Микеша Чупрунов не смирился с похищением дочери разбойниками, в мае он дважды побывал у нижегородского наместника, требуя от него присылки воинов для отыскания и уничтожения становища татей. Объединить силы бояр не представлялось возможным: каждый страшился хотя бы на день оставить свою усадьбу без надежной охраны, поэтому-то и настаивали на присылке воинов наместником. В начале июня воины явились в усадьбу Микеши Чупрунова, куда тотчас же прибыли и соседние бояре — Плакида Иванов, Акиндин Охлупьев, Докучай Засухин. За месяц до того Микеша послал своих людишек в разные стороны проведать, где находится становище злодеев.

В день Лукьяна Ветреника выступили в поход. После похищения разбойниками Катеринки Акиндин Охлупьев посматривал на соседей свысока.

— Как Бог милует твою дочку, Плакидушка? Тот горестно махнул рукой.

— Завидую тебе, Акиндин, — сын у тебя, а с девками одно горе. Уж как я стерег ее честь, а все равно не уберег — брюхатая ныне ходит. Кто, спрашиваю, опозорил тебя? Сначала молчала, а потом призналась, что имела дело с молодцем, привозившим цареву грамоту. А ведь кто он? Дружок Кудеяров, тать проклятущий! Вот ведь как опозорили на старости лет!

— Не печалься больно-то, не у одного тебя горе. У Микеши вон дочь совсем в полон увели, неведомо что с ней сталось. А ты, Докучаюшка, что не весел?

— Чему, Акиндин, радоваться-то? Разбойники совсем обнаглели, являются к боярам посередь дня, творят суд и расправу. Как отхлестали меня на глазах собственных слуг — ничто не мило теперь, охота отыскать тех разбойников да отплатить сполна. Шкуру с живых спущу!

— Не зарекайся, Докучаюшка, вон Плакида как-то пообещал из Кудеяра лепешку сделать, а он тут как тут!

Бояре подозрительно огляделись по сторонам, не прячутся ли за деревьями лихие людишки. Вдоль дороги возвышались сосны — могучие, огромные, между ними далеко видать — нет никого. Но вот послышался скрип колес — навстречу неспешно катили три подводы. Микеша, подняв руку, остановил их.

— Кто такие да куда путь правите?

— Мы людишки купца Глеба Короткова из Мордовского Арземасова городища, едем в Нижний Новгород на ярмонку, — бойко ответил Корней, ехавший на передней телеге.

— Слыхивал о таком купце. А ты кем у него служишь?

— Сын я ему, Корнеем кличут.

— Ну-ну… А не попадались ли вам лихие людишки?

— Попадались, боярин, да только зимой это было, под вечер. Как выскочат они из-за дерев, да как засвищут, у меня от страха аж сердце в пятки утекло. Ну, думаю, конец мне пришел. А у разбойников рожи такие свирепые — прямо жуть! Впереди двое за главарей у них. Одного Елфимом, другого Кудеяром кличут. Отобрали у нас все — деньги, оружие, еду, какая была, да велели побыстрее убираться подобру-поздорову. Не помню, как добрались мы тогда до Нижнего Новгорода.

Бояре внимательно слушали рассказчика.

— В коем месте повстречали вы лихих людишек?

— А недалеко отсюдова: проедете с версту, там дорога под уклон пойдет, а как спуститесь, то и увидите то место. Может, они и ныне затаились там.

Услышанная весть взбудоражила бояр; разрешив Корнею ехать, они лишь мельком взглянули на его спутников. На первой подводе кроме него сидела девка, на второй — старик с бабой, лицо которой почти целиком было замотано платком, а на задней телеге ехали два насупившихся мужика.

Отъехав на безопасное расстояние, разбойники стали оживленно обсуждать происшествие.

— Молодец, Корней, — похвалил Филя, — ловко ты заговорил зубы боярам.

— Вовремя мы смотались из становища, перебил его Олекса, — наверняка бояре пронюхали, где мы есть. Седмицу назад Елфим изловил человека, который признался, что он послан Микешей Чупруновым прознать, где мы хоронимся. Вот тогда-то Елфим и согласился разделиться: сам перешел в Волчье становище где у него потайная изба есть, а нас отпустил на лето в Веденеева.

Кудеяр ласково взглянул в глаза Катеринки.

— Вот и довелось тебе свидеться с отцом… Чего же ты плачешь? Или жалко стало боярских хором?

— Видит Бог: не жалко мне боярских хором, потому как с милым и в шалаше рай. А все же взгрустнулось невесть отчего, да и страшно стало: вдруг нас признают? Тебя с Филей отец не раз видел, дивлюсь, почему нынче не разглядел.

— Мы с Филей каждый раз иное обличье имеем, оттого Микеша нас и не признал. А ведь и ты в этом деле преуспела. Опасался я за тебя: ну как отец разглядит!

Катеринка положила голову на грудь мужа.

— Хорошо мне с тобой, Кудеярушка, одно тревожит: неужто всю жизнь так мыкать придется? Ведь и у меня, и у Любаши могут дети народиться. Как с ними-то от преследований бояр спасаться?

— Не мы одни так мыкаем — в лесах беглых людей видимо-невидимо… Не раз думал я о нашей судьбе и вот что решил: купим землю в Веденееве, построим избы и заживем сами себе хозяева. Мало ли на Руси Выселков!

Катеринка крепче прижалась к Кудеяру, мечтательно произнесла:

— Заведем с тобой всякую живность — коровку, овечек, курочек…

Впереди, на высоком берегу Волги при впадении в нее Оки, показался Нижний Новгород. В бытность Василия Ивановича в 1511 году была завершена постройка нижегородского кремля — одного из самых замечательных сооружений Руси. С Верхнего холма крепостная стена, крытая тесом, громадными уступами сбегала вниз, охватывая «подол» у берега Волги. Четверо ворот вели в город — Дмитровские, Никольские, Ивановские и Егорьевские. Перед Дмитровскими воротами стояла отводная башня, соединенная с ними каменным мостом, перекинутым через глубинный ров. В полуверсте от рва был насыпан земляной вал. За крепостной стеной возвышался собор Преображения, несколько деревянных и каменных церквей, дома воеводы, духовенства, служилых людей, а вокруг них — множество небольших деревянных изб, стоявших так тесно, что нигде не было видно пустого места. К кремлю примыкал обширный посад. Под крутым берегом возле Волги расположился Печерский монастырь со своей слободкой. Монастырь стоял на торной дороге, по которой бурлаки тянули суда вверх по реке, поэтому и именовали его — «На Бечеве». Монахи, основавшие монастырь, жили в пещерах, выкопанных в крутом волжском берегу, который время от времени обрушивался, сползал в реку, отчего жилища первых иноков не сохранились, но память о них осталась в названии монастыря.

Ребята проехали на многошумное нижегородское торжище, где глаза разбежались от обилия товаров. Рядом с московскими, ярославскими, муромскими купцами важно восседали кизилбашские, бухарские, хивинские, астраханские торговые люди. Продав лошадей и телеги, спустились в нижний посад. Поблизости от реки располагались лавки и амбары с хлебом, рыбой, солью и всякими другими товарами, а чуть дальше — верфи, где стояли готовые и строились разнообразные речные суда — карбасы, учаны, струги, лодки, которые охотно покупали не только русские, но татары и армяне.

— Какое судно надобно добрым молодцам? — весело спросил ребят светловолосый широколицый новгородец; взгляд у него приветливый, располагающий к себе.

— Ищем мы легкий струг, нам же норовят продать большой карбас, а пошто он нам? — ответил Кудеяр.

— Верно, карбас купцам надобен, а вы-то ведь торговлей не промышляете, вам для иного судно нужно, — нижегородец улыбчиво смотрел на ребят, как будто видел их насквозь.

— Слишком ты догадливый, дядя, а таким в жизни не всегда везет.

— В нашем деле без догадки да сметки нельзя. Вам куда плыть надобно — вверх или вниз?

— Вверх.

— Ступайте за мной, покажу я вам струг — в самый раз будет.

По узкому проходу между заборами спустились к воде, на которой покачивалось новехонькое стройное судно.

— Ну как, поглянулся вам мой струг?

— Хорош. Сколько просишь за него, хозяин?

— Немного — всего два рубля.

— Да нам карбас с парусом и бичевом отдавали за полтора рубля, а ты за такую лодчонку два просишь. Совесть-то у тебя есть?

Казалось нижегородец смутился, он и в самом деле заломил цену немалую в расчете на то, что разбойнички торговаться не будут.

— Сколько же вы дадите?

— Рубль.

— Так уж и быть, уступлю полтинничек.

— Рубль и десять денег, больше не дадим, купим другое судно.

Вознамерившись обзавестись землей, Кудеяр решил не разбрасываться деньгами, как нередко делал раньше. Нижегородец согласился.

— По рукам, добрый молодец.

Отправив Филю с Корнеем за продуктами на торжище, Кудеяр с Олексой занялись подготовкой струга к плаванию — проверили парус, опробовали весла, руль. Катеринка с Любашей навели на судне порядок: натаскали сена, покрыли его холстинами — получились пахучие постели. А потом, не мешкая, развели костер — сварили из купленных тут же стерлядей уху. Так что когда все собрались, сразу же приступили к трапезе.

Вскоре начало смеркаться, и хотя Кудеяр приказал ложиться спать, чтобы спозаранку отправиться в путь, молодежь долго не могла угомониться: Филя с Корнеем, закупавшие еду, успели заскочить в кабак и пропустить по чарочке, Олексу же волновало ожидание скорой встречи с родными в Веденееве, с которыми он не виделся четыре года. Корней вскоре ушел в носовую часть судна к своей Любаше, Кудеяр уединился с Катеринкой, а Филя с Олексой вели на корме задушевную беседу.

— Путь у нас, Олекса, долгий, и днем отоспимся вволю, а сейчас не до сна, уж больно хорошо вокруг. От дивной красоты, сотворенной Всевышним на радость людям, в душе то слезы вскипают, то песня родится. Хочется взять в руки гусли и громко петь о красоте земли Русской, Волги привольной. Глянь на то облако- померкло оно, и словно темный дракон распростерся по небу, пожрав вечернюю зорю. От воды теплом веет, а река- словно баба во сне разметалась и сладко так дышит.

— А у тебя, Филя, баба была?

— Много их было, я ведь при кабаке жил, а там всякий народ обретается как мужского, так и женского пола. Но ты ведь не про них спросил — много ли проку в кабацких бабах? В молодости о такой девахе мечтается, коя жар-птице подобна. Вот и я так же мыслил в юные годы. Увидел раз в Белозерске девицу — Кузнецову дочь и ошалел от счастья. Она хохотушкой была, мои шуточки-прибауточки по нраву пришлись ей, стали мы встречаться. Да только все это понапрасну было: посватался к моей красуле купчик — его отец солью в Белозерске торговал, — она меня тотчас же забыла. Что о них, бабах, говорить, глянь, какая красотища вокруг!

— В Белозерске так же лепотно?

— Об эту пору там ночи светлые, глянешь — вокруг все белым-бело: белая вода в озере, белое небо над ним. Ярмонка там бывала о сборном воскресенье да о средохрестье. А в Кирилловой монастыре ярмонка справлялась во Введеньев день, в Успение Богородицы да в день смерти основателя монастыря Кирилла Белозерского. Торгуют три-четыре дня, народ бесчинствует — шумит, песни горланит, драки учиняет, великое бесчестие творит богомольцам, сбирающимся в эти дни в монастыре. И тогда святые отцы били челом великому князю, чтобы запретил он торговым людишкам собираться возле обители. Тот согласился. Ярмонки было прекратились, но вскоре все пошло по старине, ибо поняли монастырские старцы: не в их интересах изгонять торговых людишек, потому как через них казна монастырская полнилась. Ради денег смирились они с бесчестием. А по мне так хоть каждый день — ярмонка. Люблю скоморошничать, людей забавлять. Схлынет веселье — в душе слезы вскипают, грустно становится. Слышь, как монахи в церкви всенощное бдение служат, складно поют- век бы слушал.

— Заболтались мы с тобой, Филя, вон уж утренняя зорька проглянула.

— Пора и нам соснуть, Олекса.

Казалось, только на миг глаза смежились, а уж совсем светло вокруг, солнышко припекает. Сели за весла, чтобы вывести судно на речной простор, а там теплый южный ветер вздул парус, и струг своим ходом устремился вверх против течения.

В тот же день слева по борту миновали Балахну у Соли — город, построенный десять лет назад, в бытность Елены Глинской, на месте небольшого поселения. Славится Балахна соляными варницами, принадлежащими посадским людям. И хоть недавно возник этот город, посад его велик и многолюден. Зеленые луга подступили к самым домам.

Отец Андриан открыл книгу с духовными стихами. Ему особенно нравилось стихотворение про Иоасафа-царевнча и пустыню:

Эти слова были созвучны его собственным помыслам, душевным устремлениям. Дочитав стихотворение до конца, Андриан встал перед иконами на колени. Сперва он молился за Русскую землю, за всех людей, населяющих ее, а потом уж за всех родственников и знакомых.

— Излей благодать Твою, Боже, на Русь святую и весь люд русский. Да соединятся все народы, ее населяющие, в одну семью, Тебя, Отца Небесного, единомысленно исповедающую, всю жизнь свою по вере устрояющую, да будет едино стадо и единый Пастырь. Да будет хлеб насущный и духовный для всех без изъятия. Пошли, Господи, делателей добрых на русскую ниву твою, да огласят они ее глаголами правды Твоей, да просветят ее примером жизни по вере. Пошли, Господи, народу русскому чуткость сердца, да разумеет он святые речи избранников Твоих, да разумеет он святую волю Твою и неизменно и с радостью творит ее, да будет Русь воистину свята, да соединится она единомысленно и единодушно в одно единое царство Христово, мыслию, словом и делом верное Богу и Христу его… Излей, Господи, благодать Свою на верных друзей моих- покойных Гришу и Парашу и ныне живущих Афоню и Ульяну, а также на детей их — Якима, Ивана, Ерофея, Мирона, Неждана и Настасью…

Стук в дверь прервал его молитву.

— Войди, — произнес Андриан, не вставая с колен. На пороге показался Афоня.

— Легок на помине, Афонюшка, а я только что молился за тебя и твою семью.

— Твоими молитвами, отец Андриан, мы и живы. Но не один я явился к тебе, следом за мной увязался из Москвы Ивашка, да по дороге заболел, еле дотащил его до скита.

— Где же он?

— Лежит возле кельи.

— Давай внесем его сюда да положим на лавку.

Ивашка был без сознания, хрипло, с трудом дышал.

— Есть у нас знахарка Марья Козлиха, она травами разными болящих лечит. А к ней прибилась сиротка Акулинка, которая превзошла свою наставницу в ее ремесле: коснется кого рукой, тот сей же миг на поправку идет. А уж набожная какая! Только ее в церкви и видно. Не иначе как сам Бог помогает ей лечить людей.

— Ты бы позвал, не мешкая, знахарок-то, боюсь, не помер бы Ивашка, дюже плох он.

Андриан вышел из кельи и вскоре вернулся со стройной миловидной девушкой. За последний год Акулинка вытянулась, похорошела. Глянула она на Ивашку, разметавшегося на лавке, и смутилась.

«Сколько раз видела я его во сне, а он, оказывается, на самом деле есть на белом свете, и вот свел нас Господь в этой келье».

— Откуда он да как звать его?

— Это мой найденный сын Ивашка. Его мать на кухне при великом князе в Москве служила да незнамо отчего наложила на себя руки. Остался он един как перст, я и усыновил его. Уходил я из Москвы ночью, погони опасался, и вдруг слышу чьи-то осторожные шаги за спиной. Остановлюсь — ничего не слышно, тронусь в путь — вновь сзади шаги. Таился Ивашка, боялся, что я его домой ворочу, а как вышли за пределы Москвы, объявился: это, слышу в тумане, я — Ивашка. Мы с ним еще зимой, в починки, когда великий князь женился на боярской дочери Анастасии, размечтались побывать летом в Заволжье. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Какое несчастье, Афоня?

— О пожарах в Москве слышал?

— Сказывали о том калики перехожие.

— Так после третьего пожара московский люд отправился к царю в Воробьеве и потребовал выдать поджигателей — княгиню Анну Глинскую и ее сыночка Михаила. Государь сказал, будто их нет у него во дворце, а народ не поверил и попросил допустить выбранных людей во дворец, чтобы убедиться в отсутствии Глинских. Царь согласился, и мы, выбранные народом люди, осмотрели дворец, а потом сказали всем, что Глинских у государя нет. С тем народ и разошелся. А нас, выкрикнутых московским черным людом, царь повелел тайком схватить. Спасибо верному дружку — упредил он меня о грозящей беде. Вот я и устремился в Заволжье, авось здесь не сыщут. Да только в чем моя вина, Андриан? Не по своей воле, а по желанию народа довелось нам осматривать царский дворец.

— Нет твоей вины, Афоня. Рад видеть тебя здесь, в Заволжье.

Казалось, Акулинка внимательно слушала рассказ Афони, но мысли ее были о другом. Каждая черточка на Ивашкином лице была мила ей: и ямка на подбородке, и приоткрытый, по-юношески припухлый рот, и мягкие, недавно пробившиеся волосы над верхней губой, и темные густые брови, сомкнувшиеся на переносице. Акулинка протянула было руку к Ивашкиной груди, но тут же отдернула: ей показалось, будто все догадываются об ее чувствах к больному. Но как же она сможет лечить его? Подумают еще, вот бессовестная — на виду у людей ласкает парня.

— Что же ты не лечишь его, Акулинушка? — спросил отец Андриан. — Сама видишь — плох парень.

— Слезно прошу помочь Ивашке, ничего ради его спасения не пожалею!

— Ничего мне от вас не надобно, — почти грубо ответила Акулинка и стала произносить непонятные слова. Ее ладони с распростертыми пальцами зависли над Ивашкиной головой, а потом медленно двинулись вдоль туловища и стали как бы растирать грудь, не касаясь ее.

Ивашка перестал хрипло дышать, а когда девушка повторила движение рук, открыл глаза и приветливо улыбнулся Акулинке. Казалось, он целиком, без остатка был занят созерцанием ее и потому никого больше не видел вокруг.

— Здравствуй, милая девица! — прошептал он и взял ее за руку.

Акулинка зарделась как маков цвет, но руку не отняла.

— Здравствуй, Иван-царевич, наконец-то ты пришел сюда…

— Вот диво-то: всю жизнь парень девок сторонился, а тут вдруг осмелел, — тихо проговорил Афоня.

— Видать, сам Господь их свел. Глянь на них — они как будто бы давным-давно знают друг дружку. Оставим их, Афонюшка, выйдем на свет Божий.

Едва покинули келью и сразу же увидели людей, идущих от речки.

— Господи, да это ведь Кудеяр, никак, объявился! А вон и дружок его веденеевский Олекса, да еще незнакомый парень и две девицы.

Увидав отца Андриана, Кудеяр ускорил шаг.

— Рад видеть тебя, Кудеярушка, целым и невредимым, все эти годы скорбел о тебе душой, молил Бога помочь тебе.

— И я опечален был разлукой с тобой, отец Андриан. А ныне явился не один — с женой Катеринкой. Так ты бы благословил нас на совместную жизнь.

— Благословляю вас, дети мои, будьте счастливы до конца дней своих. Где же ты добыл такую красавицу?

— В нижегородских местах.

— Чего там поделывал?

— Вольные люди мы, отец Андриан…

— Татьбой, выходит, промышлял… А ведь это грех тяжкий.

— Грешно ни за что ни про что убить или ограбить человека, отнять у него последний кус хлеба, но много ли греха в том, чтобы отобрать имущество у грабителя и отдать его тому, кого он ограбил? Для себя мы брали самую малость. А ныне решили мы купить землю неподалеку от Веденеева, построить избы и жить трудом рук своих.

— Намерения ваши угодны Богу. Только нелегко будет — почти половину урожая придется отдать боярину, да и сноровку надобно иметь к крестьянскому делу.

— Не стращай ребят, отец Андриан, сноровка явится во время работы. Их задумка понравилась мне — мы ведь с Ивашкой такие же беглые, как и они, поэтому, если ребята нас не прогонят, мы с сыном хотели бы с ними поселиться. Ныне самое время избы ставить, до холодов как раз управимся.

— Согласен ли ты, Кудеяр, принять в долю моего друга Афоню вместе с сыном Ивашкой?

— Согласен, отец Андриан, нам толковый человек очень даже нужен.

— Тогда с Божьей помощью приступим к делу.