мстиславич посадником. Давно это было, а словно вчера. И, предвкушая рать, Никифор Одноок достал из заветного ларя кольчугу и шелом, развернул из тряпицы меч, снял со стены щит и копье. Примерил - ну, чем не богатырь Святогор из сказаний. Кажется, один бы разметал всю вражью рать.
Жена Потвора - Никифор женился уже тут, став посадником, - всхлипывала, вытирая слёзы.
- Ой, пришло по наши души лишенько! - причитала она. - Да за что же мы Бога-то прогневали? Сколь годов жили, не тужили! Пришёл наш последний час!
- Цыц, дура-баба! - Никифор оглядывал себя, пробовал помахивать мечом - есть ли сила в руках? - Однова на свете живём, а всего горя не избыть!
- То-то и оно, что не избыть! Вот падёшь ты в бою - чего я одна с детками делать буду?
- Дура, не каркай!
- Добром говорю - сходил бы да поклонился супротивнику. Ворота градские отворил - глядишь, не тронули бы нас!
- Чего ты мелешь? - разозлился посадник на жену. - Я князем тут поставлен Смоленскую землю беречь от всякого лиха!
- Ой, люди! Да что ж это деется! - посадница принялась тихо голосить. - Ой, да за что нам погибель такая? Из-за твоей гордыни всё пропадёт! А поклонишься в ножки - может, и помилуют! Чай, тамо не поганые, а свои, русские!
- Мне «свои» - смольяне, - отрезал Никифор. - А кто на том берегу - бес их разберёт!
Так жили и ждали несколько дней, а потом дошла новая весть - с другой стороны подходила ещё одна рать. Была она числом поменее и, по всему видать, пришлось ей в пути туго. Но радости это особой не доставило. Не случится ли, что окажется малый пограничный городок меж двух огней?
Тут уж сам Никифор призадумался, но ответ пришёл сам собой с гонцом - вторая рать была ратью Ростислава Мстиславича и просил он у Одноока подмоги.
…Юрий Долгорукий, ждавший на том берегу, пока станет лёд на Ипути, не мог не заметить, как рать подошла к Зарою и как впустили её в город. Тогда лишь призвал он одного из своих бояр и велел:
- Спеши, Борис Жидиславич, в город, да скажи, что я, мол, Юрий Суздальский тут и желаю во град войти. Да заодно узнай, что за рать подошла. Кажись, княжьи стяги я там видел!
Не ради любви к Юрию пошёл Борис Жидиславич в поход - недолюбливал старый суздальский боярин князя, что желал править сам, без оглядки на боярскую думу. Да он и не пошёл бы - от войны одно беспокойство, - князь настоял, повелел готовить отроков к походу. Рад был бы Жидиславич остаться дома, да делать нечего - окромя Юрия, нет покамест иного князя.
Ростислав Мстиславич только успел взойти в терем Никифора, только присел у жарко натопленной печи и приступил к трапезе, как узнал о том, что на другом берегу ждёт Долгорукий. Рать его была не в пример больше смоленской. Даже дружина Никифора тут не помогла бы.
От века слабый покоряется сильному. Непривычно было Ростиславу чувствовать слабым себя - слишком долгое время провёл он у стремени брата Изяслава и тень силы великого князя пала на него. Но правду в народе говорят - не всё коту Масленица, бывает и Велик Пост. Приняв посла Юрия Владимирича, Ростислав согласился на мировую, отрёкся от киевского княжения и открыл Долгорукому прямую дорогу на Киев.
2
Звонили все колокола, когда весенним погожим днём вступал в город Юрий Владимирич Долгорукий. Вступал великим князем, в третий и последний раз добившись золотого стола.
Ярко светило солнце, с днепровских берегов тянуло свежим прохладным ветром, вдали зеленели луга и леса. Мир был праздничен и красно украшен, и на душе Юрия было также светло и хорошо.
У Золотых Ворот встречали Долгорукого киевские именитые мужи. Многие служили ещё Всеволоду Ольжичу, помнили короткий срок княжения его брата Игоря и долгое правление Изяслава Мстиславича. Впереди, расправив плечи, стоял воевода Шварн. Седо-пегой головой он возвышался над остальными боярами, и чело его было сумрачно. Жаль было Шварну доблестного Изяслава, сердцем тянулся он к брату его Ростиславу, в отсутствие братьев опекал вдовую княгиню, мачеху старших Мстиславичей и мать меньшого из них, Владимира, что ныне княжил в Луцке. Был он в числе тех, кто в прошлом советовал Мстиславичам временно уступить Долгорукому и впотай собрать силы. Звал на княжение и Изяслава Давидича. Эти князья жили по правде, законы чтили, бояр слушали. А про Долгорукого разное бают - дескать, и жесток он, и своекорыстен. У своих, суздальских, бояр отнимает вотчины, которые пожаловал им ещё его отец, Мономах. Как поступит он со здешними, киевскими мужами? Ишь, как глазки-то сверкают из-под бровей. Махонькие глазки, чисто поросячьи, а всё углядят.
Юрий встретился взглядом со Шварном. Во время своего первого недолгого княжения успел он накоротке познакомиться кое с кем из бояр и знал, что кияне также своевольны и сильны, как и суздальцы. Но своих бояр он уже прижал - теперь настал черёд здешних. Вон как глазами зыркают! Зажрались при Изяславе-то! Но ничего! Он у них спесь выбьет!
Впереди своего причта в парадном облачении стоял митрополит Киевский Климент Смолятич. Был он призван при Изяславе, служил верно и его преемникам, но сейчас чуял - кончилась его пора. До черноты в душе ненавидел Юрий Изяслава и всё, что было с ним связано.
Тем же вечером в княжеском тереме был устроен пир. Юрий Владимирич гулял вместе с боярами и старшими сыновьями - из Суздаля пришли с ним Василько, Борис и Андрей, из Переяславля прискакал Глеб. Юрий много пил, быстро хмелел и, пьяно наклонясь вперёд, кричал через стол боярам:
- Вот ужо попомните! Я вам не Изяслав! Тот вашему боярскому роду потакал, а я не такой! Я Мономахова корня! Род мой крепок! Я Залесье поднял, Киев - мой, Переяславль - тоже мой. В Новгороде сын сидит, Мстислав! Новгород-Северский и Смоленск под моей рукой ходят. А захочу - и Изяславичей с Волыни вышибу! Неча им возле моих границ торчать, зубы точить! Я всю Русь могу загрести себе в руки! Я - великий князь!
Бояре помалкивали, переглядываясь, разговаривать опасались - речи Юрий Долгорукий вёл для них нерадостные. Но как далеко на самом деле простирались его замыслы, они боялись даже заглядывать.
Не зря прозвали Юрия Владимирича Долгоруким. Не успев приехать в Киев, он уже начал наводить свои порядки. Старших сыновей посадил по окрестным городам - Андрею отдал Вышгород, сделав его своим соправителем, Борису - Туров, выморочную в Отчину покойного брата Вячеслава, Глеба посадил в Переяславле, а всё Поросье отдал четвёртому сыну, Васильку. Из Новгорода пришла весть - посадник Пётр Михалкович отдал Мстиславу Юрьевичу в жены свою дочь.
Вскоре снова зазвонили колокола на Святой Софии - Киев встречал княгиню Юрьеву, гречанку Ирину.
Она уже однажды была в Киеве, когда везли её сваты из далёкой Византии в жены Суздальскому князю. Тогда ей запали в душу величественные соборы стольного града Руси и думала гречанка, что вся Русская земля столь же красива. Но Суздаль не был сравним с Киевом - здесь и монастырей было меньше, и храмы не столь дивны, и звон колокольный тише, и сама жизнь суровее. Если бы не сыновья, не полюбила бы она этот край, да и сейчас, въезжая в Киев, не горевала об оставленном Суздале.
Княгиня ехала в возке, вскинув гордую голову. Подле неё мамки нянчили младших сыновей - самый старший, Святослав, по слову отца остался сидеть в Суздале, беречь тамошние пределы. Слыша колокольный звон, Ирина набожно крестилась и шептала молитвы на греческом языке.
Подле возка скакал на караковом жеребце Ростислав Мстиславич Смоленский - Юрьев сыновец. Встретив новую великую княгиню на границе своих владений, он счёл за благо вместе с нею отправиться в Киев и там приветствовать нового великого князя - лишившись брата Изяслава, недавно разбитый Изяславом Черниговским, Ростислав стал осмотрительнее.
У Софии остановились, и слуга подал княгине руку, почтительно помогая выйти на мощёную улицу. Ирина улыбнулась, вдохнув киевский воздух. Ей всё здесь напоминало Константинополь, и ждавший её на ступенях Софии патриарх был точь-в-точь таким, как дома. Она с радостью пошла под его благословение.
Климент шагнул навстречу красавице гречанке.
- Радуется сердце моё, что возлюбленная дочь вступает в город сей, дабы красой своей его украсить, - промолвил он. - Льщу себя надеждой, что склонится сердце твоё к красотам земли здешней и возлюбишь ты её чистой душой. Ибо супруг твой - государь сей земли.
Ирина приняла благословение и, кланяясь Клименту, ответила по-гречески:
- Рада я встретить родственную душу здесь, на Руси, святой отец! Наша встреча - как привет с далёкой родины…
- Жаль печалить тебя, дочь моя, - сказал Климент также по-гречески, - но отчина моя - Русь. Смоленский я родом…
Ирина ничего не ответила, но словно холодом обдало её при этих словах. Она спокойно простилась с патриархом и молча вернулась в свой возок. Знала она с младенчества, что Византия поставляет на Русь митрополитов, стало быть, по-прежнему остаётся средоточием православной веры. Не может такого быть, чтобы молодая Русская церковь сама решала, кто ею будет править - просвещённый грек или русский, в глуши родившийся и из грязи в князи вылезший!
Неспокойно началось правление Юрия в Киеве. Вскоре после приезда княгини покинул митрополию Климент Смолятич, удалившись на Волынь, и Юрий послал в Константинополь письмо с просьбой прислать на Русь нового митрополита. А потом подняли голову Изяслав Давидич Черниговский, досадуя на уплывший из рук Киевский стол. Вслед за ним зашевелились на Волыни князья Мстиславичи - старший сын покойного Изяслава Мстислав и его младший брат Ярослав. Дабы прижать супротивников, Юрий Долгорукий приказал вооружаться окрестным князьям.
…Верно говорят - старость не радость. Но ещё вернее пословица: начнёт дурить старик, показывать крутой норов, коего был лишён сызмальства. В последние годы своего правления Владимирко Володаревич Галицкий почувствовал себя всесильным. Будучи союзником Юрия Суздальского, он решил выступить против Изяслава, несмотря на то, что тот призвал на подмогу венгерские полки. Жестоко разбитый в войне с венгерским королём Гейзой, Владимирко всё же сумел повернуть дело так, что сам Гейза защищал его перед Изяславом Мстиславичем и его старшим сыном. Тому и другому Владимирко Володаревич клялся в мире и обещал возвратить Киевскому князю все захваченные было русские города. Но, радуясь, что отделался так легко, он тут же нарушил клятву.
Ярослав тогда был подле отца, слышал, как тот тайно беседовал с боярами, как посылал венгерским епископам и вельможам золото, дабы те заступились за него перед королём. Он вместе с другими боярами сидел во дворце, когда к нему от Гейзы был прислан крест Святого Стефана, дабы Галицкий князь крестным целованием подтвердил, что желает примирения.
Владимирко Володаревич, едва услышал, что в Галич въехал гонец, тотчас же сказался больным и улёгся в ложнице на пуховые перины. Послы Изяслава Мстиславича вошли вместе с боярами - князь с трудом поднял голову от изголовья.
- Изнемогаю я от ран, полученных в битвах, - слабым голосом промолвил он, - но ради мира готов и на смертном одре целовать святой крест. И даю слово, что примирюсь с Изяславом Киевским и ворочу ему всё до одного города.
Ярослав стоял тут же. Он видел, как нарочито дрожала отцова рука, как тот тяжело, с хрипами дышал и хватался под рубахой за грудь, якобы потревоженный раной. Поцеловав крест и осенив себя крестным знамением, Владимирко упал на изголовье затылком и откинулся назад, часто дыша.
- В руце Божие отдаю дух мой, - прошептал еле слышно. - Да не будет мне прощения, ежели на смертном одре нарушу клятву!
Бояре поспешили оттеснить послов великого князя, ворча, что Владимирке нездоровится. Послы вышли, не особо противясь - главное дело было сделано.
Только Ярослав остался подле отца. Он видел, как перестал давиться каждым вздохом Галицкий князь, как приподнялся на локте и пытливо взглянул на сына:
- Что, ушли кияне?
- Ушли. Отец, что ты наделал? - покачал головой Ярослав. - Ведь ты солгал?
- А что? Клятва сия была дана мною не от чистого сердца - Изяслав силой вырвал у меня противные слова…
- И всё равно - нарушать клятву…
- Ничо! - отмахнулся Владимирко и сел, спуская босые ноги на пол.
- Мой грех - мне и замаливать. А ты смотри и учись. Наша земля, Галиция, посередь двух огней вечно - Венгрии и Руси. Тут вертеться надо за троих. Ты вот книгочей изрядный, а разум свой не ведаешь, куда приклонить. Во всём свою выгоду искать надо. Нынче мне было выгодно, чтобы Изяслав мне поверил, потому как Гейза поверил и без всяких там клятв…
- Подкупом.
- Не короля я подкупал, а вельмож его! И ежели сумели они Гейзу на мою сторону склонить, значит, правда на моей стороне.
- Эта правда твоя мне житья не даёт, - не выдержал Ярослав.
- Цыц! - прикрикнул Владимирко. - Молод ишшо отца-то учить! Жену поучи щи варить!
Упоминание о жене занозой кольнуло сердце Ярослава. Ольга его не любила - то горько рыдала дни напролёт в своей горнице, то жалась по углам, как мышка. На постели была холодна, лежала колодой деревянной, стиснув зубы. Слова не скажет, не приласкает. Ярослав злился на отца за то, что сосватал ему нелюбу, но терпел. Но сейчас не выдержал - выскочил из отцовых покоев прочь.
Владимирко Володаревич и не думал исполнять клятву. Своих посадников из захваченных городов он не отозвал, и когда туда приехали садиться Изяславовы люди, их не пустили на порог. Удивлённый и поражённый этим делом, Изяслав послал в Галич своего боярина Петра Борисовича.
Немало посольских дел справил Пётр Борисыч - и в Чернигов ездил, и в Новгород, и в Полоцк. Даже к половцам наведывался, ибо был языкам учен и разумом сметлив. И в тот день он взошёл в терем спокойный и уверенный в своей правоте.
Владимирко Володаревич встретил его, сидя на стольце. Он заранее догадывался, что скажет ему Изяславов муж. И на всё был готов ответ.
- Рад я принимать у себя дорогого гостя. Балует меня своими послами великий князь - не по чину мне, худородному, такая честь. С чем пожаловал, боярин?
- Князь мой велел передать, - Пётр Борисович встал перед столом, широко расставив ноги, - ты князю моему Изяславу и королю угорскому Гейзе крест целовал, что возвратишь все русские города, а не сотворил того. Ныне Изяслав того не поминает. Но ежели желаешь исполнить клятву и быть с нами в мире, то отдай мне города мои. А не сделаешь того, то мы с королём угорским перевидаемся с тобой, как нам бог даст.
Такие слова означали войну, и Ярослав, стоявший подле отца, покосился на него. Владимирко только тряхнул долгой пегой бородой:
- Скажи, боярин, от меня князю своему, что он первым навёл на меня угорского короля. Так если буду жив, то отомщу тебе за себя!
Пётр Борисович помотал головой, словно прогоняя дурман.
- Князь! - вымолвил он. - Ты крест святой целовал Изяславу Киевскому и королю угорскому, что исправишься и будешь с ними в мире! Ныне ты нарушаешь крестное целование…
- Что мне есть сей маленький крестик? - усмехнулся Владимирко, и Ярослав ужаснулся в душе. - Мало ли кто лобызал его, мало ли, какие слова говорил!
Тихо ахнул и Пётр Борисович. Он даже покосился на окно, на колокольни храма Успенья Богородицы, словно боясь, что с той стороны вдруг прилетит огонь небесный и пожжёт клятвопреступника. Перекрестившись, боярин отступил на шаг.
- Княже, - выговорил он, - сей крест хотя и мал, но велика его сила на небе и на земле. Король угорский говорил, что это - частица того креста, на котором Спаситель был распят. Предать его - значит, предать Христа! Да и тебе было говорено, что ежели, как Иуда, ты дашь клятву и нарушишь её, то не быть тебе в живых!
На последних словах голос его дрогнул, наливаясь силой, и многие бояре покосились на окно - не одному из них померещилась чёрная туча, что вдруг наползла откуда-то на чистое небо и заставила померкнуть позолоту на куполах Успенского храма. Но Владимирко Володаревич только зло оскалился и притопнул ногой.
- Довольно! Помню, досыта вы тогда наговорились, друг дружку и меня стращая! Да и ныне я сыт твоими речами по горло. Ступай себе подобру-поздорову к своему князю, покамест не приказал я за речи твои противные вышвырнуть тебя вон, как последнего холопа!
Он хлопнул в ладоши, справа и слева выдвинулись молчаливые отроки. Ещё двое шагнули сзади, от дверей, и Пётр Борисович понял, что оказался в кольце. Он был один против всех - собственный слуга, что принёс с послом крестные грамоты, не в счёт. Молча взяв у побледневшего от волнения парня грамоты, старый боярин медленно наклонился, положил их на пол и, повернувшись, не прибавив более ни слова, вышел вон.
Владимирко Володаревич шумно перевёл дух.
- А, каков! - фыркнул он в усы. - Задиристый! Одно слово - киянин!… Эй, там! Проследите, чтоб недолго сей посол в Галиче задержался. А грамоты сии - в печь!
- Почто, батюшка? - не выдержал Ярослав.
- Пото, что я так велю! - крикнул старый князь. Вскочил и заторопился в свои покои.
Ярослав, не отставая, пошёл за ним.
- Разве можно такое творить, батюшка? - попробовал урезонить он отца. - Ведь крестное целование…
- И ты с Иудой меня сравнить готов? - князь резко остановился. Лицо его пошло красными пятнами. - Молод ещё меня учить! Сперва сам князем стань, а после уж думай, как землёю вертеть!… Бужск да Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойница от веку галицкими землями были. Спервоначалу владел ими Давид Игоревич, а после того, как изгнали его в Дорогобуж, отданы они были отцу моему Володарю в выкуп за брата его Василька. Меньшой братец мой Ростислав не сумел их удержать, отошли они Киевской земле. Я своё воротил, кровное! А ты, чай, готов всё отдать? Ну так давай, зови и братана своего, Иванку Ростиславича. Руби нашу Галичину пополам, оделяй беглого изгоя, коий на мой Галич замахнулся!
Ярослав замолк. Память об Иване, двухродном брате, изгнанном восемь лет назад, всё ещё жила в его сердце. Шесть лет назад он приходил с войском тогдашнего великого князя, Всеволода Ольжича, пытался воротить себе Звенигород. Потом пропал и вот недавно объявился - и у кого же? - у Юрия Суздальского в полку. Перебежавший от него боярич Степан Хотянич рассказал, где укрывался все эти годы Иванка Берладник и что он до сей поры не отказался от замысла воротить себе удел.
- Ты погляди, - увещевал Владимирко сына, - как грызутся промеж собой князья за Русскую землю. А всё потому, что много их. Юрий, сват мой - сыновей у него пруд пруди, вот и тщится всю землю занять, чтоб было куда детей посадить. А иных князей с земли готов согнать. Вот сейчас он воюет с Изяславом, а после за Давидичей и Ольжичей примется. Нас он не тронет, ты на его дочери женат. А всё же оборониться не мешает. Здесь же, в Галичине, я - один князь. Ты у меня - один сын. И земля цела и не надо ссориться и делить её, а остаётся только умножать и от врагов стеречь. Я ради тебя, дурня, стараюсь. А ты что? Меня укорять?
Подумав ещё раз об Иване, Ярослав покивал головой:
- Прости, батюшка. Не подумавши молвил.
- То-то и оно, что не подумавши, - расплылся в улыбке Владимирко. - Ну да ладно, прощаю…
3
…Так было накануне, а на другой день, когда доложили, что уехал Пётр Борисович восвояси, не получив на дорогу ни припасов, ни даров, вздохнул Владимирко с облегчением и повелел заказать в храме молебен. Шествовал он торжественно во главе своих бояр, гордо нёс седую голову.
Позади него шёл Ярослав. Душа княжича была не на месте. Всю ночь он маялся, не спал, меряя шагами просторные прохладные сени. Выскользнувшей на шорох шагов старой няньке только и доверил свои тревоги. Нянька молча покивала головой, прошептала что-то утешительное и исчезла. Никто не видел, что творила она в своей каморке, запёршись от света и людей. Никто не видел, как пробиралась она сонным теремом и трясла за плечо князева постельничего. Никто не знал, что свершилось промеж них. Только Ярославу наутро старуха шепнула: «Жди, мол, княжич! Не сегодня, так завтра…»
Идя к храму следом за отцом, Ярослав не отрывал взгляда от его затылка. Рядом шла нелюбимая жена - ещё одна причина быть недовольным. Она ступала, запрокинув голову и вся мыслями и чувствами была уже на паперти. Ольга Юрьевна часто молилась - истово, отдаваясь вся молитве. Ярослав подозревал, что молилась жена не за него, а за оставленного в далёком Суздале ладу. Это ещё больше раздражало.
Задумавшись, он не заметил, как споткнулся на ступенях храма Владимирко Володаревич, как вскинул руку к левому плечу и покачнулся, начав заваливаться набок. Опомнился княжич, только когда всплеснула руками и вскрикнула Ольга Юрьевна и перепуганные отроки поспешили подхватить падающего князя. Процессия сбилась. В толпе послышались шепотки. Бояре столпились возле князя. Тот побледнел, хватаясь за грудь и широко распахнутыми глазами глядя куда-то в небо.
- Как ты, батюшка? - Ярослав склонился к отцу.
- Ох, - слабым голосом отозвался Владимирко, - будто кто-то в грудь толкнул и…
- Несите его в покои! - распорядился Ярослав. Торжественный молебен был забыт - весь город погрузился в тоску и тревогу. Старый князь умирал.
Над Галичем спускался вечер. Солнце закатывалось медленно, словно нехотя, и также медленно угасала жизнь Владимирки Володаревича. Он лежал пластом, и в полутьме при огне свечей остро торчал и казался ещё длиннее его заострившийся нос.
Ярослав некоторое время был подле умирающего, потом, когда пришёл священник на исповедь, тихо вышел. На пороге попалась на глаза старая мамка - она смотрела на него так, словно знала, что на самом деле случилось со старым князем. Ярослав хотел было крикнуть людей, чтоб схватили старую ведьму за то, что погубила его отца, но опамятовал - для всех смерть Владимирки была наказанием за грех клятвопреступления. И, как знать, не явился ли он орудием Божественного провидения, покаравшего грешника? Что из того, что он - его отец? Ибо сказано в Писании: «Если соблазняет тебя твой правый глаз - вырви его!»
- Господи, - бегом бросился он в горенку и упал на колени перед иконами, - Господи, прости, ибо грешен аз есмь. Животом клянусь - отмолю грех невольный. Но не за себя, а для-ради спокойствия Галичины свершилось сие! Малой кровью откупился я от крови большой. Прости мя, Господи!
На рассвете Владимирки Володаревича не стало. Ярослав, узнав об этом, спешно велел воротить с полдороги великокняжеского посла. Ложные клятвы прежнего князя следовало отринуть с его смертью. Новый князь Галицкой земли хотел жить по-новому…
На всей Руси наступали новые времена. В Киеве сызнова сидел Мономашич - последний из сыновей Владимира Мономаха, Юрий Суздальский. Но такое пришлось по душе не всем - уже званый киевлянами, уже привыкший к мысли, что великий князь - он! - победил же в битве самого Ростислава Мстиславича! - поднял голову Изяслав Давидич Черниговский. И, только-только утвердившись на великокняжеском столе, Юрий Долгорукий вновь поспешил собрать войска.
Война закончилась быстро - союзники Изяслава Давидича, Мстислав Изяславич и брат его Ярослав - были разбиты, Ольжичи отказались вообще обнажать меч против войск Долгорукого. К нему же неожиданно примкнул из Смоленска Ростислав Мстиславич, старший из оставшихся братьев-Мстиславичей.
Зажатый врагами со всех сторон, нигде не находя поддержки, Изяслав Давидич запросил мира.
Осенью все князья съехались в Каневе на снем. Юрий прискакал с сыном Андреем, которого посадил подле себя в Вышгороде. Ростислав Мстиславич прибыл со старшим сыном Романом, женатым и уже имевшим маленького сына. Подрастал второй сын, Рюрик - парню уже шёл девятнадцатый год, пора искать невесту, и Ростислав придирчиво оглядывал остальных князей, ища, с кем породниться. Святослав Ольжич прислал вместо себя боярина. Изяслав Давидич прибыл один, оставив малолетнего сыновца в Березове под Черниговом.
Поросье было вотчиной младшего сына Долгорукого, Василька. Тот вместе с братом Глебом принимал гостей. Разговоров заводили мало - и без того было ясно, что сила одолела силу. Изяслав Давидич, скрепя сердце, поклялся не искать Киева под сыном Мономаха и жить с ним в любви и согласии. У него уже отняли много городов - последней потерей стал Мозырь, переданный Долгоруким Святославу Ольжичу в благодарность за верную службу. Сам Ольжич уже, не спросясь великого князя, отобрал у двухродного брата Сновск и Стародуб. Ещё прежде были отрезаны земли дреговичей… Черниговская земля таяла не по дням, а по часам. Что с нею будет? Неужто так и растащат по кусочкам? Эх, был бы жив его малый сынок Всеволод! Младенец умер в первую свою зиму. Ныне было бы ему восемнадцать лет. Он да Святослав Владимирич - какая была бы смена!…
Рядом с Юрием Долгоруким Изяслав видел сыновей. Вот Андрей - матёрый муж, широкий в плечах, благообразный с виду, но свирепый на поле брани и, как говорят, крутой нравом, если дело касалось непослушания. Вот неукротимый Глеб - в нём словно воскрес дух Ярополка Владимирича, именем коего половчанки до сих пор пугали непослушных детей. Вот Василько, хозяин Поросья. Ещё молод, но уже тянется вослед старшим братьям. Ещё один Юрьич сидит в Новгороде, другой - в Турове, а кроме них подрастают малые детки.
Поражение согнуло Изяслава Давидича. Сидя в палате с прочими князьями, он просил мира и называл себя подручником великого князя. Готов был на многое - лишь бы не лишали его Черниговского стола.
У Долгорукого был свой расчёт. От Святослава Ольжича он знал, каковы дела в роду Черниговских князей. Святослав Владимирич мал и юн, Изяслав стар, сыновей у него нет. Долго он не протянет, а Святославом можно вертеть, как угодно. Но покамест старик жив, надо привязать его к себе покрепче. И, выслушав речи Изяслава, Юрий улыбнулся открыто и тепло, как часто улыбался, ежели надо было для дела:
- Что-то ты не весел сидишь, князь Черниговский, брат мой! И речи твои печальны, словно на суд тебя вызвали!
- Ас чего радоваться-то? - вздохнул Изяслав.
- Ас того, что не держу я на тебя зла, - развёл руками Долгорукий, сразу став на вид вдвое толще. - Вот, зри, Ростислав Мстиславич. Давно ли мы с ним ратились, о Киеве спорили? А ныне сидит он со мной вместе, не враг, а союзник. Отец мой, Владимир Мономах, говорил, что не токмо мечом, но и добрым делом надо крепить Русь. На что нам лишняя ссора? Ты уже поклялся не искать Киева подо мной, потому как сила на моей стороне, и хочу я показать, что принял твою клятву и готов скрепить её нерушимым союзом.
- О чём ты говоришь, Юрий Владимирич? - нахмурился Изяслав.
- Слыхал я, что есть у тебя дочь Анастасия, - хитро прищурился Долгорукий. - А у меня есть сын Глеб. Молодец хоть куда, а одинок. Как думаешь, не оженить ли его на твоей дочери?
Изяслав сразу понял, куда ветер дует, но заупрямился для вида:
- Так ведь дочь у меня млада, неразумна…
- То ещё лучше - мужниным умом будет жить. Ну, по рукам?
- По рукам, - вздохнул Изяслав.
На другой день пили, празднуя помолвку, а вскоре в Чернигов поспешили сваты - собирать Анастасию Изяславну замуж за Глеба Юрьича. Свадьбу сыграли удивительно быстро - на Покров уже свезли молодых в Переяславль-Русский.
Зима началась мирно и спокойно - усмирённые, князья сидели по волостям. Бояре затворились в своих вотчинах, смерды запёрлись в избах - все ждали тепла. Юрий тешился охотой, скакал с Андреем по полям и лесам - ловил туров, оленей и кабанов. Но с неудовольствием всё чаще стал замечать, что Андрей отдаляется от него. То на охоте мелькнёт его недовольное лицо, то откажется приехать в гости на пир, сославшись на неотложные дела, а то сам долго не зовёт к себе отца. Стал сторониться и всех дел великокняжеских.
Перед самым Великим Постом Юрий вздумал наведаться к сыну Глебу в Переяславль. Как раз перед этим Глеб отразил нападение половецкой «дикой» орды, и Юрию хотелось выехать в степь между Псёлом и Ворсклой, поохотиться там, заодно повидать сына и побеседовать с ним. Половцев могли наслать и рязанские князья, которые, хотя и ходили под рукой Ростислава Мстиславича, всё-таки оставались самостоятельными во многих делах и по старой привычке недолюбливали великих князей. А посему надо было вызнать, что на самом деле творится в рязанских лесах, и, коли придёт нужда, послать туда войско.
В Переяславле встречала свёкра молодая Глебова ясена, Анастасия Изяславна. Она уже была тяжела и с гордостью носила округлое чрево. Долгорукий даже умилился, глядя на молодую княгиню. Можно себе было представить, как дрогнет сердце, когда он узнает о внуке… Про тех детей, что родила в Галичине его дочь Ольга, Юрий не думал и не знал.
Он возвращался в Киев успокоенный и ободрённый. Ехал берегом Днепра. В воздухе уже чувствовалась весна. Снег стал ноздреватым и слёживался комками, хотя сугробы ещё были высоки. Пройдёт немало времени, прежде чем появятся первые проталины - по всем приметам, быть поздней весне.
Хоть и был Юрий в летах, а и ему весна волновала кровь. Он предвкушал, как воротится домой, как обнимет жену Ирину, как ночью придёт к ней в опочивальню… Но радостные мысли померкли, когда заметил напряжённое лицо Андрея. Старший сын ехал, опустив голову и словно забыв, где он.
- Что невесел, сыне? - окликнул Юрий. - Аль затосковал?
Андрей уже несколько лет был вдов - жена булгарка померла третьими родами, подарив ему сына. Тот был совсем младенцем, матери не помнил. А Андрей после этого и кинулся в битвы, очертя голову. Так и кидался до сих пор. Но, видимо, время любые раны лечит.
- Твоя правда, отец, - промолвил он. - Что-то тягостно мне…
- Вот давно бы так! - обрадовался Юрий. - Что ж молчал так долго? У князя рязанского дочь подрастает. Мы её живо за тебя сговорим… Нечего сыну великого киевского князя и Мономахову внуку вдовцом столько лет ходить!
- Да не о бабах я! - с досадой воскликнул Андрей.
- А о чём же тогда?
- Тягостно мне тут… в Вышгороде! Чужое всё, не моё!
- Как это - «не твоё»? - Юрий даже покачнулся в седле. Тряхнул головой, указывая окрест, на заснеженные поля, на островки леса, на небольшую деревеньку, мимо которой как раз проезжал княжий поезд. - Твоя то земля! Ты - старший! Тебе после меня всем владеть! Прочие князья не в счёт! Ростислав только с его выводком да Ольжичи… Святослава-то я приручил, но у него три сына и сыновцы… Старшему палец в рот не клади. Но я тебя научу, как с ними управляться. Мономахов корень всех переборет!
- Так-то оно так, отче, да только не лежит у меня душа к Киеву, - признался Андрей.
Юрий опешил:
- Как - не лежит? Ведь Киев - наша вотчина! Великое княжение!…
- А в княжении том - разор и запустение! - Андрей вскинул руку, показывая. Неподалёку от деревеньки торчали в снегу остатки изоб - занесённые снегами сугробы на месте бывшей деревни. Та, если верить глазу, была раза в три больше жилой. Да и в жилой домишки были неказисты, кособоки и многие явно слеплены наспех. Такую деревушку, чай, и поганые обойдут стороной, побрезгуют. Жильё как вымерло - ни пёс не тявкнет, ни дверь не скрипнет. Только цепочки следов в сугробах и слабые дымки из-под стрех говорили о том, что под крытыми прелой соломой крышами теплится жизнь.
- Зри, отче, - продолжал Андрей. - Вон та деревня была велика и обильна, а ныне лежит в прахе. А новая мала и скудна всем!… Разве с этих смердов возьмёшь богатой дани? А Городец Остерский вспомни - как четыре года назад Изяслав Мстиславич его пожёг, так на том месте никто и не живёт более. И так по всей Киевской земле. Скудеет она, отче…
- Скудеет потому, что князья ею прежде правили нерадивые, - возразил Юрий. - Изяслав города жёг, Всеволод с братьями народишко обирал безмерно, да и половцы приходили чуть не ежегодно. Но ныне всё переменится! Киев воспрянет ещё краше, чем был! Я новые города в Поросье повелю рубить, по тем городам вас, сыновей, посажу. Смердами сызнова земли заселю, как в Суздале.
- А в Суздале откуда столько смердов? Ты ими и сам Суздаль наполнил, и Кидекшу, и Переяславль-Залесский, и Юрьев, и Дмитров. Откуда столько смердов? - вопросил Андрей и, не дождавшись ответа, сам сказал: - С Киевщины бегут людишки, поелику тут житья не стало! А смерд - это сила. Они бы и Городец Остерский заново заселили, и деревни новые срубили, и пашню взорали бы! Они и ныне свои дела вершат, только в Суздале, в Залесье…
- Так то Залесье, а то - Киев! - упрямо возразил Юрий, начиная сердиться. Впервые старший сын говорил с ним таким тоном. - Киев - мать городов русских! Я к нему столько годов стремился! Жизнь положил, чтоб самому сесть на золотой стол и вас, сыновей, подле посадить. А то бы зачах род мой, как род сыновца Всеволода Мстиславича, как род Святополка Туровского, как роды многих князей. Киев - вот к чему стремиться надо. Утвердись в Киеве - и отсюда зачни собирать землю Русскую и заново её украшать.
- Нет, отец, - покачал головой Андрей, - мне судьба иное велит. Отдай мне Суздальскую волость в вечное владение!
- Что-о? - Долгорукому показалось, что он ослышался. - Да ты что? Глушь залесскую на золотой стол меняешь? Я не для того в Киеве садился, чтобы мой старший сын, мой наследник в болота забивался! Ну скажи, чего в том краю такого?
- Там люди живут, - вздохнул Андрей.
- А тута им, значит, жизни нету?
- Видать, нету… Ты и сам столько трудов в ту землю вложил. Неужто не жаль тебе было её городов, сел и погостов?
- Ха! - подбоченился Долгорукий. - Да я все городки суздальские готов отдать за одну ту деревеньку, потому как деревенька та - под Киевом! А строил их потому, что хотел от ворогов оборониться - лезли на меня булгары и рязанцы, мордва и шальные новгородцы. А попервости и Ольжичи тревожили. От них оборонялся, ждал, силы копил… Дождался! - зло сплюнул он. - В Суздале есть князь - Святослав. Он и правит…
- Младенец он ещё, - стоял на своём Андрей. - Не видит, какая земля ему досталась! Растеряет тобой нажитое…
- И пущай! Всё одно - окраина!
- А ты отдай её мне - и увидишь, как она через годы засияет!
- Краше Киева ей не стать!
- Почём ведаешь? Молода та земля, силы её немерены! - запальчиво воскликнул Андрей.
Отец и сын разом осадили коней, вперяя друг в друга тяжёлые взгляды. Отроки и дружина, сопровождавшие их, ещё в начале ссоры поотстали, и теперь они стояли над высоким берегом Днепра один на один. Грузный Юрий широко и уверенно сидел на любимом соловом жеребце, Андрей подбоченился, расправляя плечи. И с болью Долгорукий вдруг понял - сын прав, как права всякая молодость. Ну пять годов, ну десять он ещё проживёт - и положат его в домовину. А Андрею жить дальше. Старое отмирает, новое возрастает на его костях. Но города - не люди, и княжества - не пыль на сапогах.
Трудно было Юрию Долгорукому, который весь свой век тянулся из Залесья к Киеву, признать сыновнюю правоту. И сейчас он только тряхнул головой:
- Попомни, сыне, не будет тебе удачи в том краю! Уедешь - как в чужой земле пропадёшь!
- Не пропаду, - возразил Андрей, с каждым словом обретая уверенность. - Чай, есть там мудрые советчики…
- Бояре-то суздальские? Они те насоветуют… Дальше свово пуза не видят!
- То-то и оно! Они малого Святослава вовсе с пути истинного собьют, он и загубит сей дивный край. Я же сумею их обуздать. Да и воеводы там твои остались. Помогут.
Воевода там оставался только один - Иван по прозвищу Берладник. Все прочие ушли за Долгоруким к Киеву в надежде на новые богатые угодья. Гордый, заносчивый, но добрый к смердам, Берладник с некоторых пор костью в горле стоял у Юрия. И не потому, что ковал крамолу. Просто всех оделял Юрий угодьями, дарил сёла и целые городки в кормление и держание, а его одного обходил стороной. Держал при себе, как цепного пса, которого мало кормят, но много дразнят, чтоб был злее и лучше стерёг хозяйское добро. Но вдруг подумалось, что ежели Андрей поманит Берладника, пообещает ему городок, тот и перекинется к нему. И забудет прежнюю клятву…
- Нешто ты думаешь, что захотят они тебя принять? - пытаясь остудить сыновний пыл и успокоить самого себя, промолвил Юрий.
- Захотят, - отозвался Андрей. - Я уж гонцов слал… Зовут меня туда. Ждут верные люди.
Зовут… Ждут… Болью захолонуло сердце. Значит, измена! Мало ему было Ростислава, вставшего со всем полком на сторону Изяслава девять лет назад. Неужели всё сызнова?
- Сегодня твои верные люди есть - назавтра их нету!
- Эти не предадут.
Андрей уже почти улыбался, мечтами улетая в Суздаль. Он уже видел неширокие реки, видел Владимир с его соборами и звонницами. Видел древний Ростов и Ярославль, основанный ещё пращуром Ярославом Мудрым. Видел Суздаль, где прошли зрелые годы и где он стал мужем и отцом. Там схоронил он жену… Видел молодые городки, срубленные недавно и ещё пахнущие смолой и лесом. Видел лесные деревушки и сёла на пригорках. Припомнился вдруг Московский холм, где стоял терем боярина Кучки. У Кучки дочь есть - Улита… девчонка совсем… Вот бы и ему срубить в Залесье свой город! И назвать… а был бы град - имя само найдётся!
В молчании подъезжали к Киеву. Князей встречали колокола Печерской лавры. Блестели на солнце позлачёные купола. Где-то за стеной гордо высилась Святая София…
«Вот оно что! - со внезапной ясностью понял Андрей. - Вот почему отцу старый Киев милее Суздальской земли. Он красив! Этими куполами, этими соборами… Ну, так это дело наживное! Вот стану Суздальским князем - я и не так свою землю украшу! Лучших зодчих приглашу со всей земли - и от греков, и от ляхов, и наших не забуду - коли такие сыщутся умельцы… Подниму Залесье так, что не за Киев - за Суздальский стол будут бороться князья!»
Занятый этими мыслями, Андрей не стал долго задерживаться у отца. Накоротке перевидавшись с мачехой и отказавшись трапезничать, он ускакал в Вышгород, чтобы там в тишине предаться мыслям о будущей красоте Суздальских земель.
Юрий Долгорукий мрачно глядел вслед сыну. Мстить ему не поднималась рука - из всех он был лучшим, а что станет из последышей Ирины - Бог весть. Андрею, несмотря ни на что, оставит Долгорукий Киев. А раз так, то надо сделать, чтобы не смог Андрей удержаться в Суздале. И посему надлежит лишить его там союзников и доброхотов.
4
После поражения тихо зажил Чернигов. Кое-как перетерпели долгую морозную и ветреную зиму, настала сырая и холодная весна. Пришедшая большая вода затопила не только луга, но и многие пашни. Дороги превратились в кашу - ни проехать, ни пройти. Люди затягивали пояса и с тревогой ждали, когда спадёт вода. Из-за половодья пришлось отложить даже самый сев. Когда же вода начала входить в берега - чуть ли не на две седмицы позже обычного, - стало ясно, что озимые вымокли почти везде, а значит, хлеба будет мало.
В такую пору взбунтовался у старого Изяслава Давидича сыновец Святослав Владимирич. Отрок давно уже просился на настоящую охоту - ему хотелось самолично поразить копьём или стрелой тура. Изяслав отговаривал сыновца:
- Да ты погляди, куда теперь ехать? Дороги развезло! В такую пору только тати шатучие по лесам бродят!
- Звери не тати, а тоже бродят, - возражал Святослав.
- У зверей своего дома нет, а человек дом имеет.
- Я тоже человек, - насупливался отрок.
- Знамо дело…
- А дома своего у меня нет как нет!
- Это что такое? - Изяслав был изумлён. - Почему это нет у тебя своего дома?
- А потому, что живу в твоём Березове, а в мой удел ты меня не пущаешь. Может, потому, что нет моего удела?
- Святославе, - Изяслав погладил отрока по голове, - не пускаю я тебя в твои земли потому, что мал ты еси и молод сущ. Рано тебе княжить. Вот подрастёшь…
- Юрий Суздальский отцом своим был восьми лет от роду на княжение ставлен, а мне уж двенадцать! - запальчиво крикнул Святослав. - Вон, Святослав Всеволодич тоже супротив стрыя своего восстал, затребовав себе удела в земле отца своего! Так и мне надлежит!
Про Святослава, старшего сына Всеволода Ольжича, который семнадцатилетним юношей участвовал в последнем бою Ольжичей за Киев и был захвачен в плен, Изяслав знал. Тот, потеряв полученные от Изяслава Мстиславича города и недовольный теми уделами, что выделил ему Юрий Долгорукий, вокняжившись в Киеве, свалил досаду на своего стрыя Святослава Ольжича. Дескать, он мог бы и похлопотать за сыновца! Посему, не обращая внимания на распутицу, стал собирать войска.
- Да ты что? На меня войной пойдёшь? - изумился Изяслав.
- А коли надо, то и пойду! - воскликнул Святослав.
- Вот я тебя накажу хворостиной отстегать, тогда узнаешь! - рассердился Изяслав Давидич. - Молоко на губах не обсохло, а туда же!
- Ничего, стрый-батюшка! Тебе скоро в домовину ложиться - тогда я всё припомню! - юный Святослав выскочил вон.
В начале лета, когда подсохли дороги и всё кругом зазеленело, пришёл от Юрия Долгорукого гонец из Киева - звал великий князь черниговских соседей к Зарубу, на снем с половецкими ханами. После ожидался приезд долгожданного нового митрополита взамен изгнанного на Волынь Климента Смолятича.
Мир половцам был дан - к Зарубу приехали половцы, связанные кровным родством со Святославом Ольжичем, с самим Изяславом Давидичем по его первой, покойной, жене и с Юрием Долгоруким, который в своё время тоже был женат на половчанке. Получив в дар кольчуги и шеломы русской работы, украшения для жён и дочерей и драгоценные северные меха и отдарив князей породистыми конями и пардусами, ханы ещё раз подтвердили мир и отъехали восвояси.
Лишь по пути назад Изяславу Давидичу стало известно, что юный Святослав, пользуясь отсутствием стрыя в Чернигове, тайно бежал из Берёзова, пробрался в верховья Десны, во Вжищ и захватил сгоряча несколько городов - они сами открыли ему ворота, потому как княжич! Потом остыл, понял, что сгоряча натворил, и, боясь стрыя, послал боярина к князю Ростиславу Мстиславичу Смоленскому, отдаваясь под его покровительство. Более того, - к нему вскоре примкнул и другой Святослав - Всеволодич, до сих пор ходивший под рукой Новгород-Северского князя. Примкнул недовольный своим уделом и требуя себе Подесенье.
Это уже было опасно. Святослав Ольжич задержался в Киеве встречать нового митрополита и ничего ещё не знал о том, что творится дома. И поэтому, едва отправив гонца в Киев для двухродного брата, Изяслав Давидич стал готовиться к походу. Тяжко ему было выступать против родного сыновца, коего воспитывал как своего преемника, да делать нечего. Ростислав Мстиславич хоть и стар, но ещё силён.
Полки выступили вверх по реке Снови во второй половине лета. Шли к городу Ропеска, куда должны были прийти в условленный день дружины Святослава Ольжича. Двухродные братья-князья встретились и пошли дальше, направляясь прямиком на Дебрянск и Вжищ. Но на полпути, у Синего Моста, встретили разъезды князя Святослава Всеволодича. Тот был слегка растерян - не ожидал, что стрый пойдёт на него войной, а на Юрия Долгорукого надежды у него не было. Новый Киевский князь занялся своими делами, ясно дав понять, что усобицы Черниговщины - её личное дело. Поэтому Всеволодич лишь делал вид, что обижен, и хотел лишь одного - чтобы стрый Святослав принял его как равного князя и перестал считать несмышлёным отроком.
От отца Всеволода Святослав унаследовал честолюбие - первородство ещё не даёт права быть первым во всём. Главное - твоя сила, уверенность и решительность. Он был старшим сыном старшего сына из племени Ольжичей и рано или поздно должен был возглавить род. А как он заставит себя слушаться, если уже сейчас с ним никто не считается?
Сыновец встретился со стрыями там же, у Стародуба, которым владел ещё со времён первого княжения в Киеве Юрия Долгорукого. Не найдя союзников, предпочёл смириться. Святослав Ольжич, поражённый сходством юноши с его покойным отцом, даже всплакнул и легко согласился со всеми словами сыновца. Отныне Новгород-Северской землёй и Стародубом владели два князя поровну.
От стен Стародуба послали гонцов к Святославу Владимиричу. Долго ждали ответа, наконец он пришёл. Через одного из своих бояр отрок просил оставить ему Вжищ для княжения и утвердить за ним всё Подесенье - от Воробейны до Корачева. Вдохновлённый примером Ольжичей, Изяслав Давидич согласился с сыновцем, после чего полки возвратились восвояси.
Юрий Долгорукий мог бы помочь Святославу Всеволодичу, но сам в те поры был занят. В разгар лета пришла весть - на Владимир-Волынский напал внезапно Мстислав Изяславич, старший сын покойника Изяслава. Во Владимире тогда княжил Владимир Мстиславич, прозванный Мачешичем, потому как мать его приходилась остальным Мстиславичам неродной. Жил он там тихо-мирно, забыв, что Волынь была завещана потомкам Изяслава ещё во времена его отца Мстислава Великого. Мстислав Изяславич изгнал стрыя Владимира в Венгрию, захватив его мать и молодую жену, и сел сам на стол отца.
Прослышав об этом, Юрий Долгорукий стал собираться в поход. Старшие сыновья - Василько, Андрей, Глеб - были рядом. Стоит их кликнуть - все придут со своими полками. Правда, Глеб в Переяславле, сторожит Русь от половцев, но зато на полпути к Волыни Туров, где сидит сын Борис. Сам Борис от природы нрава был тихого, болезненный. Он и сейчас, услышав о начале похода, сказался хворым и послал вместо себя дружину под водительством воеводы Туровского. Вместе с туровцами в поход должны были пойти и галичане - как в прошлом году, когда они ходили на Изяслава Давидича.
В Галиче шли годы. Закричал в колыбельке долгожданный сын, названный Владимиром в честь деда. Ольга заикнулась было, чтобы хоть крестильное имя дали младенцу - Иван, но священник по святцам настоял, чтобы юного княжича крестили именем Якова. А Ярослав, услышав из уст жены имя Ивана, почему-то подумал о Берладнике. Где-то он сейчас?
О Берладнике он вспомнил и в тот летний день, когда прислал ему новый Киевский князь весть, чтобы собрал Ярослав полки и пошёл с ним воевать Волынь. Там сидел Мстислав, сын ненавистного сыновца Изяслава. Мечтая выбить дурное семя вон с Руси, Юрий Долгорукий пообещал Волынь своему другому сыновцу - Владимиру Андреевичу, сыну самого младшего из Мономашичей. С собой звал он всех своих князей-союзников - от Святослава Ольжича до Ярослава Галицкого.
С этой вестью Ярослав зашёл к жене. Не признал бы Иван своей прежней любви. Хотя прошло пять лет, Ольга Юрьевна пополнела, подурнела. Её красота поблекла, и лишь глаза ещё жили на бледном лице. Сын Владимир подрастал, княгиня с тревогой чувствовала под сердцем шевеление второго дитя и тайно молилась - пусть и этот будет мальчиком. Может быть, радуясь второму сыну, Ярослав согласится назвать его Иваном?
Мужа Ольга встретила молча. Встала, опустив руки и выжидательно глядя на него.
- Отец твой прислал мне грамоту - зовёт на войну против старого врага своего, князя Волынского, - сказал Ярослав.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ольги. Как стояла, так и осталась стоять.
- Дела мои тебя не волнуют? Ольга молчала.
- Тебя хоть что-нибудь волнует?
- Кто я, чтоб меня здесь спрашивали, - разомкнула она уста.
- Ну и дура! - рассердился Ярослав. - Ты, кажись, молилась? Так помолись, чтоб пошёл я в бой и меня там в битве зарубили. Тебе небось то будет в радость?
Ольга отвернулась. Скорее бы ушёл, постылый! Оставил бы её наедине с мыслями. Ох, и зачем судьба выпала такая бесталанная!
- Ты хоть ведаешь, куда меня твой отец посылает? - продолжал Ярослав. - На Русь. К Ивану твоему!… А что, коли повстречаю я его в битве?
Ольга вздрогнула. Впервые на её окаменевшем лице проступили живые чувства. Не веря своим ушам, она взглянула на мужа, и сердце Ярослава наполнилось злой ревностью - помнит ещё, нелюба. Не забыла!
- Так как? - вопросил он, придвигаясь ближе. - Передать ли привет от жены моей? А может, в гости пригласить? Чай, почти родственник… Женихался тоже… У, подлая! - внезапно вскипел он. - И в кого ты только такая сдалась!
Ярослав уже занёс руку, чтоб ударить жену, но взглянул на её опять погасшее лицо и, отвернувшись, вышел. А Ольга молча опустилась на колени, обхватив голову руками. Голосить она боялась.
В передней горнице Ярослав заметил Степана Хотянича. Шестой год шёл, как воротился сын боярина Хотяна. Сперва таился, прячась в отцовом дому, от гнева Владимирки Володаревича, а как старый князь помер, осмелел. Ярослав был умнее родителя - боярича приветил, стал приглашать на пиры и застолья, выпытывал, где тот бывал. Обласканный князем, Степан рассказал, что эти годы ходил под началом Ивана Ростиславича по прозванью Берладник. Рассказал он Ярославу про его дела и не забыл упомянуть, что в Суздале Иванка часто наезжал на княжий двор, когда ещё жила там в девушках Ольга Юрьевна…
Рассказы эти ещё более растравляли гнев Ярослава. Иван, двухродный брат-изгой, коего ненавидел его отец до самой кончины и нелюбовь к которому сумел передать сыну, обошёл его и тут. Мало того, что он был сыном старшего из братьев Володаревичей и после смерти Владимирки по лествичному праву мог наследовать Червонную Русь. Он ещё и похитил сердце Ольги Юрьевны!
Не то, чтобы Ярослав любил жену - это его отцу был нужен союз с Долгоруким. Он бы сыскал себе жену по любви, но хоть бы она не выказывала так явно холодности и презрения! Заметив Степана Хотянича, Ярослав поманил боярича к себе.
- Прислал мне Юрий Долгорукий, новый князь Киевский, - начал он, - весть с гонцом, чтоб не мешкая я садился на коня и пошёл вместе с ним на врагов его, Изяславичей. Ибо много беспокойства причиняют они Русской земле и на великого князя крамолу куют. Про то назавтра же с боярами толковать стану.
- Как ты порешишь, княже, так всё и станется, - осторожно ответил Степан.
- Ты ведь бывал уже в войске Долгорукого?
- Бывал, - кивнул Степан. - И под началом его в походы ходил.
- А мне сказывал, что началовал тобой Иван Берладник?
- Было такое, - засмущался Степан, не ведая, куда клонит Ярослав. - Пришли мы одной дружиной. Вместе воевали, покамест под Пересопницей судьба нас с галичанами не столкнула… Отца я там встренул…
- А под моим началом пойдёшь ли на войну, коли я прикажу?
- Пойду, княже.
- А если, даст Бог, увидишь там Ивана Берладника? Что сотворишь?
Степан медленно покачал головой:
- Не ведаю, что и сказать тебе, княже. Бог весть, жив ли Иван Ростиславич. Да и сам знаешь - всяко на войне-то бывает…
- Ну, а если встретишь? К нему сызнова пойдёшь в дружину?
- Нет, княже. Здесь у меня дом, отец хворый, жена да чадо. Как нажитое бросать? Тебе я крест целовал, когда ты князем стал, с тобой мне и дальше быть до смертного часа!
- Тогда слушай, - Ярослав взял Степана за локоть, - нужен мне Иван. Крепко нужен, да, вишь, добром он ко мне идти не хочет. Даже не ведаю я, живой он или нет. Вот и думал я, что ты по старому знакомству мог бы вызнать, где он и что с ним. А то и сюда его пригласить.
- А ежели он не пойдёт? - то ли изумляясь, то ли недопонимая, спросил Степан.
- Так ему и передай: не пойдёт добром - поведут неволей, - в голосе Ярослава послышалась тихая угроза. - Он в своё время много воды замутил в Галичине. Рано или поздно, а пришлось бы ответ за свои дела держать! А ежели вспомнить, что отец твой с другими батюшкиными недоброхотами учинил, так и вовсе не отмыться ему от тех грехов. И вам с ним заодно.
Степан невольно бросил взгляд на окно. Там светил яркий летний день, шевелила листвой старая берёза. Раз вспомянул князь старое - теперь ничем не откупишься. Многих бояр десять лет назад показнил Владимирко Галицкий, вернувшись на стол. Отец Степана чудом уцелел, но долгие годы жил в страхе и спину перед князем гнул. А ныне и ему придётся согнуться.
- Верные мы твои слуги, княже, - промолвил он.
- А раз так - достань мне Ивана! Живого или мёртвого, а хочу его зреть! - жёстко приказал Ярослав.
С полком против Изяславичей он решил отправить Константина Серославича. Старый боярин много и верно служил его отцу, выразил он готовность служить и сыну. У него подрастал сын Витан - придёт время, и он станет верным слугой княжича Владимира. Вместе с воеводой напросился в поход и Степан Хотянич.
Готовясь к походу, Юрий послал гонца в Вышгород к сыну Андрею. Тот неожиданно явился сам, с небольшим числом дружинников в охране.
- Ого! - воскликнул Долгорукий, когда сын, раскрасневшийся после скачки, стремительно вошёл в палаты. - Вот ты каков! Я только клич кинул, а ты тут как тут! Дороги встанут - и пойдём на Изяславича. Его отец много мне крови попортил, а ныне сын его уже своему стрыю, Владимиру Мстиславичу, житья не даёт. Вот племя проклятое! И в кого такое семя? Не в Мономаха, уж точно! Мономашичи друг за друга крепко стоят.
- На что тебе Волынь? - остановил отца Андрей. - Изяславову племени эта земля была дана ещё при Мстиславе Великом. Изяславич лишь своё взял.
- Взял, да не по старшинству! Вспомни - Изяслав нарушил родовое право, сев на золотой Киевский стол прежде стрыев своих. А сын его…
- Отче! Князь Юрий! - взмолился Андрей. - Да на что тебе на Волынь-то лезть?
- Я великий князь. Я должен следить, дабы мир на земле не нарушался. Без моего дозволения Изяславич на своего стрыя напал. За то надумал я лишить его волости и отдать её сыновцу своему, а твоему двухродному брату, Владимиру Андреевичу. Андрей помер давно, сын его прозябает в безвестности. Негоже, чтоб лишь недостойные владели богатствами земли. Андрей, мой младший брат, Волынью владел прежде Изяслава Мстиславича - его сыну и быть князем Владимиро-Волынским. А роду Изяславичей за грех отца их и за то, что сами таковыми же оказались, нет удела окромя того, который сам выделю. Так что, сыне, собирай полки. Василько уж дружины готовит. Глеб и Борис обещали помочь, да я рати кликну.
Андрей молча выслушал отца. Когда-то он ходил воевать Волынские земли, сражался под Луцком, был ранен, под ним убили коня, а сам он едва не погиб. Можно было пойти второй раз… Но что-то останавливало.
- Что молчишь? - набычился на сына Юрий. - Аль врагов моих жалеешь? Так вспомни - они же сами тебя…
- Не они, - покачал головой Андрей. - Немчин там был - броня немецкая да и кричал не по-нашему…
- Всё едино! Ты мой сказ слышал…
- Нет!
Юрию показалось, что он ослышался.
- Что ты сказал? - промолвил он.
- Нет, - повторил Андрей. - Прости, отец, но не по нраву мне эта война. Земля обескровлена. Сёла и города стоят пустые. Люди бегут…
- Вот и славно! Пойдём на Волынь, захватим пленных и населим ими окрестности Киева.
- А скольких ратников положим? Изяславичи так просто добра из рук не выпустят. Биться будут отчаянно…
- Одолеем! Я - великий князь. По старшинству и силе нет мне равного на Руси. Ты ли осмелишься со мной спорить?
- Может, и я, - кивнул Андрей.
Внезапно он успокоился. Будучи вторым сыном после Ростислава, Андрей и не слишком вылезал вперёд, уверенный, что ему достанется какой-нибудь удел в Суздальской земле. Суздаль, Владимир, Ростов и все малые города были ему близки и дороги - там прошла вся его жизнь. Там начали жить его сыновья. Он часто бывал во Владимире, знал тамошних бояр…
Юрий замер, не поверив своим ушам. Впервые сын, его надежда и опора, осмеливался выступать против него.
- Да что ты говоришь? - еле выговорил он.
- Прости, отец, - Андрей прижал руку к сердцу, - коли не по нраву придутся тебе мои слова, а только молчать сил нет. Ты великий князь, это верно, но, пытаясь искоренить одних своих врагов, ты наживаешь других. Думаешь, не слышно, как ропщут люди? Рати Изяслава истощили эту землю, а ты ещё больше её обескровливаешь. Ей мир нужен и передышка. Знаешь, как говорят в народе? «Худой мир лучше доброй ссоры!» Так не надо доброй ссоры - радуйся, что в Киевской земле стоит худой мир. Ты укрепил Суздаль, настроил города, населил их людьми…
- И тут населю…
- Не за один год! Пятьдесят лет ты сидел Суздальским князем. А тут сидишь второй год. Послушай моего совета…
- Яйцо курицу учить вздумало! - вспылил Долгорукий. - Да пойми ты, что я ради справедливости на такое дело иду! Мне тоже вдов и сирот жаль, а только я обещался сироту пристроить, Владимира. А заодно и Изяславово племя наказать, чтоб другим неповадно было, чтоб потом таких бедствий Русь не знала. Это не только Изяславичам - всем, кто придёт после нас, наука. Вспомни слова дьячка, что тебя грамоте учил. Говорил он: «Горек корень учения - зато плод его сладок!» Так же и тут…
- Всех людей не переучишь, - стоял на своём Андрей.
- Не спорь со мной, - смиряя гнев, мягче заговорил Юрий. - Не должны видеть враги разлада промеж нас. Вы, сыны мои, должны быть со мной во всём едины, как едины были мы, Мономашичи, подле отца своего. Тогда будет Русь сильна…
Долго длился спор отца и сына. Наконец Андрей попросил Юрия отпустить его в Вышгород.
5
Вернувшись домой, Андрей долго не мог найти себе места.
Готовилась новая война. Но не принесёт она ничего, кроме бедствий для народа и нового обнищания Киевщины. Как ни короток был путь от Киева до Вышгорода, успел и тут Андрей заметить опустевшие сёла, виднелись тут и там пятна бурьяна на месте брошенных и разрушенных временем жилищ. Возле самого Киева не было так заметно запустение, но чем дальше, тем ярче оно проявлялось.
В Суздале всё было не так. Но как он был далеко, милый Суздаль!
Андрей в раздумье прошёл в храм, преклонил колена перед иконой Богородицы. Её доставили в Киев недавно, привезли с самого Пирогоща, из Царьграда. Юрий, поселившись в княжьем дворце, отдал её Андрею, зная его набожность. Икона стала любимой, и сейчас Андрей именно перед нею горячо шептал вслух, поверяя Деве Марии свои печали и радости.
- Ведомо мне, отец на меня наговаривает, что, ежели уйду я, ослаблю этим великого князя. Васильке ещё молод, он совсем отрок по разуму. Борис далеко и слаб. Глеб силён, но его половцы наседают. А прочие братья… На них нет надежды. А наши враги сильны. Всё я ведаю, но не могу не видеть и того, что отец мой совершает ошибку. Ежели победит он, наживёт новых врагов. А ежели будет разбит, поверят враги в его слабость и придут с новой войной… И так, и эдак плохо. И так, и эдак война. Я же не хочу войны! Научи, что делать! Подскажи! Вразуми, Пречистая!
Строгие, обведённые тёмным, как от бессонных ночей, очи Богородицы смотрели, казалось, в самую душу князя Андрея. Она молчала - иконы не умеют разговаривать. Но всё же молодому князю показалось, что она…
Ей не нравилось здесь. Не для неё был этот маленький тёмный храм, сложенный из дубовых брёвен, с дощатым полом и тёсаной крышей. Здесь терялась её сила, переходила на дерево, подверженное дождям и непогоде. Её бы поставить в каменном соборе, где всяк издалека увидит её глаза - тревоясные, бессонные, полные силы и мысли. В светлый каменный храм. Такой, как на севере. Там эта икона была бы уместна.
Осознание своей ненужности, лишней доли в Киевской земле было так внезапно и велико, что Андрей прервал молитву, встал и попятился к выходу. Уже в дверях он внезапно обернулся.
Что-то словно толкнуло его под руку. Бегом вернувшись, Андрей сорвал со стены икону и выскочил из храма.
На другой день, наскоро собравшись, с дружиной и немногими советниками, кинув большую часть казны, Андрей Юрьевич ускакал в Суздаль, увозя, как святыню, как золотую гривну, дающую пропуск по всем землям, икону Богородицы (будущую Божью Матерь Владимирскую. - Прим. авт.).
Дух перевести смог он только в Москове, в землях боярина Кучки. Но и после, уже переступив порог княжьего дворца в Кидекше, не мог отделаться от мысли, что отец дышит ему в затылок.
Конечно, Юрий Долгорукий сейчас был занят войной. Он пошёл на Владимир-Волынский не только потому, что хотел восстановить справедливость и посадить на местный стол сына брата Андрея. В первую очередь он хотел доказать непокорному Андрею, что его дело правое. Но, вернувшись из похода, он тотчас двинет полки на Суздаль. Тогда на его стороне выступит не только Владимир Андреич, но и его союзник Святослав Ольжич, и галицкие полки. А может, и рязанские князья тоже.
И Андрей стал готовиться к войне с родным отцом.
Но прежде надо было укрепить рубежи.
В своё время Юрий Владимирич построил много городов - то защищаясь от Смоленского князя, то грозя непокорному Новгороду, то обороняясь от воинственных рязанских князей, а то и против булгар. Он и сына Андрея женил на булгарке, чтобы отвратить войну. Так почто теперь не хочет поступать также? Есть же у Мстислава Изяславича юная дочь. А у него сын Василько. Или хотя бы Владимира Андреевича женил, коли хлопочет ради него. Глядишь, в приданое за дочерью Изяславич отдал бы часть городов.
Но, как говорится, свежо предание, а верится с трудом. Не верил Андрей больше отцу. Ждал от него удара в спину. И решил построить собственный город, чтобы встал он на пути низовых полков неприступной стеной.
Такой городок был - Москов, где сидел род боярина Кучки. Идя несколько лет назад на Луцк, не мог его миновать Андрей с полками. И возвращаясь обратно, тоже шёл через Москов. Идёшь с Суздаля в южные земли - через Москов. Идёшь с юга на Суздаль - опять-таки через Москов. Юрий Долгорукий, когда протянет свои загребущие руки в Суздаль, тоже не минет его.
О Москове и следовало позаботиться перво-наперво.
Ясным осенним днём подъезжал Андрей к Москову. Была с ним дружина, были плотники из Суздаля, был зодчий, ставивший ещё дом и двор в Кидекше, позади обоза гнали толпу пленных - идя вятичскими землями, не мог не похватать Андрей тамошних людей. Было их немного - едва сотня мужиков с бабами и зарёванными детьми. Мычала влекомая следом скотина. Сейчас пусть плачут - потом населят новый город.
Правду сказать, городка как такового не было. Был боярский терем, был прилепившийся к нему посад, было несколько небольших деревенек, стоящих одна подле другой. Все они кучковались возле впадения Неглинной в Москву, за что, наверное, и боярина Ивана, отца Степана, прозвали Кучкой. Но не было главного - крепостных стен, земляного вала и сторожевой башни.
Зато стояли вокруг вековые боры. Стройными рядами высились дубы и сосны, темнели вечнозелёные ели, красовались липы и берёзы. Проезжая окрестными лесами, Андрей тихо улыбался - лес был богатый. Добрый город можно срубить из этого леса.
Старый Степан Кучка не ждал Андрея. Когда тот полтора месяца назад проскакал мимо, лишь тревожно покачал головой - чего, мол, князьям неймётся? И не подумал тогда, что это была его большая беда и большое княжье дело.
Сейчас вышел навстречу, долго кланялся и размахивал рукавами долгой шубы, приглашая гостя в терем.
- Уж прости, князюшка, не ждали мы тебя, не готовили сладких яств и дорогих вин не припасли, - хлопотал он, пока слуги торопливо вытаскивали что ни попадя на столы.
- Ничо, - Андрей прошёл на переднее место, - не пиры пировать приехал. Приехал дело делать.
- А что ж за дело? - заглянул в глаза боярин.
- Великое дело. Град задумал срубить.
- Град? Это доброе дело! За новый город не грех поднять чашу… Жаль только, вино не иноземное. Не обессудь…
- Ничего, - Андрей принял двумя руками чашу. Подала ему чашу боярская дочь Улита, и он улыбнулся девушке. - Город здесь будет, так и пить надо здешнее вино.
- Верно говоришь, - закивал было боярин, но опомнился: - Где город-то, говоришь?
- А здесь, - Андрей выпил и принялся за щи с зайчатиной. - Здесь город будет.
- На Москве?
- На Москве.
- Так ведь эта земля моя! Знать, и город будет мой?
- Город будет княжьим. Я - князь этой земли!
- Ан нет! - боярин даже хлопнул по столу. - Земля моя и город мой!
- Я князь!
- А я - боярин! И воля тут моя, боярская! А ты здесь - никто. Гость и не след тебе, гостю, с хозяином спорить!
С отцом бояре не осмеливались вести такие речи. От обиды захолонуло сердце Андрея. Неужто он и впрямь никто? Но ворочаться к отцу побитой собакой? Ни за что!
- Был ты хозяином земли, боярин Кучка, - сказал он, сжимая кулаки от бешенства, - да весь вышел… Эй, кто там! Взять боярина!
Стукнула дверь - на пороге возникло два отрока с мечами наголо. Боярин выкатил глаза.
- Да ты что удумал, паскуда? - уже не вполне владея собой и зверея от одной только мысли, что может оказаться не всесильным, вопросил он. - Ах ты, пёсий сын… Да я тебя…
Кучка замахнулся на молодого князя, хватаясь за первое, что попалось под руку. Но это было последнее, что он успел в жизни. Не снимавший меча Андрей оказался проворнее - он успел выхватить меч из ножен, и ринувшийся боярин напоролся брюхом на остриё! Какое-то время он ещё стоял, не веря случившемуся, а потом завалился набок и, цепляясь пальцами за край камчатой скатерти, упал на пол, увлекая с собой и скатерть, и посуду.
- Зрите, - Андрей стоял над убитым, - что бывает с теми, кто идёт супротив своего князя. Он на меня первым бросился - Бог его и покарал!
Ворвавшись на шум в горницу, заголосили над убитым старая жена и юная дочь Улита.
- Не войте так! - сморщившись от криков и причитаний, сказал Андрей. - Отца вашего не вернуть, но я сумею вам помочь. Обе поедете со мной в Суздаль - там я вас не оставлю! Улите - жениха сыщу, а тебе, старая, вдовью часть выделю… А покамест у меня иные дела есть!
На другой же день повели на Московский холм пригнанных из Суздаля плотников и каменщиков, а с ними и полонённых по дороге мужиков. Следовало до зимних холодов заготовить лес, начать копать ров, чтобы с весною, когда оттает земля, поставить на месте посёлка новый город - Москов.
Споро застучали топоры, закачались верхушками, падая наземь, дубы и сосны. Кирки врезались в землю, пролагая первый, ещё неглубокий, ров. День за днём неспешно рос новый город, вставала на порубежье молодая Москва, которой Андрей готовился отгородиться от Киева и родного отца в придачу.
Самого князя не было на строительстве - два дня спустя он воротился в Суздаль, везя зарёванных, печальных боярыню и боярышню Кучковну. Сейчас он не смотрел на Улиту, которая прятала опухшее от слез лицо под убрусом, но пройдёт несколько лет, и Андрей Юрьевич, прозванный к тому времени Боголюбским, заметит расцветшую красоту молодой боярыни. Не в силах бороться с нахлынувшим поздним чувством, казнит он её мужа, чтобы сделать Кучковну княгиней - и предвестницей его гибели.
Война на Волыни закончилась поражением. Мстислав Изяславич успел привести на помощь угров - король Гейза дал полки, ведь его жена была тёткой Мстислава. Несколько дней без толку простояли галичане и киевляне под стенами Владимира-Волынского. Наконец у юного Владимира Андреевича лопнуло терпение. Он с несколькими отроками выехал к воротам, стал кричать, чтобы отворили и впустили в город своего нового князя, но вместо ответа со стен полетели стрелы. Одна пробила Владимиру горло…
Едва живого его отвезли в стан, где лекари с превеликим трудом извлекли стрелу. Юрий Долгорукий хотел было продолжать осаду и мстить за ранение, но, уверенный, что вот-вот умрёт, Владимир ответил еле слышным шёпотом:
- На что мне мёртвому город сей? Живым в нём княжить…
Десять дней спустя, когда осень уже давала о себе знать, Долгорукий снял осаду и повёл полки вспять. Мстислав Изяславич, выйдя из стен Волыни, пошёл по следам недавних врагов, дойдя до Дорогобужа. Всюду он жёг городки и деревни, захватывал мирных жителей и их добро. Наконец, ополонившись вдосталь, повернул восвояси.
Без чести, усталые, с потерями, возвращались полки по своим городам. Задержались только галичане, но причина этой задержки стала ясна, едва к Юрию Владимиричу попросился воевода Константин Серославич.
На войне он не лез вперёд, был себе на уме и сейчас, встречая в палатах старого боярина, Долгорукий гадал, с чем пришёл тот? С какой просьбой? Будь великий князь похож на отца нравом, он бы подумал, что принёс тот весточку от дочери Ольги. Но Юрию не была важна дочь: уехала - всё равно, что померла. Гораздо больше беспокоил его зять - как бы не отошёл Ярослав Владимиркович к врагам! В своё время его отец больно ловко хитрил с Изяславом Мстиславичем! Да и сам Ярослав не промах! Небось чего худое замыслил?
Юрий оглядел посла настороженно:
- С чем прислал тебя зять мой князь Ярослав?
- Князь мой, Ярослав Владимирович, просил у тебя, дабы ты выдал ему беглого князя Звенигородского, Иванку Ростиславича, Берладником рекомого. Поелику он есть враг Галичины и много смуты посеял.
- Ивана выдать? - усмехнулся Юрий. - С чего вы порешили, что отдам я его?
- С того, что он лжив, двуличен и клятвами играет. Ведомо всем, что соблазнил он галицких бояр, которые подняли супротив законного князя бунт. Потом науськал Всеволода Ольжича, дабы тот огнём и мечом прошёл по Галичине. Когда же не стало Ольжича, переметнулся сперва к Святославу, брату его, а после того кинул и ушёл к князю Смоленскому. От него перебежал к тебе.
- Ну и что? Клятвами не он один играл - Владимирко Галицкий тоже хитрил и изворачивался сверх меры, - возразил Юрий, а про себя добавил: «Да любой из нас готов обмануть и предать, если в том его выгода!»
- Княже, Владимир Володаревич тебе в верности клялся и клятву ту не нарушал, - сказал воевода. - И сын его Ярослав - твой верный слуга. Иванка же предаст тебя, помяни моё слово. Так не лучше ли выдать его, покамест не уязвил тебя предатель в самое сердце? Сыщет он тебе врагов - и расправится с тобой! Оборони себя, княже. Выдай Иванку!
Юрий сделал вид, что задумался. Он чувствовал, что кияне не питают к нему любви. Климента Смолятича тут все любили, а когда покинул он стольный град, многие решили, что из-за князя и его княгини-гречанки, которая не смогла простить, что не грек, а русский митрополит на престоле. Да и остались ещё Изяславовы доброхоты. Взять того же воеводу Шварна! После смерти Мстиславича он поклялся в верности Давидичу и открыто выражает ему свою приязнь. Скрипит зубами Юрий, а сделать ничего не может. И не он один! Но Иван Берладник далеко, остался блюсти Суздаль.
Подумав о Берладнике, Юрий вспомнил о сыне. Если бы Андрей был в войске, всё повернулось бы по-другому. Не было бы позорного поражения, сидел бы на Волыни послушный Владимир Андреич, а теперь…
- Добро, - кивнул он. - Отдам вам Иванку.
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дальше: Глава 7
