Глава седьмая. Вновь на окоеме Бержерон

На сей раз французский землепроходец и сочинитель Пьер Бержерон появился в Киеве по зимнему пути, спустя два месяца после возвращения остатков дружины Ярослава из похода в Византию. На княжеском дворе, в палатах да и во всем стольном граде еще царило уныние. Еще плакали по убитым и пропавшим сыновьям матери, не утешились жены и невесты. В своем тереме страдала по Яну Вышате княжна Анна, и вкупе с нею тосковала по странствующему рыцарю Гаральду княжна Елизавета.

А неутомимый француз пожаловал в княжеские палаты веселый, жизнерадостный, неугомонный.

— Здравствуйте, здравствуйте, славные россы. Я привез вам добрые вести, — говорил он всем, кого уже знал по прежним посещениям Киева.

И в палатах стало шумно от его присутствия. Не успев отдохнуть с дороги, он, мешая славянскую речь с французской, одаривал всех новостями. И первый визит его был к княжне Елизавете. Худой, черный, со сверкающими карими глазами, расправляя клинышек бородки и лихие усы, он раскланялся перед княжной, поцеловал ей руку и весело сказал:

— Принцесса Елизабет, я привез тебе низкий поклон и тысячу поцелуев от твоего несравненного принца Гаральда. Елизавета не сдержала радости, прекрасное лицо ее зарумянилось, глаза засверкали, она воскресла и спросила:

— Он жив? Он не забыл меня?

— Сей витязь никогда тебя не забудет. Ты у него в сердце навечно.

— Но где он? Как он? — Елизавета коснулась плеча Бержерона, усадила его в византийское кресло, велела мамке-боярыне принести крепкого меду и попросила: — Пьер, расскажи все, что знаешь и слышал о Гаральде. Вернется ли он на Русь?

— О, об этом долго говорить. Потому наберись терпения, прекрасная россиянка. — Бержерон поудобнее уселся в Кресле и, жестикулируя, повел рассказ: — Я встретил его на острове Сицилия. Он бился в рыцарском поединке с сарацинским князем и победил его. О, это было великолепное зрелище. После боя я подошел к нему, напомнил о встречах в Киеве и о тебе, несравненная принцесса. Он обнял меня, расцеловал и произнес: «Ты путешествуешь по всему свету. Давно ли ты видел ту, по которой я страдаю?» Я сказал, что видел тебя совсем недавно и поведал, как ты страдаешь-печалишься о нем. Потом мы пили вино, и он спел мне вот эту песню:

— Господи, он все тот же! Но я никогда его не презирала. Он мне люб, и я жду его! — горячо воскликнула Елизавета.

— О, не принимай его песню с печальным присловьем близко к сердцу. — И Бержерон ласково улыбнулся. — Он знает, что ты его любишь и не презираешь. Да уж так повелось у рыцарей петь. Он сказал, что ему достаточно подвигов и славы. И свой корабль, полный сокровищ, он направит в ваши земли, как только минует время зимних бурь.

— Спасибо, спасибо, славный Пьер! — по-детски радовалась княжна. — Я скоро увижу своего ясного сокола.

— Очень скоро. Лишь под солнцем растают льды. — И Бержерон поднялся навстречу боярыне, которая принесла ендову с медовухой и кубки. Он наполнил один кубок доверху, другой — малой дозой и подал его княжне: — Выпьем за удачное возвращение твоего сокола. — И пока Елизавета лишь прикасалась к хмельному, Бержерон одним духом осушил свой кубок и воскликнул: — Пусть царит между вами сердечное согласие! А теперь мне пора к великому князю. Позже я расскажу тебе еще кое-что о твоем рыцаре. — И Бержерон покинул покой Елизаветы.

Ярослав Мудрый, однако, принял французского гостя не тотчас. По заведенному великим князем обычаю, он отправил землепроходца в баню:

— Ты мне любезен, Пьер Бержерон, И мы с тобой вволю поговорим. А пока смой дорожную пыль и тяготы.

— Спасибо, государь. Твоя баня мне во сне снится.

После жаркой, с вениками и квасным духом, бани, которая и раньше приводила Бержерона в восторг, великий князь и сочинитель долго сидели за трапезой и без помех, без свидетелей беседовали о том, чего пока не дано было знать ни домочадцам, ни придворным. Наслаждаясь старым болгарским вином из золотого кубка, Бержерон «открывал» перед великим князем Руси двери в далекую Францию.

— Всего месяц назад я был в Париже и дал отчет королю Генриху о моем путешествии в Сицилию и на остров Крит. Государь любит слушать рассказы о путешествиях. О, там я увидел много интересного и полезного для короля и моей Франции. Но об этом поведаю позже. А сейчас, сир, послушай о том, что нужно знать тебе. Моя Франция — это не великая держава, как твоя Русь. Франция уместится на ладони твоей державы. Вассалы короля Генриха ему не подвластны, и половина герцогств и графств богаче и могущественнее королевского домена. Герцоги и графы, не ведая чести и чинимого ими зла, пытаются уничтожить королевство, разорвать его сердце на части.

— И что же там вельможи не поделят? — спросил Ярослав.

— Там все в вечном переделе. Вот уже десять лет король Генрих воюет со своим братом, герцогом Робертом, и матерью, вдовствующей королевой Констанцией, которые пытаются отнять у короля герцогство Бургундию — родовые земли королей Капетингов…

Великий князь слушал Пьера Бержерона с большим вниманием, но пока не понимал, почему откровенничает француз, говоря о своей бедствующей державе, о ее неустройствах, государю, к которому примчал не без корысти. Да, князя всегда волновали междоусобные распри, где бы они ни протекали. И хотя Франция была далеко от Руси, происходящие там раздоры Ярослав воспринимал болезненно. Они предупреждали государя о том, что и на Руси может возникнуть подобное. Но Русь уже прошла через усобицы, и тому Ярослав был не только очевидцем, но и вождем слияния ее в единую державу. Ныне Русь — великое государство лишь благодаря его, Ярослава, радению. И великий князь прервал пространный рассказ Бержерона:

— Однако, любезный Пьер, к чему ты освещаешь столь печальную судьбу короля Франции? Почему не воздаешь ему хвалу? Как говорят у нас, пустил бы ложь во спасение, и делу конец.

— Наберись терпения, государь, и познаешь истину. — И Бержерон, пригубив вина, продолжал: — Так вот мы, парижане, верим, что наш король выстоит против коварного брата Роберта, а вкупе с ним и против всех графов и герцогов вместе. Конечно, ему было бы легче, если бы не козни матери. Он любит ее, а она его ненавидит, плетет интриги, устраивает заговоры. Она вовсе стала волчицей, когда несколько лет назад король Генрих овдовел. Его супруга, королева Матильда, умерла, не оставив Франции наследника Капетингов. Как горевал Генрих, как страдал в прежние годы, что Матильда не может родить ему сына! Сколько даров принес он к стопам покровителя Франции, святого Дионисия, прося его протянуть милосердную длань и помочь Матильде одарить державу наследником! И вот Генрих пустился на поиски достойной супруги…

Ярослав начал понимать, почему Бержерон так пространно показывает бедственное положение короля Франции. Похоже, надеялся получить от Руси какую-либо помощь бедному Генриху. Что ж, француз не ошибся, явившись на Русь в поисках благодетеля. Одно смущало великого князя: Бержерон не был уполномоченным посланником короля Генриха. Он, как странствующий рыцарь, искал клады для короля из личных побуждений. «Однако же они похвальны», — подумал Ярослав и с еще большим вниманием стал слушать благородного рыцаря.

— Но Божья кара властвует над несчастным Генрихом, — продолжал Бержерон. — Его молитв Дионисий и поныне не слышит. Вот уже два года вдовец ищет себе достойную супругу, которая защитила бы королевство Парижа и Орлеана от сиротства. Наш король еще молод, ему всего тридцать три года, он полон сил и жажды творить добрые дела. И он нашел бы невесту благородного рода, но тому мешают происки матери. Она ополчила против короля самого папу римского Бенедикта Девятого, и тот шлет Генриху всякие епитимии и запрещения. Этот итальянец из рода графов Тускунь имеет какие-то родственные связи с королевой Констанцией и запрещает нашему благочестивому королю вступать в брак с родственницами по мужской и женской линии до седьмого колена. Это неслыханно. Парижане во гневе. Но волю папы им не сломить.

Ярослав удивился: как можно налагать такой запрет?

— Подожди, братец, — остановил он Бержерона. — Выходит, что такой мерой папа Бенедикт лишил Генриха возможности жениться на любой благородной девице Франции?

— И не только Франции. Королева Констанция доказала папе, что Генрих не может искать жену среди принцесс Италии и Германии, Дании, Бельгии и Голландии.

— Экая напасть на бедного Генриха, — согласился Ярослав. — Но ведь ему мало одной нашей жалости. Потому выкладывай, землепроходец, чем можно помочь королю Франции? Ты ведь с этим прикатил за тысячу верст. — Ярослав пригубил вино и продолжал слушать Бержерона.

А тот повеселел и хлебнул из кубка от души. Он уже добился того, к чему шел: великий сир великой державы не остался безучастным к его печальной повести о короле Франции. Теперь надо было сказать о главном. Но, будучи склонным к многоречию, Пьер опять-таки отправился в путь не через гору, а в обход:

— Я ведь сочинитель, князь-батюшка. И потому, осматривая земли от берегов Средиземного моря и до Северного, до Черноморья и Беломорья на Руси, думаю о будущем этих земель и тех государств, которые лежат в этих пределах. И увидел я через свои хождения, что придет время, и Русь с Францией породнятся. Да, да, государь, и в этом ты мне поверь. Я ведь провидец, — похвалил себя Пьер. — У нас один Господь Бог, мы — христиане. У нас близкие нравы. Мы так же молоды, как вы, разве что чуть постарше; мы ищем ратной славы не в разбоях, а во имя торжества добра и справедливости. — Бержерон на миг задумался, еще хватил вволю вина и выдохнул наконец то, о чем болезненно размышлял с того дня, как покинул Париж: — Да что там ходить вокруг да около. Пора допить вино из открытой бутылки. Князь-государь, отдай нашему прекрасному и мужественному королю Генриху свою прекрасную княжну Анну. Ярослав склонил набок голову, прищурил хитрые глаза и долго рассматривал Бержерона, даже улыбался. Наконец сказал:

— О том я давно догадался, что услышу от тебя подобное. Да думал и о том, что ты не посланец короля Генриха, а лишь странствующий сочинитель. И что же ты мне ответишь, ежели я соглашусь?

— Согласись, князь-батюшка, согласись, — горячо произнес Пьер. — А там и послы заявятся. Я и приведу их. Да мигом, мигом! Птицей полечу на берега Сены!

Бержерон не сказал Ярославу всей правды. Перед отъездом на Русь у него была встреча с королем Генрихом. И об этой встрече Пьер будет вспоминать потом. А пока он повторял:

— Птицей, князь-батюшка! Я примчу с самыми именитыми сватами Парижа!

— Ты к тому способен, — похвалил его Ярослав. — Вот только скажи мне, каков ликом твой государь?

Сие не очень-то волновало великого князя, но ему хотелось услышать слово влюбленного в своего короля француза. Да и про Анну подумал.

Бержерон поспешил наполнить кубок вином и удивленно спросил:

— Сир, а каким ты представляешь себе рыцаря, который в году по нескольку раз бросается в сечи? Шрамов у него больше, чем у нас пальцев на руках. Но он красив, как рыцарь. Он похож на меня, а разве этого мало?

Ярослав засмеялся, но от ответа уклонился. Сказал же о том, что насторожило Бержерона:

— Не знаю, что и поведать тебе, любезный. Анна своенравна, и у нее есть причины отказать Генриху.

— Ой, князь-батюшка, сие неискренне от тебя. Ты в силах убедить Анну, и даже неволить ее не будешь. Сказывал же ты, что королевами становятся не ради личного счастья, но ради блага державы. Нам, французам, нужна такая королева, как твоя дочь.

— Однако ты, сочинитель, видел мою дочь отроковицей. Как можешь утверждать, что вам она подойдет как королева?

— О государь, прожженный Бержерон узнает дичь по шелесту крыл. Статью она — царица, ум у нее державный! Разве этого мало, чтобы быть королевой? — Бержерон приблизился к Ярославу и тихо, с улыбкой сказал: — К тому же россиянки плодовиты. Я наслышан о бабушке Анны, Рогнеде.

Ярослав устало покачал головой. Он понял, что Бержерон не отступится, пока не выжмет из него согласия. Промолвил:

— Не будем толочь воду в ступе, любезный. Ты отдохни с дороги в моих покоях и оставь все заботы мне. Добавлю, что на Пасху в Киев съедутся князья-русичи с семействами, и многие княжны красотой сверкать будут. Посмотришь на них, может, выберешь для своего государя.

И Ярослав позвонил в колокольчик. Появился дворецкий, и князь сказал ему:

— Матияш, отведи гостя в покой на отдых.

Бержерон поклонился и ушел следом на Матияшем. А князь Ярослав, мерно шагая по палате, думал о судьбе Анны. Он считал, что было бы достойно для Руси, ежели бы Анна стала королевой Франции, пусть пока маленькой и слабой державы. Но знал Ярослав, что Анна так и осталась для него загадочной и получить ее согласие на замужество с вдовцом не так-то просто. Найдет ли он убедительные увещевания? Не понадобится ли ему употребить наконец-то власть отца, чего он не хотел? В конце концов, ежели он добьется согласия Анны, не испугается ли она убожества Франции? Жалко было отцу любимую дочь. Дрогнет — и жизнь будет сломана. Да и кого не устрашит королевский домен, окруженный алчущими поглотить его! Размышления привели мудрого князя в растерянность. Он понял, что избавиться от нее может только после того, как поговорит с дочерью. Тогда в разговоре с Анной о супружестве с английским принцем Эдвином он не добился ее согласия. Теперь где-то в глубине души у него жила вера в то, что в Анне произошли многие перемены и победит ее благоразумие, ибо она уже осознала свое назначение. Вера принесла Ярославу успокоение, и он ушел почивать со светлой душой.

А до утренней трапезы Ярослав встретил озабоченного Бержерона. Великий князь любил чуть свет выйти из покоев на подворье, пройтись по хозяйственному двору, заглянуть в конюшни. Близ них он и увидел сочинителя.

— Ни свет ни заря, а ты уж на ногах. Почему так? И что это хмур, как осенняя туча? — спросил Ярослав.

— Да вот в Польшу собираюсь, государь, — ответил Бержерон.

— В чем причина? — удивился князь.

Бержерон поднял голову, твердо посмотрел в глаза Ярославу:

— Зачем ты, великий государь, играл вчера со мной в кошки-мышки? Французы гордый народ и ни от кого не терпят унижения.

— Не гневи меня, сочинитель. Ярослав никогда и ни с кем не играл в кошки-мышки. У него достаточно власти и силы обращаться со всеми открыто. Говори же, в чем дело. А то ведь за оскорбление государя и батогов на дорогу получишь.

— Хорошо, государь, хорошо! Может, я и погорячился. Но почему ты, сир, в нашей беседе ни словом не обмолвился, что не так давно дал принцу Эдвину согласие выдать за него замуж княжну Анну?

Ярослав ухмыльнулся. Вспомнил, что вчера вечером перебирал ту беседу с принцем Эдвином и дал свое согласие на супружество. Но ведь и тогда он оставил за Анной право волеизъявления. Великий князь остыл от гнева, положил на плечо Бержерона руку и миролюбиво сказал:

— Да, было мое согласие. И Эдвин мог надеяться засватать Анну. Но тебе, сочинитель, замутили голову. Не раскрыли два условия, при которых Анна станет женой английского принца. Первое — это ежели Эдвин получит трон и второе — ежели будет согласие Анны.

— О, спасибо, спасибо, государь. Ты великодушен, и ты прибавил мне сил и возродил надежду. И вот что, вот что послушай! Да будет тебе ведомо, что Эдвин не получит корону Англии. В том клянусь святым Дионисием. — И Бержерон торопливо продолжал: — В Северной Франции есть большое герцогство Нормандия. Так вот ее герцог, сын знаменитого Роберта Дьявола, Вильгельм, имеет на английский трон значительно больше прав, нежели принц Эдвин. О том знают и Франция и Англия. А чем закончится борьба Вильгельма и Эдвина, можно предположить. У Вильгельма под рукой до пятнадцати тысяч воинов, прекрасных воинов, а у Эдвина и дюжины не наберется.

— А в Англии чей вес тяжелее? — спросил Ярослав.

— Того не знаю, в Англии не был. А по слухам, так пятьдесят на пятьдесят — доброжелателей и недругов.

— Да, пути Господни неисповедимы, — покачивая головой, произнес Ярослав. И добавил: — Ну идем посмотрим моих лошадок.

Вернувшись из похода в Византию, увидев гибель тысяч россиян, потеряв любимого, сама заглянув смерти в глаза, Анна очень изменилась, повзрослела и в свои двадцать лет смотрела на мир глазами умудренной женщины. Большую часть времени она вместе с Настеной проводила в школе, открытой при соборе Святой Софии. Обе они учили грамоте отроковиц, но не забывали и о книгохранилище, где читали византийские книги. Встречаясь с Анной за вечерней трапезой, Ярослав по ее виду догадывался, что она не может забыть Яна Вышату. И хотя ей много раз было сказано, что Ян погиб в сече под Варной, она не верила тому. Делясь своими печалями с Настеной, она говорила, что сердце не вещает ей о гибели любимого. И позже, когда из Византии пришла весть о том, что в то скорбное лето под Варной греки полонили восемьсот русичей, Анна воспрянула духом: надежда на то, что Ян жив, укоренилась. Анна повеселела и часто смеялась над своей товаркой:

— Ты, Настена, хоть и зришь за окоемом, ан не увидела моего Янушку. Он не лишен живота, он еще вырвется из полона, или батюшка выменяет его на греков.

Настена ни словом не перечила Анне. В те же дни княжна пришла к отцу с вестью о плененных воинах и попросила:

— Батюшка, зачем тебе держать греков в неволе, отдай их императору за наших.

— Так и будет, поди, как мои посланники вернутся по воде, — ответил Ярослав. — Наберись, однако, терпения.

— Хорошо, батюшка, мне его не занимать.

Великий князь знал о своих русичах, попавших в руки греков, больше, чем Анна, и ему трудно было сказать правду. Всех русских воинов, взятых в плен под Варной, повелением Константина Мономаха ослепили. Был ли среди них Ян Вышата, Ярослав не ведал, но знал, что Анна уверена: он среди полонян. Потому Ярославу не хотелось углублять горе дочери. И он не спешил слать послов на переговоры об обмене, не питал надежды на милость Мономаха. Он ответил полуправдой:

— По рубежам державы на заходе солнца печенеги гуляют. Как пройдут через их становища мои люди, не ведаю. Потерпи уж.

— Ты, батюшка, говоришь то так, то эдак, — осталась недовольной Анна. — Одни твои посланники вернуться не могут, других, похоже, ты слать не хочешь.

— Прости старого. Вот соберусь с духом и все исполню, как должно.

Когда Анна поведала Настене о беседе с отцом, та все-таки отстояла свое провидение. И сказала на сей раз довольно жестко, ибо только так могла вывести княжну из лабиринта, в коем плутала Анна в поисках своего Яна:

— Не льсти себе надеждой, Аннушка, не жди своего сокола. Сложил он голову в честной сече. Человеку не дано избежать начертания судьбы.

Княжна обиделась на Настену, возразила ей и даже упрекнула:

— Зачем ты бередишь мою рану? Батюшка, ты, Елизавета — все об одном и том же! А я верю, что он жив! Верю! Верю!

— Ну прости меня, глупую, может, и впрямь несу напраслину, — повинилась Настена.

В этот день они отправились с княжеского двора в собор Святой Софии. Погода была солнечная, тихая, легкий морозец щипал лица. На площади близ собора они увидели Бержерона. Анна с ним уже встречалась в покое Елизаветы, когда он вновь рассказывал о Гаральде. Княжна подошла к Пьеру, спросила:

— Что вы здесь делаете, Бержерон?

— Да вот любуюсь вашим храмом. И вижу в нем величие и смирение, твердый и могучий дух державы и простоту вашей чистой веры. У нас таких храмов нет.

— Почему же? Ведь ваша церковь древнее нашей. Так я слышала от епископа Михаила, а он побывал в Риме.

Сорокалетний Бержерон нравился Анне за открытый и горячий нрав, за неугомонность и бесстрашие. Сколько земель он исходил вдвоем со слугой! Вот и на Русь пришел во второй раз.

— Франция — бедная страна, и мы не можем позвать зодчих и каменотесов из Византии или даже из Рима. Вот если бы нам помогла твоя великая держава.

— Полно, Пьер, вы так далеко от нас, что даже золото потускнеет, пока его доставят к вам. К тому же у нас и каменотесов нет на ваш вкус. Мы пока учимся у Византии.

Бержерон встал перед Анной, в его глазах засветился отважный огонь, и он с улыбкой сказал:

— Золото, может быть, и не потускнеет, мудрая княжна. Но твоя красота под синим небом Франции засверкает еще ярче. Соверши на мою землю путешествие, прекраснейшая из прекрасных. Ты увидишь красивые реки и множество мельниц на них. В лесах у нас много дичи, а на полях растет лучший в Европе виноград. Едем же, великолепная. Я буду твоим пажом.

— Вот уж никогда не думала о таком странствии, — засмеялась Анна и тут же поблекла: — Мне хватило путешествия в Византию.

Продолжая разговор, Анна и Настена привели Бержерона в книгохранилище, просторный и светлый покой с красивыми стрельчатыми окнами. Вдоль двух стен высились полки для книг, и на них, как прикинул Бержерон, покоилось более полутысячи рукописных творений. В углу за столом у окна сидел довольно молодой монах и старательно переписывал большой и толстый фолиант на чистые листы. Он встал, поклонился и вновь взялся за работу. Бержерон прошелся вдоль полок с книгами и с грустью подумал: «И такого у нас нет». Остановись близ Анны, сказал:

— Вот и опять подкатилась под сердце зависть. В нашем королевстве нет и сотой доли такого богатства, какое вижу здесь.

— Это собрано стараниями батюшки. Он у нас великий книгочей.

О себе Анна умолчала. А ведь она никогда не проходила мимо торжища, дабы не купить книгу.

Бержерон вспомнил о своих родителях. Ни отец, столяр-мебельщик, ни мать, белошвейка, не знали грамоты. Он же учился чтению по монастырским уставам и молитвенникам. И его сочинения, кои он привозил из путешествий, пока оседали в бенедиктинском монастыре под Парижем. Он благодарен суассонским монахам. Пока он был служкой в храме, они привили ему любовь к книгам, к чтению. И, следуя заветам Кассиодора и Марка Аврелия, Бержерон овладел искусством переписчика и переводчика сочинений древних языческих авторов, знания которых необходимы христианам для лучшего понимания Библии. Когда же Священное Писание породило в молодом Бержероне жажду путешествий, он покинул монастырь и отправился на Юг Италии, чтобы подышать воздухом Вивария, основанного Кассиодором и ставшего первым центром науки Апеннинского полуострова.

При Виварии была образцовая библиотека, и Бержерона допустили к ее богатствам.

В этот день Бержерон рассказал Анне о своем первом путешествии. Он так красочно все описал, что Анна загорелась желанием побывать в Виварии. Увы, судьбе не было угодно исполнить стремление пылкой княжны, и со временем Анна o нем забыла. Но другую жажду, кою заронил в ней Бержеpoн, она удовлетворила сполна. Разговаривая с княжной, сочинитель часто перемежал русскую речь французской. Потом по просьбе Анны все толковал. И Анна удивилась доступности познания речи французов. Она легко запоминала многие слова, фразы и произношение их. Когда Бержерон назвал Анну «бель эспри», что значит «человек с острым умом», она весело рассмеялась и повторила:

— Бель эспри, бель эспри! — А потом заявила: — Я хочу выучить ваш язык, сочинитель. И пока ты в Киеве, будешь учить меня. И, пожалуйста, не возражай. Я чувствую, что ваша речь, как и наша, мягка и приятна на слух.

— Я выражаю сердечное согласие, — ответил Бержерон по-французски.

— Ты молвил, что готов учить от всей души. — Анна поняла сказанное Бержероном по-своему.

— Почти так.

Несколько дней подряд Анна, Бержерон и Настена сразу же после утренней трапезы приходили в библиотеку, как по просьбе сочинителя они стали называть хранилище книг, и усердно занимались. Анна и Настена были такими прилежными ученицами, что через две недели вольно вели обыденный разговор. Но вскоре они были вынуждены прервать занятия.

Ярослав вновь позвал Бержерона к себе на беседу. Принял он его в покое для послов. Когда Бержерон появился, не предложил ему сесть, словно перед ним был простой придворный.

— Слушай меня внимательно, Пьер Бержерон. И последнее слово будет за тобой. Мы посоветовались с великой княгиней и приглашаем тебя к нам на службу. По первому случаю ты идешь нашим посланником к королю Генриху и говоришь ему, что ежели он пришлет сватов, то мы готовы отдать ему нашу дочь Анну в жены. Когда же сватовство состоится, ты всегда будешь при королеве все тем же посланником. Сказано мною все. Я слушаю тебя.

Предложение великого князя было для Бержерона столь неожиданным, что он не сразу нашел ответ. Ведь он терял самое дорогое свое достояние — свободу. И вместе с тем речь Ярослава сводилась к тому, чтобы он служил не только Руси, но и Франции, ее королю Генриху, которого он обожал. И Бержерон, вскинув голову, твердо сказал:

— Я согласен служить тебе, великий князь, согласен быть посланником при Анне. — И он поклонился Ярославу.

— В таком случае ты уже при службе. И у тебя всего один день на сборы, чтобы выехать в Париж. Лучшие кони и отважные ратники в твоем распоряжении. — И тут великий князь сошел с трона и обнял Бержерона. — Я верю тебе: супружество Анны будет благополучным и, может быть, счастливым. Вот и все. Собирайся в путь.

— Спасибо, государь. Франция оправдает твои надежды.

И Бержерон еще раз поклонился Ярославу. Он хотел спросить, есть ли согласие Анны, но счел, что сие будет лишнее, потому как все было очевидно.

Так оно и было. Еще после первой беседы с Бержероном Ярослав Мудрый зашел в опочивальню дочери и сказал ей всего несколько слов:

— Помнишь, голубушка, наш короткий разговор на реке Сейм? Тогда ты молвила, что мне никогда не будет стыдно за тебя. Пришло время доказать сие. Я хочу, чтобы ты стала королевой Франции. Согласна ли ты выйти за короля-вдовца, которому тридцать три года?

Анна стояла у изразцовой печи и, словно камея, приросла к ней. После вопроса отца она чуть побледнела, но, смотря ему в глаза, ответила без сомнения:

— Родимый батюшка, согласна ли я выйти замуж за французского короля-вдовца, я скажу тебе в чистый четверг, ты уж потерпи три дня. Ты всегда был терпелив ко мне, а это моя последняя просьба.

— Анна, я прогневаюсь на тебя! Сколько же можно водить за нос! И что я сегодня скажу Бержерону, которого уже принял на службу твоим посланником?

— То и скажи, родимый. В четверг я приду к тебе, и пусть там будет Бержерон. Ему ведь важно знать, что я решу.

Ярослав только покачал головой и ушел. Вернувшись к себе в покой, где его ждал Бержерон, он молвил:

— Доченька моя умница. И в четверг в этот час ты придешь ко мне, и мы услышим ее последнее слово.

Однако в четверг Ярослав не принял Бержерона. В день Герасима-грачевника, когда начиналась Масленица, в Киев примчал гонец из юго-западных земель. Стражи распахнули перед ним ворота. Это был варяжский воин, и на княжеском дворе он попросил, чтобы его пропустили к княжне Елизавете. По бронзовому, омытому всеми ветрами лицу гонца придворные догадались, что он привез благую весть, и не мешкая провели его в терем княжны. Представ перед Елизаветой, гонец, как истинный рыцарь, встал на одно колено, прижал руку к сердцу:

— Я примчал из Болгарской земли. В трех днях пути за мной идет принц Гаральд. Он шлет тебе, принцесса, поклон и поцелуи. Он спешит навстречу русской княжне, которую он любит. Все это истинная правда. — Гонец увидел, как в глазах Елизаветы вспыхнула радость. — Я счастлив, что исполнил повеление моего принца.

— Спасибо, воин, — сказала Елизавета и повела гонца к великому князю. Гонец доложил ему без смущения и по-воински просто:

— Государь-батюшка, принц Гаральд мчит к своей невесте и через три дня преклонит пред нею колени. Он возвращается героем. В битвах ему не было равных.

Выслушав гонца, Ярослав посмотрел на дочь и разгадал ее состояние. Остался доволен:

— Иди, любая дочь, позови ко мне служилых бояр. Велю им готовить встречу будущему королю Норвегии.

Вскоре молва о возвращении в Киев принца Гаральда облетела весь город, и сотни варяжских семей загорелись заботами о встрече своего любимца. Старейшины этих семей отправились в палаты великого князя просить благословения на торжество в честь будущего короля. А за день до приезда принца составился отряд молодых варягов, дабы встретить его в степи. Они спешили увидеть своего кумира, чтобы, возвращаясь, петь песни о русских красавицах, «которые их презирают».

Той порой отцы молодых варягов собрались на совет, дабы обсудить свои действа в помощи будущему королю Норвегии. Знали они, что король Магнус захватил престол силой, пользуясь тем, что Гаральд в это время добывал себе славу в Средиземном море. Для киевских норманнов Гаральд был уже королем, потому как его племянника Магнуса никто из них не признавал государем. Договорились быстро. Все были готовы помочь Гаральду и деньгами, и военной силой. После чего старейшины и многие именитые русские бояре пришли на княжеский двор, били челом Ярославу и просили:

— Князь-батюшка, дозволь на твоем дворе накрыть столы для встречи желанного гостя и чествования его вместе с невестой.

— Даю вам волю, кияне, на все, — ответил Ярослав. — И из своих погребов велю поднять хмельного и брашна сколь нужно.

— Ты, княже, всегда уважал нас. Спасибо тебе, — сказал за всех старейший из варягов боярин Верамид, помнивший Владимира Святого.

И сутки в стольном граде царила небывалая суета. В прежние годы лишь великих князей так встречали после знаменательных побед над врагами. А тут возвращался чужой будущий король. Да что с того? Ведь на Руси не было еще такого, чтобы родная держава породнилась с Норвегией. На третий день после Герасима-грачевника горожане высыпали на шлях, ведущий к Болгарии, поднялись на крепостные стены и с нетерпением ждали прихода Гаральда с дружиной.

Он появился в полдень. Светило яркое солнце, таял снег, обнажая черные полосы земли. И в какой-то миг на окоеме показалась еще одна черная полоса. Она приближалась, росла, и вскоре горожане услышали мощное пение в пять сотен голосов:

Елизавета в этот час находилась на крепостной стене в окружении братьев и сестер. Анна обнимала ее и уговаривала:

— Да уйми ты лихоманку. Слушай, о чем поют воины.

Елизавета, услышав песню воинов, побежала к лестнице, спустилась со стены и, поспешив навстречу своему отважному рыцарю, встретила его на весенней дороге. А Гаральд, увидев Елизавету, птицей слетел с коня, подбежал к ней, опустился на колено в мокрый снег и приник губами к ее руке:

— Наконец-то ты улыбаешься, моя королева.

— Я счастлива видеть тебя, мой рыцарь.

Потом они шли мимо тысяч горожан, прижавшись друг к другу, и сердца их бились как одно. Они ступили на княжеский двор, подошли к Ярославу и Ирине и согласно упали на колени.

— Батюшка и матушка, благословите нас! — воскликнули они дружно.