Глава 9
1
Радостно принял черниговского князя Киев - от суздальцев, далёких и потому чужих, все успели настрадаться. Кроме того, последние два года, года правления Юрия, были неспокойными и голодными - каждое лето войны уносили людские жизни и всё больше пашен оставалось невспаханными. Приглашая черниговца, надеялись, что ближний сосед окажется миролюбивее суздальца, тем более что от Мономашичей и их потомков тут основательно устали. Хотелось перемен, да чтоб сытно елось и сладко пилось. А Изяслав Давидич, как нарочно, привёз с собой обозы с товарами - были тут бочки с вином и пивом, мешки с просом и житом, мёд и хмель, целые стада быков, баранов и свиней. Вступая в город, Изяслав задумал не более не менее как накормить его досыта. А что ещё нужно простому человеку, кроме сытого брюха?
Очутившись в великокняжеских палатах, Изяслав первое время от радости не находил себе места. Мог ли он мечтать о таком? Отцу его, Давиду Святославичу, сие не удалось - в последний момент опередил его Мономах. Старшие братья умерли в ту пору, когда живы и в силе были Мономашичи. Даже неистовый Олег Святославич и молодой Ярослав Святославич - и тех обошла судьба. Двоим улыбнулась она кривой усмешкой - Всеволоду Ольжичу и его несчастному брату Игорю. А он стал третьим… Было, от чего закружиться голове. А пиры, праздники, поздравления бояр, заверения в дружбе, крестные целования… Жизнь превратилась в один большой праздник.
Но после каждого праздника наступают будни. Для одних это привычный круговорот жизни, а других это пугает и застаёт врасплох. Нежданной и странной новостью стала для Изяслава весть из Чернигова.
Отпировав на празднике, его двухродный брат Святослав Ольжич Новгород-Северский, который становился по лествичному праву старшим в роду, выехал с двором, дружиной, казной и товарами в Чернигов - старший город удела. Но там крепко сидел молодой Святослав Владимирич. Оставленный стрыем стеречь город, он затворил ворота и не пустил Ольжича на порог. Более того - вооружил дружину и горожан и приготовился к бою. Удивлённый Ольжич послал к Изяславу гонца, требуя своей доли в наследстве.
Нелегко было новому Киевскому князю впрягаться в дела. Привык он, чтобы всё решалось само собой, а тут требовался догляд, мудрость и знание законов. Делать нечего - пришлось Изяславу садиться на коня и спешить в вотчину, опять мирить дядьёв с племянниками.
Приход киевских ратей под стены Чернигова остановил начинавшиеся было бои. Собравшись вместе, князья поделили землю. Как старший, Святослав Ольжич вошёл в Чернигов, отдав Новгород-Северский сыновцу Святославу, сыну Всеволода Ольжича. Молодой князь был давно уже женат, муж, воин и отец двух малолетних сыновей - Мстислава и Владимира. Ему наследовать Чернигов после стрыя Святослава. Юному Владимиричу старшие определили в княжение Вжищ с пригородами - волость Подесенья, которую он отспорил себе два года назад. Прочим молодым князьям рода Ольжичей выделили малые уделы - кому Путивль, кому Рыльск, кому Курск со Стародубом. Только малый Вырь с Вьяханом и Попашем оставался ничейным - то есть владел этим захудалым уделом Иван Берладник. Но Берладник не был Ольжичем. Он был изгоем.
В своё отсутствие именно Ивану доверил Изяслав Давидич стеречь Киев и оставшуюся в городе княгиню. Крепко держал он Ивана подле себя - уже несколько раз подходил тот с просьбой отпустить его в Вырь, но князь всякий раз находил причину задержать Берладника возле себя. Ему любо было видеть молодого красивого князя своим слугой. Втихомолку он вынашивал планы объединить русские земли. Киевщина и Чернигов уже под одной рукой. Рязань, где княжат Святославичи, внуки-правнуки младшего из них, Ярослава, тоже на их стороне. В Турове, изгнав Бориса Юрьевича, сидит Юрий Ярославич и во всём слушается великого князя. Осталось прибрать к рукам Галичину - поелику остальные земли под пятой Мономашичей. Откололась Полоцкая земля, Новгород, Волынь и далёкое Залесье, куда перебрались понемногу все потомки Юрия Долгорукого, кроме Глеба, крепко засевшего в Переяславле. Перебрались и зажили в небольших городах все, кроме Бориса. Бывший Туровский князь приехал в Суздаль, чтобы умереть - он потому и уступил Туров, что был хвор, и из города его вывезли в возке. Справиться с Волынью и Залесьем сил у Изяслава не было. А вот подмять под себя Галичину - другое дело. И Иван Берладник из рода галицких князей был под рукой как нельзя более кстати.
Он напомнил о себе через несколько дней после возвращения Изяслава Давидича из-под Чернигова. Пришёл белым днём, когда князь, склонившись, читал письма своего старшего брата Николы Святоши. Ещё молодым, потеряв жену, постригся Святослав Давидич в монахи и скоро открыл в себе дар письменного слова. Он писал письма, записывал притчи и мудрые мысли, комментировал священные книги иноземных мудрецов, вступал в полемику с другими писателями того времени. (Большинство произведений Николы Святоши сгорело в 1238 году, когда монголы сожгли Чернигов. - Прим. авт.) Иные его письма были переписаны в отдельные книги, и одну такую как раз читал Изяслав.
- Внимай, как сказано, - обрадовался он слушателю и зачитал, водя пальцем по строчкам: «Гол и сир человек на земле. Нагим приходит в этот мир, нагим и суждено ему оставить жизнь сию. Так почему же иные украшают себя без меры златом и серебром, мехами и паволоками? Ведь ни того, ни другого не возьмёшь с собой в могилу. И для счастья человеку надо много меньше - лишь хлеба кусок да земля, на которой можно жить, да труд, к которому приложишь руки…» Как красиво сказано! Понял ли ты сии словеса?
- Понял, - кивнул Иван. - Человеку для счастья земля нужна. Своя земля, на которой можно жить. Без этого нет человеку счастья. А ещё человеку нужна воля.
- Воля? - Изяслав даже опустил глаза на строки - нет ли там, у брата, каких-либо мудрых слов об этом. Но не нашёл. - На что тебе воля?
- Чтобы жить, как я хочу, - ответил Иван. - Отпусти меня, княже Изяслав!
- Куда это? - забеспокоился князь. Ему показалось, что, ежели уйдёт Берладник, так и рухнет всё задуманное.
- Хочу счастья попытать и землю себе добыть.
- А разве нет у тебя земли? Вырь и…
- Хочу свою землю добыть, - упрямо нагнул голову Иван. - Я Галицкий князь, мне в Галичине и княжить.
- Ой, - не поверил ушам Изяслав. - А полки?
- Сыщу. Коли надо, половцев приведу. Да и в Берлади, чай, ещё остались люди.
Изяслав пустился отговаривать Ивана, обещая, что по осени сам хотел кинуть клич и идти на Галич войной. Но тот был как кремень. Это его земля и добыть он её должен своими руками.
Берладнику надоело прятаться за чужими спинами. Служил он многим князьям - и Ольжичам, и Мстиславичам, и Мономашичам. Теперь служит Давидичу, а толку нет. Как был безземельным двадцать лет назад, так безземельным и остался. Малый захолустный Вырь не в счёт. Это не земля, а так - огрызок, подачка голодному псу. Двадцать два года тому назад зелёным юнцом покинул он Звенигород, с тех пор только однажды стоял под его стенами. И, чувствуя, что жизнь подошла к середине, мечтал хоть издали опять увидеть родную землю. Неверно говорил Никола Святоша - можно и голодать, и маяться без дела, но без родины не прожить. Будет родина - будет всё. И хлеб, и труд, и любовь…
О любви Ивану вспомнилось нежданно-негаданно, когда, проходя пару дней спустя по княжьему двору, случайно глянул вверх и увидел в окне молодую княгиню. В Киеве жила она затворницей - ото всех прятал красавицу жену старый Изяслав. Даже на пирах явилась лишь раз или два, а уж со двора и вовсе носа не казала.
На Ивана часто оборачивались девушки. Когда сидел в порубе, многие жёнки жалели его именно из-за красы. Став свободным, он то и дело ловил на себе зазывные девичьи взгляды и при случае не упускал возможности полакомиться запретным сладким плодом. Но после Ольги Юрьевны сердце как-то захолодело. Оттаивало оно медленно, с трудом.
Княгиня увидела, что Иван смотрит на неё, но не отвернулась, а кивнула головой и махнула ручкой - мол, поди ближе. Потом отвернулась, что-то сказала другой женщине, невидимой, и снова обратилась к окну, указывая на крыльцо рядом. Было это крыльцо женским, по нему сходила княгиня в зелёный сад, по нему шла молиться в княжескую церковь или проведать птичий двор. Для прочих выходов существовало тайное чёрное крыльцо или красное, парадное.
С крыльца сейчас спускалась боярыня: - Поди, поди, молодец. Княгинюшка тебя кличет!
Боярыня недовольно поджимала губы - не нравилось ей, что княгиня принимает постороннего молодца. Но, с другой стороны, был он красив, молод и горд, её сердце само таяло - такому она сама бы бросилась на шею. Жаль, что посмеётся молодой красавец над её летами - было боярыне под пятьдесят.
Елена встретила Ивана в светёлке, откуда выгнала всех девушек и боярынь. Стояла у окошка, опустив руки.
- Зачем звала, княгиня? - вежливо спросил он.
- Сказывают, уезжаешь ты, - нарушила молчание Елена.
- Уезжаю, - кивнул Иван.
- Далеко?
- Далеко. Земля зовёт. Еду в Галичину.
- Воротишься?
- Кто ж о возвращении думает, на родину едучи? Елена закусила губу. Вот он уезжает, красивый, сильный, молодой. Едет в далёкую Галичину навсегда, а она остаётся здесь.
- У тебя там… невеста? - спросила, чтобы растравить себя.
- Нет, - Иван улыбнулся, но сердце резанула старая боль. Там, в Галиче, живёт Ольга Юрьевна. Какой она стала, семь-то годов спустя? Вспомнит ли? Узнает ли? Ведь её муж хотел Ивановой смерти.
- И никого… у тебя нет? - голос задрожал от предчувствия. Вот сейчас скажет: «Да…»
- Никого. Один я.
Елена всхлипнула-вздохнула.
- Перед отъездом… зайди проститься, - почти умоляюще промолвила она. - Придёшь?
Иван опасливо стрельнул глазами на боковую дверку - туда шмыгнули девки. Слушают ли снаружи? Если да, то опасно всё, что он скажет, ибо главное слово уже сорвалось с уст княгини.
- Ты мужняя жена, - попробовал он сказать, - должна мужнюю честь блюсти.
- А муж, - она стронулась с места, шагнула к нему навстречу, - должен жену любить. А я князя седмицами не вижу. Забыла, каков он на вид! А когда на ложе моё приходил последний раз, и вовсе запамятовала. А я молода, жить хочу!
Иван отступил, сражённый этим порывом. Девки и молодые бабы, случалось, не давали ему прохода, но чтобы княгиня…
А Елена, забыв стыд, уже схватилась за него руками, запрокинула голову, зашептала жарко-исступлённо:
- Мне свет не мил. Без тебя - хоть в омут. Ты мимо окна пройдёшь - я глаз отвести не могу. Всё для тебя. Хочешь - бери меня! Всё отдам!
- Елена Васильевна, - Иван попробовал отстранить от себя женщину, - опомнись! Изяслав Давидич мне жизнь спас…
- А на что жизнь без любви? На муку она дадена! Мне такая жизнь не в радость! И ты, вижу, маешься…
- Заметят… услышат…
- Всё одно!
- Нет.
Поникли ослабевшие руки, погас свет в глазах. Молча отступила Елена, опустилась на скамеечку, глядя в пол и жмуря ресницы, чтобы сдержать слёзы. Но те всё равно бежали по щекам.
Не из камня сделан человек. Долгий миг Иван смотрел на безмолвные слёзы, потом шагнул к Елене и опустился перед нею на колени. Взял в ладони её горячие пальцы. Она открыла глаза. От слез ресницы слиплись стрелами, веки покраснели.
- Хоть поцеловал бы… на прощание… Продолжая удерживать обе её руки в одной своей.
Иван другой коснулся тёплой женской щеки. Стер мокрую дорожку, провёл большим пальцем по губе и, подавшись вперёд, поцеловал солено-сладкие мягкие губы.
Она всё-таки высвободила руки, всё-таки обвила его шею, прижалась истосковавшимся по ласке телом. Оба уже задышали часто и прерывисто, уже готовы были сжать друг друга в страстных объятиях, но тут где-то в переходах княжьего терема послышались шаги и голоса - и Иван отпрянул. Елена осталась сидеть, приоткрыв, как для поцелуя, рот.
- Прощай, княгиня, - Иван поклонился и быстро вышел.
2
Когда возвращаешься, дорога сама летит под копыта коня. Соловый жеребец пожирал версты, ветер трепал гриву и ерошил волосы всадника, крыльями вздувал за плечами княжеское алое корзно. Скакавшая позади дружина грохотала копытами, как единое целое.
Незаметно промелькнули города Киевщины - Белгород, Василёв, Торческ. Переправились через Рось и углубились в степи.
Позади осталась последняя застава, где испокон веков жили ратники, бережа Русь от нашествий половцев. Малые крепостцы не могли сдержать натиска кочевых орд, но успевали подать знак в города. Многие из них лежали в запустении - не хватало людей, чтобы сызнова заселить эти земли. А пахота тут была бы хороша - буйно разрастались травы, под ними, чуть копнёшь, вставал такой чернозём, что те из берладников, чьи отцы и деды были хлебопашцами, только завистливо вздыхали. Когда же придёт такое время, что распашут эти дикие нивы?
Но до того времени должны были пройти века, ибо южными степями владели половцы. Каждая орда кочевала по своим пастбищам, объединяясь с соседями для набега на Русь.
По берегам Южного Буга и Днестра жили «дикие» половцы. Когда-то Володарь Ростиславич взял в жены половчанку и старшему сыну своему, Ростиславу, нашёл невесту в диких степях. Но с тех пор прошло много лет. Сын князя Ростислава и внук князя Володаря не знал, какое из половецких колен приходится ему дальней родней. Он поехал наудачу - свернул, едва увидел вдалеке тёмные пятна пасущихся стад.
Пастухи - простые половцы и рабы-русичи - издалека заметили дружину в три сотни мечей и копий. Сперва они было подняли тревогу - приход урусов для кипчаков означал войну, но, когда навстречу берладникам выскочил отряд в несколько сотен сабель, Иван приказал остановиться и положить на траву собольи и лисьи меха, свиток дорогой ткани и лётные рукавицы в знак мира.
- Не с боем пришли! - крикнул он, с трудом припоминая слышанные от матери половецкие слова. - Говорить хотим! Мира хотим!
К оставленным на земле дарам подъехал всадник. С коня оглядел меха и ткань, поцокал языком и, велев своим, чтобы подобрали дары, махнул русичам рукой - мол, езжайте следом.
Гостей провожали, взяв в кольцо. Берладники тихо поварчивали за спиной Ивана, поглядывая на половцев:
- Ишь, как буркалами своими зыркают! Чисто волки голодные. Того и гляди - вцепятся!
- Держи, братья, ухо востро. Как бы не случилось чего!
- С нашим-то князем? - усмехались старые берладники, шедшие с Иваном ещё от Звенигорода и Берлади.
- А им всё едино - князь или простой людин. Захватят в полон - и поминай, как звали!
- Ничо! Обойдётся…
Возле белого ханского шатра Иван спешился. Ждал, стоя, пока проводник переговорит с кем-то, кого уже предупредили высланные вперёд гонцы. Потом полог шатра откинулся, и Берладника пригласили внутрь.
На расшитых подушках, откинувшись и выставив объёмистое чрево, возлежал хан. Был он ещё не стар, но уже заплывал жиром. Смуглое лицо пересекал старый сабельный шрам. Он не спеша макал пальцы в плов, набирал щепоть и ел, облизываясь. Двое нойонов и рабыня, наливавшая вина в пиалу, были рядом. Приведший Ивана устроился рядом.
- Садись, урус, - сказал хан. - Ешь с нами. Пей с нами. Говори с нами.
- Благодарствую, хан, - по-половецки ответил Иван. - После дальней дороги что может быть милее сердцу путника, чем радушный приём. И конь без травы не может, а человек - не конь, ему больше надо.
- Язык наш знаешь? - из-под прищуренного от шрама века стрельнул взгляд.
- Мать из ваших была, мать научила…
- Какого рода была мать?
- Из Бурчевичей, - больше наугад, чем вспомнив, ответил Иван.
- Ай-ай! - хан зацокал языком, вслед за ним зацокали остальные. - Бурчевичей нет! Далеко Бурчевичи. Мало-мало их осталось. Совсем почти нет!
- Знаю, - кивнул Иван, протягивая руку к пиале, которую подала рабыня. - Потому к тебе приехал. Ты силён и смел. У тебя много воинов. Вся степь подчиняется тебе! Не объехать твои стада и за десять дней.
Грубая лесть всегда милее сердцу человека, когда её не ждёшь. Хан довольно закивал:
- Да, я силён. Моя мать из рода Шаруканидов! Мой отец ходил на Киев. Мой дед и прадед жгли города урусов… Зачем урус пришёл ко мне?
- Я пришёл звать великого хана на войну, - честно ответил Иван.
- Вай! Якши! - хан оглядел собравшихся. - Война - якши! Хорошо - война. Все урусы воюют.
- Но кипчаки воюют лучше, - польстил Иван. - Потому пришёл я к тебе, великий хан, за подмогой.
- Разве на Русской земле не осталось воинов? - хан насторожился.
Иван вовремя ощутил подвох. Скажешь - да, решат, что ослабела Русь, и кинут клич. Пойдут половецкие орды по земле, сея смерть и разрушение. А в памяти прочно сидели обезлюдевшие окрестности Выря… Скажешь - нет, удивятся, почему тогда прибегает он к силе иноземной.
- Много на Русской земле воинов, - кивнул Иван, - только у меня их нет. Выгнал меня мой родной брат с земли, лишил удела и силы. Есть у него друзья среди русских князей - у меня таких друзей нет. Ему князья дадут войско - мне не дадут. А я хочу вернуть себе то, что утрачено. Со мной же только те ратники, что пришли сюда. Вели их накормить, светлый хан!
- Ай, ай! Урус Иван! Зачем торопишься? - хан опять набрал плова рукой. - Кормят только гостя. А ты пока не гость. Пока не решил я, кто ты!
- Разве в степи не чтут закона гостеприимства?
- А разве не слышал ты от матери своей кипчакской пословицы: «Больно моим глазам, когда вижу я вдали чужие шатры»? - вопросом ответил хан. - Здесь моё слово - закон!
Иван уже ждал, что вот-вот хан хлопнет в ладоши и ворвутся нукеры, скрутят ему руки за спиной, сорвут дорогую одежду, отнимут оружие… Но в этот миг его провожатый наклонился к хану и что-то шепнул ему на ухо.
- Брат мой хан Отрок, - качнулся туда-сюда хан, устраиваясь поудобнее, - сказал, что ты привёз дары?
- Привёз, великий хан, - кивнул Иван.
Меха, ткани и ларец с дорогими украшениями внесли в шатёр. Мехов было много - нарочно посылал за ними в Вырь. Иван опустошил все кладовые, что не мог достать в Выри, то купил в Киеве или выпросил у Изяслава Давидича из казны.
Хан долго придирчиво осматривал подношение. Его заинтересовали меха и украшения, а также кольчуга киевской работы. На ткани он даже не взглянул, но когда дары унесли, поднял на Ивана заметно подобревший взор.
- Это лишь малая часть того, чем готов я расплатиться с тобой, великий хан, - ответил Иван. - Каждый твой нукер получит столько же, а ты сам и твой брат - впятеро больше.
- Зовёшь нас на Киев?
- Нет. На Галич.
Хан хлопнул в ладоши, зовя слуг:
- Несите мяса и вина. Да жгите костры - гостей кормить будем… А ты садись ближе, урус Иван. Ешь, пей. Разговор долгим будет!
Однако в тот день хан Сартак не сказал ни «да», ни «нет». Пир затянулся до глубокой ночи, наутро Ивана опять призвали в ханский шатёр, где потребовали даров - теперь уже для Отрока. Пришлось опять дарить - благо, запас мехов и украшений имелся. На третий день зашёл разговор о том, звать ли других ханов - к каждому надо было послать гонца с дарами и ждать ответа: понравятся ли дары, согласятся ли ханы прийти. Сартак отговаривался тем, что Галич далеко, туда половцы ходят редко, дорог не знают, а порубежье стерегут берладники, которые в прошлом часто бивали и самого Сартака, и Отрока, и кочующего рядом хана Бегича. Значит, надо было хорошо всё обдумать, созвать совет ханов, а до тех пор урусы должны жить гостями и делать бесконечные подарки.
Берладники по-разному воспринимали задержку. В Бессоне проснулась купеческая жилка, и он ворчал над каждым соболем и каждой серебряной цепочкой:
- Вот утробы ненасытные! И куда им столько? Кажется, всю орду уже в меха закутали, а им всё мало! И хоть бы кувшин ихнего кумыса в подарок прислали, нехристи!
- Скоро последнюю рубаху велят отдать, - поддерживал его Михаила.
- Без ихних сабель нам не выстоять, - говорили старые Звенигородцы.
Мошка ворчал:
- Не выстоять? Накося, выкуси! Да ежели повсему Берладу кинуть клич - столько бравых молодцев поднимется! Да мы степь по травинке разнесём, не то, что Галич.
Иван редко бывал среди своих - его, что ни день, звали на пир к ханам. Но если случалось слышать такие речи, то встревал:
- Галичан надо брать не умением, а числом. Если они сядут в городе, мы их оттуда не выкурим. Будем стоять до зимы, а к тому времени Ярослав успеет помощи допроситься. Половцы наскоком быстры - они налетят так, что галичане не успеют затвориться. Да и у княжеской дружины Ярослава не в пример нам и брони лучше, и оружие новее, и кони ячменём кормлены, а наши круглый год на траве да соломе.
Берладники озирали себя, почёсывая затылки, и нехотя признавали:
- Да, от поганых мы не шибко разнимся… Когда хоть настанут добрые деньки?
Дни шли за днями. Лето перевалило за вторую половину. В такую пору половцы начинают посматривать на север - на Руси собирают урожаи, так что можно разжиться добром. А кони успели отъесться за лето и набрать силу. Самое время собираться в поход.
В один из дней для засидевшихся русичей устроили охоту. Сам хан Сатрак, его младший брат Отрок и двое малолетних сыновей - одному двенадцать, другому четырнадцать лет - в окружении нойонов, нукеров и приближенных пышной кавалькадой выехали в степь. Берладники старались нарядиться, кто как мог, и пестротой одеяний почти сравнялись с половцами. Многие тайно надели под яркие рубахи и свиты кольчуги - чем черт не шутит?
Вскоре подняли небольшую стаю толстых пёстрых дроф. Крупные птицы, взмахивая крыльями, разбегались и спешили взлететь. Их били на лету стрелами. Особой ловкостью было поймать взлетающую дрофу арканом. Заглядевшись на то, как ловко метают половцы арканы, Иван тоже сгоряча схватил волосяную верёвку и, погнавшись за крупным самцом, кинул петлю…
Аркан скользнул по распахнутым крыльям, упал в траву и зацепился там за конский череп. Этот череп и выдернул Иван.
Звонкий смех раздался рядом:
- Ой, урус-урус! А говорил - мать твоя половчанка! Дай!
Молодой безусый всадник, из-под войлочной шапки которого на грудь спускались две чёрные косы, а на щеках играли весёлые ямочки, требовательно протянул руку. Иван послушно отдал аркан. Девушка ловкими движениями смотала его, гикнула, поднимая свою кобылу в галоп, и ринулась на удравшую дрофу. Та успела сесть на землю, а взлететь ей было не суждено - волосяная петля охватила шею.
- Ловка ты, - похвалил Иван. - От тебя никто не уйдёт!
- И ты? - половчанка стрельнула глазами.
- А я не дрофа, чтоб на меня охотились!
- Ой ли?
Девушка снова принялась раскручивать петлю, и Иван, вовремя сообразив, чем это грозит, поспешил пригнуть голову, спасаясь. Аркан упал ему на плечи - князь не успевал сбросить его, но схватился за верёвку, натягивая и не давая половчанке затянуть петлю.
Они боролись несколько минут. Кони топтались на траве, храпя и мотая мордами. Ловкость дочери степей против силы взрослого русского князя. Ни один не желал поддаваться. На глазах половчанки уже блестели слёзы. Она зло кусала губу, но упрямо тянула аркан. Но, сжимая коленями конские бока, Иван раз за разом перехватывал верёвку, подтягивая девушку ближе.
Обоих так захватила эта борьба-игра, что они не заметили, как подъехали Сартак с Отроком и остальными охотниками.
- Что, урус Иван, словила тебя моя дочь? - крикнул Сартак.
- Кто кого словил, - бережа дыхание, коротко ответил Иван. - Пока не одолею, не пущу. А сама она не убежит.
- Против моей дочери никто не устоит! - похвалился хан. - Турча с десяти лет на коне скачет и аркан мечет. Была бы отроком - цены бы не было!
- На всякую силу есть сила большая, - пропыхтел Иван. Девушка, гибкая и сильная, как дикая кошка, проигрывала борьбу, но не хотела признать поражения.
- То-то и оно, что ты лишь силой силён! - поняв, что ещё немного и её вместе с конём подтянут вплотную, выкрикнула она. - А кроме силы, ещё и разум надобен!
С этими словами она выпустила аркан. Не ожидавший такого Иван покачнулся, чуть не упав с седла. Вцепился руками в конскую гриву, помогая себе выпрямиться.
- Эх, ты! - засмеялась степнячка. - И на коне-то сидеть не умеешь!
- Упасть с коня - для мужчины не позор, - крикнул в ответ Иван. - Позор - не оседлать жены в брачную ночь!
Девушка презрительно фыркнула и так мотнула головой, отворачиваясь, что косы взлетели в воздух. Толкнула пятками свою кобылу, прокричала что-то задорное и ускакала - ветром, бьющим в лицо, усмирять гнев и досаду.
Иван смотрел ей вслед, сбросив-таки аркан.
- Великий хан, - произнёс он, - отдай за меня свою дочь! В Галиче сяду - княгиней её сделаю. Богатый выкуп дам.
Сартак ничего не ответил. Но уже на третий день после охоты призвал к себе Ивана и, кивая головой, сказал:
- Я и брат мой пойдём с тобой на Галич. А станешь князем - засылай сватов. За князя отдам Турчу.
Возвращаясь в берладницкий стан - он раскинулся рядом, такой же, как и половецкий, если не считать того, что большинство ратников спали на земле, подстелив кошмы, - Иван едва не пел от счастья. Топот копыт отвлёк его от радостных дум - мимо скакала Турча. Обликом совсем отрок - разве что длинные косы развеваются за спиной да грудь подпрыгивает под рубашкой. Заметив берладников, придержала коня, и Иван поравнялся со степнячкой.
- Отдаёт твой отец тебя мне в жены, - похвастался он. - Осенью сватов зашлю. Готовься!
- Вот ещё, - фыркнула девушка. - Ты и на коне-то усидеть не можешь - где тебе со мной сладить!
- А вот когда станешь моей женой, тогда и посмотрим, сумею ли я укротить такую дикую кобылицу.
- Кобылицу ещё поймать надо! - крикнула Турча и, гикнув, поскакала прочь.
Уговорившись с ханами, где и когда ждать их орды, ибо половецкий стан, со стадами, жёнами и детьми с места не сдвинешь, значит, надо заранее отобрать мужчин-воинов, берладники через несколько дней покидали кочевье. Путь их лежал к Пруту и Серету, туда, где стоял на берегу реки вольный город Добруджа и лежали исконные берладницкие земли.
Уже отъехали от стана и ветер больше не нёс запахи выделанных шкур, дыма и навоза, когда в стороне замелькали всадники. Они проскакали совсем немного и остановились, лишь один, невысокий, стройный, отделился ото всех. Он загнал коня на небольшой холмик и замер там, глядя русичам вслед.
- Эге, - заметил зоркий Мошка, - да ведь это баба!
- Турча, - узнал Иван. - Провожать, что ли, вышла?
- Чем ты её приворожил, княже? - с доброй усмешкой спросил Мошка.
Иван не ответил. Навстречу опять летел вольный ветер, впереди лежали долгие дороги и трудные походы. Он вспомнил эту девушку - когда стал князем. Потом. Позже.
3
Не доезжая Прута, встретился дозорный разъезд берладников - верные своей привычке, они объезжали окрестности, высматривая, нет ли купеческого каравана да не показались ли половцы. Первые были желанной добычей, а вторые - исконными врагами. В лицо они Ивана не признали, но, стоило назваться, как тут же его вспомнили.
Была радостная короткая встреча и был путь дальше, в Добруджу. Впереди, как на крыльях, летела весть, и всюду, где ни появлялась дружина Ивана, князя встречали, как дорогого гостя. Люди радовались - видать, по нраву пришлась ему вольная воля, раз столько лет спустя решил воротиться.
Вот наконец и Добруджа. Память Ивана хранила невысокие деревянные и каменные стены, массивные ворота и неглубокий ров с валом, за которыми начинались берладницкие дома - длинные хоромины, где было два входа один напротив другого, на земляном полу горело несколько очагов для тепла и света, а вдоль стен стояли лавки и полати для сна. Между ними теснилось малое число домов, где жили семейные берладники, старейшины и просто люд, который прибился сюда со своими семьями. Большинство таких переселенцев всё же предпочитало селиться за стенами Добруджи - там и земли побольше, и пахать можно по старой привычке.
Всё осталось таким же - узкие улочки, длинные дома и почти неотличимые от них конюшни и скотные дворы. Деревянная церковка, правда, была новой. Она стояла сбоку майдана, между двумя домами старейшин и большой избой, где собирались воеводы для бесед. Сам же майдан, где днём и ночью кто-то чем-то торговал, и вечевая ступень остались неизменны.
Гонец за два дня привёз весть о возвращении Ивана Берладника, и на улицы высыпал весь город. Немногочисленные женщины затерялись в толпе мужчин, но голоса детей звучали над рёвом толпы. Мальчишки висли на плетнях, карабкались на крыши низких скотниц, протискивались между ногами взрослых, не обращая внимания на пинки и затрещины. Многие родились уже после отъезда Ивана, и он для них был диковиной, басней - был, дескать, такой князь, что ходил берегом Прута и брал дань с проезжего и прохожего. Наш князь, берладский. Басня неожиданно стала явью.
Дом воеводы Домажира остался таким же, как и был, разве что плетень стоял новый да яблони разрослись, сгибаясь под тяжестью плодов. У плетня стояла женщина лет тридцати с небольшим. Возле неё - отрок годов семнадцати, ещё по-юношески костистый и нескладный, но уже начавший мужать. Иван придержал коня - женщина была знакома. Очень знакома…
- Оляндра? - имя вдовой снохи воеводы Домажира с трудом всплыло в памяти. - Не признала?
- Как не признать, Иван Ростиславич, - женщина склонила голову. - Не переменился ты совсем.
- А ты… - он запнулся.
- Годы никого не красят, - улыбнулась Оляндра.
- Как жила-то, скажи?
- А как все. Сына старшего вот вырастила, - она кивнула на парня. - Других родила. Тут только Иван заметил, что снаружи калитки приостановилось ещё двое мальцов. Одному лет десять, другой совсем дитя - и шести годов не будет.
- Сколько же у тебя детей, Оляндра?
- Три сына да дочь. Желаной звать. Такая она у меня бедовая - ну чисто парнем бы ей родиться. И красавицей скоро станет - очи тёмные, а сама русая… Только её с утра дома нету - не иначе, как убежала куда-то, коза-дереза. Ей уж двенадцать скоро минет.
Двенадцать. Что-то кольнуло Ивана. Двенадцать лет назад он был здесь и как-то ночью целовал Оляндру, воротясь из очередного похода. Было ли что-то в ту ночь? Ежели и было, не вспомнишь, принесла ли та ночь свои плоды. Ведь не один он был у Оляндры. Но иначе - зачем так подробно рассказала о дочери?
- Спасибо на добром слове, Оляндра, - кивнул он с седла. - Счастья тебе и твоим детям.
На майдане уже ждали старейшины. Впереди выделялся плечистый витязь, заросший полуседой бородой, коренастый, с такими крепкими руками, что, казалось, мог быка пополам разорвать.
- Ого! - загрохотал над толпой его бас. - Воротился, стало быть?
- Тимофей? Тимоха Попович? - Иван слез с коня и очутился в могучих объятиях берладника.
- Он самый и есть. А ты постарел, князь-брат. Седина уж мелькает…
- Чужбина никого не красит, - отозвался Иван.
- Потянуло, стало быть, в родные места?
- Сильнее смерти потянуло. Иду добывать родительский стол. Хватит по земле шататься.
- Где ж ты так долго был? Да и знаешь ли ты, кто ныне в Галиче князем?
- Как не знать? Брат мой двухродный. В прошлом году просил он меня на смерть выдать. Я тогда в Киеве у самого Долгорукого служил…
- И тот выдал? - не поверил Тимоха.
- Выдал бы, кабы не вступились за меня. А иначе срубили бы голову ещё той осенью.
- Вот они, князья-то! - опять громыхнул Тимофеев бас. - Нету им веры ни в чём! Ни князю, ни боярину! Только свободные люди друг дружке верят! Потому как скрывать им нечего и все перед всеми равны! У нас так заведено.
- Помню я берладские обычаи, - улыбнулся Иван. - Все годы старался так жить - ив Киеве, и в Новгороде-Северском, и в Смоленске, и в Суздале, и в Чернигове.
- Ишь ты, куда тебя занесло, - уважительно покачал головой Тимоха. - Никак, по всей земле носило?
- До самого Великого Новгорода доходил не раз!
- А всё равно сюда воротился!
…В тот вечер пировала вся Добруджа. Костры горели на майдане, на улочках, в длинных домах. Там жарили, варили, пекли мясо, рыбу и птицу. Выкатывали бочки с вином и пивом, женщины тащили хлебы и блины. Всего было вдоволь. Напиваясь, берладники орали песни. Кто-то наладился складывать песню про Ивана, князя Берладского - как ловили его бояре и князья, а он взял да и ушёл у них из-под носа. Песня путалась и рвалась в нескладных хриплых голосах, дробилась на выкрики и задорный припев: «Гей-го! Гей!» Те, кто не мог или не умел петь, слушали рассказы пришельцев о чужих городах. Про Суздаль и Новгород слушали так, как слушают, наверное, сказки о жарких странах. Дивились - нешто правда там по полгода лежит снег, а реки промерзают льдом так, что санный обоз выдерживают? А правда, что леса там сплошь из деревьев, которые колючие и на зиму колючки не сбрасывают? И водятся там соболя - те самые, до которых больно охочи боярские жены в городах… Разошедшиеся пришельцы к правде примешивали байки - князья их сажали за свои столы, поили-кормили с золотых блюд, а в венцы их жён вделаны каменья с кулак величиной. А в соборах всё сплошь из золота и на попах в праздничный день рясы тоже золотые. А уж как княгини одеваются - тут ни в сказке сказать, ни пером описать.
Иван пировал со старейшинами. Сперва только ели и пили, разговоры пошли потом, когда куски лезли в глотку неохотно, а вино развязало языки. Как и его дружина, Иван тоже сказывал о своём житьё-бытьё на службе у разных князей, но правду с выдумкой не мешал - не для того он воротился, чтобы басни сочинять. Обстоятельно рассказывал о каменном Суздале и княжьем дворе в Кидекше, говорил и про малые городки, затерянные в глуби вятичских земель, где до сих пор кое-где высятся изваяния языческих богов. Расписывал богатый Чернигов и его старшего брата, Киев, не забыл маленький Вырь на берегу неприметной речушки. Не щадя себя, вспоминал о победах и поражениях. Говорил, как и где жил, кого и что видел.
- Забедно мне стало, отцы-воеводы, - говорил он, прикладывая руку к сердцу. - У каждого князя там есть свой удел, а коли удела нету, так пойди к отцу или стрыю и попроси…
- И вот так запросто дают землю? С городами и сёлами? - не верили старейшины.
- Не за просто так. Иной стрый даст сыновцу волость, а иной шишок под носок - мол, самому мало. Тогда обиженный войну начинает, чтобы у соседа кусок оттяпать. То и дело идут там войны - чуть одна закончится, как сразу другая начинается. Одним хорошо, а другим - худо. Я сам видел земли, где половцы что ни год лютуют. Худо там жить - земля обезлюдела, поля стоят пустые, заместо домов - пожарища.
- Все беды от князей, - качали головами берладники. - Вот у нас князей нету… окромя тебя, Иван Ростиславич, - и живём, не тужим. На золоте не едим, но и голодных нету. Кажный старается, как может, все промеж себя равны.
- Не все, - мотнул головой Иван. - Я князь, мне свой удел надобен. Вот я и хочу свою долю в Галицкой земле воротить…
- На войну, стало быть, нас кличешь? - угадал Тимофей.
- На войну.
- Ну, - воевода почесал затылок мощной пятерней, - это дело просто так не решишь. Тут сход нужен. Вот погодь до утра - как народ проспится, так и ударим в било. И сам у берладников спросишь - хотят ли они идти.
Тревожным предчувствием повеяло от слов Тимохи Поповича. Иван, чтобы разогнать тягостные думы, приник к кубку с вином. Тут его тихо окликнули.
- Чего там? - сквозь гул голосов рявкнул Тимофей.
- Баба тут твоя. До князя Ивана пришла. Ивана толкнули в плечо. Он обернулся и увидел Оляндру, которая смотрела на него тревожно и смущённо. Уже собираясь выйти из-за стола, Иван заметил, как глядит на неё Тимофей.
- Оляндра… твоя? - прошептал Иван.
- А то нет, - поповский сын глаз не опустил, взглянул дерзко, как на ровню. - Как ты в Киев подался, она всё убивалась, ждала. Потом за меня пошла, потому как я воеводу Домажира близко знавал и был ему вроде друга. Двух сынов мне родила.
Двух сынов… Значит, дочь Оляндры не от него. Женщина поманила его рукой. Иван неуверенно встал, чуть пошатываясь от выпитого, вышел вслед за нею в полутёмные сени.
Она пришла не одна. В сенях обнаружилась худенькая девочка лет двенадцати, куталась в платок - только глаза блестели в полутьме.
- Желана это, - сказала Оляндра. - Дочь…
И больше ничего не сказала, только попятилась, а Иван остался стоять, сверху вниз глядя на девочку и от удивления не понимая, чего от него хотят. Девчушка тоже молчала, разглядывая его тёмными глазами. Потом ей надоело стоять и молчать, и она покосилась на мать.
- Зябко мне стоять тута, - пожаловалась тонким голосом. - Пойду я.
- Иди, - вместо Оляндры ответил Иван.
Девчонка убежала в темноту, затерялась где-то среди гуляющих по майдану. Мать вздохнула, смерив князя понимающим взглядом, и тоже ушла.
На другой день на майдане собралась мало не вся Добруджа, и Тимофей Попович громовым басом поведал миру: воротился Иван Ростиславич Берладник, чтобы набрать охочих молодцов для похода на Галич. Хочет он добывать родительский стол, ищет своей доли в Червонной Руси и зовёт за собой Берладь.
Майдан зашумел. Смешавшиеся с толпой Ивановы берладники орали, что идти надо. Их осаживали, но нашлись среди местных и такие, кто с восторгом подхватил клич о походе. Постепенно таких становилось всё больше и больше, а после того, как слово дали самому Ивану, в его поддержку кричала половина собравшихся. Берладники испокон веков жили грабежами и разбоями. Для них поход на Галич был ещё одним набегом - только не на купеческие караваны, а на боярские терема. Раза два или три ходили они на малые приграничные городки, но чаще удирали оттуда, разбитые в пух и прах, нежели с богатой добычей. Беглецы из Галича, Теребовля, Белза, Перемышля и Владимира-Волынского кричали громче всех, перечисляя имена бояр и тиунов, кому они отвернут головы, едва доберутся.
Среди воевод таких, кто сразу и бесповоротно согласился идти на Галич, нашлось мало. Разве что Тимофей Попович по старой памяти поддержал Ивана да ещё двое-трое, среди них Витан Юрьич и Держикрай Володиславич. Последнего Иван помнил ещё по прошлой жизни. Держикрай был самым старшим из охочих воевод, уже почти весь седой, но бойкий. Уже в конце, когда стали расходиться, Тимофей привёл к Ивану своего пасынка:
- Вот, Юрко Домажирич тоже пойдёт. Семнадцать годов парубку - пора к ратному делу приставлять.
Всего охочих набралось видимо-невидимо, и Ивану пришлось попотеть, отбирая самых достойных. Он оставил в Добрудже молодых безусых парней, у которых не было боевого опыта, а только задор и горячая кровь. Завернул назад и седых стариков, которые ходили в походы ещё с Домажиром Старым. Из оставшихся отбирал лишь тех, у кого был конь покрепче, броня поновее и оружие посправнее. Негоже идти в бой в одной рубахе, размахивая дубиной. Впрочем, мало у кого нашлась добрая кольчуга, настоящий боевой конь и меч из крепкой стали.
Большинству берладников, привыкших полгода проводить в седле, как кочевникам, и даже дома не имевших лишнего имущества, собраться было просто - уже через день-два были сколочены первые ватаги, которые не желали сидеть без дела. Собираясь большими отрядами, по двести-триста мечей, они стали нападать на торговые и рыбацкие суда.
Конец лета - самая торговая пора: вниз по Днестру и Пруту шли караваны с русским хлебом в Византию, оттуда спешили к осенним торговищам доставить иноземные ткани, узорочье, золото, серебро, церковную утварь, пряности. Запасали на долгую зиму рыбу. Но после того, как берладники стали готовиться к войне, ни одна ладья больше не могла пробраться ни вверх по течению, ни вниз. Купцов и рыбаков подкарауливали на привалах, перегораживали реки сетями, выплывали навстречу в насадах и брали приступом. В первые же дни были остановлены и разграблены две большие ладьи, идущие вниз по течению. Скакавшую берегом дружину перебили, а самих купцов загнали на мель.
Берладники со смехом и прибаутками потрошили битком набитые товарами трюмы, перетаскивали в закрома мешки с житом и меха, корабельщики, оставшиеся в живых, с бессильной злобой следили за грабежом.
- Вот вам ужо, - хрипел раненный в схватке старшой каравана, - это товары самого боярина Серослава. Из Галича шли!
- Эва! Какая удача! - случившийся тут же Бессон с улыбкой потрепал старшого по плечу. - Мы как раз туда и собираемся!…
А Мошка, кивая на Ивана, что стоял в стороне и не принимал видимого участия в разграблении ладей, добавил:
- Были товары боярские, станут княжеские!
4
В самом Галиче скоро узнали о потерях. Не всех корабельщиков взяли в плен, не всю охрану перебили. Кому-то удалось бежать, кого-то отпустили по доброте душевной, красуясь своей силой и уверенные в удаче. Не только у старого Серослава пропали товары - не дождался своих ладей, посланных в Олешье, боярин Хотян, отец Степана, приторговывавший рыбой боярин Избигнев Ивачевич готовился считать убытки. А Илье Щепановичу было ещё хуже - он нанимал работников вольных, большинство из них легли под мечами и копьями берладников или пошли на дно, и теперь надо было как-то рассчитаться с семьями погибших. Да что бояре - у самого князя Ярослава, который ждал товаров из Византии, лихие люди потопили два судна. Забрали дорогие шелка и бархаты, иноземные книги, которые он вёз в дар монастырю, пряности, до которых был князь большой охотник, и самое ценное - подарки от тётки, отцовой сестры, царицы Марии.
Последнее было горше всего - дружбу с Византией Ярослав Галицкий считал самым главным в жизни. Мало кто из русских князей мог похвастаться таким родством - разве что покойник Долгорукий. Но да помер он, что теперь говорить, а старшие сыны его, говорят, мачеху-гречанку знать не хотят. Выделили городок, где Андрей Юрьич приказал ей жить вместе с малолетними сынами Михалкой да Всеволодом. И горше всего было то, что виновником потери был воскресший из мёртвых Иванка Ростиславич, Берладник прозвищем.
До этого больше по привычке и от досады желал Ярослав ему смерти. Берладник был не только законным соправителем Галиции - он осмелился похитить у него любовь жены. Ольга Юрьевна сторонилась мужа. Не так давно родила ему дочь, названную Евфросиньей. Ярослав, довольный тем, что у него уже есть сын, даже не взглянул на новорождённую - разве что посетил обряд крестин. А так и не помнил, как девочку звать.
В прошлом году, казалось, улыбнулась судьба - согласился Юрий Долгорукий выдать ненавистного Берладника. Того уже привезли окованного в цепях в Киев, уже бросили в поруб, уже посланные Ярославом Избигнев Ивачевич и Степан Хотянич были готовы везти его в Галич на казнь, уже и гонца выслали - мол, встречайте! - но Юрию не иначе как вожжа под хвост попала. Послушался каких-то попов, которые в междукняжеских отношениях не смыслят ничего, и отправил Берладника обратно в Суздаль. До Суздаля изгой не доехал - пропал где-то под Черниговом. И - нате вам! - объявился живой и здоровый в Берлади!
Получив от своих людей сведения, что на Подунавье снова гуляет лихой князь, собирая под руку всех подряд, Избигнев Ивачевич пришёл с этой вестью к Ярославу Владимировичу. Тот выслушал боярина, сидя на стольце, хмуря светлые брови и щуря бледно-голубые глаза.
- Истинно ли сие? - спросил он, когда боярин договорил. - Берладник ли то есть?
- Истинный Бог, княже! - Избигнев перекрестился. - Холоп мой, Ерошка, самого его живого зрел. Тот хотел моих воев к себе переманить. Одни согласились, да и Ерошка для виду тоже. А потом коня увёл ночью и ко мне прискакал. Я приказал его в батоги за то, что товары не устерёг.
- Что в батоги - это хорошо, - задумался Ярослав. - Холоп должен знать своё место.
- И, княже, не у одного меня Иванка этот товары похитил. Спроси у кого хошь из своих думцев - и Щепан Хотянич пострадал, и Серослав, и Хотян Старый…
На другой день всё подтвердилось. Не только думцы, как сговорившись, стали жаловаться князю на убытки - пришла и для самого Ярослава горькая весть о потерянных товарах из Византии.
Услышав о последнем, Ярослав впал в ярость. Не обращая внимания на случившихся тут же бояр, закричал, затопал на гонца ногами:
- Это как же ты, пёс поганый, княжьих товаров не уберёг? Да куда же ты смотрел?
Десятник охранной дружины виновато моргал глазами, стоя на коленях:
- Да смотрели мы, княже! В оба глаза смотрели!… Они налетели, как туча чёрная! Стрелы мечут, как половцы, не укроешься от них. Сотника Кольцо сразу убили. Мы с ними секлись до смерти…
- Чего ж ты жив? - заорал князь. - В полон сдался?
- Мёртвым меня сочли, - десятник коснулся повязки на голове. - По шелому мне вдарили - я упал с коня. Как в бою насмерть не затоптали - сам не ведаю…
- Да лучше бы тебе, нехристь, и погибнуть тамо! - крикнул Ярослав. - Жизнь свою никчёмную спас, а товары мои! А дары византийские… Чего будет-то теперь!
- Теперя они Берладнику достанутся, - себе под нос сказал кто-то из бояр. Ярослав услышал негромкие слова. Он побагровел, глаза налились кровью. Вскочив с места, князь затопал ногами:
- Вон! Все вон! Этого убрать! На конюшню! Запороть! В поруб бросить!
- Да как же это, княже? - воскликнул десятник, когда ворвавшиеся гридни подхватили его под локти, заламывая руки назад. - Я ж тебе верой и правдой…
- Кабы верой и правдой, так лучше бы ты там насмерть сгиб, а товары мои сберёг! Берладнику ты продался, пёс! Пёс! Пёс!… Все вы псы! Только и ждёте, как бы меня предать!
- Да, княже, мы за тебя… Да мы завсегда с тобой… Да только прикажи, - забубнили бояре. - Сами убытки понесли… По миру нас пустил проклятый Иванка…
- Слышать не хочу этого имени! - вскочив, Ярослав запустил в бояр посохом. - Убирайтесь прочь! И чтоб духу вашего тут не было!
Тучный Щепан Хотянич еле успел увернуться от летящего в него посоха, и бояре, толкаясь, ринулись к дверям.
Оставшись один, Ярослав некоторое время ещё бушевал и кричал, брызгая слюной. Потом выдохся, но сидеть просто так не мог. Злость и досаду надо было на ком-то выместить.
Девичьи голоса со двора подсказали ему, что делать. Сорвавшись с места, Ярослав бросился в женскую половину.
Ольга Юрьевна уже много месяцев жила в забросе. Если бы не желание Ярослава время от времени мстить жене за её нелюбовь, она бы и вовсе забыла, каков на лицо муж.
Она сидела в своей светёлке, вышивала полог для церкви. Забросив жену, Ярослав запретил ей и выходить из терема, оставив лишь походы в домовую княжескую церковь, где княгиня проводила по полдня в молитвах. Две боярыни сидели рядышком - одна тоже вышивала, другая, сложив руки на груди, тихонько тянула песню-былину.
Песня оборвалась на полуслове, когда без стука, распахнув дверь, в светлицу ворвался князь Ярослав. Боярыни вскочили, сгибаясь пополам. Ольга застыла, вытаращив на мужа глаза.
- Вот ты где, - прохрипел Ярослав.
- А где же мне ещё быть? - пролепетала Ольга.
- Мужу перечить?… Обе пошли вон, - цыкнул князь на боярынь. Те поспешили убраться, забыв на лавках вышивание.
- Чего смеёшься, дура? - рыкнул Ярослав. - Всё уже ведаешь?
- Да про что ты? - покачала головой Ольга. - Я днями отсюда не выхожу…
- Не перечь мне! Ты-то сидишь, а курицы твои всюду шастают, носы свои длинные суют… Вынюхивают, сплетни разносят…
- Да о чём ты? В толк не возьму…
- Не лги! Про Иванку весть слыхала?
- Про какого Иванку?
- Ах ты, дура! Про Берладника твово проклятого! Как пограбил он меня на Днестре!
Иван! Не сдержавшись, Ольга вздрогнула, прижимая руки к груди. Искра живого чувства промелькнула в её погасших до срока глазах, и Ярославу этого было достаточно. Вскипев, он размахнулся и ударил жену. Ольга повалилась боком на лавку, и второй удар попал по плечу. Она вскрикнула:
- За что?
- За Ивана твово!
- Да рази ж он мой? - Ольга вскинулась навстречу и получила кулаком по лицу.
- Он на Галич идёт, чтоб меня скинуть и на моё место сесть! А тебя княгиней небось сделать хочет! Ты небось и пересылалась с ним?
- Нет! - Ольга истово перекрестилась. - Христом-Богом молюсь!
- Цыц, дура! Лучше кайся, с кем сговаривалась, чтоб Берладника сюда призвать?
- Да ни с кем! Детьми тебе клянусь!
- Детьми? Да мои ли это дети?
От возмущения Ольга утратила страх. Выпрямившись, она расправила плечи и твёрдо взглянула на мужа.
- Это твои дети! - крикнула она. - Твои! И если ты мне не веришь…
Растрёпанная, сжав кулаки, она пошла на мужа.
- Всю жизнь ты мне испоганил, ирод проклятый! Вздохнуть не даёшь! Каждым куском попрекаешь! И так живу с оглядкой! А ты ещё детьми меня попрекаешь? Да после такого… Поди вон! Видеть тебя не желаю! Будь ты проклят!
Ни разу ещё безответная жена не давала ему отпора, ни разу не гнала прочь, ни разу не повышала голоса. Сражённый её гневом, Ярослав попятился к дверям.
- Но-но! Забылась, баба, кто ты есть!
- Забылась? Помню! Всё я помню! Я - дочь Юрия Долгой Руки! И отец мой, и дед мой, и прадед великими князьями были! А твои все со времён Ярослава Мудрого - изгои! Еле-еле Червонную Русь себе отхватили… Да ты должен мне ноги целовать за то, что живу с тобой, что сына тебе родила. А ты… Будь ты проклят! И сам ты! И семя твоё проклятое! И весь род твой! Да прокляты будьте! Да сгиньте все!
Схватившись за голову, Ольга разразилась рыданиями.
Ярослав не мог на это смотреть. Ругнувшись сквозь зубы, он бегом бросился прочь. А княгиня осела на пол и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихо заголосила.
Отрыдав, она подползла на коленях к иконам и, подняв на лик Богородицы залитое слезами лицо, перекрестилась.
- Матушка, пресвятая Богородица, Дева Мария пречистая, яко Спаса родила! - зашептала в исступлении. - Спаси и сохрани Ивана Ростиславича! Не дай ему погибнуть! Сбереги! Мою жизнь возьми, а его не тронь! Умоляю тебя! Сбереги его! Сбереги!…
Меж тем тревожные вести летели впереди войска берладников. С каждым днём они буянили всё больше и больше, нападая уже не только на корабли, но и на пешие купеческие караваны. Никому нельзя было проехать ни к Русскому морю, ни от него. На торговищах Галича, Теребовля, Перемышля, Василёва исчезла рыба. Тут настал Успенский пост, когда мясного нельзя. Речная костлявая рыбка, что ловили в верховьях, шла втридорога. Не стало и иноземных товаров. В довершение ко всем бедам зашевелились половцы, стали подтягиваться к южным окраинам Червонной Руси.
Ярослав ходил чернее тучи. Ему уже мерещились под стенами Галича стяги Берладника, слышался его голос. Двухродный брат, которого он последний раз видел мельком ещё в те поры, когда тот незаконно владел Галичем тринадцать лет назад, вставал перед глазами, как живой.
Те дни, как наяву, были в памяти. Они с отцом только на несколько дней отъехали из Галича на ловища, а бояре взяли и посадили на его место Берладника, тогда ещё неизвестного никому Звенигородского князя. Теперь за Иваном идёт большая сила - не только неукротимые берладники, но и половцы. Хватит ли у него сил, чтобы выстоять против них? А вдруг в решительный момент бояре предадут? Вдруг переметнутся к сильнейшему? Он, князь Ярослав, не смог защитить их товары и богатства - значит, долой князя Ярослава!…
Мрачный, злой на весь мир, бродил он по переходам дворца. Вздрагивал от каждого шороха и звука - казалось, что это прискакали посланные от его брата кричать, чтоб оставил Галич и удалился в Перемышль или Звенигород на веки вечные.
Ярослав даже вскрикнул, когда навстречу попалась массивная осанистая тень. В полутьме переходов он узнал незнакомца не сразу:
- Дозволь слово молвить, княже? - прогудела тень, и Ярослав распознал Избигнева Ивачевича. Высокий ростом, могутный, он намного превосходил хилого телом, в детстве много болевшего и потому до сих пор слабого Ярослава.
- Ты, - князь перевёл дух. Сразу вспомнилось, что Избигнев, как его отец Ивач, стоял за отца и его самого. - Что делаешь тут?
- Хотелось спросить, княже, нет ли каких приказов. Мы готовы.
- Вы? Кто - вы?
- Я, боярин Чарг, да Володислав, сын кормилицы твоей, да Халдеич. Все мы за тебя крепко стоим. Ты только прикажи, княже. Всё исполним!
Он назвал имена тех, в ком ещё ни разу не пришлось усомниться ни его отцу Владимирке, ни ему самому за столько лет. И Ярослав немного успокоился.
- А что тут прикажешь? - князь сердито засопел. - Берладник на меня силу ведёт немалую…
- На всякую силу найдётся сила большая, - осторожно молвил боярин.
- Сила! А где её взять? Был бы жив Долгорукий, у тестя бы попросил полки, чтоб разгромить Берладника и погубить раз и навсегда. А ныне сам Долгорукий в могиле, сыны его в Залесье подались, старший среди них, говорят, с родней в ссоре… А новый великий князь стоит за Иванку крепко.
- Да великого князя и поменять недолго…
- Да ты чего? - Ярослав оторопел. - Супротив Киева меня подговариваешь идти? У меня беда у порога, а ты, изменник, в дальний поход меня соблазняешь? А ежели я уйду, не ты ли первый Иванке ворота отопрёшь?
- Господь с тобой, - Избигнев перекрестился. - По скудоумию молвилось. Князь-то - ещё не вся земля. И ежели вся земля против великого князя подымется - не усидит он на месте. И не будет силы у Иванки…
Ярослав нахмурился. В словах боярина было что-то дельное. В самом деле - как всё просто! Если один великий князь стоит за его врага, то другой великий князь встанет против. А среди князей нет любви и вечного мира. Как верно сказано - мир стоит до рати, а рать до мира. Нынче на Руси мир - так не пора ли припугнуть Русь новой ратью?
Не зря потомки назовут Ярослава Осмомыслом - начав думать, он уже через несколько минут знал, что делать, и покровительственно похлопал Избигнева по широкому плечу.
- Ступай, боярин. Мысль твоя дельная. Обмозгую на досуге… А тебя, коли и дальше так же верно будешь мне служить, ждёт награда.
Он воротился к себе и вскоре приказал подать перо, чернила и пергаменты. Склонившись над столом, Ярослав начал писать…
А ещё через несколько дней, пока в Галиче спешно собирались дружины для похода, во все стороны помчались гонцы. Одни скакали на Волынь - к братьям Изяславичам Мстиславу и Ярополку. Другие - в Смоленск, к Ростиславу Мстиславичу. Третьи - в далёкий Новгород-Северский и Чернигов, к Святославу Ольжичу и его сыновцам. Ещё одного послал князь в Туров, к Юрию Ярославичу. А самых надёжных, с самыми богатыми дарами, отправил к старому королю Гейзе Угорскому и королю Владиславу Ляшскому. И стал ждать ответа.
5
Досыта пограбили в то лето берладники. Набили закрома боярской и княжеской пшеницей, рожью, овсом и житом. Запасли рыбу, меха и пряности. Жены и дочери оделись в узорочья, которых не дождались богатые галичанки. Всё Подунавье ждала сытая зима, и берладники хвалили князя:
- Орёл у нас Иван Ростиславич! И себе чести добудет, и нам прибытка! Наш князь! О народе радеет! За такого не жаль и голову сложить!
Ждали прихода половцев. На них была у Ивана надежда - среди берладников не так уж много было прирождённых воинов. Большинство бежало на Дунай от сохи на боярской ниве, от гончарного круга, ткацкого стана, кузнечного горна, а то и из конюшни или прямиком из боярских покоев, где служили стольниками и постельничими. Только здесь учились они владеть мечом, копьём и луком. И почти никто не приносил с собой доспехов или оружия. Иные воевали вовсе дубинами и заматывались в звериные шкуры, как далёкие пращуры.
Половцы же рождались для войны, войной жили и на войне умирали. Дожить до старости и встретить последний час на тёплой кошме в юрте считалось позором, потому даже самые старые ханы, что без помощи на коня влезть не могли, - и те ходили в походы, чтоб родичи не могли сказать о них дурного слова. Берладники поварчивали, коря Ивана за союз с погаными, но спорить не хотели.
Наконец, дозорные донесли, что в степи показались половецкие разъезды. Можно было выступать в поход.
Перед самым отъездом Иван в первый и последний раз навестил Оляндру. Женщина не ждала - лицо её вспыхнуло от радости, когда он переступил порог. Стоявший рядом Юрко Домажирич был горд - князь Иван не только брал его в свою дружину, но и почтил мать прощанием.
- Желана дома ли? - помявшись, спросил Иван.
- Доченька, - задрожавшим голосом позвала Оляндра.
Девчушка высунула нос из-за печки.
- Поди, поди сюда, - мать выдернула её за плечи, поставила подле. При дневном свете стало видно, что у девчушки русые волосы и синие глаза, прямые губы и чуть горбатый нос. Прихмурив брови, она взглянула на князя.
- Расти большая, - сказал Иван. - А я ворочусь - гостинцев привезу.
- Привози, - вдруг сказала девочка без смущения и страха.
Будь они одни, у Ивана нашлись бы ещё слова, но сейчас он только кивнул, улыбнулся и вышел…
Войско берладников сильно растянулось - не все были на конях. Да и обоз с припасами и оружием не давал двигаться быстро. Потому дружина Ивана вырвалась вперёд и смешалась с головным отрядом половцев.
Хан Сартак с братом Отроком и старшим сыном ехал рядом с князем урусов. Кроме нескольких нойонов, возле них держался ещё один всадник, стройный и гибкий, безусый, как мальчишка, и только длинные косы выдавали его…
Иван загляделся на Турчу.
- Что, по нраву пришлась моя дочь? - усмехнулся хан Сартак. - Только гляди - дикая она у меня! Женское дело дома сидеть и мужа с победой ждать, а она даже отца родного не послушалась - с нами в поход пошла!
- Бабка моя тоже с дедом, случалось, в походы ходила, - вспомнил Иван старую семейную быль. Жена Володаря Ростиславича была половчанкой и старшего сына, Ростислава, родила в походе, на одном из привалов. После муж запрещал жене ездить за собой, но сей запрет гордая степнячка выполняла не всегда.
Турча услышала его слова и насмешливо фыркнула - мол, рано меня своей назвал. Иван ответил ей дерзким взглядом. В мечтах он уже звал её княгиней.
Малый городец Кучелмин вскоре встал на пути войска. Защищал он дороги вглубь Галицких земель и пал под первым же натиском. Не смогли сдержать берладников крепостные стены. Половецкие стрелы падали так густо, что защитники носа не смели высунуть наружу. Им осталось лишь наблюдать, как берладники лезут через стены. Схватились лишь с теми, кто пытался отпереть ворота.
Воевода Климята был возле ворот. Ставлен был он сюда ещё князем Владимирком, службу нёс денно и нощно и готов был положить жизнь за князя. Невысокий, круглый, как колобок, почти не видный за щитом, он сражался в первых рядах и остался почти один из всей дружины, когда ворота наконец распахнулись. Конница плотной стеной ворвалась в город, стуча копытами по дощатому настилу.
Климята встал у неё на пути. Высунувшись из-за щита, он увидел, что впереди скачет витязь в алом корзне, подняв меч и припав к гриве коня. Это был достойный противник, но воевода замешкался самую малость - и соловый конь сбил его грудью. Воевода рухнул, роняя щит и топор.
Иван впереди своих воев проскакал улицами до главной площади, несколько раз лишь отмахнувшись от тех немногих, кто пытался встать на его пути. На торговище, где стоял единственный на весь Кучелмин храм, он осадил коня. Где-то наверху отчаянно колотилось било, и Иван послал людей стащить звонаря наземь. Мошка, Бессон и Тимофей Попович тем временем рассыпались по городским улицам и посаду, сминая последних защитников города и сгоняя их толпой к торговищу.
Набат смолк. Перед княжьим конём поставили звонаря. Им оказался местный священник - ещё молодой, он был крепко связан и смотрел со злостью.
- Почто святого отца скрутили, яко татя? - Иван сверху вниз оглядел и священника, и своих молодцов.
- Так ведь он драться зачал, - Юрко Домажирич сплюнул. На его щеке расплывался синяк. - Как пошёл кулаками-то махать…
- Не дело это, святой отец, - Иван оперся локтями на луку седла. - Ты есть служитель Божий, а дерёшься… Христос не тому учил!
- Христос учил не врываться в Божьи храмы и не разорять землю, на которой живёшь! - с достоинством ответил тот. - А по твоему виду разумею я, что ты из наших, из русичей.
- Ты прав, я русский князь.
- Русский князь, а нерусским делом занимаешься - грабежом и насилием! Ну чисто половец…
- Половцы! - Иван оглянулся.
Невысокие всадники на гривастых лошадках с гиканьем носились по небольшому посаду, хватая всё, что подвернётся под руку. Иные пускали горящие стрелы, поджигая дома и овины, другие волочили скотину, вязали верёвками женщин и детей, третьи врывались в дома и шарили по сундукам. Сам город уже пал, но в посаде и на окраинах начинался грабёж - самая страшная часть войны для тех, кто выжил в бою.
Боевой клич берладников не сразу был услышан, и лишь когда замелькало княжеское алое корзно, они стали один за другим присоединяться к дружине князя, оттесняя половцев от Кучелмина. Те огрызались, хватались за сабли и луки. Кое-где уже вспыхнули схватки. Ещё немного - и под стенами начнётся новое побоище, когда враги делят добычу.
Появление Ивана предотвратило сечу. Злой, оскаленный хан Отрок выскочил ему навстречу:
- Что творишь, урус-коназ? Зачем мешаешь?
- Затем, что вы город грабите, - отрезал Иван.
- Твой город, что ли?
- А хотя бы и мой. Я этой земли князь и не дам её грабить! И приказываю всё награбленное воротить и полон отпустить тоже!
- Вай-вай! Зачем тогда нас звал? Как платить за помощь будешь?
- Плата будет потом. Мы не ради одного малого города в Галичину пришли. Мне вся земля надобна, а не один городец. И пока своего не ворочу, не дам вам ни тряпицы унести, ни овцы угнать! Воротить всё сей же час!
Половцы злобно ворчали, ругались, грозили издалека, но вынуждены были смириться. В самом деле, если впереди будет много других городов, будет богатая добыча. Да и потом ханы рассчитывали взять своё на обратном пути, когда, сев на княжеский стол, Берладник отпустит их восвояси. Они пройдут по нетронутой земле и тогда…
Покамест пришлось расставаться с добром. Вернулись уже попрощавшиеся с родиной полоняники, на своё место в стойлах встала скотина, лишь часть вещей так навсегда и осела в перемётных сумах кочевников. Но главное - жизнь и свобода были спасены. Люди с удивлением и тревогой два дня спустя собрались на торговище Кучелмина, внимая речам нового князя.
Иван говорил с людом, не слезая с коня. Перед ним, поддерживаемый двумя отроками, стоял воевода Климята. Его отыскали уже ночью, когда разбирали убитых и раненых. Климята кое-как отлежался, но на ногах стоял с трудом и всё мотал головой, словно отгоняя невидимых мух. Местный поп, тоже освобождённый из-под стражи, стоял на пороге своего храма.
- Люд кучелминский! - начал Иван. - Я князь земли вашей. Брат мой, Ярослав Владимиркович Галицкий, неправедным путём согнал меня с моего стола, заставил скитаться без дома, как простому нищему. Но Бог и правда на моей стороне. Ныне я воротился, но не для того, чтобы зорить землю. Желаю я лишь взять то, что принадлежит мне по праву. И мне не надобны опустевшие города и разорённая земля. Потому говорю сейчас - желаете иметь меня своим князем, значит, будете жить в довольстве и добре, как и прежде жили… И тебя, воевода, я не трону. Ты сражался храбро и до конца. Мне такие люди надобны. Коли будет твоя воля, оставайся воеводой Кучелмина и далее. А в том, что слово моё твёрдо, готов я целовать крест.
Иван повернулся на луковицу храма и перекрестился. Те берладники, кто стоял ближе, тоже стали креститься, за ними - дальние, а там - уже и все горожане. В конце Иван достал из-под рубахи нательный крест и коснулся его губами:
- А ежели солгу, то пускай покарает меня Пресвятая Богородица!… Любо ли вам моё слово, люд кучелминский?
- Любо, любо! - первыми закричали те, кто жил в посаде и кого князь не дал грабить половцам.
- Любо, - подхватили остальные, сообразив, что никто не тронет их дома.
- Любо, - выдавил и воевода Климята, который сейчас готов был присягнуть самому черту, лишь бы отпустили отлёживаться дальше.
Добрая слава лежит, а худая бежит. На сей раз всё случилось не так. Полки берладников и половцев ещё не показались вдалеке, а город Ушица на Днестре уже волновался. От Ушицы открывался прямой путь на Галич - пройдёшь Бакоту и Василёв, а там рукой подать.
Первую весть принесла дружина, примчавшаяся в Ушицу из Галича. Привёл её боярин Святополк, войну любивший и не упускавший случая выслужиться перед князем Ярославом. В роду его, говорят, были настоящие князья - может, и правда, была у Рюрика Ростиславича, старшего брата знаменитых Володаря и Василька, дочь, которая пошла за боярина, оставшись сиротой после смерти отца. Как бы то ни было, Святополк держался, как настоящий князь и за оборону города взялся так крепко, что местный воевода Сновид только качал головой и разводил руками.
На вече было решено биться и города врагу не сдавать. Но, расходясь с площади, люди толковали по иному:
- Слыхали? Сказывают, сам Иван Берладник сюда идёт!
- Какой-такой Берладник?
- Да ты чего, вчера родился? Князь с Берлади! Наш он, народный!
- С народа, что ли, вышел?
- Не, сказывали, как все, княжьего рода. Да только стоит за простой народ. Его берладники сами своим князем выбрали. А князья на него за то ополчились.
- Брешешь?
- Пёс брешет! Не по нраву князьям пришлось, что он за простой люд стоит. А пуще всего бояре супротив него лютовать зачали. Мол, он людей защищает, с ними за одним столом ест-пьёт и дружбу водит.
- Вот это уж точно - брехня! Чтоб князь - и за одним столом…
- Побожусь! Вот пойдём на двор боярина Истомы, спросим там Улана Хромого. Он Берладника этого живым видал!
Улан Хромой - торк родом. Был взят в полон во время одного из набегов и стал холопом. Чтоб не сбежал, ему по половецкому обычаю подрезали жилы на ноге, и он ходил с трудом. У торка загорелись глаза, когда он услышал имя Берладника.
- Иван с Берлади? - переспросил, привставая и опираясь на костыль. - Княжьего рода? Знавал я его, как же! Со Звенигорода он. Там вотчина его княжеская. Мать его там жила. Отец - Ярославу-князю стрый. Двенадцать годов назад видал я его на Дунае - с нами в походы ходил, правил по всем нашим законам. Как мы постановили, так он и правил, супротив народа ни шагу не сделал! После ушёл справедливости искать. Да, видать, не нашёл… Нету её, справедливости, для честных людей.
- А он честный был?
- Честный, богом клянусь! Таких, как он, боле не сыщешь. Он, когда на Русь уходил, охотников за собой звал. Я не пошёл. Теперь жалею. Может, и погиб бы где в бою - всё лучше, нежели жить калекой у этого…
Улан злобно покосился на терем боярина Истомы, первого на всю Ушицу богатея.
- А каков он из себя? - слушатели не отставали.
- Князь! Настоящий. А в делах и речах прост. В рубахе ходил, пиво пил, песни пел. Как все был. Человеком был… Эх, повидать бы его! Я бы к нему и хромым побежал. С ним берладникам была удача.
- А вот ежели он князем станет, тогда что?
- Тогда, - Улан мечтательно закатил глаза, - тогда всем будет вольготно жить. Он ведь тоже бояр не шибко любит. Он народ простой любит. К нему приди - он всегда тебя приветит, выслушает, а коли голоден - за стол с собой посадит…
Может, Улан и врал, но так, что сам верил, и слушатели расходились с разинутыми ртами. А когда стяги берладников показались под стенами города, многие с волнением затаили дыхание - где там их князь, что пришёл спасти простой народ от засилья бояр и тиунов?
Его углядели под стягом и скорее угадали распахнутыми сердцами, чем услышали крик Улана, который не утерпел и тоже приковылял на стену:
- Вон он! Вон!
Алое княжье корзно трепетало на ветру, задуваемом с реки. Всадник сидел, расправив плечи, и казался таким величественным и красивым, что у многих тревожно-сладко замирали сердца. Он дал знак, подняв руку, и вместе с десятком ратников подскакал к стене.
- Ты кто таков, что с ратью под стены княжьего города пришёл? - гаркнул с заборол боярин Святополк.
- Князь земли сей, - донёсся звучный голос, - Иван Ростиславич прозвищем Берладник. Пришёл на отчич и дедич стол сесть. Коли не хотите битыми быть, отворите ворота добром да отдайте от города ключи. Я же землю зорить не хочу!
- Вота тебе, а не город, - Святополк сложил дулю, высунул в щель и покрутил.
Берладник переглянулся со своими - по правую руку высился витязь роста саженного с чёрной бородищей до самых глаз, по левую - отрок безусый, а неподалёку придержали коней несколько половцев. Вздохнул и перекрестился:
- Что ж, воля ваша. Сами судьбу свою избрали - потом меня не вините!
И уже повернул коня, чтобы отъехать и дать знак к приступу, когда со стены, чуть в стороне от того места, где столпились бояре с воеводами, раздался клич:
- Княже! Княже Иван!
Берладник оглянулся. На заборолах возникло движение - размахивая руками и бессвязно крича, какие-то люди карабкались в щели и бесстрашно сигали прямо в неглубокий ров. Плескалась тёмная осенняя вода, орал и топал ногами воевода, ругая непокорных смердов на чем свет стоит, спешили дружинники оттереть народ от стены, а сверху сыпались и сыпались люди. И, выбираясь из воды, бежали к князю, так и застывшему под стягом. Одни были с оружием, другие с голыми руками.
Добежав, какой-то парень замер с разинутым ртом, во все глаза глядя на князя.
- Ты? Ты - Берладник? - только и смог вымолвить он.
Иван кивнул, усмехаясь в усы:
- Других князей тут нету, стало быть - я.
- Ух ты! - парень расцвёл в улыбке, как маков цвет.
- Как звать?
- Епишкой…
Подбегали другие. Большинство были торками, попалось несколько половцев - эти сразу спешили к своим. Чуть ли не последним приковылял Улан Хромой.
- Помнишь ли меня, Иванка? - издали, боясь, что не поспеет на изуродованных ногах, закричал он. - Как в походы с тобой ходили, как греков грабили и ладьи потрошили? Улан я!
- Вспомнил! - крикнул Иван, вскидывая руку. Сказать по правде, много промелькнуло перед ним соратников, с которыми двенадцать лет назад воевал, большинство позабылось, но иначе ответить он не мог.
- Дозволь, князь Иванка, с тобой воевать, тебе служить! - воскликнул Улан.
Иван поднял глаза на стену Ушицы, где дружинники уже оттёрли от заборол смердов. Ещё несколько человек прорвались сквозь заслоны и прыгали со стены - по ним стреляли из луков. Ветер доносил крики и ругань.
- Дозволяю.
