Глава 6. ДАНИИЛ ПРОНСКИЙ
Эмир Бегич хорошо знал на Рясском поле все перелазы, поэтому, переходя через них, потерял в болотных озерах лишь семь всадников вместе с лошадьми.
Число семь даже ободрило Бегича, он считал его счастливым, пусть это и гибель богатуров…
В своей юрте эмир собирал всегда только шесть лучших советников-мурз: Ковергу, Карабулака, Кострюка, Карахана, Козыбая и Булата. Вместе с ним они составляли на совете священное число семь.
Мурзы, правда, были намного моложе своего повелителя, но тоже являлись опытными воителями, хорошо знали, каким путем ходить на Рязань и Пронск.
«Неужели Мамай, ставший великим ханом на моих глазах и не без моей помощи, считает меня стариком и уже не во всем доверяет, посылая в походы молодых?.. Нет, нет! - протестовала душа Бегича. - Доверил же он мне этот поход… Молодые мурзы доходили лишь до Рязани, а мне Мамай сказал так: «Если сможешь, иди на Москву… Накажи зарвавшегося князя, улусника моего. Он спалил Тверь, а того, кому я дал ярлык на великое княжение, сделал ягненком и поместил в ясли для новорожденных телят… Вельямину отрубил, как цыпленку, голову… И дань стал задерживать, пес!..»
Из леса, окаймлявшего Рясское поле, выехали ночью. На вершинах холмов Бегич увидел в свете яркой луны темные силуэты волков. Звери выли, задрав головы. От этой картины эмир поежился, хотя испугать его чем-то было трудно.
Он опасался за свои обозы с женщинами и детьми, так как они оказались на просматриваемой равнине. Кибитки, запряженные лошадьми и мулами, скрипели на огромных колесах, где находятся его жены и наложницы. Хотя он и стар, но женщинам на него как на мужчину еще обижаться нельзя… Правда, было время, когда он брал красивую полонянку прямо на земле, под звездным небом, постелив попону…
«Неужели все в прошлом?!» - мелькнула мысль.
Внезапно появился гонец и, соскочив с коня, упал на колени:
- Повелитель, урусы идут! Навстречу нам… Тьма…
- Не может того быть! - взбешенный Бегич ударил гонца камчой-семихвосткой.
Не напрасен был гнев одноглазого Бегича - никогда еще не было такого, чтобы русские выходили на ордынцев ратью в открытом поле. Он не поверил черному гонцу. (Тех, кто первыми сообщают о худой вести, называют черными гонцами. Их не только жестоко наказывают, но, бывает, и убивают.)
Но потом явился другой гонец, за ним - еще.
Да, в боевой тактике русских появилось что-то новое, надо быть начеку.
Бегич приказал войску выдвинуться, строясь как для боя - луком, чтобы концы его были остро нацелены вперед, а середина чуть прогнута. Обозы - сзади.
Даниилу доложили, что главная вооруженная сила Орды уже подходит к Пронску, а сзади под охраной движутся кибитки и повозки со скарбом и юртами.
- Сила несметная! - крестились засечники.
То же самое говорили Бегичу и его разведчики, имея в виду полки Дмитрия Ивановича, которые вел сам вместе с окольничим Тимофеем Вельяминовым к Рязани. А князя Пронского ордынцы застали врасплох.
Даниил был не робкого десятка, но тут растерялся. Возле князя на широком подворье церкви Святой Богородицы, что вознесла свои золоченые купола над рекой Проней, стоял воевода Козьма, чуть поодаль поп Акинфий и рынды.
Перепуганных людишек, толпившихся тут же, воевода Козьма, ражий детина, с решительным, грубо-красивым лицом, укорял грозным взглядом. Поглядывая то на него, то на сторожевых разведчиков, поп Акинфий хитро посверкивал глазками - не крестился, чтобы не усугублять создавшуюся неловкую ситуацию: достаточно было того, что широкими взмахами рук клали кресты засечники. Им князь приказал удалиться, а сам, позвав за собой воеводу, скорым шагом направился в гридницу. Скинул с себя кафтан и в запале бросил на лавку. Обернулся к Козьме и прошипел ему в лицо:
- На конюшню велю!.. Чтоб всыпали плетей тебе, воевода! Где сторожа была, почему ранее не доносила?!
Козьма бухнулся в ноги князю. Про себя подумал: «Хорошо, что засечники прискакали…»
- Давно я замечал, что начальник сторожи, которая стоит на Оке, под руку рязанского князя Олега склоняется…
- Замечал?.. Что?! Почему не донес вовремя? Почему, спрашиваю?!
так ведь сумлевался… А вдруг - подозрения одне…
- Вдруг… - начал остывать Даниил. - Зови трубачей! И вестовых за городские ворота. Живо!
Он выскочил из гридницы, велел подать коня. Почти не касаясь стремян, взлетел в седло, на ходу крикнул опешившему Козьме:
- Устраивай ополчение! А я с дружиной на окскую сторожу…
- Да куда же ты, князь?! Татары близко! - захлебнулся словами воевода, увидев, как скрылся за воротами крепостной стены развевающийся на скаку атласный княжеский плащ. Взмахнул рукой, взбежал на крыльцо дома тысяцкого и крикнул попу Акинфию:
- Отче, прикажи звонить в большой колокол!
И уже через какой-то миг за ворота бешеным галопом вылетели вестовые с трубачами…
Боярин Гречин, ехавший рядом с князем, искоса взглянул на него, увидел, что призадумался Даниил, не стал надоедать ему вопросами, чуть поотстал. Теперь перед глазами замаячила жилистая шея князя, короткие белокурые волосы с завитками на макушке - Даниил, как въехал в лес, снял с головы мурмолку.
У Владимира Дмитриевича - великого князя Пронского - было два сына: Иван и Федор. Третий - Даниил, незаконнорожденный, от двоюродной сестры князя Тита Елецкого и Козельского Милавы. Тит, почти что сосед по удельным владениям Владимиру Серпуховскому и его сподвижник, всегда тяготел к Москве, поэтому и приставил для обучения своего племянника доверенного во всех делах боярина Гречина, чтобы воспитал его в любви к Дмитрию - великому князю московскому.
Гречин учил Даниила грамоте, воинскому делу и любви к московскому краю. «Хорош сокол растет! - говаривал он Ми лаве. - Не чета братьям, хоть они и законные… Старший Иван - умом трёкнутый, а Федор - пьяница, забияка и лгун… Вот и выходит, что Даниил после смерти отца княжеский стол наследовать должен. Я так разумею…»
- На все воля Божья, - отвечала Милава, радуясь похвале её кровиночке.
- Тебя, Милава, Владимир Дмитриевич больше жизни любит, - внушал Гречин елецкой княгине, когда еще пронский князь жив был, - и Даниил ему дороже, чем сыновья Игили, жены его законной… А знаешь, что Игиля зятю Олега Ивановича Салах-миру родственница?.. Ну вот и делай вывод… Игиля-то на пронском дворе змея подколодная. Она всю жизнь против Владимира Дмитриевича паучью сеть плела. Потому как хочет, чтоб татарин Салахмир пронским столом владел… Того же хочет и Олег… Вся надежда на Дмитрия Ивановича… Если бы не он, давно бы в Пронске косоглазый сидел. Москва не даст в обиду Владимира Дмитриевича, дай Бог, и Даниила тоже…
- Ох, любый мой Владимир, - восклицала Милава, - плетут вокруг тебя паутину татарские пауки. Видно, несдобровать твоей головушке. Несдобровать!
И молилась истово за него. Да, видно, не отмолила… 14 декабря 1371 года князь Дмитрий Иванович послал свою рать в пределы рязанского княжества под началом ставшего ему зятем Дмитрия Михайловича Боброка Волынского, чтобы «привести в разум» заносчивого Олега Ивановича Рязанского.
Летописец писал: «Рязаны, свирепые и гордые люди, до того вознеслись умом, что в безумии своем начали говорить друг другу: «Не берите с собою доспехов и оружия, а возьмите только ремни и веревки, чем было бы вязать робких и слабых московитов…»
Рязанцы и московиты сразились недалеко от Переяславля-Рязанского, на месте, называвшемся Скорнищевым. Боброк одержал победу, Олег бежал. Владимир Пронский держал сторону Москвы и сел на рязанский стол.
Салахмир срочно выехал в Орду и привел оттуда дружину. С её помощью Олег сверг Владимира Пронского и посадил в темницу.
В темнице пронский князь заболел и через год - в 1372 году - скончался.
Княжество на реке Проне, включавшее в себя и Скопинское городище на Вёрде, разделилось на две половины. Люди Ивана и Федора стали резать друг друга, жечь дома, хлебные поля и леса, и сколько бы эта замятия продолжалась - неизвестно. Но нашлись умные головы и в Пронске, и в Скопине, которые сообща порешили во избежание дальнейшей смуты призвать на пронский стол Даниила - незаконнорожденного сына Владимира Дмитриевича.
Федор и Иван было возроптали по поводу такого решения, но неожиданно бояр поддержали низы, особенно ремесленники, - надоело им кровопускание в междоусобной драчке полоумных братьев. Да еще твердую волю проявил и сам князь елецкий и козельский Тит, с которым считался Олег Иванович: они вместе в 1365 году секли ордынцев Тогая под Шишевским лесом.
Олег и Салахмир не посмели помешать сговору, убоявшись силы Тита, пронских и скопинских бояр, хотя знали, что Даниил никогда им послушным не станет, а всегда будет смотреть в сторону Москвы.
…Вскоре завиднелся тын сторожи, деревянная башня, срубленная в «крест», поверху по настилу из крепких дубовых досок прохаживался с закинутым за спину луком сторожевой засечник. По его беспечному виду становилось ясно, что Даниила с дружинниками, пробирающимися лесом к Оке, он не углядел. Князь подозвал Гриньку-Стрелку, прозванного так за меткий глаз, и велел:
- А ну, Гринь, стрельни из лука по башне, да постарайся угодить в самый козырек…
- Будет сделано, княже, - ответствовал с готовностью Гринька, раззявив в улыбке и без того широкий рот.
Стрела пропела и закачалась в доске козырька в тот момент, когда засечник под ним проходил. От неожиданности воин вздрогнул, за его шиворот полетела древесная труха, и только тогда он поднял к губам трубу - лес огласился ревом тревоги.
Облачаясь в броню, пристегивая к поясам мечи, хватая луки с колчанами, сдергивая со стенных крюков кистени, стали выбегать во двор бойцы.
Перепуганный сторожевой, надувая щеки, все ревел и ревел в трубу, но, увидев выступившего из леса всадника в алом княжеском корзно, заорал:
- Даниил Пронский! Даниил!
И увидел, как метнулся к воротам, выходящим к Оке, начальник сторожи…
Однажды один из воинов подслушал разговор начальника с гонцом из Рязани о том, что надобно доносить Олегу Ивановичу обо всех делах в пронском княжестве. Засечник передал эти слова своему товарищу, который сейчас стоял на часах. Но доложить об этом воеводе до сего дня не представлялось возможным. Поэтому сторожевой закричал что есть мочи:
- Афоньку ловите! Афоньку! Пень ему в ж…! Растерявшиеся бойцы сторожи не поняли что к чему, зато сразу смекнули, в чем дело, дружинники князя и пустили вскачь лошадей. Но не успели. Афанасий давно на всякий случай припас у берега лодку, схоронив её в прибрежных камышах, и плыл на ней по самой середине реки, недосягаемой для стрел.
- Пес шелудивый! - выругался старший из гридней. - К Олегу подался.
- Ежели встренемся… - Гринька тихонечко положил ладонь на колчан со стрелами, словно погладил.
- Ежеле-ёжили, девкам закорёжили, - передразнил Стрелку острый на язык Иван Лисица.
- Хвать болтать, - подытожил старшой и, завернув коня, поскакал к стороже.
- Ушел, - виновато склонил голову перед князем.
Но эта весть не сильно огорчила Даниила: сейчас он был рад тому, что ордынцы пока не потревожили дальнюю сторожу. Значит, есть время собрать ополчение.
- Поднимай засечных - ив Пронск! - приказал он старшому.
В Пронске князя уже ждал вестовой от Дмитрия Ивановича… Он-то и передал повеление московского князя идти с дружиной и ополчением на реку Вожу.
11 августа 1378 года произошла на этой тихой, затерянной в рязанских лесах речке беспощадная кровавая сеча.
Главным полком, который «удари в лице» противнику, командовал сам Дмитрий Иванович, полк правой руки находился под началом окольничего Тимофея Вельяминова, а полк левой руки - князя Даниила Пронского.
Воинство русское впервые за сто сорок лет жестокого ига одержало победу над ордынцами.
Подытоживая исход Вожской битвы, окольничий Тимофей Вельяминов произнес на княжем совете в Москве следующие заветные слова:
- Почему мы победили, великий князь и бояре?.. Да потому, что проявили почин и предприимчивость… По совету великого князя Дмитрия Ивановича, не стали сиднем сидеть хотя и за каменными, но стенами, ожидаючи врага и его разора на нашей земле, а сами двинулись на окские рубежи и дальше, ощущая свободу войскового маневра. И потом, хорошо мы наладили свою разведку: точно указал, в каком месте Вожи окажется со своими туменами посланный ханом Мамаем на Русь эмир Бегич… И как только появился эмир, то узрел готовую к сражению нашу рать. Пождал он, да и стал переправляться… А тут мы его и ударили со всей силой!
- Слава! Слава! - здравица громко прокатилась под сводами.
Память об этом сражении на Воже живет и посейчас. К сожалению, деревянная церковь Успения, сразу же построенная на месте битвы, не сохранилась. Но были заложены через год (в 1379-м) уже каменные храмы Успения Богородицы в Коломне и Москве у большой коломенской дороги. Подобное посвящение московских и подмосковных церквей, построенных или заложенных накануне Куликовской битвы, по-видимому, было вызвано не только особым политическим значением культа Богородицы для Москвы. Сказалось и то, что битва на Воже - матери Куликовской победы - произошла за 4 дня до празднования 15 августа Успения Пресвятой Богородицы…
Существует дошедшее до наших дней предание о том, что на могилках Перекольских, расположенных на берегу Вожи, у болота, случается чудо-чудное, диво-дивное. Не единожды жители соседних сел слышали там по ночам посвисты и песни…
Кто свистит, кто поет - никто не ведает. А из болота выбегает на могилки белая лошадь. Эта белая лошадь обегает их, прислушивается к земле, бьет её копытами и жалобно ржет над покойниками. Зачем она бегает, что слушает, о чем плачет, никто не знает.
Ночью над могилками появляются огни, а затем перебираются на болото. А эти огни не то что в городах или деревнях - они горят по-своему, иначе светят. Как загорятся, то видно каждую могилку, а как засветятся, то видно, что и как на дне болота лежит. Пытались люди поймать белого коня, дознаться, кто свистит, кто поет, поймать огонь на могилках и на болоте. Не тут-то было. Конь никому в руки не дается, от свиста и песен люди глохнут, а про огонь и говорить нечего. Вестимо дело: кто огонь поймает?.. А все оттого, что на этом месте было побоище. Сражались русские князья с ордынскими, бились не на живот, а на смерть. Орда начала одолевать князей, но выехал на белом коне богатырь со своей сотней. Бил и колол врагов направо и налево и побил чуть не всех. Но не усидел в седле богатырь, сразила его злая стрела…
С тех пор белый конь ищет своего хозяина, а его сотня удалая поет и свищет, авось откликнется удалой богатырь…
