Глава V. Равновесие. 1210–1212 гг

Невиданное по силе ополчение новгородское возвратилось домой, не потеряв ни одного человека, не пролив ни капли крови. В Торжке князь Константин с рук на руки принял брата Святослава, нисколько не опечаленного утратой новгородского стола, и доставил его во Владимир, к великому князю.

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо скрепя сердце смирился с потерей Новгорода, считая ее временной. Для него, под чьей властью были огромные земли, поставить древний и знаменитый город под свою руку было скорее делом чести, чем выгоды. За те тридцать пять лет, что он сидел во Владимире великим князем, ему случалось и владеть Новгородом, и упускать его из рук. Свободолюбивых, непостоянных в своих пристрастиях новгородцев нельзя было завоевать с наскока — их следовало медленно и упорно приручать, как приручают дикого зверя — и лаской и силою. Великий князь был уверен, что рано или поздно сможет это сделать и если не ему, то кому-то из его сыновей Новгород будет принадлежать уже по собственной воле.

Великого князя встревожило другое. Неожиданно на русской земле появилась сила, равная, пожалуй, его силе. Но свою мощь Всеволод Юрьевич копил понемногу, десятилетиями упорно и терпеливо собирая ее, а эта — появилась будто в одночасье! Князь Мстислав Мстиславич, свояк, если тщательно подходить к степени родства по общему предку Владимиру Мономаху — внучатый двоюродный племянник, вчерашний владелец ничтожного удела торопецкого, жалованного ему Рюриком из милости. Рюриком, который перед великим князем — ничто!

И вот пожалуйста — князь новгородский, повелитель обширнейших пространств и несчетного множества подданных. Сила, возникшая почти ниоткуда! Уж не сам ли великий князь, навязывая свою волю новгородцам, породил эту силу?

Приходилось Всеволоду Юрьевичу смиряться. Сын Святослав вернулся невредимым — и то хорошо. К тому же великий князь твердо знал — Мстислав не нарушит крестного целования. Одна порода с покойным отцом, и уж чего-чего, а вероломства в их душах не было никогда. Свою выгоду упустят, а клятву верности соблюдут. На своем веку великий князь повидал немало предательства, бывало, что и сам, вынуждаемый задачами государственными, преступал законы княжеской чести. Случалось — посмеивался над глуповатой честностью Мстислава Храброго. Думая о сыне его — Мстиславе Мстиславиче, недоумевал — отчего тот не вышибет из дяди своего Рюрика удел побогаче, а то и смоленский княжеский стол? Ведь мог! И был бы в своем праве. Только ему, князю Мстиславу, и в голову не приходило, что можно поднять руку на родного дядю, оставшегося вместо отца!

Однако можно сколько угодно посмеиваться над чужой честностью, но когда сам имеешь дело с кем-то, то хочется, чтобы человек этот оказался верным древним законам чести. Князь Мстислав был именно таким. Всеволод Юрьевич мог отныне быть уверенным в его дружбе. На том великий князь и успокоился.

Набрав внезапно силу, Мстислав Мстиславич не нарушил равновесия, сложившегося к этому времени на русской земле. До него это равновесие удерживалось великим князем Владимирским — с одной стороны, и южными князьями Ольговичами — с другой. После смерти великого князя Киевского Святослава первенство владимирской земли было окончательно признано Русью. Старший из Ольговичей — князь Всеволод Чермный занимался своими делами на юге, точил зубы на Галич, на Киев. И в конце концов заключил мир со Всеволодом Юрьевичем, отдав дочь свою за сына великого князя — Георгия, а Киев выменял у Рюрика на Чернигов — древнюю наследственную вотчину Ольговичей.

На русской земле наступило относительное затишье. А укрепление Новгорода и слава его нового князя, как защитника попранной справедливости, разнесшаяся повсюду, делали мир в русской земле еще более прочным.

Итак, Мстислав Мстиславич утвердился на новгородском столе и начал править, боготворимый своими подданными.

Дел оказалось много — куда больше, чем во время тихого проживания в Торопце. Когда утихли первые порывы восторга, князь новгородский пожелал узнать — что же творится в его владениях. И увидел столько всяких неурядиц, требующих его личного вмешательства, что впору было ему пожалеть о том, что добровольно взвалил на свои плечи такую ношу. Вот уж поистине: жила баба, не знала хлопот, да и завела себе порося.

Земля новгородская была от стольного города до Пскова, Копорья и Ладоги, до Белоозера, Устюга и самого Студеного моря никем толком не управляема. Порядка — такого, какой был заведен, например, во владимирских и ростовских землях, — в ней не было. Отвыкшие от твердой и постоянно требовательной княжеской власти, посадники и тиуны новгородские жили в отдалении от Новгорода, считая себя князьями своих земель. Дань платили от случая к случаю, отношения стремились поддерживать скорее с литвой, корелами, немцами и чудью, чем с Новгородом — так им казалось выгоднее. К северу и западу от Новгорода владения были столь слабо защищены, что оставалось удивляться — как еще не отошли они к иноплеменным владетелям. Впрочем, те не дремали и непрестанно беспокоили набегами слабых соседей, представлявших из себя такую легкую добычу. Разбойничьи отряды литвы и чудинов налетали внезапно из густых лесов на города и села новгородской земли, разоряли их, грабили, жгли, убивали и уводили в полон жителей. Кому, как не новому князю новгородскому, было усмирять этих врагов?

Не было в отдаленных пределах и церковного порядка — большая часть населения там все еще не приняла христианскую веру и поклонялась деревянным идолам. Многие чтили и варяжских воинственных богов. Нет-нет да и приходили в Новгород печальные известия о том, что тамошние жители, поддавшись увещеваниям волхвов, убивали попов, жгли церкви, ругались над беззащитной и малочисленной православной паствой. Не князю ли новгородскому следовало железной своей рукой вырвать бесовские корни язычества и склонить непокорные головы под благословенную сень святого креста?

Но и сам стольный город, как вскоре стало понятно князю Мстиславу, не был для него тихой и надежной обителью. По своему обыкновению, новгородцы, объединенные вначале общим порывом, скоро привыкли к новому князю, привыкли и к возвращенным вольностям, и к свободным торговым путям, привыкли к сытой жизни, независимой от прихотей великого князя, — и уже многим стало казаться, что всего этого они добились бы и сами, без Мстислава Мстиславича. Больше того — кое-кто стал открыто выражать недовольство, когда князь объявил, что во имя успеха будущих военных походов на север Новгороду придется понести большие затраты. Новгородцам, особенно самым зажиточным, больше не хотелось ничего отдавать на какие-то ненужные, по их мнению, войны и походы. Им хотелось только получать. Во многих боярских домах открыто заговорили, что князь Мстислав, вечно обуреваемый желанием воевать, окончательно разорит Новгород. Что сам он, подверженный влиянию сердечных порывов и чересчур внимательный к нуждам неимущих, не может быть надежным правителем. И если, к примеру, попросить его со стола прочь — не прогнать, нет, а попросить честью, а самим поклониться великому князю как более сильному и могущественному, то из этого можно будет извлечь много, много выгод. Великий князь, оставив новгородцам все их вольности, освободив от даней и поборов, посадит в Новгороде одного из своих юных сыновей. Да того же Святослава. Или — Ярослава, чтобы тот утешился от позора после того, как Всеволод Чермный выгнал его из южного Переяславля. Юный князь будет благодарить новгородцев за честь, а Новгород заживет уже по своей собственной воле. Тогда и настанет время подлинного величия.

О таких разговорах Мстиславу Мстиславичу постоянно доносили. Поначалу он удивлялся: как же так, не от великого ли князя новгородцы столько претерпели, не на владимирских ли хищников совсем еще недавно вставали они единой стеной? Потом стал гневаться, подозревая, что все, кто распространяет подобные мнения, подкуплены владимирским золотом.

С такими распространителями нужно было бороться. Но как? Свобода выражать свои мнения была одной из любимых новгородцами древних вольностей. Затыкать рты? Казнить смутьянов? Этого Новгород даже любимому князю не простил бы. Да и не умел Мстислав Мстиславич казнить. Он умел только сражаться. Можно было, конечно, перекупить кое-кого из недовольных, приблизить к себе, возвысить, окружить себя многочисленным двором. Казна бы, может, и не выдержала, но сам Мстислав Мстиславич до этого не додумался своим честным и прямым умом воина.

Он додумался до другого — сменить посадника. Твердислав, хоть и был человеком незлокозненным и оказал даже князю Мстиславу некоторую помощь, все же оставался слишком преданным Новгороду и именно Новгороду всегда мог отдать предпочтение перед князем. Мстислав Мстиславич призвал из южной Руси своего старого и доброго знакомца — боярина Дмитра Якунича. И предложил Твердиславу по своей воле уступить посадничество. Гордый Твердислав если и обиделся на князя, то никак этой обиды не показал. На совете он заявил, что добровольно уступает свое место человеку, старейшему его. Совету вятших мужей новгородских ничего не оставалось, как внять словам Твердислава и утвердить нового посадника. Князь Мстислав тут же услал Дмитра Якунича на Луки — строить новые крепости на границах новгородских земель.

Особые опасения у Мстислава вызывал владыка новгородский епископ Митрофан. Он был поставлен в Новгороде по настоянию великого князя. Правда — с согласия городского веча, но что из того? В те времена влияние Всеволода Юрьевича было так велико и столько союзников он имел в Новгороде, что те могли на вече перекричать кого угодно. Наверняка епископ Митрофан не мог забыть милости, оказанной ему великим князем, а значит — в душе оставался его сторонником. Кроме того, Митрофан был вхож в те самые боярские дома, где велись зловредные разговоры, и это давало Мстиславу Мстиславичу еще один повод подозревать владыку в связях с Владимиром. И ему тоже князь начал искать замену.

Нужен был такой человек, которого знал бы весь Новгород. И такой человек вскоре нашелся. Звали его отцом Антонием, и был он монахом Хутынского монастыря, известным своей святостью и замечательной судьбой. Когда-то в миру он носил имя Добрыня Ядренкович и был боярином, одним из самых богатых в Новгороде. Любознательный и беспокойный, он много путешествовал. Добрался до самого Царьграда, где поклонился святыням, а по возвращении сумел дивно описать все, что с ним приключилось в пути. Из Царьграда он привез частицу Гроба Господня — и уже одним этим прославился. После посещения святых мест суетность мирской жизни стала его тяготить. Тогда он одним духом раздал все свое имущество церквам и монастырям и постригся в монахи. В монашестве был счастлив и даже, говорили, научился исцелять у людей легкие недомогания.

Князь Мстислав, прослышав о монахе Антонии, не поленился и сам встретился с ним, а после беседы — и полюбил его. Предложил ему занять должность владыки новгородского. Антоний согласился, но только в том случае, если епископ Митрофан уйдет добровольно.

С владыкой Митрофаном получилось в точности так же, как и с посадником. Он не стал противиться княжей воле и согласился уехать в Торопец, куда Мстислав Мстиславич ссылал его — подальше от Новгорода. Славя Господа Бога и сравнивая себя с Иоанном Златоустом, Митрофан на простых санях под охраной отправился в Торопец. Антоний же был послан князем в Киев — на утверждение митрополиту. И митрополит — может быть, чтобы досадить великому князю Владимирскому, — поставил Антония в Новгород, к тому же присвоив ему сан архиепископа. Став новгородским владыкой, Антоний первым делом на владычном дворе перестроил Митрофановы палаты в церковь, посвященную святому Антонию.

Мстислав Мстиславич теперь мог смело оставлять Новгород, не боясь смуты. Приходила пора решать самые насущные вопросы — устанавливать порядок в подчиненных Новгороду землях, воевать с чудью и немцами, тревожащими северные пределы.

В начале мая из Владимира пришло неожиданное известие — умер великий князь Владимирский Всеволод Юрьевич Большое Гнездо. Весть была важная — ведь со смертью великого князя менялась сложившаяся за многие годы расстановка сил в русской земле. Власть над владимирскими, суздальскими, ростовскими областями переходила теперь в руки сыновей Всеволода Юрьевича. А меж них не было согласия. С удивлением Мстислав Мстиславич узнал, что первенство среди сыновей и великое княжество Всеволод Большое Гнездо отдал не самому старшему — Константину, а второму сыну, Георгию. Это показалось князю Мстиславу несправедливым, тем более что он Константина знал и любил и надеялся после смерти отца видеть великим князем именно его. А как пойдут дела теперь — можно было догадываться. Константин не смирится с потерей Великого княжения, с досады нанесет брату какой-нибудь вред, тот ответит, глядишь — и началась бесконечная кровопролитная война на благодатных землях, где под властью Всеволода Юрьевича несколько десятилетий все было тихо и спокойно. Какие города, какие храмы подвергнутся разрушению! Сколько погибнет русской красоты! Потом от княжества Владимирского, ослабленного междоусобиями, отложатся области, бывшие у Всеволода Большое Гнездо в подчинении. И с ними станут воевать молодые князья. Потом, почувствовав возможность легкой наживы, как волки, которые безошибочно определяют в стаде самого старого и больного лося, из степей хлынут половецкие орды, раньше сдерживаемые железной рукой великого князя.

Русская земля, как понимал Мстислав Мстиславич, стояла на пороге больших бедствий. Но пока он не мог вмешиваться в развитие событий — лично ему и его Новгороду наследники великого князя ничем не угрожали. Князь Мстислав начал воевать с врагами более близкими.

Он ходил на Торму — чудь, обитающую севернее Чудского озера, на берегу Варяжского моря. Пожег множество сел, взял без числа разного скота и пленных. Добычу, как всегда, разделил между своей дружиной и новгородскими жителями. Зимой того же года пошел к чудскому городу Медвежья Голова, окружил его и после почти двухнедельной осады вынудил жителей откупиться, получив с них четыре сотни гривен. Эту добычу тоже поделил: одну треть — дружине, две трети — новгородцам.

Военные успехи и щедрость князя Мстислава снискали ему еще большую любовь подданных. Положение его упрочилось. Теперь даже те, кто ратовал раньше за подчинение Всеволоду Юрьевичу, признавали, что лучшего князя, чем Мстислав Мстиславич, им желать не приходится.

Тем временем в Ливонии окреп не столь давно основанный рижским епископом Альбертом рыцарский Орден меченосцев, или воинов Христовых, а окрепнув, пожелал установить свое господство в землях, принадлежавших русским. Появился еще один опасный враг — куда опаснее полудикой чуди, которая к тому же первая и пострадала от ордена. Поняв всю опасность, исходившую от этого нового врага, князь Мстислав решил покончить с орденом раз и навсегда. Призвав на помощь своих сводных братьев — князя псковского Владимира и Давида, который им самим был посажен в Торопце, он собрал войско в пятнадцать тысяч человек.

Но, видимо, рыцари были кем-то заранее предупреждены. Доведя свою огромную рать до самого Варяжского моря, Мстислав нигде не встретил их. Рыцари ордена заблаговременно ушли в Ригу, где их было не взять, даже с таким войском, как у князя Мстислава. Рассерженный неудачей, Мстислав стал собирать дань с местных чудинов — эстов, осадил городок Воробьин, стребовав с жителей семьсот гривен.

Несмотря на то что дела Мстислава Мстиславича шли хорошо и он не мог пожаловаться на судьбу, князя стали одолевать невеселые думы. Он представлял себе, что всю дальнейшую жизнь ему придется воевать с орденом или гоняться по лесам за чудью, и чувствовал неодолимую скуку. Спору нет — побить рыцарей почетно для любого военачальника, да и походы на чудь приносят обильную и легкую добычу. Но сознание того, что все основные русские события проходят мимо него, отравляло Мстиславу Мстиславичу жизнь. На Руси творилось много неправедного! И Русь, стонущая от княжеских междоусобиц, звала князя Мстислава: приди, помоги. Он ощущал всей душой этот зов! Кому же быть защитником земли русской, как не ему? Может быть, он совершает непростительный грех, всего себя посвятив лишь Новгороду? Древний город при князе Мстиславе усилился, и в случае чего новгородцы не дадут себя в обиду никому. А что делать жителям тех областей, где князья, снедаемые алчностью, воюют друг с другом? Сообщений о таких войнах в Новгород приходило много. Мстислав Мстиславич огорчался, но в душе понемногу готовился к новому повороту своей жизни.

В великом княжестве Владимирском, как и предполагалось, жили недружно. Больших сражений, правда, пока не было, но мелкие стычки между Константином и Георгием шли непрерывно. Все потомство Всеволода Большое Гнездо разделилось надвое: одни держали сторону Георгия, другие — Константина.

Зять Мстислава Мстиславича князь Ярослав был за Георгия. Святослав, вырученный когда-то Константином из новгородского плена, тоже теперь подчинялся Георгию. К князю Константину примкнул Владимир Всеволодович. И только Иоанн, самый младший из братьев, мог считаться ни к кому не примкнувшим — по малолетству просто проживал во Владимире, при дворе Георгия.

Братья разделились — и началось: то Константин сожжет Кострому и пленит всех жителей, то Георгий приступает к Ростову. Братья пробовали мириться, но, видно, какая-то злая сила снова и снова толкала их на борьбу друг с другом — и междоусобие продолжалось.

В южной Руси тоже было неспокойно. Умер Рюрик Ростиславич — и здесь равновесие тоже было нарушено. Всеволод Чермный сразу почувствовал, что может стать единовластным, — и ополчился на сыновей и племянников Рюрика. Уверенный в своей безнаказанности, он выгнал их из уделов Киевской области, полученных ими по договору между Чермным, Рюриком и Всеволодом Юрьевичем. Он смело нарушил клятву в вечной дружбе. А кто мог потребовать от него ответа за вероломство? Чермный думал, что такого человека нет.

Но сыновья Рюрика и Романа Ростиславичей как раз были уверены, что такой человек есть. Свои надежды на восстановление справедливости они связывали с именем своего двоюродного брата, князя новгородского Мстислава Мстиславича, которого за храбрость, силу и воинское счастье кое-кто уже называл Удалым — и когда его так называли, всем было понятно, о ком идет речь.