Глава двенадцатая. Смерть Миндовга

«Все позади, все позади!» — монотонно проплывали эти два слова в полудремной голове княжны Анны. Вкупе с этими словами стучали колеса о мерзлую землю. Анна лежала в печенежской кибитке под медвежьим пологом, и рядом с нею сладко спала Анастасия. Впереди и позади кибитки цокали сотни конских копыт, а за оконцем проплывала пустынная и голая степь. Анна, ее спутники и две тысячи воинов возвращались в Киев. Княжна не ведала, сколько было проделано пути, но таврические земли, гнилой перешеек остались в прошлом. В голове у Анны продолжало вызванивать: «Все позади, все позади!» — и она никак не могла избавиться от этих слов. Да и не хотела, потому что, как только она переставала повторять «все позади», в ее голову врывалось то, что случилось в последний день пребывания в Корсуни.

Все началось со слов Анастасии: «Ты можешь открыться. Мощи найдены». А если бы она не произнесла этих слов и они вместе с французами попытались бы вывезти мощи из Корсуни тайно, не произошло бы того жестокого несчастья, которое так потрясло Анну. Но теперь уж ничего не изменишь, и нужно было мужественно пройти адов круг терзаемой совести.

На кладбище в тот час все прибежали как оглашенные. И возле колодца толпилось множество горожан, которые словно пытались в него прыгнуть. Прихлынули все, кто принимал участие в поисках мощей две недели назад, и теперь, не пугаясь окриков Миндовга, рвались заглянуть в колодец. И тогда Миндовг встал на кромке ствола и грозно закричал:

— Не подходите! Никто не подходите! Это собственность императора Константина Мономаха! Это честь Византии! — Миндовг вспомнил слова вельможи Амфилогия, сказанные им в Сугдее: — Кто посягнет на мощи, тому смерть! — Миндовг был похож на рехнувшегося умом. С его красного лица стекал пот, седые волосы взлохматились, глаза гневно сверкали, он продолжал кричать на корсунян, а потом заревел и на Анну: — И ты, княжна россов, сей же миг уведи своих воинов отсюда! Сей же миг! Кто посягнет на мощи, тому смерть! — повторил Миндовг.

Анна опешила. Она не была готова к такому повороту событий и попыталась подойти к Миндовгу, чтобы вразумить его, но не успела. В этот миг сквозь толпу пробился пожилой, но еще крепкий горожанин-ремесленник, похоже кузнец, и потребовал:

— Правитель, дай глянуть!

— Эй, Полиен, Полиен! Воинов сюда немедленно! — закричал Миндовг.

— Да полно, каких воинов! Дай же глянуть, что я там искал две недели! — Горожанин схватился за бадью, потянул ее к краю колодца.

Все остальное случилось в мгновение ока. Миндовг с силой оттолкнул горожанина, бадья вырвалась из его рук, ударила Миндовга по ногам, и он упал в колодец.

Толпа ахнула. Взлетел в небо последний крик несчастного. И наступила мертвая тишина. У Анны, которая стояла в полутора саженях от колодца, помутилось в голове, и, не будь рядом Анастасии, она не удержалась бы на ногах.

Оцепенение у толпы прошло. Все что-то кричали. Кузнеца, о которого «споткнулся» Миндовг, греки толкали в колодец, и только чудо спасло его от гибели: он успел ухватиться за стойку, на которой крепился ворот. Гвалт продолжался. Многие именитые горожане слали проклятия на голову княжны Анны и ее спутников, обвиняя их в гибели наместника. Даже экзарх Петр крикнул канонику-канцлеру Анри д’Итсону:

— Кара Божья падет на ваши головы! Из-за вас Миндовг угодил в прорву. Вы виновники его гибели! Как смели вершить святое дело втайне от правителя и церкви!

И тут раздался громовый голос Анастаса:

— Тихо! Миндовг, может быть, жив! Кто из вас спустится за ним?

Желающих не оказалось, горожане попятились от ствола колодца. Анастас крикнул:

— Сами виноваты в его падении, а теперь на нас вину валите! Эй, ратники, очистите площадь!

Воины тотчас решительно потеснили горожан от колодца. И вновь наступила гнетущая тишина. Теперь все следили за действиями Анастаса. Он поставил четверых сильных воинов к вороту, сам влез в бадью и велел опускать себя в колодец. Горожане, стоящие поодаль, замерли. Они надеялись, что россы поднимут живого Миндовга. Но их надежды не оправдались. В бадье, которую наконец подняли, лежал мертвый Миндовг. Он упал головою вниз, и она была разбита, сломаны позвоночник, ключицы. Экзарх Петр велел отнести наместника в храм. Воины Анастаса уложили его на плащ и унесли с кладбища. Следом ушли и многие горожане. Русичи и французы долго молчали. Никто не знал, что делать. Первым пришел в себя епископ Готье:

— Господи, Христос Спаситель, все мы грешны пред тобой. Упокой душу раба твоего Миндовга. — Он прочитал молитву и сказал: — Спустите меня в колодец, я соберу мощи святого Климента. Только я, и никто больше.

Первым возразил граф Госселен:

— Святой отец, есть и помоложе тебя. Мне и спускаться в колодец.

— Слушайте мою волю! Мощи поднимет Анастасия, и никому другому сие не дано. — Анна попросила каноника Анри отдать свою мантию Анастасии и сказала ей: — Иди, славна, это твоя честь.

— Спасибо, княжна, — ответила Анастасия.

Соломоново решение княжны она приняла как должное.

Но прежде чем ступить в бадью, тихо молвила Анастасу:

— Подними всех воинов, любый. Сотню поставь к стремени и пошли воинов в селение за дружиной. Или греки не выпустят нас.

— Сделаю, как велено, — ответил Анастас и, тут же подозвав десятского, приказал ему: — Ефрем, пошли Ивара в казарму, пусть приведет сюда сотню оружно. Сам беги в дружину, поднимай ее в седло и — в крепость. И чтобы были готовы к походу.

— Исполню, воевода. — И Ефрем ушел.

Анастас с воинами взялся за ворот, и бадья с Анастасией медленно уползла вниз. И пока она была в колодце, никто наверху не проронил ни слова. Все ждали ее знака. Анна стоила бледная, ее бил озноб. Она шептала:

— Господи, помоги славной Анастасии свершить последний благой шаг. Дай ей силы.

Анастасия же, выбравшись из бадьи и дернув за веревку, чтобы бадью приподняли, опустилась на корточки и увидела то, что открылось ей в серебряном тазу за толщей тысячелетия. Лишь золотой крест скрывался под слоем осыпавшегося песка. Она сгребла песок, и крест засверкал первозданной чистотой. Анастасия не пыталась поднять его, она с изумлением смотрела на мощи святого Климента. Тысячелетие уничтожило лишь ткани одежды и плоти. Кости же окаменели и были накрепко соединены между собой, составляли целое. И тогда Анастасия приподняла правую сторону мощей, подложила под них мантию, умостила мощи на середине и завернула их в одеяние каноника. Она дернула за веревку, бадью опустили на дно. Анастасия поставила мощи в бадью, сама встала рядом и дала знак к подъему. Перед нею уплывала вниз стена колодца, прорубленного в скале чьими-то титаническими руками. «Конечно же здесь мощи пролежали бы еще не одно тысячелетие», — мелькнуло у Анастасии, И это было похоже на сожаление о том, что чья-то воля нарушила покой великомученика за веру.

А веревка медленно наползала на ворот. Мгновения казались вечностью. Анну продолжал бить озноб. С лица Анастаса градом катился пот, и не оттого, что он устал и ему было тяжело, а от внутреннего напряжения, от переживаний за свою отважную семеюшку.

Сотня воинов, за которой посылал Анастас, была уже на кладбище. Они встали близ колодца плотным кольцом, руки их лежали на рукоятях мечей, лица были суровые, сосредоточенные. Французы даже дивились этому. «Зачем такая предосторожность?» — подумал епископ Готье. Но он посмотрел на Анну, и ее обеспокоенность передалась ему.

И вот наконец бадья возникла над землей. Анастасия стояла в ней во весь рост, белый прах веков осел на ее обнаженную голову, и всем показалось, что она поседела. Анастасия же стояла в бадье с полуулыбкой на лице и прижимала мантию с мощами к гуди. Воины тотчас перекрыли колодец плахами и опустили на них бадью. Анастас помог Анастасии выбраться на землю. Она же попросила его перерезать веревку и отнести бадью от колодца. Лишь после этого подошла к Анне и сказала:

— Ярославна, вели воинам Анастаса закидать прорву камнями, все сравнять с землей.

— Скажи им сама, — отозвалась Анна.

Она еще была потрясена гибелью Миндовга и ощущала в груди болезненную пустоту.

— Хорошо, — проговорила Анастасия и попросила Анастаса: — Исполни последнее: верни камни на место, засыпь землей, а терновник поставь в материнское лоно.

Анастас распорядился. Его воины встали в четыре цепочки и, передавая друг другу камни, бросали и бросали их в колодец. Он глухо и однообразно гудел.

Той порой начальник воинов Херсонеса Полиен-многохвальный, узнав о гибели наместника, счел, что в этом виноваты чужеземцы, и решил их арестовать. И он, может быть, исполнил бы задуманное, будь у него под руками хотя бы легион, тот самый легион из старых воинов, который всегда стоял в Херсонесе. Но его не было. Еще летом по воле императора Мономаха легион отплыл на кораблях в империю и там встал на защиту восточных рубежей, дабы отражать набеги сельджуков. И все-таки Полиен попытался исполнить свой долг. Он собрал три десятка стражников, кои охраняли ворота, и повел их на кладбище. У входа он встретил заслон из воинов-русичей и грозно крикнул:

— Расступись!

В прежние времена перед ним дрогнули бы многие. Это был могучий воин. Но годы оставили в нем лишь грозный взгляд да зычный голос. И потому русичи не шелохнулись, лишь взялись за рукояти мечей.

— Повелеваю именем императора! — вновь крикнул Полиен. — Это земля империи! Все покиньте ее!

На крик грека прибежал Анастас. Окинув взором стражников, он сказал своим воинам:

— Пропустите их да возьмите в хомут. И пока мы здесь, не выпускайте никого.

Полиену открыли путь. Навстречу ему шла Анна, за нею — французы.

— С чем пришел, Полиен, начальник стражей? — спросила Анна и добавила: — За нами нет никаких грехов.

— Есть, россиянка. Ты и твои люди виновны в смерти Миндовга. Именем императора я арестую тебя и всех, кто с тобой.

— Если бы ты все видел, не судил бы так, Полиен-многохвальный. Мы не виновны. Он сам нашел свою погибель, — ответила Анна.

Пока Анна и Полиен пререкались, Анастас взял с собой десять воинов и побежал с ними к городским воротам. Знал он, что вот-вот к крепости подойдут с дружинами воеводах Ингвард и Творимирич. Так и было. Едва Анастас оказался вблизи ворот, как за ними послышался цокот копыт, говор, раздался стук в ворота.

Два стражника, пожилые греки, поспешили к ним, выглянули в оконце, тотчас захлопнули его и принялись осматривать ворота. Но Анастас был уже рядом. Он сказал:

— Не мешайте нам, отцы, не ищите себе худа. Мы собираемся домой, и потому освободите путь.

Воины Анастаса отобрали у стражников оружие, втолкнули их в каменную камору в башне и распахнули ворота. Въехав, Ингвард спросил Анастаса:

— Мы ко времени?

— Да, — ответил Анастас. — Всем на площадь. Встаньте строем и ждите слова княжны.

И вскоре две тысячи ратников заполнили городскую площадь, выстроились перед дворцом Миндовга и замерли в ожидании.

Анастас вернулся на кладбище, сказал Анне:

— Дружина в крепости. Что повелишь делать, княжна-матушка?

— Пока ничего. Все хорошо, Анастас. Скоро выступаем, — ответила Анна. — Пошли, однако, воина узнать, с нами ли Хриса и Фотина.

— Исполню, — ответил Анастас и ушел к воинам.

Колодец был уже завален камнями, земля над ними лежала гладко, и терновник стоял на старом месте. Его обильно полили водой, и он зеленел по-прежнему. Воины в сопровождении Анастасии унесли бадью с мощами в казарму. Там их аккуратно переложили в белый холст, увязали и спрятали в колесницу.

— Вот и все. И дай нам Бог благополучно выбраться из Тавриды, — сказала Анна.

— Все будет хорошо. Небо над нами безоблачное, — заметила Анастасия. — И пора уезжать.

— Да, колокола пробили, — почему-то с загадкой отозвалась княжна.

— Пробили, — согласилась Анастасия. — Но ты иди, матушка-княжна, а я на минуту задержусь.

По пути на площадь Анна и ее спутники зашли в Иаковлевский храм, дабы проститься с телом покойного Миндовга и с экзархом Петром. Ему Анна сказала:

— Святой отец, мы покидаем Корсунь. Но ты не держи на нас обиды. Нет ни в чем нашей вины. Честь для нас тоже превыше всего.

Анна не знала, понял ли Петр ее намек о чести, но ей это уже было безразлично.

Экзарх Петр, однако, ни словом не обмолвился в ответ. Он понимал, что княжна права, но все-таки она ввела его, экзарха, и Миндовга в смущение тем, что в ее руках оказались мощи святого Климента. Это, как счел Петр, большая потеря для православной церкви и для Херсонеса. Но здравый смысл говорил ему, что, не появись в Херсонесе эти чужеземцы, миновало бы еще не одно тысячелетие, а мощи покоились бы в недоступном для простых смертных тайнике.

В этот миг экзарху Петру страстно захотелось увидеть в последний раз Анастасию и поклониться ей. Экзарх признался себе, что никогда прежде ему не приходилось видеть такое сильное проявление божественного начала, какое он увидел в таинственной россиянке. И Петр не сдержался, спросил:

— Где ваша Анастасия? Могу ли я зреть ее?

— Я скажу ей, чтобы она зашла в храм, — ответила Анна.

И, еще раз поклонившись покойному Миндовгу, она покинула церковь.

На площади русичи встретили свою княжну бурными криками. И в первом ряду она увидела Тараса и Мирона, коих так удачно благословила на супружество с Христиной и Фотиной. Гречанки на конях были возле мужей. Одеты они были в воинский наряд и ничем не отличались от молодых воинов. Вскоре на площади появилась личная сотня княжны Анны. В окружении конных воинов пришли стражники Полиена и он сам. Показалась с сотней и Анастасия. Она шла рядом с колесницей, в которой были спрятаны мощи. Увидев Анастасию, Анна послала ее в храм.

— Экзарх Петр жаждет тебя увидеть.

— Господи, что ему нужно? — чуть ли не с досадой спросила Анастасия.

— Не знаю, голубушка. Но сбегай, исполни его просьбу.

— Ладно, бегу. Он был ко мне добр. — И Анастасия ушла. К княжне подъехала крытая печенежская кибитка, запряженная четверкой лошадей. Оставалось лишь дождаться Анастасию, открыть дверцу, сесть в кибитку и покинуть Корсунь. Анна окинула его взглядом, задержалась на храме Святого Василия. Исполнилась ее давняя мечта, она увидела здесь все, что было связано с ее дедом, Владимиром Святым. Предание о подвигах великого князя было теперь полным и улеглось в памяти навсегда. И все-таки что-то удерживало ее в городе. На сердце лежал тяжелый камень. Смерть Миндовга потрясла впечатлительную Анну, и вольно или невольно она сочла себя виновной в ней. Теперь она считала, что ей надо дождаться, когда тело покойного предадут земле. Однако это было чревато бедой. И ее опасения подтвердил граф Госселен. Он подошел к ней и спросил:

— Славная принцесса, что еще удерживает нас здесь? Не пора ли покинуть Херсонес? Думаю, что за Миндовга с нами попытаются рассчитаться. Смотри, город затаился.

— Да, граф, я тоже думаю о том, что пора в путь, — отозвалась Анна и, увидев спешившую Анастасию, взялась за дверцу кибитки.

Анастас и его сотня первыми оставили город. Следом простилась с Корсунем Анна. За нею потянулись три колесницы с французами и мощами Климента, а замыкали поезд две тысячи воинов Ингварда и Творимирича. Задержись они на три-четыре часа, русичам не удалось бы так легко уйти из Корсуни. Супруга Миндовга и его пять сыновей, кои жили во дворце близ Инкерманского мужского монастыря, были уведомлены о гибели мужа и отца и теперь созывали крестьян, монахов, ремесленников, велели им вооружаться, дабы отомстить за смерть наместника императора. Но Миндовги опоздали. Когда тысячная толпа греков при оружии подошла к Херсонесу, россияне уже были от него более чем в десяти верстах. И Миндовги не отважились преследовать двухтысячную дружину.

И вот княжна Анна уже какой день в пути, пройдены сотни верст. А в голове, как вода на перекате, звенит одно и то же: «Все позади, все позади!» И твердит она эти слова из страха, дабы события последнего дня в Корсуни не захватили ее вновь и вновь. Может быть, так и случилось бы, останься княжна наедине со своими переживаниями, если бы не сидела рядом с нею Анастасия. Верная спутница жизни, судьбоносица, умела отвлечь Анну от тягостных размышлений. Иногда она бесцеремонно говорила:

— Свет Ярославна, ну-ка выйдем на волю в степь. — И приказывала возницам остановить коней, брала Анну за руку и увлекала за собой. — Ты посмотри, какое приволье, как легко дышится!

— И что это ты тянешь меня, понукаешь? Я хочу спать, — ворчала Анна. — Только во сне я забываюсь от всего, что случилось у прорвы.

— Не казни себя, голубушка, ни в чем. Ты чиста перед людьми и Богом, — увещевала Анастасия княжну.

Сначала они шли медленно, и Анастасия, находя в однотонной, с поникшей травой степи что-то интересное, показывала Анне. Вот они полюбовались соколом в поднебесье и тем, как он камнем упал за добычей и взмыл, унося в когтях степную зверюшку. Потом Анна и Анастасия шли быстрее, быстрее, наконец бежали, словно застоявшиеся кони. Тело княжны обретало легкость, молодая кровь будоражила, дух поднимался, и Анна убегала вперед, оставляя Анастасию позади. Иной раз, увидев бегущую княжну, пускал следом за нею коня Бержерон, догонял, спешивался и бежал рядом. Постепенно бег их замедлялся, к ним присоединялась Анастасия, и они шагали втроем, весело болтая о пустяках. Случалось, к ним подходил граф Госселен или каноник Анри, и если погода была благодатная, без пронизывающего ветра, то все долго шли пешком и граф рассказывал спутницам о светской жизни Парижа. Увы, по мнению княжны Анны, она была скучной. Если же рядом с ними приходилось бывать епископу Готье, то веселые разговоры прекращались, потому как Готье начинал расспрашивать Анну и Анастасию о жизни русской православной церкви. Однако не только русская церковь интересовала епископа. Находясь вблизи россиянок, он мучился одним и тем же: как могла Анастасия найти мощи святого Климента? Эта мысль у него стала навязчивой. Иногда ему казалось, что Анастасия владеет силами черной магии. Ведь только черным магам, считал он, дано заглядывать в столь отдаленное прошлое. Готье заводил речь об оккультных науках, о магах, чародеях, колдунах и спрашивал то Анну, то Анастасию, есть ли такие темные силы на Руси.

Анна и Анастасия лукаво переглядывались, и чаще княжна отвечала Готье:

— У нас, как и у вас, святой отец, есть все, что от Бога. Правда, случается, что и нечистые силы заводятся. В деревнях и селениях появляются бабки-ведуньи, деды-ведуны.

Еще духов много. Есть домовые и водяные, лесные и болотные. Вот уж кого они не любят, так это грешников.

Рассказывая детские байки, Анна посматривала на Готье. Он хмурился и был явно недоволен ответами. Однако епископ напрямую спросил Анну:

— Дочь моя, ответь мне как на исповеди: что помогло вам найти мощи святого Климента?

— Мы были упорны в поисках. Нам удалось отыскать древний колодец. Вот и все. А иного и не могло быть, — ответила княжна.

Анне не хотелось ссориться с епископом, хотя настырность его надоела ей. Чего он добивается? Думает уличить их в дружбе с нечистой силой? Нет, ему сие не удастся, сочла Анна и, чтобы прекратить неприятные домогательства, проговорила:

— Святой отец, нам холодно в степи, и мы идем в кибитку.

— Идите с Богом и не сердитесь на меня. Я ведь ищу истину.

Как-то погожим днем княжна продолжала свой путь верхом. Анастасия, как всегда, была рядом. К ним подъехал Бержерон, и Анна спросила его, заглянув в глаза:

— Скажи, месье Пьер, почему епископ Готье так дотошен? Он мне неугоден. И зачем, спрошу я тебя, его послал король? И как он не может понять, что Анастасия — дочь от Всевышнего, а не от дьявола!

— Прости его, княжна. Он не только священнослужитель, но и ученый. Он пытается разгадать твою товарку, как ты ее называешь, и найти объяснение тому, что позволило Анастасии обнаружить мощи за толщей столетий.

Анна задумалась, посмотрела на Анастасию. Та улыбнулась, и в ее зеленых глазах была сама детская наивность. А княжна вспомнила, как они с Настеной постигали греческие науки, и главную из них — логику. Готье, как показалось ей, не владел искусством логического взгляда на жизнь. Она ответила с сожалением:

— Я думала, что ваши священнослужители ближе к наукам, чем мы. Скажи ему, Бержерон, что в бессонные ночи мы размышляли над тайной корсуньских колодцев. Мы поставили себя на место корсунян, которые жили тысячу лет назад, и потому достигли цели.

— Так и передам. Думаю, что он не обидится на вас. Однако тогда вы, женщины Руси, станете для него еще более загадочными.

— Пусть он считает нас загадочными, лишь бы оставил в покое.

— Наверное, так будет лучше, — согласился Бержерон.

Близ Крарийского перевоза мирное и спокойное путешествие паломников было нарушено. Опытный воевода Творимирич забеспокоился. Хотя на последнем поприще перед Днепром ничто еще не предвещало беды, Творимирич прискакал в передовую сотню Анастаса, нашел его и сказал:

— Не будем испытывать судьбу, друже, пошлем к перевозу в ночь сотню Ефрема, поручим ему проведать все, поискать печенегов. И не только по левому берегу, но и в глубь от Днепра.

— Творимирич, что тебя тревожит? — спросил его Анастас.

— Они, мерзкие, в эту пору всегда приходят на Днепр. Наступает время возвращения купцов в Тавриду и в Тмутаракань.

— Страшны ли нам малые ватажки разбойников?

— Если бы малые. Им, поди, ведомо, что в степи и наша дружина.

— Будь по-твоему, Творимирич. Ты мудр по жизни, и не мне тебя учить, — согласился Анастас.

В глухую полночь сотня Ефрема подошла к Днепру. Вокруг было тихо, пустынно, лишь на правом берегу реки, где-то далеко в роще, горел одинокий костер. Простой путник сказал бы, что там, у очага, греются купцы в ожидании рассвета. Но Ефрем и его воины знали повадки печенегов: один костер в степи мало кого насторожит и испугает, и прячутся в стороне от этой приманки сотни и тысячи степняков, готовых налететь на случайную жертву. Пустой паром, стоявший у левого берега, тоже служил приманкой. Вводите, путники, на него коней, тяните канат, и вот вы уже на желанном берегу. Ан нет, сотский Ефрем был не так прост. Он послал воинов поискать челн. Вскоре они нашли его. Три воина и Ефрем тихо поплыли к правому берегу саженях в трехстах ниже перевоза. Вот и песчаная отмель. Втащив на нее челн, воины поднялись на крутой берег и, пригибаясь к земле, а где и ползком, словно пластуны, двинулись к роще. Приблизившись к ней на полет стрелы, лазутчики ощутили оторопь. Даже в темноте они увидели, что вся роща забита печенегами. Сколько их, сказать было трудно. Взяв с собой одного воина, Ефрем пополз вдоль рощи. Они пропадали долго. Вернувшись, Ефрем сказал:

— Молите Бога, что ветер на нас. Печенегов тьма. Уходим, пока не пронюхали их псы.

Перед рассветом Ефрем вернулся в дружину. Воеводы Ингвард, Творимирич и Анастас ждали его. Он доложил:

— За перевозом в роще — печенеги. И за рощей в чистом поле — тоже они. Затаились и расползлись по степи, словно змеи. Уходить надо левым берегом.

— Пожалуй, Ефрем прав, — высказался Творимирич.

— Но ведь это иной путь, в полтора раза длиннее, — заметил Анастас.

— Ничего не поделаешь, ежели не хотим лишиться живота.

Бывалый воевода задумался. В летнее время он повел бы дружину вниз по течению Днепра, там одолел бы его вплавь и вышел бы печенегам в спину. А там уж чья возьмет. Но в ледяной воде, когда плыла по Днепру с верховьев сплошная шуга, переправа принесла бы гибель сотням воинов и коней. И Творимирич сказал молодым воеводам:

— Идемте к княжне. У нас остался один путь, как сказал Ефрем, левобережьем. Он длинный и трудный, но безопасный.

Княжна Анна выслушала воевод внимательно и поступила мудро: согласилась с воеводой Творимиричем, потому как не хотела рисковать жизнью ни русичей, ни французов. Ей не хотелось потерять и то, что такой большой ценой добыли в Корсуни.

— Ведите, воеводы, дружины левобережьем. Как бы ни было трудно, одолеем путь, лишь бы иных помех не случилось, — сказала Анна.

Путь их и впрямь был труден. В степи пришла суровая зима. Подули жестокие ветры, разгулялись, словно в феврале, метели. И понадобилась неделя, дабы одолеть расстояние, которое в летнее время прошли бы за три дня. Французы в пути простудились. То их бил озноб, то внутри горело пламя. Лишь Бержерон держался молодцом.

Морозным декабрьским днем путники наконец увидели за Днепром златоглавый Киев. Оставалось преодолеть могучую преграду, Днепр, который на стремнине еще не замерз. Но путешественники ненадолго задержались на левом берегу. По воле Ярослава горожане расчистили на Почайне лед, вывели в Днепр около полусотни стругов, провели их к Боричеву взвозу, поставили бортами один к одному от берега до берега, уложили на них настил из досок и всего за один день наладили переправу. Тысячи горожан, великий князь со всей семьей, все вельможи и священники вышли встречать паломников. Над Киевом стоял колокольный благовест.