Глава девятая. НЕУДАВШИЙСЯ ЗАГОВОР.
По Киеву гуляла декабрьская вьюга, заметая снегом улицы и переулки. Небо было укрыто плотным пологом из тяжёлых туч, словно траур, царивший среди киевлян, передался и природе.
По городу плыл заупокойный звон колоколов.
В Софийском соборе, главном храме Киева, отпевали великого князя Святослава Ярославича, покинувшего сей мир сорока девяти лет от роду.
Был год 1076, конец декабря.
Службой руководил сам митрополит и вместе с ним все высшие архиереи не только из Киева, но и из Вышгорода, Белгорода, Юрьева, Чернигова и Переяславля.
Огромный храм был полон людей. Напротив гроба с усопшим стояли бояре, киевские и черниговские, были среди них и переяславские бояре, приехавшие сюда вместе с Глебом. Из всех сыновей покойного к отпеванию успел прибыть только он. Рядом с Глебом стоял Всеволод Ярославич с поникшей головой. Было видно, невесёлые мысли терзают его. Чуть в стороне - Давыд Игоревич и юные братья Ростиславичи, все трое. Эти были полны тревоги. Как повернётся в дальнейшем их судьба? Будут ли они в милости у нового великого князя, как были у Святослава Ярославича?
Впереди всей знати стояла Ода в чёрном траурном платке и круглой шапочке с опушкой из меха куницы. Её лицо было бесстрастно, губы плотно сжаты. Ода, не отрываясь, глядела на умершего супруга, время от времени её глаза мстительно сужались, выдавая потаённые мысли. Рядом с Одой возвышался плечистый красавец Борис, на которого заглядывались боярские жены и дочери.
Не успел приехать к отпеванию из-за непогоды и Владимир Всеволодович. От Турова до Киева путь не такой близкий, как из Чернигова или Переяславля.
Неожиданная смерть Святослава Ярославича повергла все его окружение в состояние глубочайшей растерянности и скорби. Особенно скорбели греки, прибывшие в Киев из Константинополя и жившие на подворье у митрополита: было непонятно, кто теперь станет великим князем и выступит ли русское войско для усмирения болгар. В гневе бояре едва не убили лекаря Арефу, который приехал из того же Константинополя года два тому назад по просьбе митрополита Георгия, знавшего про недуг Святослава. Пришлось Оде выручать Арефу, спасать его голову от топора. Спасла Ода и Ланку, которую ушлые священники-греки обвинили в колдовстве и уже собирались сжечь на костре.
Ланка порывалась уехать в Германию, но Ода не пустила её из опасения, что Изяслав, узнав о кончине Святослава, поспешит в Киев. Сразу после отпевания Святослава Ода спровадила Ланку вместе с Давыдом Игоревичем в Канев: мол, надо получше узнать будущего зятя. Ланка не стала противиться, понимая, что находится в полной власти Оды.
Поначалу тело Святослава Ярославича собирались похоронить в одном из приделов Софийского собора. Однако из завещания покойного стало ясно, что последним его пристанищем должен стать Спасо-Преображенский собор в Чернигове. В этом городе Святослав княжил дольше всего, оттуда уходил в походы, прославившие его имя по всей Руси. Видимо, Святослав настолько сросся душой с Черниговом, что и прах свой завещал упокоить в местном кафедральном соборе.
Это было удивительно для Оды и всех тех, кто знал, сколь рьяно желал честолюбивый Святослав оказаться на киевском златокованном престоле. Ведь завещание было написано Святославом в его бытность великим киевским князем.
Когда гроб с телом, установленный на санях, двинулся в путь, весь Киев от мала до велика вышел проститься с тем, кто при всей своей хитрости и жестокости всегда был надёжным защитником Руси. Кого опасались и половцы, и правители соседних западных государств.
Ода ехала в крытой кибитке позади траурных саней. До неё долетали отдельные выкрики из толпы, которая растянулась вдоль улиц от дворца до Золотых ворот:
- Прощай, Ярославич!
- Прощай, заступник!
- Да будет земля тебе пухом!
- Райских кущ тебе, Святослав Ярославич, за доброту твою!
Скрипит снег под полозьями и под копытами лошадей. Звякают уздечки: старшая и младшая дружина в полном составе сопровождают своего князя в последний путь.
По пути в Чернигов Ода несколько раз пыталась заговорить с Глебом о том, как ему надлежит вести себя со Всеволодом Ярославичем, дабы тот не изгнал его из Переяславля, когда дело дойдёт до дележа столов княжеских. Однако подле Глеба постоянно находился Владимир Всеволодович, приехавший-таки в Киев в день отъезда траурного кортежа. Откровенничать при Владимире Ода не решалась, поэтому беседы с Глебом у неё не получилось. Ода хотела и Бориса настроить против Всеволода Ярославича, но тот как назло постоянно находился далеко впереди среди дружинников, прокладывавших путь по занесённому снегом льду реки Десны.
У Оды невольно забилось сердце, когда она вступила н белокаменный черниговский дворец, где ныне хозяйкой была половчанка Анна, супруга Всеволода Ярославича. Все связанное с этим дворцом, все радости и печали, посетившие Оду в этих стенах, вдруг нахлынули на неё. Потому Ода и была так замкнута и неразговорчива с Анной, которая с искренним сочувствием отнеслась к се горю.
Прах Святослава был уже погребён, когда в Чернигов наконец-то съехались его сыновья, все кроме Романа.
На траурном застолье во главе стола восседал Всеволод Ярославич, за которым теперь было старшинство. По правую руку сидели его племянники и сын Владимир, по левую - ближние бояре.
Ода, сидя рядом с княгиней Анной, почти не притрагивалась ни к еде, ни к питью. Во всем происходящем ей чудилось недоброе. И то, как ломают шапки перед Всеволодом и его сыном киевские бояре. И то, что Всеволод отдалил от себя любимцев Святослава, Алка и Перенега. Для них даже места не нашлось за княжеским столом, оба затерялись среди прочих гостей, коих набилось в гридницу великое множество. Одна за другой звучали похвальные речи в честь усопшего, вспоминались его славные дела и мудрые изречения. Слуги едва успевали наполнять чаши и кубки хмельным мёдом.
Ода обратила внимание, что похвалы умершему рассыпают в основном черниговские бояре, а киевляне и переяславцы помалкивают, хотя пьют хмельное питье тоже с усердием.
Неожиданно кто-то из гостей, изрядно захмелев, бросил в зал:
- А где Изяслав Ярославич? Ведь по закону он старшинство должен принять.
Ода заметила, как вздрогнул Всеволод Ярославич, как беспокойно забегали его глаза.
Поднявшийся шум и смех сгладили возникшее напряжение. Мол, Изяславу на Руси не место, коль он папе римскому на верность присягал!
Киевские бояре несколько раз пытались заговорить со Всеволодом Ярославичем: станет ли он продолжателем начинаний Святослава, готовить ли по весне полки для похода в Болгарию. Спрашивали и о союзе с Гезой против ромеев и германского короля, быть тому союзу или нет?
Однако Всеволод Ярославич отмалчивался.
Покидая пиршество и медленно проходя между столами, Ода услышала чей-то голос:
- Все кончено, друже. Замыслы Святослава Всеволоду не по плечу.
Ода узнала говорившего: Гремысл, главный советник Глеба. Соседом Гремысла был черниговский боярин Веремуд, брат Алка.
Он возразил:
- А я разумею, все токмо начинается, не будет покою на Руси, пойдут распри за распрями на радость половцам и князю полоцкому.
- Думаешь, и Изяслав своего требовать станет?
- Станет. И не токмо он…
Ода удалилась на женскую половину терема и вызвала к себе Людека.
Дружинник пришёл вместе с Регелиндой, которая и ходила за ним.
- Ты исполнил моё повеление? - обратилась Ода к Людеку.
Тот молча кивнул.
- И что сыны мои?
- Ответили согласием, - промолвил поляк.
- Хорошо. Ступай.
Людек поклонился и скрылся за дверью.
Регелинда удалилась вместе с ним, чтобы неприметно вывести из женских покоев.
Вернувшись, Регелинда тотчас подступила к Оде с настойчивыми расспросами:
- Ну, душа моя, признавайся, что ты задумала? Какое поручение давала Людеку? Вижу по очам твоим, не печаль по мужу усопшему тебя занимает, иное в голове. Что же?
- Не время предаваться скорби, Регелинда, - ответила Ода после краткого молчания. - Пришла пора Святославичам самим о себе мыслить, ибо отцовской заботы им более не видать, а дядья скоро сами меж собой грызться начнут.
Я думаю, Святославичам нужно стоять за Всеволода Ярославича против Изяслава, - заметила Регелинда. - Коль сядет в Киеве Всеволод, то племянников своих без милости не оставит.
- А я так не думаю, - сказала Ода. - Всеволод воркует по-голубиному, но крылья имеет ястребиные. Он не одобрял многие замыслы Святослава и о сыновьях его вряд ли заботиться станет. Замышляет что-то Всеволод. Сердцем чую, что во вред Святославичам тайные помыслы его. Святославичам надо сплотиться, пока не поздно. Сегодня ночью я соберу вместе и Бориса и Святославичей, чтобы обсудить, как лучше противостоять дядьям.
- С огнём играешь, душа моя, - предостерегла Регелинда.
- Знаю, - Ода жестом велела служанке удалиться.
Ровно в полночь сыновья Святослава собрались в доме, который занимал Борис Вячеславич со своими гриднями. Туда же в назначенный час пришла Ода, сопровождаемая Людеком и Регелиндой.
Из всех присутствующих на этом тайном совете лишь Борис знал, о чем пойдёт речь, но помалкивал до поры, предоставляя Оде самой начать столь щекотливый разговор.
Ода оглядела своих повзрослевших пасынков, задержав взгляд на сыне Ярославе, самом юном среди них. И начала без обиняков:
- Не всякое зло во зло, дети мои. Коль сговоритесь вы здесь против Всеволода Ярославича и его сына Владимира, то в скором времени всю Русь меж собой поделите. Отец ваш о том же мечтал.
Ода сделала паузу, наблюдая за реакцией пасынков и Ярослава.
Те пребывали в недоумении от услышанного.
Первым заговорил Глеб:
- Матушка, я не верю своим ушам! Неужель ты подбиваешь нас идти против Всеволода Ярославича?! Иль Изяслав тебе милее кажется?
Ода решительно перебила его:
- Сядь, Глеб. Я жалею, что позвала тебя сюда. Конечно, где уж тебе поднять меч на отца твоей обожаемой Янки! Но что ты станешь делать, когда твой тесть возжелает твоей смерти?
- Этого не будет! - воскликнул Глеб. - Этого не может быть!
- Неужели ты обзавёлся бессмертием, мой милый? - холодно усмехнулась Ода. - Так поделись с братьями.
- К чему ты клонишь, Ода? - хмуро спросил Олег. - Тебе что-то известно иль ты собираешься мстить Всеволоду Ярославичу? Но за что? Растолкуй нам.
- Вот именно, - поддержал брата Давыд. - Всеволод Ярославич нам ныне вместо отца, враждовать с ним нельзя. Это будет на руку Изяславу.
Ода подавила раздражение.
- Не усидит Всеволод Ярославич на столе киевском, дети мои. Видит Бог, не усидит! Опять Изяслав великим князем станет, а уж он-то припомнит вам свои скитания и унижения. При нем все вы изгоями станете, а Всеволод Ярославич и пальцем не пошевелит, чтобы помочь вам. Это же яснее ясного! От него надо избавиться, и чем скорее, тем лучше.
- Как избавиться? - встрепенулся Ярослав. - Ты не на смертоубийство ли нас толкаешь, мати моя?
- Смерть Всеволода Ярославича развяжет вам руки, дети мои, - продолжила Ода непреклонно. - Неужто охота вам ходить в подручных у дяди своего?!
Теперь возмутился Олег:
- С ума ты сошла, Ода! Позором покрыть нас хочешь. И как ты токмо додумалась до такого?!
Ему вторил Глеб:
- Диву я даюсь, слушая тебя, матушка. Ты не больна ли? Чем так насолил тебе Всеволод Ярославич?
- Дикость это, - согласился Давыд. - Бред! Чушь!
Ода жестом отчаяния уронила руки на колени. Она сидела на стуле напротив своих пасынков, расположившихся на скамье у стены. Борис и Ярослав тоже сидели на стульях, но сбоку от Оды.
Комната была освещена всего одним светильником па подставке. Поэтому все сборище напоминало заговорщиков, не желающих открыто глядеть друг другу в глаза.
На деле же заговора не получалось. Сначала комнату покинул Глеб, наговорив Оде немало обидных слов. Почти сразу следом за ним ушли Олег и Давыд.
С Одой остались лишь Борис и Ярослав.
Видя, что сын старательно борется с зевотой, Ода отправила его спать.
Когда Ярослав ушёл, Борис подошёл к Оде сзади и мягко положил ладони ей на плечи.
- Я предполагал, что этим все закончится, Филотея.
- Слепцы и глупцы! - раздражённо проговорила Ода. - Ты-то, Борис, понимаешь, что братья твои слепы и глупы?
- Они ещё прозреют, Филотея, - отозвался Борис. - Ну, время позднее, ложись-ка спать.
- Ещё чего? - Ода резко встала. - Коль мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, то и действовать станем заодно. И немедля! Подымай своих гридней! Мы уходим в Киев! Муж мой погребён, и делать мне здесь больше нечего.
- Что ты задумала?
- Расскажу по дороге, - ответила Ода, направляясь к двери.
* * *
По пути в Киев Ода сообщила Борису, что в её намерение входит вывезти часть сокровищ из великокняжеской казны и спрятать в надёжном месте.
В будущем это злато-серебро пригодится Святославичам, когда у них встанет распря с дядьями из-за столов княжеских, - молвила Ода. - Пригодятся эти деньги и тебе, Борис. Чаю, ты не станешь довольствоваться малым, с твоим-то ретивым сердцем.
Борис все больше поражался властолюбию Оды и ещё тому, как далеко она готова идти. Он и не предполагал, что его обожаемая тётка столь кровожадна в душе, что готова перешагнуть через труп Всеволода Ярославича ради своих пасынков и сына Ярослава. Однако Бориса не покоробил замысел Оды, поскольку в нем тоже сидело недоверие ко Всеволоду Ярославичу, который и раньше-то не очень его жаловал. Говорили, Всеволод Ярославич даже как-то попенял брату, что тот посадил в Вышгороде Бориса, а не его сына Владимира.
«Токмо попробуй отнять у меня Вышгород, дядюшка, - зло думал Борис. - Это тебе дорого обойдётся. Без боя не отдам!»
Над верхушками высоченных елей светила ущербная луна, словно подглядывая за отрядом из тридцати всадников и двумя крытыми кибитками, запряжёнными тройками лошадей.
Стражи у ворот Чернигова недоумевали: и куда это сорвались, на ночь глядя, вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?
