Глава пятнадцатая. Время Генриха

Весть о том, что король Генрих обвенчался в Реймсе со славянской княжной и уже справил свадьбу, была для доброй половины французов неожиданной, как если бы в конце цветущего мая выпал обильный снег. «Как так? — спрашивали они. — Когда он успел добыть в далекой, неведомой стране себе супругу?» Да, многие знали, что в ту страну уходили паломники, но они, сказывали, прошли ее, дабы достичь древней Таврии, где искали мощи святого Климента, погибшего за веру. Но мощи святого — понятное дело. О том и с амвонов церквей вознесли, и в Рим повезли их с великими почестями.

Многим же французам важнее было знать подноготную о супружестве короля. Простой народ был доволен, что наконец-то долгая жизнь вдовца завершилась обретением новой супруги. Знали крестьяне и ремесленники по себе, как это тяжело — потерять жену или мужа. Женщины — а их во Франции вдовствовало в три раза больше, чем мужчин, — не только проявляли любопытство, но и радовались за короля: «Слава Деве Мари! Наконец-то наш справедливец обретет семейный покой!»

Но королевских вассалов, особенно знатных сеньоров — герцогов, графов, — этот брак не радовал. Ведь теперь у короля может появиться престолонаследник, а это никак не входило в их расчеты. Многие вассалы хотели, чтобы после Генриха королем стал его брат, герцог Роберт-обиженный. Потому поспешное бракосочетание в Реймсе, а не в Париже породило в столице множество досужих домыслов. Одни говорили, что королева желтолицая и узкоглазая, но сказочно богатая. Будто она привезла в Париж десять возов золота и драгоценных камней, а еще десятки возов золотой утвари и лучшей в мире пушнины. Другие утверждали, что она птица — то ли северная белая сова, то ли соколица, принявшая облик женщины. Сказывали, что она каждую ночь будет улетать в Россию, а по утрам возвращаться. Ходил даже слух, что она магометанка и ее прячут под покрывалом. А когда она снимает его, то ослепляет всех черным жгучим взглядом. И якобы при венчании в Реймсе была под покрывалом, дабы не ожечь священников. Христианства она будто бы не приняла, и теперь в Париже будут строить магометанскую мечеть.

Однако, несмотря на самые нелепые слухи, тысячи парижан с нетерпением ждали возвращения короля и королевы из Реймса. Сотни их вышли на восточную дорогу. И когда появился свадебный кортеж и парижане не увидели королеву, потому как она сидела в закрытой карете, они потребовали, чтобы король сорвал верх с кареты и показал своим подданным королеву. Тут же толпа нашла прозвище королю: Генрих Скрытный — и скандировала:

— Генрих Скрытный! Генрих Скрытный! Покажи королеву.

Король был озабочен. Это по его просьбе Анна ехала в крытой карете. Она же просила посадить ее в открытый экипаж. Теперь он понимал ее. И сама Анна сочувствовала парижанам, вышедшим навстречу: они хотят и должны видеть свою королеву. Но пока Генрих колебался, не зная, что предпринять, в карете было решено в пользу парижан.

— Что ты скажешь, Настена? Ведь парижане правы.

— Ты знаешь, дорогая, что тебе делать. И потому не сомневайся.

Рядом с каретой находился граф Госселен. Анна попросила его позвать короля, который ехал впереди кортежа. И когда он очутился у кареты и склонился к оконцу, Анна сказала:

— Мой государь, выполни волю своих подданных. Очень прошу тебя.

Генрих пожал плечами и промолчал. Оказывается, он был суеверен и в Париже боялся сглаза. Но и отказать Анне не мог, потому как за минувшие дни почувствовал страстное желание служить своей королеве по-рыцарски — преданно и безропотно. Однако он спросил:

— Но ты не боишься колдовских глаз, моя королева?

— Нет, государь. Я под крылом Всевышнего, — ответила Анна.

Генрих распорядился окружить карету отрядом конных воинов, и, когда Анна и Анастасия вышли из нее, воины в мгновение ока сняли с экипажа парусиновый верх. Генрих и Анна сели рядом, воины встали в строй за каретой. И теперь парижане могли смотреть на свою королеву. Они прихлынули к экипажу плотной толпой, и все, кто увидел Анну, изумились ее незнакомой для французов красоте. Волна восторга прокатилась над толпой от края и до края. «Виват королеве! Виват королева!» — катилось несмолкаемо. Откуда-то появились цветы, и букеты полетели под ноги королеве. А из Парижа на дорогу выкатывались новые толпы парижан. И Анна встала, чтобы ее видели все. Встал и Генрих. Он положил руку на плечо Анны, другой приветствовал своих подданных. Парижане были довольны своей королевой и забыли все, о чем еще недавно распускали слухи, кричали на улицах. Красота Анны вызвала бурный восторг у пылких молодых парижан, теперь уже и ее подданных.

Однако горячие проявления чувств парижанами не затмили зрения королевы Анны. Она многажды видела большие скопления людей на улицах Киева и заметила значительную разницу между французами и россиянами. Среди подданных Ярослава не было столько бедняков, сколько она увидела на улицах Парижа. Отовсюду на Анну смотрели худосочные лица. Большинство парижан, особенно женщины, были одеты более чем бедно. «Франция, как ты убога! Вот до чего довели тебя войны! — воскликнула в душе королева. — Чем тебе помочь, Франция?»

А дальше оказалось, что не все французы нуждались в помощи и сочувствии. Когда кортеж проезжал мимо узкого переулка, оттуда выехала конная группа, и среди воинов были рыцари в доспехах. И один из них угрожающе крикнул:

— Королева, убирайся вон! А не то мы прогоним тебя в Скифию!

Глаза Генриха вспыхнули гневом, он схватился за рукоять меча.

— Я покажу вам, слуги дьявола! — закричал он и приказал графу Госселену: — Прогони этих мерзавцев!

Граф Госселен взял несколько вооруженных баронов и поскакал в переулок. Но возмутители спокойствия успели скрыться. Генрих подумал, что этих смутьянов прислали в Париж матушка Констанция и брат Роберт. И он не ошибся.

А вокруг королевского кортежа по-прежнему гудели и ликовали парижане. Им было на что посмотреть, чем восторгаться. Две сотни конных воинов-россов выглядели великолепно. Все, как на подбор, сильные, статные, светловолосые, с червлеными щитами, в алых кафтанах, они никак не были похожи на диких скифов, о чем кричали слуги Констанции. Славяне понравились парижанам, и особенно юным парижанкам. Им было хорошо ведомо значение цветов, и они бросали их воинам на крупы коней.

Наконец перед королевской четой показался замок на острове Ситэ. Спущен подвесной мост через протоку, распахнуты тяжелые ворота. По ту и другую сторону въезда выстроились закованные в латы рыцари. Они приветствовали короля и королеву молча, лишь вскидывая мечи.

Был полдень, когда Генрих и Анна вошли в стены замка-дворца.

— Вот мы и дома, моя королева, — сказал Генрих.

— Спасибо, мой государь. Мы обойдем наши покои вместе, — ответила Анна.

Их встретили все придворные и именитые парижане. Все поздравляли короля и королеву и проводили их в покои на второй этаж, чтобы они отдохнули и переоделись с дороги. Генрих привел Анну в предназначенную ей спальню. Это был большой покой, стены которого были обиты красивой розоватой тканью с рисунком. И от этого в спальне было уютно. Довольно широкие окна ее выходили во внутренний двор, за которым высились деревья сада. В спальне было много света. И мебель была светлых тонов. Широченная кровать под шелковым балдахином сулила покой и негу. И у Анны от всего этого стало легко и празднично на душе. Правда, она не знала, что за подобное убранство опочивальни ей надо было поблагодарить Бержерона, который в свое время просветил Генриха о вкусах славянской княжны. Она же поблагодарила супруга. Что ж, и он тут приложил руку.

— Спасибо, мой государь, за этот уют.

— Мне помог создать его твой поклонник, сочините ль Бержерон, — признался король. — Без него здесь было бы убого.

Генрих смотрел на Анну внимательно и ждал от нее еще каких-то слов. Она поняла, о чем хотелось услышать королю.

— Все хорошо. И мы сегодня справим здесь маленькое торжество.

Король согласно кивнул. Он знал, какое наслаждение его ожидало, и ликовал в душе. Никогда ранее он не испытывал ничего подобного, что было в первую брачную ночь в Реймсе. И вот близилось новое узнавание загадочной славянской женщины. Загадка, как он считал, крылась в том, что Анна еще не успела полюбить его, но ее поведение во время их неги и близости говорило о том, что она отдается страсти, освещенная большой любовью.

— Я буду считать мгновения до нашей встречи под покровом ночи, — сказал Генрих и, не удержавшись, поцеловал ее. Она ответила взаимностью.

^— Мне тоже желанен сей праздник, мой государь. Но прежде всего вот о чем хочу попросить.

— Твое слово для меня свято.

— На Руси есть обычай. Когда великие князья совершают бракосочетание и справляют свадьбу, то вместе с ними празднует весь народ. На княжьем дворе, на площадях и торжищах великий князь выставляет бочки с медовухой, с брагой и пивом, выносит короба гостинцев. И тогда наступает людской пир. — Генрих согласно кивал, но был серьезен. Анна поняла его озабоченность, добавила: — И не сомневайся, этот пир будет подарком моего батюшки Ярослава парижанам. Он позаботился об этом, провожая меня.

— Твой батюшка безмерно щедр. Но повсюду у нас есть другой обычай: вино гостям подносит жених.

— Хорошо. Но пусть мой батюшка хоть как-то поделит с тобой потчевание парижан.

— Я не хочу обидеть твоего батюшку и подумаю о том. Так и будет, моя королева.

И все-таки Генрих вознамерился угостить парижан за свой счет: «Я возьму у торговцев в кредит все, что нужно». И было похоже, что простые парижане надеялись на щедрость короля, ждали угощения, а именитые горожане и торговые люди ожидали, что король обратится к ним за помощью. Ожидания и тех и других не были обмануты. Вскоре из королевского замка во все концы города помчались герольды к купцам и именитым горожанам с повелением или просьбой выставить за королевский счет на улицы и площади бочки с вином и угощение.

В этот день и вечер, а похоже, всю ночь Париж веселился, ликовал и плясал, воздавая хвалу и честь королю и королеве.

А весть о том, что король Генрих тайно привез из далекой России, или Скифии, невесту и тайно же обвенчался с нею в Реймсе, а не в Париже, круговой волной расходилась от столицы и докатилась до герцогств и графств от Клермона, Артуа, Шампани, Бургундии до Тулузы на юге Франции и Нормандии на севере. Во многие города, ближние от Реймса, известия о венчании короля пришли на другой же день после свершения обряда. В тот день в кафедральном соборе Реймса были шпионы вдовствующей королевы Констанции. Они не теряли из вида короля с того часа, когда он только выехал из Парижа в Реймс. Мать Генриха следила за каждым его шагом. Она все еще не могла простить сыну мнимую вину тридцатилетней давности. Как и в молодости, кроме злобы и ненависти, в сердце старой королевы ничего иного к Генриху не было. Вскоре же после смерти бывшего своего мужа, короля Роберта, и восшествия на престол Франции сына Генриха она совершила длительную поездку к сеньорам короля — герцогам и графам — и добивалась свержения короля с престола. В ту пору она еще не увяла, умела очаровывать мужчин, и, пользуясь этим оружием, ей удалось выставить себя страдалицей и восстановить против законного короля многих вассалов. Однако мудрые мужи, такие, как могущественный герцог Нормандии Роберт Дьявол, не нашли оснований, чтобы помогать Констанции свергнуть государя с престола. И все-таки у некоторых герцогов и графов из южной части страны нашлись претензии к молодому королю. Оказалось, что в Бургундии, которую Генрих взял под свое крыло и включил в королевский домен, были нарушены интересы графов Шампани и Клермона, Пикадилии и Арраса. Что ж, Бургундия всегда была лакомым куском, который пытался проглотить каждый сильный сеньор и до Генриха Первого.

Стычки и сечи между молодым королем и его вассалами на землях Бургундии начались через два года после того, как Генрих Первый надел корону Франции. Свару затеял граф Рауль Второй из рода Валуа, потомок Карла Великого. Собрав двухтысячный отряд рыцарей и лучников, граф Рауль двинулся на Париж и шел победно, ломая всякое сопротивление. Лишь под Парижем Рауля остановили. Подоспел с помощью герцог Роберт Дьявол, в ту пору верный друг Генриха. Герцогу удалось разбить войско графа Рауля и выгнать его из королевского домена.

С каждым годом борьба с сеньорами и их вассалами ширилась, становилась ожесточенней. Генрих первый не знал покоя. Все его подданные, кои исправно платили налоги, обнищали настолько, что сами были готовы взбунтоваться против короля. А ему постоянно нужны были деньги, дабы содержать войско и нанимать рыцарей из Германии, пока империя допускала это. В городах и селениях королевского домена уже не оставалось здоровых мужчин, способных держать оружие. Осаждаемому Парижу грозило уничтожение, как некогда Карфагену. Но если тот древний город разрушили пришельцы, то Париж мог стать жертвой междоусобной брани, жертвой мстительной матери короля.

Порой к выдержанному, храброму и стойкому Генриху приходили такие минуты отчаяния, что он искал себе смерти в сечах. Но стрелы пролетали мимо него, мечи оставляли лишь шрамы-отметины. И однажды он понял, что его жизнь и судьба в руках Всевышнего. И пока Милосердный властвует над ним, он должен жить и бороться за единство Франции. И тогда он созвал архиепископов и епископов, многих других служителей церкви и вместе с ними обратился к народу, прося его раз и навсегда покончить с войнами и разбоями. Не все церковники с ним согласились. «Войны приносит Господь в наказание за грехи наши», — говорили они.

— Неправда, — утверждал Генрих. — И если мы этого не сделаем, то Франция развалится, как старый горшок, на сотни черепков и их растащат. Тогда Германии и Англии ничего не стоит поглотить нас.

И отцы церкви вняли увещеваниям миролюбивого короля. И им тоже было о чем сказать своей пастве. Они призывали христиан защищать от разорения храмы. Епископ Ги д Анжу из Пюи написал обращение к верующим. И когда каноник-канцлер Анри д’Итсон принес это обращение королю и прочитал его, то Генрих увидел в нем спасение для государства. Он велел сделать с него множество списков и разослать их по всем городам Франции, по графствам и герцогствам и читать слово пастырей с амвонов храмов, на площадях, на рынках.

Церковь и король призывали французов заключить мир Божий.

«Да не захватывает никто отныне в епархиях и графствах церквей, да не приводит никто на чужие земли строить замки или осаждать замок иных людей, кроме тех, кто не живет на его земле, в его аллоде, в его бенефиции. Да не нападет никто на монахов и их спутников, странствующих без оружия, да не берет никто в плен крестьянина и крестьянку, чтобы получить за них выкуп».

В этом обращении к французам было высказано немало увещеваний-призывов к миру и согласию. Но воинствующие сеньоры и их вассалы, будучи бескнижными и редко посещающие храмы, не услышали призывов церкви и государя, не прекратили разбоев, грабежей, междоусобной брани и не избавились от жажды прогнать короля Генриха с престола.

Правда, когда скончалась супруга Генриха, королева Матильда, могущественные графы Валуа сумели-таки добиться мира и покоя во Франции, но не в угоду королю, а лишь для того, чтобы укрепить свое влияние среди королевских вассалов. Графов Валуа побуждало к этому то, что у Генриха не было наследника престола. И если его не будет, считали графы Валуа, то по закону престол перейдет к королевской ветви потомков Карла Великого династии Каролингов. Именно по этой причине семейство Валуа всячески препятствовало новому бракосочетанию Генриха. И только по вине графов Валуа и королевы Констанции Генрих вдовствовал почти десять лет.

— Они меня обложили, как медведя в берлоге. Никуда нет ходу, — жаловался на исповеди король своему духовному отцу Анри д’Итсону.

И вдовствовать бы Генриху до исхода дней, если бы не путешествие Пьера Бержерона в Россию, не встреча с княжной Анной.

Загадочное появление во Франции дочери могущественного великого князя Ярослава Мудрого, скоропалительное и почти тайное бракосочетание короля в Реймсе — все это давало роду Валуа повод для законного беспокойства и поисков каких угодно мер для разрушения брака. И вновь начались происки и интриги, вновь подняла голову вдовствующая королева и принялась чинить зло своему сыну.

— Я отниму у него корону. И пока он в Реймсе, я попрошу германского императора ввести в город легион рыцарей, захватить его, а вместе с ним и короля, — говорила Констанция в полубреду, провожая в Реймс своего преданного барона Этьена де Сюлли, чтобы шпионить за Генрихом.

Барон Этьен де Сюлли примчался в Реймс накануне бракосочетания короля Генриха и княжны Анны. А на другой день, как только были завершены обряды бракосочетания и коронования, барон погнал коня обратно. Он мчался больше суток, чуть не загнал коня и к вечеру на другой день появился в замке Моневилль. Запыленный и усталый, он возник перед Констанцией. Она ждала гонца с нетерпением, но, утомленная ожиданием, уснула в кресле. Услышав сдержанный разговор, она проснулась, открыла глаза и спросила:

— Кто там? Зачем беспокоите?

— Это я, матушка, — отозвался ее сын, герцог Роберт. — Из Реймса прискакал барон Этьен.

— И что же там случилось? — Констанция выпрямилась в кресле, приняла гордую осанку.

— Вести неприятные, матушка. Вот барон Этьен обо всем расскажет. — Герцог оставил барона близ Констанции, сам отошел в сторону, сложил на груди руки.

Роберт был среднего роста, худощавый, черноволосый и черноглазый. Выглядел он значительно старше своих тридти пяти лет. Лицо его прорезали глубокие морщины, под лазами висели синие мешки. Сходство с пожилым человеком усиливали сутулые плечи. За спиной у Роберта была бурная жизнь. Отправляясь в военные походы, он мало заботился об успехах в сечах и больше предавался праздной жизни, утехам, женолюбию, словно мстил матери за то, что по ее воле до сих пор оставался холостым. Роберт давно знал, что его домогательства французского престола напрасны. Брат Генрих во всем превосходил его. И Генрих был неуязвим в поединках, в схватках, что сильнее всего злило Роберта. И все-таки герцог не остался безучастным к тому, о чем рассказывал барон Этьен де Сюлли.

— Я приехал в Реймс за день до появления короля и его невесты, — начал барон. Он был еще молод, подвижен, с обветренным, мужественным лицом. Единственным его «недостатком» была бедность. И за это он расплачивался службой у Констанции и Роберта, чтобы кормить мать и двух сестер. — Я побывал в храме, узнал, что короля ждут с часу на час…

— Этьен, ты утомил меня потоком слов, — перебила барона Констанция. — Говори о самом важном. Видел ли ты невесту? На кого она похожа? Японка? Китаянка?

— Ни на кого, государыня! Только на себя, — торопливо ответил Этьен. — Я видел ее так близко, как вижу вас, государыня.

— И что же? Да говори короче!

— Государыня, вели казнить, но я скажу одно: она прекрасна, как цветущий сад в весеннюю пору!

— Этьен, я прогоню тебя! Ты говоришь неугодное мне. Скажи, может ли эта варварка родить Генриху сына?

Барон оставался самими собой: восторженным рыцарем.

— Если бы я был супругом этой «варварки», она принесла бы мне дюжину сыновей.

— Несносный! Выходит, у Генриха появятся дети, — тяжело вздохнула Констанция и, закрыв лицо руками, воскликнула: — Господи, лиши ее чрево детородной силы!

Этьен побледнел. А Роберту стало жалко незнакомую россиянку. Он знал, о чем скажет мать, и упредил ее:

— Но, матушка, послушаем рассказ о том, как проходило венчание. Ведь это твой сын женился!

— Не смей упоминать о нем, — оборвала Роберта Констанция. — И запомни, что варварке нет места на земле Франции. И об этом позаботишься ты! — Вдовствующая королева говорила властно, жестко, голос ее окреп. Куда только девались болезни! — Тебе чинить над нею суд и расправу моим именем.

— Но, матушка, против женщин я не воюю, — не очень твердо ответил Роберт. — Да и зачем нам сия междоусобица, ежели графы Валуа отказались участвовать в сражениях против короля?

— Это ложь. Я знаю, что графы Валуа не сложили оружия. И пока я жива, ты будешь вместе с ними воевать даже против самого дьявола.

Увы, Роберт знал, что воля его подавлена матерью и, как бы он ни бунтовал, она возьмет над ним верх. И не только она. Семейство Валуа всегда поддерживало Констанцию, а Роберта подминало под себя во всем, что касалось борьбы против Генриха. И он покорно сказал:

— Извини, матушка, я сделаю все, что ты повелишь.

— Спасибо, сын мой, ты всегда был послушен и потому любим мною.

И пока Констанция и Роберт замышляли новые козни против короля и королевы, благая весть о супружестве Генриха с княжной-россиянкой достигла самых отдаленных земель Франции. В Париж потянулись все сеньоры, которые в это время были в замирении со своим сюзереном. Больше месяца Генрих и Анна принимали гостей. К этому времени Анна уже освоилась с положением королевы и чаще Генриха встречала герцогов и графов, мэров городов и прелатов, богатых купцов и со всеми находила о чем поговорить, оставляя у них хорошее мнение о себе. Когда Генрих вместе с каноником-канцлером Анри и епископом Готье отлучился ненадолго в Орлеан, дабы присутствовать при передаче мощей святого Климента посланцу папы, римскому кардиналу Бонифацию, королева Анна принимала герцога Нормандии Вильгельма, сына давнего друга Генриха, герцога Роберта Дьявола. Роберт скончался от ран несколько лет назад. Сын его, Вильгельм, продолжал дело отца и боролся за престол Англии, на который претендовал, как понимали во Франции, на законном основании. Встреча Анны и Вильгельма была теплой и осталась в памяти надолго. Она имела благотворное влияние на государственные дела. Вильгельм был покорен не только красотой Анны, но и ее тонким умом. Да и герцог произвел на королеву большое впечатление. Это был высокий и сильный рыцарь. К тому же красив. Но эту красоту скрадывала суровость, отпечаток нелегкой жизни. Многие годы он провел в постоянной борьбе против посягателей на английский престол, дрался с королем Канутом, пытался свергнуть его. И как-то в беседе Анна узнала от Вильгельма, что он уже однажды сошелся в сече с принцем Эдвином, бывшим претендентом на ее руку и сердце. Анна поведала об Эдвине и его брате Эдварде все, что знала.

— Они у нас на Руси были три года в изгнании, и Эдвин даже сватался за меня.

— О королева, я не позавидовал бы тебе. Твой брак с ним был бы несчастным.

— Я так и предполагала, — ответила с улыбкой Анна. — И я желаю тебе быть королем Англии. Одно мне непонятно: почему тебя называют Робертом Завоевателем?

— Увы, королева, я и сам того не знаю. Но довольно обо мне, расскажи лучше хоть немного о своей родине.

И королева охотно поведала гостю о державе Ярослава Мудрого. В конце же не без гордости добавила:

— Русь — великое и доброжелательное государство.

— Я хочу, чтобы и Франция была такой же великой державой. Конечно же в тех пределах, в каких она ныне есть. И верю, что вы с Генрихом того добьетесь. А нужно тут немного: покончить раз и навсегда с междоусобной бранью, прекратить войны.

Покидая замок Ситэ, герцог Вильгельм заверил:

— Я всегда с вами, моя королева, и приглашаю вас с королем в Руан.

А гости все прибывали в Париж и жаждали увидеть «свою» королеву. В тот день, когда вернулся из Орлеана Генрих, в королевском замке появился граф Рауль Пэронн де Крепи из рода Валуа. Он приехал с женой, графиней Алиенор, и сыном от первого брака, графом Франсуа. Придворные Генриха задавали себе вопрос: «Как они могли явиться с визитом, если более полувека между династиями Капетингов и Каролингов не прекращается вражда?» Еще дед Генриха, Гуго Капет, претерпел от потомков Карла Великого немало жестоких бед, хотя сам никогда не пытался притеснить их или ущемить в правах. Но Каролинги продолжали злобствовать, добиваясь возвращения престола всеми правдами и неправдами. Не раз королю Генриху приходилось воевать с отцом Рауля, графом Артуром. И немалая вина графов Валуа в том, что Франция разобщена на враждующие кланы. Десятилетия графы Валуа, вроде бы подданные короля, считали себя независимыми государями на своих землях.

Граф Рауль де Крепи был несколько иным в роду графом Валуа. Он не страдал захватнической жаждой, хотя мог бы успешно завоевывать чужие земли благодаря своему могуществу. Что же привело графа Рауля де Крепи в Париж, во дворец к короля, коего он не почитал? На этот вопрос у Генриха не было ответа. И он попросил совета у Анны:

— Принять ли мне графа Рауля де Крепи с семьей? Я не уверен, что мне удастся стерпеть его появление. И вовсе меня удивляет, как он осмелился явиться в Париж.

Анна понимала двойственное состояние Генриха: его удивление и негодование, — но попыталась пробудить в нем иные чувства:

— Мой государь, если недруг пришел с поклоном в твой дом, будь к нему милосерден и хотя бы на время забудь про обиды.

— Не увидит ли он в том мою слабость? — засомневался Генрих.

— Почему ты так думаешь?

— Да хотя бы потому, что допустил его непрошеным в замок.

— Но ведь ты считаешь графа Рауля умным. Ежели это так, то он будет тебе благодарен за теплый прием.

— Хорошо, моя королева, я принимаю твой совет.

Генрих смотрел на свою супругу с нежностью, хотя в суровых глазах воина это угадывалось с трудом. Генрих и Анна вышли в приемный зал, где их ждали граф Рауль, его сын Франсуа и графиня Алиенор. Зал был большой, и, пока они сходились, у них было время рассмотреть друг друга. Но на графе Рауле и его сыне Анна задержала свой взгляд недолго.

Да, оба они были гордыми и властными вельможами, оба по-своему красивы. Большего Анна не отметила, потому как все внимание свела к графине Алиенор. Она была в пышном светло-золотистом платье, с пышными же цвета воронова крыла волосами, большими черными и жгучими глазами, которые выдавали ее горячий нрав. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не тонкие губы, не острый нос и такой же острый подбородок. Анне показалось, что Алиенор похожа на ласку. Таких маленьких красивых зверьков она видела в Берестове. Позже, когда король пригласил гостей к столу, Анна заметила в глазах графини те же обжигающие огоньки, кои зажигаются у ласки, когда она выходит на ночную добычу.

Короткая пауза оценки друг друга завершилась, и Генрих представил гостям свою супругу:

— Королева Франции, Парижа и Орлеана княгиня Анна, дочь великого князя Ярослава Мудрого, государя великой России.

Граф Рауль де Крепи склонился к ее руке и поцеловал, а когда выпрямился, то глаза их встретились. И Анна с Раулем на какое-то мгновение остались как бы наедине. Спустя двенадцать лет они вспомнят это мгновение и поймут, какое значение имело оно в их судьбах.

За трапезой, после того как выпили по кубку лучшего французского вина из королевских виноделен Бургундии, мужчины завели разговор, вспомнили минувший сезон. Анне это было интересно, потому как она тоже любила охоту. Она даже рассказала, как охотилась с батюшкой в зимнюю пору на волков.

— Правда, мне не удалось сразить волка, стрела моя улетела куда-то в лес, — смеясь говорила Анна.

Рауль улыбался. Ему нравилось ее произношение французской речи — мягкое, завораживающее. Но он гасил улыбку, понимая, что это смущает Анну. Однако лицо королевы все больше привлекало его внимание, и с каждым мгновением оно казалось ему прекраснее. «Она божественна», — мелькало у графа в голове.

К счастью для Анны и Рауля, ни король, ни графиня не заметили состояния графа Рауля, и беседа за столом завершилась мирно, доверительно. Лишь молодой граф Франсуа де Крепи загадочно щурил глаза, будто прозревал некое будущее. Король Генрих во время этой беседы думал о своем. Он счел, что эта встреча с графом Раулем де Крепи будет иметь благие последствия. И он не обманулся в своих ожиданиях, однако несколько позже понял, почему это произошло.

Проводив гостей, Генрих сказал Анне:

— Знаешь, моя королева, я очень доволен этой встречей. Если Рауль не лицемерил и не скрывал под маской приличия коварных замыслов, его расположение к королю будет благопристойным.

— Я рада за тебя, мой государь. Ты сегодня был дружелюбен и ласков с графом и его сыном. И они отплатят тебе тем же, — ответила Анна. — Думаю, что и других сеньоров нам не следует отпугивать от Ситэ и Парижа.

— Пожалуй, так и будет, — согласился король. — Надо же начинать искать тропы и дорожки к мирной жизни.

Генрих давно не испытывал такого удовлетворения от посещения своего замка знатными вельможами. И что-то подсказывало ему, что за это надо благодарить Анну. Уже не первый раз он отмечал, что само присутствие при нем королевы делало его сеньоров сговорчивыми, доброжелательными. Покидая трапезный зал, король взял Анну за руку и, приблизив к себе, повел в спальню. У него уже давно прошла дорожная усталость. Он жаждал, чтобы загадочная Анна была с ним рядом и, разделив ложе, наградила его блаженной близостью. Сама Анна не ликовала от предстоящей семейной утехи, она была всего лишь примерной супругой, исполняющей с мужем извечный долг. Однако все ее поведение было полно огня и таинственности, как древний танец, — Генрих это уже испытал.