Глава 7. Женитьба Ингваря
Киев встретил дружину великого князя русичей, возвратившуюся из похода на хазар, глубоким молчанием. Мрачная и настороженная тишина исходила даже от волн Днепра, оказывающих слабое сопротивление встречному движению ладей Олега и, как показалось князю, печально плескавшихся о галечный берег Киева.
Стражники и речной дозор Киева, встретив князя со всеми традиционными почестями, не кричали звонкими голосами радостную весть о прибытии великого князя в стольный город, а тихо выгружали на подмостки скарб князя и дары хазарских правителей, что привлекло наконец внимание Олега к их согнутым фигурам и упорному, даже враждебному молчанию.
— Рогвольд, что случилось? — недоуменно спросил Олег самого уважаемого меченосца, служившего еще Рюрику в Рарожье и соперничавшего когда-то с самим Дагаром и Кьятом, а теперь находящегося на службе у Олега в Киеве.
— Сначала скажи, князь, что нового ты узнал о хазарах и навестил ли могилу Аскольдовича? — спокойно проговорил знатный воин, стараясь выдержать беспокойно-требовательный взгляд Олега.
— Да, место, где погребен Аскольдович, отмечено большим валуном, возле которого мы возложили семнадцать венков: столько, сколько лет было княжичу. Ленк предложил назвать это место Княжичской излукой, ибо в этом месте Орель приливно изгибается.
— Хорошо придумал Ленк, — охотно отозвался Рогвольд и грустно продолжил: — Пусть все лазутчики узнают об этом месте и впредь всегда возлагают там венки вместе с нашими дозорными. Люди должны знать место погребения Аскольдова отрока, иначе Даждьбог прикажет солнцу меньше светить на нашей земле.
— А мы вроде никогда и не отступали от этого правила, — с некоторой обидой заметил Олег.
— Да, ну а что хазары? — оживленно спросил Рогвольд. — Ты сумел увидеть кара-хазар и бяла-хазар?
— О да! Это было нетрудно! Бяла-хазары управляют кара-хазарами. А те терпеливы, выносливы и добры ко всем.
— А какие у них бани? Или ты посещал только храмы? — задорно спросил Рогвольд.
— Великолепны и те, и другие! Но такие бани и я готов начать строить в Киеве завтра же! — быстро отозвался Олег.
— А что еще у них ты хочешь перенять? — улыбнулся Рогвольд, сдерживая порыв Олега ринуться в свой дом.
— Думаю по их образцу извлекать выгоду из торгового оборота и провоза товара по Днепру, — хмуро ответил Олег и пояснил: — Одну десятую долю берут хазары с купцов, и этого им хватает на содержание дружины, в которой, правда, всего двенадцать тысяч воинов.
— Мудро, — похвалил Рогвольд и вдруг ехидно спросил: — А нам показываться тоже будешь, как их хакан, всего раз в четыре месяца?
Олег засмеялся:
— Ну, нет! Я не буду этого требовать от своей свиты! Ограждать меня от моей дружины? Грех! Великий грех, как сказал бы христианский священник! Да и от меня хакан не прятался. Напротив!..
— А что ему стоило из своих двадцати пяти жен и шестидесяти наложниц выделить тебе одну красавицу? — ехидно заметил Рогвольд и, с любопытством оглядев Олега, вдруг тихо спросил: — Покрепче Экийи оказалась иудеечка?
Олег пожал плечами.
— Их нельзя сравнивать, Рогвольд! Они обе прекрасны, и я их обеих горячо люблю! — И, оглядев редеющую толпу на причале, снова подумал: «А это хорошо, что Экийи нет… Наверное, все узнала от купцов… Обиду держит за измену…» Но в следующее мгновение все же решил спросить мудрого воина: — А где Экийя? Она все знает?
Рогвольд промолчал.
Олег насторожился. Где-то в подсознании он уже услышал ответ Рогвольда, но не хотел, не мог в это поверить. «Ведь многоженство так естественно и распространено повсюду! Почему надо из-за этого умирать?!» — хотел было крикнуть он во всю глотку, но только успел схватить Рогвольда за руку, как, грузно покачнувшись, упал на причал.
— Красная наперстянка!.. Красная наперстянка… — недоуменно повторял Олег и все требовал и требовал от Рогвольда рассказать подробности смерти Экийи.
Рогвольд, заметно утомленный от пережитого страха за князя, тихо повторял одни и те же слова:
— Она перепутала травы. Красную наперстянку брать нельзя, это знает каждый младенец…
— Перепугала? Экийя не могла перепутать! — слабо повторял Олег, с надеждой посматривая то на Рогвольда, то на Бастарна й ища у них поддержки.
Бастарн посмотрел на окно княжеской одрины, увидел косой длинный солнечный луч на подоконнике и, тихо воскликнув: «Наконец-то!» — подошел к окну, и Олегу вскоре стало свободнее дышать и спокойнее думать. Бастарн кудесничал долго.
Олег успокаивал себя: «Да, она на небе! Она ушла к Аскольду и его сыну! Их зов оказался для нее сильнее, чем ее любовь ко мне…»
Он закрыл глаза, смиряясь перед волей богов, и, плача, просил прощения у Экийи… Огромным усилием воли он вызвал на мгновение ее образ и пообещал ей перезахоронить ее останки рядом с могилой Аскольда…
Прошли долгие дни и месяцы, наполненные скорбью и печалью по безвременно умершей великой киевской княгине, по красавице мадьярке Экийе, которая не только украшала собою Киев, но и придавала быту города особый колорит. Она придумывала особые праздники в городе, увешивала свои мадьярские кибитки к разным торжествам дарами богатой приводы Приднепровья и часто рассказывала легенды и сказания о жизни своего народа. Полюбил город эту жизнелюбивую мадьярку давно, что и говорить, еще при Аскольде, и старался не упускать ее из виду, а посему и знал всю ее жизнь и считал, что с Экийей никогда и ничего не должно случиться. Но вот случилось! Завистники-боги забрали ее к себе!.. А как же Киев без нее?!
Боги! Почему вы решили забрать у нас самую красивую женщину? Ну, если она очень понадобилась вам, то нам тоже нужна красивая дева, чтобы в городе вечно жил дух красоты, ибо он несет с собой и свет, и добро, и желание жить!..
— Смилуйтесь, боги, над нами, пошлите нам другую такую красавицу в город! — слышал Олег повсюду вздохи и чувствовал свою вину.
«Может, пора послать купцов и секироносцев в Саркел? — грустно думал он, гадая, разрешилась ли от бремени Аранда или нет. — Может, действительно пора другую красавицу привезти в Киев? — спрашивал он себя, стыдясь завести разговор со своими «Лучеперыми» друзьями. — Пошлю гонцов к хазарам, — решил он, — а там видно будет…»
— Князь, к тебе княжич Ингварь, просит дозволения рассказать тебе о своем походе в Плесков, — доложил вместо слуги Рогвольд, входящий в гридню к Олегу без приглашения на правах самого уважаемого ратника в дружине великого князя.
Олег поздоровался с Рогвольдом без особой радости, но, предчувствуя, что тот принес какую-то новость, быстро потребовал:
— Не таись, Рогвольд! Выкладывай, что еще? Какую весть еще ты мне принес?
Рогвольд оглядел изумленным взглядом князя, его седовласую голову, красивое, но постаревшее лицо, слегка опущенные, но все еще крутые плечи и богатырскую грудь и удивленно заметил:
— А у тебя чутье на вести, как у твоего отца! Ты прав! Весть дивная: Стемир вернулся из Царьграда!
Олег встрепенулся, тряхнул головой, как в молодости, когда отец бросал ему в руки секиру и требовал на скаку срубить сук с дерева. В душе Олега всколыхнулась такая мощная волна любви к старому другу, что он не смог устоять на месте и ринулся к Рогвольду.
— Где он? Да где ты оставил его, Рогвольд?
Рогвольд рассмеялся, радуясь искреннему душевному порыву князя, и весело ответил:
— Показывает воинам, как делать горячее вино в арбузе, этому научили его винолюбивые греки…
Олег не дослушал Рогвольда. Приговаривая на ходу: «Стемир! Мой дорогой друг! Мой славный друг!» — князь метнулся к очагу, который большую часть времени года располагался в северной части закрытого двора его огромного нового дома, и, увидев Стемира, нагнувшегося над дымящимся котелком, крикнул:
— Тебе дороже вино или встреча со мной, драгоценный мой друг Стемир?
Что произошло дальше, не помнил из них никто, но только помнят они, как крепко обнялись, как трижды расцеловались, а затем оба заплакали, поняв, что сердце у обоих в равной степени глубоко ранено смертью Экийи, но жить вдали друг от друга они не могут и отныне всегда будут жить рядом.
До поздней ночи говорили они о своей жизни, о греках, хазарах, о славянских племенах, которые признали власть Олега над собой, но судить себя все равно русичам не позволяли, и Олег не знал, как навести порядок на той огромной территории, которую хазарский правитель хакан назвал Киевской Русью.
— Греческие порядки нам пока тоже не подходят, ибо там утвердилась христианская нравственность, а здесь у нас везде властвуют законы природы, — грустно заметил Стемир. — Ей-богу, не завидую тебе!
— И не завидуй, но помогай! — быстро посоветовал Олег, любуясь другом, мало изменившимся за долгую разлуку.
— Советом и мечом? — тихо спросил Стемир.
— Да! В нужное время все имеет особую цену, мой «Лучеперый» друг! — тепло обняв Стемира за плечи, проникновенно сказал Олег.
На следующий день Олег опять не позвал к себе Ингваря, а беседовал со Стемиром о том, как жилось тому в Византии. Потом Олег стал рассказывать о своих делах. Хазары, половцы и печенеги реже совершали набеги. Они уже почуяли, что такое киевская дружина. Знали, как трудно найти лазейку для неожиданного вторжения и как тяжело обмануть чутье великого князя.
Но Олег мучился, укрепляя и расширяя Русь.
Не все племена хотели подчиняться князю. По-прежнему было много неугомонных, строптивых и ворчливых соседей, боявшихся потерять свою самостоятельность.
Много времени уходило и на сбор дани. Долголетняя традиция заставляла князя уходить осенью за данью и до весны не возвращаться в Киев. То было самое опасное время для сердца младенческой Руси, временным хозяином которой Олег оставлял Ингваря. А малочисленная дружина княжича не внушала доверия и опорой Киеву не становилась.
Так как же быть?.. Как сделать свою страну неуязвимой для кочевников и озорников-соседей в любое время года и при князе, и без князя?
И вот однажды, весной, когда едва унялось шумное днепровское половодье, Олег созвал совет дружины.
Довольные последним сбором дани, советники суетливо рассаживались в огромной гридне киевского князя, перекликаясь и хвастая домашними делами, но в то же время тревожно посматривали на князя и готовили для него немало колючих вопросов.
Повзрослевший княжич хмуро помогал усаживать гостей, чуя решение своей судьбы. Он то и дело заглушал в себе терзающую душу тоску, вступая в тот или иной пустословный разговор. Нерешительность брала власть везде. Даже отвлечься, выбить по-мужски душевную смуту и то княжич не сумел. Кто-то произнес заветное слово «Плесков». Ингварь взметнул бровь, оглядел того, кто произнес это слово, и замер.
— Да, стареет князь Плесковский! Пора бы туда духа ратного добавить, — сказал Свенельд.
Рыжебородый крепкий Свенельд. Ловкий, быстрый, сметливый. Везде успел побывать. А он, Ингварь, вот уж который год не кажется плесковскому князю. Ну, спроси, как там плесковская княжна? Хороша ли? Ведь ей уже одиннадцатое лето идет! Чего стоит спросить об этом легко и просто, ведь ты в лихих годах, всяк поймет это и никто не осудит. Ну, спроси, как это обычно делал дядя Стемир! Засмейся, потри руки! Ну!.. Нет, Ингварь отошел к другой беседе и постарался сделать вид, что забыл про Плесков.
— А что, княжич, здоров ли?:— заботливо спросил один из тысяцких.
— Что мне сделается? — грустно спросил Ингварь.
— Как дружина твоя?
— Худеет, — печально сознался княжич и отвернулся от любопытного тысяцкого, который помнил Ингваря дитем и все пытался разгадать непонятную тайну бесстрастного отношения княжича к хозяйственным и ратным делам своего дяди.
«Скорей бы уж совет начался!» — подгонял события Рюрикович.
— А что Олег, здоров? — все так же, по-отечески, спросил тысяцкий в спину Ингварю.
— Вроде да… — Княжич обернулся и, встретив взгляд тысяцкого, покраснел. Левую сторону лица старого воина пересекал сизый шрам. В ухе сверкал почетный красный яхонт. Таких отметин у Ингваря еще не было, а у того шрам — ровесник княжича.
— Да, давеча был здоров, — так и не справившись со смущением, добавил Ингварь.
— А о Стемире что-нибудь слыхать? — улыбаясь, спросил тысяцкий, подбадривающе похлопав Ингваря по руке.
— Наверное, князь Олег получает от него вести, — пренебрежительно высказал свою догадку княжич, и не успел он обругать себя за невоздержанность, как отворилась дверь, и на пороге показались Олег, Фарлаф, Велмуд, Руальд и Свенельд. «А этот как здесь оказался? Что все это значит?» — со злобой подумал Ингварь и почувствовал, как у него похолодели руки.
— Славим князя! — гаркнул хор тысяцких, которые быстрым вставанием приветствовали любимого князя.
— Благодарствую! Благодарствую за приветствие! — ответствовал Олег и размеренным, спокойным шагом прошел к своему месту, кланяясь верным друзьям и помощникам. — Ингварь, садись рядом! — неожиданно приказал он.
Ингварь и без того знал, что его постоянное место всегда возле Олега. Но сегодня, как никогда, он почувствовал, что занимает это место не по заслугам. Да, да, именно так!
Он запнулся и остановился.
Все с удивлением уставились на него.
— Садись, садись, — подбодрил его Олег и выдвинул тяжелый стул для Ингваря.
Ингварь сел.
Все затихли.
Олег оглядел присутствующих и с глубоким вздохом сказал:
— Всех нас тревожит одна дума. И дань сбирать надо, и Киев охранять надо. Дань миром не дается, и Киев без нападок не обходится. Как же нам поделиться? У кого какая придумка есть, высказывайтесь!
Вокруг зашумели:
— Как угадать?! Дело тяжелое…
— Уйдем дань отбивать, глянь — на Киев напали!
— Не уйдем дань сбирать, худые в Киеве останемся! Торговать нечем будет…
— Да, дела…
— Что-то печенеги частенько разведкой балуются…
— То-то и оно…
— Да и половцы не робеют…
— Вот-вот…
— А ежели поделиться поровну?
— Ну и что будет? Одна половина пойдет за данью, а по пути, не ровен час, половцы?.. Волчьи ноги придется иметь…
Все невесело рассмеялись, зная, какой ордой нападают половцы.
— Да…
— А ежели в Киеве половину оставить?… Порожняком просидят…
— Не ведаю, — горько признался тысяцкий со шрамом. — Тяжкая дума, великий князь Олег!
Воцарилось молчание.
— Не надо делить поровну, — вдруг раздался звонкий голос Свенельда.
Все обернулись в его сторону.
— Да, да! Не надо! Надо сделать одну дружину боевой, главной! Пущай она в походы ходит, усмиряет соседей и врагов. А другая, малая, к усмиренным за данью ходить будет.
Все ахнули.
— А ежели всерьез опробовать? — спросил Фарлаф. — Ну-ка, ну-ка, Свенельд, еще раз повтори, как ты сказал?
Свенельд зарделся и еще раз, но не так быстро, как в первый, но зато увереннее и чуть басовитее повторил свое предложение.
— Ну, а когда и сколь раз малая дружина будет ходить за данью? — спросил Руальд, когда все всё поняли.
— Да… круглый год ходить можно, — бойко ответил Свенельд. — Ведь дары-то временные надо всегда сбирать!
— Верно! — подтвердили советники и засмеялись.
— Ну и дела! Молодец, Свенельд! — быстро похвалил Олег и, оглянувшись на княжича, вдруг спросил:
— А что, Ингварь, добавить тебе в дружину тысчонку? Справишься? За данью будешь ходить?
Ингварь не ожидал такого вопроса. Он все еще ждал, что все изменится в пользу Свенельда, ведь не зря же тот был у князя! Как ловко они разыграли всех…
— Ты чего молчишь, княжич? Олег, ты действительно добавишь ему тысчонку? — спросил с любопытством Фарлаф, быстро поглядывая то на одного, то на другого.
— Конечно, — не очень решительно ответил Олег. — Тысячу Свенельда… — вдруг грозно добавил он, и в гридне установилась гнетущая тишина.
Ингварь вскинул брови. «Так вот о чем они договорились!»
— Если со Свенельдом, то согласен, — неожиданно тихо отозвался Ингварь. — Ведь именно он был нашим первым ратным учителем…
Свенельд опешил. Уж слишком быстро решилась его судьба.
— Ну что, Свенельд? Согласен? — улыбаясь, спросил Олег.
— Нет, — не раздумывая, ответил тот и покраснел.
Все с интересом стали следить за разговором, который уже не походил на игру. Лица советников, как по команде, повернулись в сторону княжича.
— Почему? — спросил тот Свенельда и встал.
— Дань сбирать — дело князей, — четко ответил Свенельд в напряженной тишине и исподлобья взглянул на Олега.
— Ты хорошо ответил, Свенельд, — спокойно похвалил его князь, — но твоя помощь действительно бы сгодилась княжичу, — мягко проговорил Олег и с настойчивым вызовом посмотрел в глаза Свенельду.
— Пусть княжич испытает себя сам, — упрямо ответил Свенельд, — а дружину ему и впрямь надо увеличить. Эта мала и худа. — Он посмотрел на разозленного Ингваря; «Ну что еще ты от меня хочешь? Не пойду я к тебе в тысячники, и все тут! У Олега останусь!»
Ингварь молча сел на табурет и не смел поднять глаз на советников князя.
— Ну, ладно, — немного погодя сказал Олег и постарался замять неприятный разговор. — Мы подумаем с Ингварем, кого ему в помощники взять, — улыбаясь, проговорил он и добавил: — Значит, в одной дружине будет сорок тысяч, а в другой — двенадцать?
Все ахнули. На две тысячи увеличил дружину Ингваря. Не рискованно ли?
— Кто-то не согласен? — спросил Олег, учуяв удивление советников.
— Да все по делу, так и надо! — воскликнули Рогвольд с Фарлафом, и никто не стал им возражать: чего туманиться, верно князь делает, уж больно мала дружина княжича, может, поэтому и худа была?
Ингварь вздрогнул всем телом от неожиданной вести. Радость и страх мгновенно заполнили все его существо и стали раздирать его душу на мелкие части. Но задавать вопросы было некому. Он сжался в комок и не чаял дождаться конца совета.
— Итак, одна дружина будет далее укреплять и расширять наши границы, а другая — собирать богатство, — подвел итог совету Олег, посмотрел на княжича и постарался по-доброму улыбнуться ему.
Но спустя три месяца случилась беда.
— Что стряслось? — закричал Олег, увидев возвратившуюся дружину Ингваря заметно поредевшей. — Кто на вас напал?
— Кто-кто… — проворчал Ингварь, слезая с коня.
— Уличи? — Олег всплеснул руками. — Не ворчи! Ты — князь! С тебя дружина берет пример!
— Конечно, уличи! — виновато вздохнул Ингварь.
— Я тебе говорил, что к ним рано еще нос показывать! Они сильны. А ты — робок. Почему к тиверцам не поехал? К древлянам бы заглянул! Они засели в лесах и добровольно не дадут ни одной веверицы! А ты ж охотник! В самый раз надо было К древлянам заглянуть! — Олег не знал, как скрыть раздражение.
— Мы были там, да никого не нашли! — вяло оправдывался Ингварь.
— Ну, княжич! Отец тебя не видит! — с отчаянием произнес Олег. — Как же ты князем-то будешь? Который раз пустой возвращаешься! Дружина-то сбежит от тебя! — горько воскликнул Олег и вдруг услышал от княжича вопрос, который окончательно поверг его в уныние.
— Как же быть? — виновато спросил Ингварь и так посмотрел Олегу в глаза, что тот не выдержал, оттаял.
— Как? Нынче опять придется пожаловать твоей дружине из моих добыч. Но это в последний раз. Пойми, надо не просто учиться брать дань, надо учиться отвоевывать ее! А для этого надо быть смекалистым и смелым, княжич! — тихо проговорил Олег и обнял Ингваря за плечи. Тот вдруг совсем по-детски уткнулся Олегу в плечо и горько всхлипнул.
Олег вздрогнул. На какое-то мгновение ему всей душой стало жаль Ингваря. «Ну, не из того теста сделав этот парень, из которого обычно делают князей!» — вздохнул Олег и обнял Ингваря покрепче. Они постояли некоторое время молча, а затем Олег отпустил Ингваря, упрекнув себя в том, что упустил княжича в свое время. «Пусть растет с моей дружиной», — решил когда-то великий князь Олег, но сам частенько оставлял племянника в Киеве. А когда Ингварь подрос, Олег и вовсе перестал предупреждать его о готовящихся походах: уходил быстро, неожиданно.
Почему? Вначале оттого, что боялся за жизнь Ингваря, берег его, особенно после гибели Аскольдовича, но иногда для того, чтоб не мешался с вопросами и советами, иногда от отчаянья, злости или просто от необходимости быть немедленно там, где требует этого дело, а иногда ретивое кричало о другом: «Я объединил все эти племена! Я заставил их подчиняться себе через меч и дань! Я и должен и собрать, и сохранить все это сам!.. Сам!.. Пока есть силы, везде должен успевать сам!»
Но дел с каждым годом становилось все больше и больше, а меньшая дружина требовала к себе внимания…
— Стемир!
— Что, князь?
— Будь другом до конца, возьми меньшую дружину! Ходи за данью. Не получается ничего у Ингваря. Труслив, что ли, сам не пойму, или нерешителен?
Стемир внимательно поглядел на постаревшего друга, понял его мучения, но ответил просто:
— Не могу, Олаф.
— Почему?! — изумился Олег. — Тебя так любит Дружина! Да она за тобой в огонь и в воду! Сразу все племена на юго-западе объединишь!
— Не смейся, — резко отозвался Стемир. — Грешно.
— Убей, не пойму, почему отказываешься? — искренне ответил Олег.
— Эх ты! Я думал, ты ведаешь меня! — обиделся Стемир.
— А я и знаю тебя! Знаю, что будешь заботиться о дружине! Знаю, что наведешь с ней мир и лад! Знаю, что для себя лично выгод искать не будешь! Знаю, что много дел свершишь добрых! — горячо говорил Олег, глядя Стемиру в глаза.
— Дань — это не то дело! — просто ответил Стемир. — Настоящее дело — большой поход куда-нибудь, например к грекам, булгарам. А дань — это так, опора для дела. Кого-нибудь другого для нее найди.
— Да кого?! — вскипел Олег. — Всех уж перебрал!
— А ты сделай вот что! — вдруг оживился Стемир. — Поедем-ка вместе в какой-нибудь ближайший поход, ну, скажем, к тиверцам или уличам, которые тебе реже всего дань дают. Будет бой наверняка! Вот в бою и посмотрим, кто каков! Кто не будет жалеть смекалки да сил своих, кто сумеет храбрецом живым из схватки выйти, того и назначим главным меньшой дружины! Дело?
— Пожалуй, что дело, — согласился Олег. — Только об этом никому ни слова, — попросил он и вдруг, вспомнив о походе Ингваря в Плесков, заявил: — А в Плесков я княжича пока не пущу больше. Пусть сперва себя еще раз на княжеском деле испытает!
Стемир выслушал речь друга и понимающе улыбнулся…
— Дружина! — басовитым голосом воззвал Олег, оглядев свою объединенную дружину. — Настало время угомонить тиверцев, что сидят на Днестре и Дунае и мешают торговать нам с булгарами, — напомнил он ратникам о цели своего похода на юго-запад и голосом, в котором звенели призыв и незабытая скорбь, продолжил: — Сейчас лето на исходе. Самое время присоединить тиверцев и заставить их платить нам дань, чтобы установить мир на Дунае. Не то половцы и печенеги опередят нас, — пояснил он и, услышав гул одобрения, крикнул: — Всем дружинникам быть молодцами! Я знаю, храбрее вас никого на свете нет! Удаль вашу должны отведать и тиверцы! В поход, мои смелые дружинники! Да сопутствуют нам боги Святовит, Перун, Стрибог, Сварог и Велес! Да поможет Радогост нашим женам, матерям и сестрам уберечь сердца для семейного очага! — закончил Олег свою речь, запалившую ратным пылом нетерпеливых дружинников, и первым тронул своего коня.
Вслед за ним подстегнули коней Стемир, Ингварь, Фарлаф, Велмуд и Рогвольд, находившиеся под впечатлением боевой речи Олега. Их каждый раз восхищаю умение Олега говорить напутственные слова перед походом.
Продвигались быстро. За две недели дошли до селения тиверцев, что располагалось на левом берегу верхнего течения реки Кучурган. Остановились в лесу рядом с селением и стали думать, где лучше дать бой. «Прямо в селении — нельзя, — решил Олег. — Может погибнуть много мирного люда, а вражьи воины схоронятся в реке…» Он послал разведку для поиска места битвы, сам позвал к себе Ингваря и, оглядев племянника, сказал просто:
— Боем командовать будешь ты.
Ингварь удивленно раскрыл рот и посмотрел на дядю с ужасом в глазах.
— Учись! Тебе ведь уже тридцать. Продумай, где какие полки поставишь. Проверь всю дружину. Как станет известно место боя, сам его объедешь да смекнешь, кого где поставить: где — конницу, где — лучников. Понял? — сухо проговорил Олег, а взглядом умолял княжича стать наконец воином.
— А ты? — робко спросил Ингварь.
— Я буду рядом, подскажу, коль что, — отчужденно проговорил Олег, еще раз взглянул на Ингваря, опять уловил его сходство с матерью, своей старшей сестрой, и опять призадумался, отчего племянник так робок, так нерешителен. Ведь поглядеть — красавец, рост высоченный, лоб широкий, глаза Эфанды — голубые, нос прямой, губы вот немного подвели — какие-то плоские и тонкие. И в кого они у него? Борода хорошая, окладистая, настоящего мужчины…
— Иди, думай! — сухо приказал ему Олег и решительно выпроводил взволнованного, собирающегося с духом княжича.
К ночи вернулись лазутчики. Они нашли отличное, с мелким кустарником, поле, окаймленное густой лесной полосой. Рядом протекала, неглубокая, но холодная быстрая лесная речушка под названием Кучурган.
Олег сразу же решил направить туда Ингваря и приказал ему у реки Кучурган свершить перед боем обряд очищения своего духа.
Ингварь выслушал дядю и раздраженно ответил:
— Нет у меня веры в победу!
— Замолчи! Я не хочу больше ничего слышать! Поступай как знаешь, потомок Рюрика! — с болью воскликнул Олег и отвернулся от племянника.
Немного успокоившись, Олег выслушал разведку.
— Теперь надо послать к тиверцам, чтобы они шли к полю на бой с нами, — глухо проговорил он и добавил: — А мы уходим туда тотчас же! — И он направился к княжичу.
— Кого пошлешь к тиверцам? — спросил Ингварь.
— Кого ты хочешь послать? — в свою очередь спросил Олег.
— Я… я бы послал, как всегда, Стемира, Велмуда и Фарлафа, — нерешительно проговорил Ингварь и замялся, почуяв улыбку князя.
— Ну нет! — резко ответил Олег. — Это мои люди! Ты своих должен иметь! — добавил он, глядя на изумленное лицо Ингваря.
— Опять не угодил, — вздохнул Ингварь и отвернулся.
— Да не угождать надо, — терпеливо заметил Олег, — а думать, думать о том, кто станет твоей надежной опорой! Ведь в наших друзьях — вся сила! — задумчиво закончил он. — Так кого же пошлешь ты к тиверцам? — упрямо спросил он княжича, стараясь придать голосу теплоту.
— В самом деле, кого? — улыбаясь, переспросил Стемир, войдя в шатер к Олегу и услышав его последний вопрос. — Хочешь, поеду я? — легко сказал он.
— Нет, не хочу, — ласково ответил ему Олег. — Выберем кого-нибудь другого. Небось молодежь есть! Что это все старики да старики. Садись! — обратился он к любимому другу. — Лазутчики говорят, есть отличное поле для битвы. Нынче вечером перебираемся туда. Это недалеко. Поприща два отсюда.
— Что ж, дело! — Стемир хитро подмигнул Олегу и, глядя на задумчивого Ингваря, с отцовской теплотой в голосе, почти ласково спросил:
— Что пригорюнился, Рюрикович?
— Да смущаюсь я, смогу ли командовать боем! Тиверцы смелы и хитры, — признался Ингварь, завидуя бесстрашию Стемира.
— Ну, брат, в твои годы грех смущаться! Небось с женщинами спать не смущаешься! — заметил Стемир и засмеялся: — Пора князем становиться! А ты всего боишься! — Стемир стукнул по-свойски Ингваря по плечу и, кивнув на прощание Олегу, вышел из шатра.
— Ну, Ленк, ты ведь у нас опытный лазутчик! Попробуй стать и послом! Будь лисой с тиверцами! — ласково, по-отечески глядя на густобрового разведчика, попросил Олег. — Сначала попытайся уговорить их на посильную дань. Ежели не согласятся, не горячись. Буйство к добру никогда Не приводило. Подумай, каким словом их в ум привести можно. Не торопись. Ежели и на добрый ум не согласны да будут угрожать мечом, требовать будут, чтоб убрались, скажи, что уйдешь с миром. Но, мол, если с твоей головы хоть один волос упадет, дело будут иметь с Олеговой дружиной. Он, мол, стоит тут, у поля тернового, ждет клича моего. Понял? С тобой будет боевая сотня Иванко-христианина.
— Понятно, князь! — взволнованно ответил Ленк, но взбодрился, молодцевато подтянулся и зарделся, получив долгожданное задание.
— Береги себя, молодец! — тепло попросил Олег, сжал плечи молодого посла, заглянул ему в глаза и, спрятав вздох, проводил юношу.
«Жаль, нет сына, — в который раз змеей пронеслось горькое отчаянье в душе князя. — И Аранда, как в воду глядела, тоже дочь родила и от своих иудеев никуда уезжать не захотела…
Бог Йогве ей судья!.. Но такая тоска иногда гложет, когда вспоминаю её, что хоть волком вой. Нет, нельзя мне думать о женщинах! Видимо, я на этот свет появился для чего-то другого! О боги! Как вы ведете нас? С душой или без нее?..» — с горечью подумал Олег и с трудом переключился на заботу о княжиче.
Ингварь чувствовал, что дядя сейчас думает не о нем, и занялся военными доспехами. Он проверил на себе кольчугу, мастерски изготовленную киевскими ремесленниками, взволнованно погладил серебряную цепь с соколом на овальной бляшке, которая в их роду передавалась по наследству от отца к сыну, и повернул к себе колчан; перебрал стрелы, уложил их на место и тяжело вздохнул.
— Что это ты? — с любопытством спросил Олег.
— Не знаю, — ответил Ингварь и пожал плечами: — Что-то недоброе чую… — с трудом выговорил он и отвел глаза от пристального взгляда Олега.
— Перестань трусить, — сурово сказал князь и посоветовал: — Захорони черного ворона под дубом — все сомнения пройдут! Ноги тверже по земле ступать будут.
— Смеешься? — глухо спросил Ингварь.
— Да уж не знаю, каким словом и вразумить тебя! — вздохнул Олег и возбужденно проговорил: — Мне уже шестой десяток идет, а я понятия не имею, что такое страх перед боем. Люблю шум битвы, свист стрелы, летящей во врага, и хруст ломающихся копий, вой моих синеволосых ратников, рвущихся в бой… Всегда боевой клич, слово бодрое подкрепят соседа, если тот испугался… Да как можно видеть в чистом небе одни тучи черные! Пусть войско твое встанет так, чтобы от стрел их и копий темно в глазах неприятеля стало!
Разгоряченный Олег заглянул Ингварю в глаза и увидел в них слабые отблески своего азарта.
— Да очнись же, Ингварь! Ты же князь!
— Я не князь! — истерично вдруг крикнул Ингварь.
— А кто же ты? — недоуменно спросил Олег.
— Никто! — отмахнулся княжич и рванулся было из шатра Олега, но тот встал у него на пути.
— Нет, стой! Ну-ка договаривай! — потребовал Олег, глаза его потемнели от негодования.
— Князь у нас только ты! — зло выкрикнул Ингварь, глядя в лицо Олегу. — Я никогда не смогу быть князем! Никогда! Везде почитают только тебя! А я — никто!
— Ты — сын Рюрика, — властно проговорил Олег и постарался было унять свою злость. — Ты — его наследник! И я давно бы уступил тебе место, если б ты был достоин его! Посмотри на дела свои! Дань и ту собрать не можешь! Твоя дружина скоро голой станет! Нынче я даю тебе полное право командовать боем с тиверцами. Справишься — Киев твой! Нет? На погубление и хоронение дела отца твоего и свои, пока жив, не отдам, не обессудь! — грозно заявил он и посмотрел на княжича как на неразумное дитя.
Ингварь стоял как вкопанный, пораженный гневной отповедью Олега. Он почувствовал, как лицо его покрылось багровыми пятнами, и, стыдясь собственной злости, он неловко протянул руку в сторону князя. Олег не сдвинулся с места, лишь недоуменно поглядел на Ингваря и, горько вздохнув, тихо заметил:
— Слово черное душу травит одинаково сильно: и того, кто говорит его, и того, кому оно предназначено.
— Что делать, если разум почернел от слабости? — едва слышно спросил Ингварь.
— Учись ловкости с добрым сердцем, — просто ответил Олег и посоветовал: — Зависть воронью ядом змеиным не вытравить. Добро надо творить силой духа!
Олег с недоумением еще раз оглядел Ингваря и безнадежно подумал: «Ну в кого ты такой?», а вслух сказал:
— Иди-ка к богатырям. Выбери самого сильного и мне для душевной беседы приведи.
Ингварь повернулся к выходу.
— Нет, стой! — опомнился Олег. — Сам с богатырем перед боем разговаривать будешь! Ведь ты будешь командовать боем! Вот и подумай, какие слова ты скажешь силачу, начинающему бой за твои права в Киевской Руси!
Ингварь повернулся к Олегу.
— Прости, дядя! — с тоской произнес он. — Может… не надо мне…
— Нет! — крикнул Олег. — Я не хочу быть обидчиком наследника! Нынче ты сам решишь свою судьбу! Иди к богатырям! Немедленно! — гневно приказал Олег и указал княжичу на выход.
— Ленк, милый! Дай обниму тебя, молодец! — Несмотря на столб пыли, взметнувшийся от резкой остановки коня Ленка, Олег бросился навстречу лазутчику и смахнул радостную слезу. — Каков молодец! Сумел удрать от тиверцев! — радостно воскликнул Олег и крепко обнял молодого посла. — Ну, рассказывай! Как там?
Ленк, смущенный приветствием Олега в присутствии самых знатных воинов, тихо проговорил:
— Ну и народ!..
— А я предупреждал! — горячо и радостно снова воскликнул Олег. — Как я рад видеть тебя! Ну, говори, говори! Да не смущайся. Здесь все свои!
— Ни на что не соглашаются! — выпалил Ленк, глядя только на князя Олега.
— Мечом угрожали?
— Не только мечом…
— Вот как?! — воскликнул Олег. — А с хазарами якшаются! Сколько они им платят?
— Они вообще ничего не хотят говорить…
— Отчего?
Ленк пожал плечами и растерянно проговорил:
— Мне показалось…
— Что? Что показалось? — подбодрил его Олег.
— Что у них только что были хазары… или кто-то из кочевников.
— Это хуже, — заметил Олег. — Придется еще одну разведку послать и выяснить, где стоят хазары, или по крайней мере узнать, далеко ли они ушли отсюда.
— А может, они схитрили, чтобы ты напугал нас? — спросил Стемир.
— Да! — воскликнул Олег. — И такое бывает!
— Не ведаю, — замялся Ленк и раздумчиво проговорил: — Но, по-моему, тиверский вождь был слишком разозлен тем. что они собрали дань хазарам, а теперь явились еще мы. По дороге я заглянул в их дома и дворы, там действительно пусто.
— Что ж! — медленно проговорил Олег. — Придется отложить бой на неделю. Но биться с тиверцами будем! — твердо закончил он. — А вслед за ними возьмемся и за хазар. Ингварь! — обернулся он к княжичу. — Вели послать разведку, узнать, где хазары спрятались. А мы идем на терновое поле.
Вернувшиеся через пять дней усталые разведчики рассказали, что хазар поблизости нет. Это известие очень обрадовало Олега.
— Завтра в бой, Ингварь. Взбодрись, сынок! — возбужденно проговорил Олег, встретив княжича.
Княжич нахмурился.
— Что ты словно ночь? — спросил Олег и улыбнулся.
— Веселиться нечему, — ответил княжич.
— А я думаю, печалиться нечему, — опять улыбнулся Олег. — Богатыря облюбовал?
— Да, — хмуро ответил Ингварь. — Я выбрал Бушу.
— Того, что при ссоре с отцом шкуру вола разодрал на части, но отцу ни одного грубого слова не сказал? — медленно проговорил Олег.
— Да.
— Что ж! Парень хорош! Сила в руках необыкновенная… А ты говорил с ним? — спросил Олег, тревожно глядя в угнетенное лицо княжича.
— Говорил… да… — тускло ответил Ингварь, стараясь не глядеть дяде в глаза.
— Что «да»? — осторожно переспросил Олег.
— Да не умею я так говорить, как ты, — вспылил Ингварь.
— Почему?
— Не знаю!
— Я считаю, — терпеливо начал объяснять Олег, — что ты не думаешь с душой о людях, а добрая душа всегда подскажет в нужный момент нужные слова.
— Как это?.. — не понял Ингварь. — Душа? Не слышу я ее у себя! Не слышу! И слов душевных, как ты, для всех не нахожу!
— Ну, сынок, и настроение у тебя перед боем! Пойдем-ка на поле битвы, покажешь мне, где какие полки расставишь, куда лучников, куда конницу определишь, — сухо предложил Олег, взяв княжича за плечи одной рукой, а другой, якобы ненароком, звякнул тяжелой наследственной цепью Рюрика о кольчугу племянника.
— Я уже был там… Уже продумал, — нехотя заметил Ингварь. поняв суть нечаянного жеста дяди и успокоив звон серебра на груди.
— Вот это молодец! Ну и что у тебя получилось? — спросил Олег, с трудом оторвав взгляд от сокола, изображенного на овальной бляшке Рюриковой цепи.
— Вроде получилось, — немного оттаявшим голосом ответил Ингварь и скупо объяснил дяде: — Сначала бой начнут лучники. Они попытаются нарушить строй вражьей конницы, затянуть ее к нам, а потом в бой вступит наша конница. Ну, а дальше… видно будет.
— Что ж! План неплохой. Но имей в виду, что они могут выставить не одну конницу. Не забывай, что тиверцы — степняки. У них коней на всех хватает. Как бы нашим лучникам туго не пришлось, — назидательно проговорил Олег.
Ингварь вздрогнул от этих слов.
— Что же делать? Опять ты все знаешь, — раздраженно заметил он.
— Да не горячись! — повысил голос Олег. — Всегда надеешься на кого-то другого. А нынче все, понимаешь, все зависит от тебя! И ты обязан помнить н знать то, что знает каждый дружинник в отдельности и все, вместе взятые! — как можно спокойнее посоветовал Олег и оглядел взъерошенного княжича.
— Ну и что! — опять вскипел Ингварь. — Что изменится, если у них все равно конницы больше тысяч на десять, чем у нас, и они сделают все, чтобы мы исчезли с этой земли, яко обри.
— Не смей нас сравнивать со злодеями и насильниками! — возмутился Олег. — Не всегда побеждают числом! Чаще побеждают умением терзать, изматывать врага, сберегая свои силы. Вот сейчас и продумай, что ты будешь делать, если у них конницы больше, чем у нас. Кого надо послать на их конницу? Кого? Думай, думай, княжич дорогой!
Ингварь вонзил длинные пальцы в спутанные светлые волосы и мучительно задумался.
— Ладно! — устало проговорил Олег. — Думай одни. А то я смущаю тебя. Думай обо всем! — И Олег неожиданно оставил Ингваря одного.
…Солнце двигалось к полудню, а бой был еще не закончен. Славно начал сражение Бутята. Мощным рывком свалил он тиверца с ног, подмял его под себя, скрутив руки, и быстро одолел противника. Тот попытался схватить Бутяту за ногу, да, наткнувшись на крепкие мышцы богатыря, вздыбил спину. Теперь подняться от земли он уже не мог: Бутята, используя минутную слабость соперника, пригвоздил его к земле мощной хваткой обеих рук. Тиверский князь Тирай не выдержал и гаркнул что было сил:
— Оставь живым нашего! Бой! — Это означало: право начать бой принадлежало дружине киевского князя.
Ингварь так расставил дружину; спереди — конница, по флангам — лучники, чтоб могли с тылов помогать коннице громить врага. В засаду отправил десять тысяч ратников на конях и с секирами под главой упрямого Свенельда.
Единым ударом врезалась многотысячная конница Ингваря в ряды тиверцев. Но те даже не дрогнули. Ряды их не смялись и не сдвинулись назад. Началось тяжелое, изнурительное сражение. Кони ржали, вздымались, храпели, падали замертво, пронзенные копьями. Их всадники с тяжелыми мечами старались метко разить врага, но и тиверцы были смелы и выносливы.
Много падало храбрых бойцов с обеих сторон.
Лучники русичей пытались и врассыпную, и монолитно врезаться в ряды противника, но каждый раз оказывались далеко отброшенными тиверской конницей.
Олег со Стемиром, наблюдая с холма за ходом боя, были озабочены таким поворотом дела, но вмешиваться в тот порядок событий, с которым княжич пока справлялся, до поры до времени не хотели. Решили полностью испытать Ингваря. Пока все шло хоть и тяжело, но довольно верно по правилам воинского дела. Остальное должны решить выносливость или хитрость соперников.
К вечеру заметно ослабела дружина княжича. Тиверцы воспряли духом и стали теснить врага.
Ингварь растерялся и начал отступать с дружиной.
Олег было рванулся на помощь княжичу и его дружине, но Стемир облегченно вздохнул и удержал Олега на месте, показав конницу Свенельда, спешащую на помощь княжичу.
Через минуту они увидели, как огромное войско Свенельда раскололось на две цепи, замыкая врага в клещи.
— Каков молодец! — восхищенно заметил Олег. — И как это он вовремя вышел из засады!
— Когда сердцем думаешь, всегда соображаешь! — убежденно и весело ответил Стемир.
Вскоре Свенельд со свежими силами смял ряды противника и так далеко отбросил их, что видевшая эту короткую, но беспощадную битву дружина Ингваря, не ожидая команды княжича, повернула на помощь Свенельду. Крича и посвистывая, стала она добивать тиверцев, затмевая темноволосых своими длинными синими волосами, развевающимися на свежем ветру, и стараясь взять в плен князя Тирая.
Олег не вытирал счастливых слез. Давно он не видел такого тяжелого боя. «Какие молодцы! Какие храбрецы! Какие удальцы! — не переставал он восхищаться своими дружинниками. — Да для таких ничего не жаль… Какие молодцы!
Но где же Ингварь? — лихорадочно подумал он, но, увлекшись картиной боя, решил: — А… там видно будет… Главное дело сделано… Тиверцы под нами… Хазары, глядя на них, окончательно присмиреют… Хоть здесь будет покой… А там, глядишь, и подвиг Аскольда повторить можно будет: принудить греков к достойной торговле с нашей страной!» — неожиданно промелькнула в его голове тщеславная задуют, и Олег подставил свое лицо резкому порыву ветра.
…Ингварь знал, что дружина победила благодаря смелости и находчивости Свенельда. Какими только словами он не ругал себя! Поставить Свенельда в засаду и забыть! «Все выжидал! И прождал! Дружина устала, отступила, а Свенельд сам, не ожидая моей команды, спас всю дружину! Уж лучше Свенельд, чем Олег», — неожиданно заключил Ингварь и продолжал бранить себя последними словами. Он лихо отъехал на коне в лес и там дал волю своей злости. Выхватив меч, он начал яростно рубить встречающиеся на пути кустарники и деревья до тех пор, пока силы не покинули его…
Он опомнился, когда опустилась черная ночь… Неподалеку от него конь жевал сочную лесную траву… Меч выпал из его руки и валялся рядом с ним. И как только он не проткнул себя им, упав в беспамятстве с коня?! Ингварь потрогал голову, цела! Попробовал подняться: больно и тяжело. Слава Богу, что упал не на пень и не на камень. Словно знал, куда упасть: в густую, мягкую траву! Ингварь провел рукой по груди: ни звона тяжелой цепи о кольчугу, ни бляшки с соколом… Он грустно усмехнулся, затем вспомнил все и… завыл, как зверь, глотая соленые слезы, катаясь по траве, вырывая ее с корнями и в отчаянии разбрасывая ее в разные стороны..
Неожиданно он успокоился.
Лежа на земле и глядя в звездное небо, он вдруг вспомнил картину далекого детства.
Однажды он уговорил дядю Олафа — ведь тогда еще так звали великого князя. — взять его с собой на охоту. Богатыри, друзья великого князя, решили охотиться на медведя. Охота была удачной, и все, развеселившись, забыли про Ингваря. А он пошел в лес: робко, кустик за кустик, елочка за елочку, да так и ушел. Вдруг он увидел, что прямо на него идет разъяренная медведица. Ингварь в страхе так заорал, что всполошил весь лес. Вовремя подоспевший дядя Олаф с дружинником Никифором-христианином опрокинули медведицу и закололи ее. Ингварь, страшно напуганный предсмертным ревом медведицы, сам заревел. Ему жалко было и медведицу, и ее медвежонка, и самого себя. Олег, запыхавшийся, усталый, но довольный собой, схватил Ингваря и, прижав его к своей груди, ласково проговорил:
— Чего ревешь-то!
— Жаль медведицу, — сопя, ответил Ингварь.
— А не жаль было бы, если б медведица тебя съела? — страшно округлив глаза, басом спросил Олег.
— Жа-а-аль, — выл княжич.
— А чего же воешь? Учись жалость к себе вовремя побеждать!.. — сердито посоветовал тогда дядя Олаф и, крепко обняв племянника, спокойно проговорил: — Ну полно, полно, сынок, самое страшное… впереди!
И как ни странно, Ингварь часто с удивлением думал: что же может быть впереди страшнее этого? И только сейчас понял, что страшнее всего — поражение.
Становясь молодым соперником Олега, Ингварь часто задавал себе вопрос, что же такое жизнь. И, наблюдая зверей в лесу, глядя на людей вокруг себя, в конце концов понял, что жизнь — это беспощадная борьба. «Если люди — враги, то это понятно, но если люди — родственники, связанные одной заботой — выжить, неужели и тогда между ними должна быть вражда? Неужели, когда отец умер, оставив меня младенцем, Олег принял сына своей сестры как врага?.. — Ингварь вздрогнул от этой мысли. — Нет! Не может быть! Он был мне почти отцом! Нельзя напрасно копить злобу на него… Олег, может быть, и не рад тому, что я есть, но и смерти моей вряд ли хочет… Я должен быть справедлив и к себе, и к нему. Да, он испытал меня, и я никто, пока он жив… Он создал такое государство, о котором никто из русичей и не мечтал! Вот только зачем, коли на усмирение подвластных народов нужны такие усилия, которые нам не выдержать?.. — с горечью подумал княжич и вытер лицо рукавом. — Уж я-то точно этого не выдержу!» — пробубнил он, затем тяжело встал и, приведя в порядок свою одежду, стал пробираться сквозь лесную чащобу к своим, чтобы открыто сказать великому князю Олегу: «Я не гожусь в князья, дядя!..»
Долго Олег делал вид, что ничего страшного не произошло, тем более что Свенельд нашел в лесу цепь княжича, но Олег, взяв ее, сказал, что не вернет пока, дабы не напоминать Ингварю о бое с тиверцами.
Наступила зима и властно раскинула свои покрывала на крышах домов и теремов.
Особенно красивы морозные узоры были на окнах княжеской гридни, где в глубокой задумчивости сидели великий князь Олег и его племянник Ингварь, глядя на незатейливую игру огня в очаге.
Тяжело было Олегу смотреть в глаза племяннику еще и по той простой, казалось бы, причине, что Ингварь, несмотря на то, что избрал себе в невесты дочь Вальдса из Плескова и ждал, когда она подрастет, в то же время положил глаз на старшую дочь Олега, Ясочку, которая как-то быстро выросла и необыкновенно похорошела.
Она вдруг стала забегать к отцу тогда, когда он проводил в гридне военные советы и подолгу беседовал с воеводами. Как-то однажды Ясочка не выдержала и крепко отчитала отца за то, что он наказал Ленка! Ох уж этот богатырь-красавец! И разговаривал-то с Ясочкой всего один раз, но после этого разговора подошел к великому князю, низко поклонился ему, да и попросил разрешения взять Ясочку в жены.
Олег решил не отказывать Ленку. Послал гонцов в Новгород сообщить Дагару, что его сын Ленк, рожденный иудейкой Бовой, берет в жены Ясочку, старшую дочь великого князя Олега-Олафа…
Три года уже счастливо живут Ленк и Ясочка в отдельном тереме и однажды принесли дедушке Олафу его первого внука, нареченного в честь прадеда Рюриком! Три года минуло, как Олег-Олаф вошел однажды проведать свою первую жену и не нашел в себе силы уйти от нее. Все простила терпеливая и любящая Рюриковна, окружившая заботой и вниманием двух его младших дочерей от Экийи.
Не желая липший раз бередить сердечные раны племянника, Олег грустно посмотрел на него и неожиданно спросил:
— Может… еще испытаешь себя?
— Нет! — зло ответил Ингварь и вдруг объявил: — Я пришел предупредить тебя: осенью женюсь. Готовь дары на свадьбу.
Олег долго смотрел на Ингваря, и во взгляде его было все: понимание, сожаление, огорчение и… возмущение.
— Значит, в дружине служить больше не хочешь? — голос Олега дрогнул.
— Да! — Ингварь не собирался играть в прятки. И так все ясно. Трудно было только начать разговор.
— А… если со мной что-нибудь случится? — загремел вдруг Олег.
— Ты caw в это не веришь, — спокойно возразил Ингварь.
— Гляди каков! — недовольным тоном заметил Олег и помрачнел. — Клянешь меня? — тихо вдруг спросил он Ингваря.
— Нет, — честно ответил княжич. — Наверное, по-другому нельзя. Ты есть ты… Я бы все равно так управлять не смог.
— Ты сердцем так думаешь? — осторожно сказал Олег. Неожиданно он почувствовал прилив нежных чувств к Ингварю, ибо знал: княжич льстить не будет.
— Клянусь Перуном! — Заверение княжича прозвучало для Олега как гром средь ясного неба, и князь внимательно оглядел его.
— О, не клянись! — тихо попросил он и вдруг спросил: —Как же быть с малой дружиной? — Олег боялся окончательно обидеть Ингваря и не высказал своего мнения.
— Тут решать нечего, — устало, но вместе с тем с громадным облегчением произнес Ингварь и пояснил: — Ведь есть Свенельд! Тебе, я думаю, он по нраву.
— Свенельд? — Олег удивился. — Ты можешь обратиться за помощью к совету славянских вождей, воевод и купцов, если потребуется! Ведь ты — княжич!
— Могу, но не хочу, — примирительно ответил Ингварь.
— Ну и напрасно! — вдруг опять вскричал Олег. — Ты должен требовать дружину! Ты же княжеский сын! А ведешь себя как безнаследный истукан!
Ингварь отшатнулся, как от удара.
— Да разозлись же ты! — загремел Олег. — Ужель Свенельд умней тебя! Опомнись, Рюриков отрок, ведь ровесники могут засмеять тебя! — наступал на племянника Олег.
Ингварь разозлился и вспыхнул:
— Именно смеха я и боюсь! Но только не от друзей, а от дружины! Как ни повернусь, как ни улыбнусь, думаю: вот так делает дядя Стемир. Как ни скажу, как ни прикажу, думаю: вот так говорит князь Олег. Не могу я ни говорить, ни делать ничего! — закричал он. — То одному вторю, то другому. Своего никак не отыщу! Слышишь? И никогда не найду! Как почну речь говорить перед дружиной, то думаю, сейчас смеяться будут. Скажут, зачем передразниваешь именитых людей! Не могу я! Не могу! Не мо-гу! Слышишь? И не спрашивай меня больше, ни о чем! И не требуй от меня ничего, не то я убью себя! — крикнул Ингварь и впервые не испугался ни своего крика, ни своей угрозы.
Олег опешил.
Он давно догадывался о причинах робости Ингваря, но боялся сам себе сознаться в этом. Сейчас отступать было нельзя.
— Значит, всему виной мои дела и слава Стемира? — рассеянно переспросил он. — Это легко исправить. Нынче же забирай все! — резко предложил Олег и решительно направился к порогу гридни.
Ингварь, потрясенный и опустошенный своим признанием, молча наблюдал за князем.
— Стемира мне! — громко приказал Олег слуге. Он распахнул двери гридни и стал спокойно ждать друга.
Ингварь прозрел неожиданно, как будто сильная вспышка молнии озарила его душу и ум: «Если такой человек, как Олег, мой любимый дядя и князь, перестанет с этой минуты быть князем, то произойдет огромное, непоправимое горе… Никто из русичей не ходит так величественно и просто, как дядя Олег, никто не сделал столько для государства русичей, сколько этот необыкновенный человек! Отнять у него Киевскую Русь, забрать его дружину и все, что он здесь создал?!»
— Нет! — закричал вдруг Ингварь и бросился к Олегу. — Прости! Ради всех богов, прости!
Олег вздрогнул и отшатнулся от племянника, пытаясь понять его душевный порыв. На то, что Ингварь сможет справедливо оценить все Дела его, Олег не надеялся. Он вгляделся в лицо княжича и испугался: глаза Ингваря были мокрыми от выступивших слез.
— Прости! — прошептал княжич, схватив Олега за руку. — Прости, — умоляюще повторил он и, не дождавшись ответа, выбежал из гридни князя…
Нынче, как и всегда в последнюю неделю червеца, маленький, деревянный и уютный Плесков весело бурлил. Приближался самый любимый летний праздник — Ивана Купалы. Праздник, которого ждали и который отмечали все жители города без различия возраста, но, конечно, более всех бурлила молодежь.
Плесковяне глубоко верили, что солнце, дающее силу растениям, с особой полнотой отдает ее. когда само достигает высшей силы. Именно поэтому существовал обычай собирать травы в летний праздник солнцестояния, в это время им приписывалась чудодейственная сила, а явлениям природы — божественный промысл. Но солнце действует не только на растительный священный мир. Солнце освящало и воду. Отсюда славяне верили и в целительность купания во время летнего солнцестояния, которое неизбежно должно дать здоровье не только телу, но прежде всего душе купающегося человека. Часто в эти летние ночи обмывались водой, чтобы в чистоте встретить восходящее светило. Любили в праздник Ивана Купалы и жечь костры, через которые прыгали удалые молодцы и вокруг которых водили хороводы девушки, распевающие песни, посвященные солнцу, любви и героям-соплеменникам.
Вот и сегодня все население города вышло на берег реки Великой и шумно готовилось к ночному веселью.
Парни раскладывали хворост, распевали озорные песни, ловили проходивших мимо девушек, шептали им на ухо заветные слова, украдкой целовались, лихо прыгали через высокие пеньки или неглубокие овражки.
Девушки готовили угощение на полянах и тоже распевали песни. Украдкой поглядывали на парней, переговаривались и без конца возбужденно хохотали.
Приближалась ночь. Все ждали ее, чтобы, сказав заветные слова богам, войти в волшебную воду.
И вот полночь!
Парни с шумом побежали на северную сторону берега реки, девушки — на южную. Сбросив с себя одеждах, парни восславили Святовита и Радогоста, а затем дружно бросились в прохладные воды Великой. На берегу горели костры и факелы, освещая купавшихся.
Спустя час после всеобщего купания вытащили из-за леса чучело Мары, божества холода и смерти, для того чтобы утопить его в реке.
Самые смелые парни схватили страшное чучело и поплыли с ним на середину реки, где вода была заметно холоднее и течение быстрее. Общими усилиями они намочили чучело, и, когда оно ушло на дно, парни с чувством выполненного долга, гордые, уставшие, поплыли к берегу, откуда разносился запах приготовленной девушками пищи.
Звонкие голоса девушек приглашали всех к нехитрым угощениям, расставленным на полянах. Здесь было вяленое мясо, рыба, лесные орехи в скорлупе и очищенные, орехи, варенные в диком меду, медовуха, хлеб, печеные яйца и овсяная цежа.
После ночного купания желающих угощаться было много. Под общий шум и несмолкающие шутки угощение было съедено. Вскоре грянул хор, и вот уже все водят вокруг костров хороводы, прославляющие Перуна, Велеса и Даждьбога.
Незаметно хороводы перешли в игры. Девушки становились на южную сторону поляны, а парни — на северную. Разыгрывали очередь. Первыми начинали парни. Они выкликали самую озорную девушку, завязывали ей глаза платком, кружили на месте и, если после этого она шла к девушкам, а все должны были в это время молчать, и хватала какую-нибудь из них, то парни за это вели ее купаться или целовали. Но если она шла в сторону парней и дотрагивалась до одного из юношей, то свою жертву она вела в круг и давала любое приказание, которое парень обязан был исполнить. Приказания, как правило, были шуточные, озорные. Эта игра была особенно любима и вызывала всеобщее веселье еще и потому, что парни и девушки в ней были равны. Все зависело от случая…
Но вот кончилась короткая ночь. Мужики притащили белого петуха и подожгли его на костре. Этой жертвой, угодной солнцу, приветствовали рассвет и пели хвалебную песнь Даждьбогу, олицетворявшему силу солнца, затем — Святовиту, вершителю всех людских судеб, после чего наступала пора удали парней. Они становились в очередь и начинали прыгать через потухающие костры. Расступилась толпа. Оживились девушки. Каждая переживает за своего парня, желает ему удачи, обещает поцелуи, ласки. Парни подбодрились! И началось! Прыжок! Удача! Хохот! Подружка летит к другу и у всех на глазах целует его. Он берет подругу на руки и забегает с ней на новую очередь. Следующий! Эх, не допрыгнул…
— Эх, горе великое! Перун проклянет меня! И зачем я обещала целовать тебя! — кричит его подружка и закрыв лицо, прячется за девушек. Все смеются. Неудачник не сдается, бежит снова в очередь. И так до тех пор, пока либо не добьется своего, либо силы не иссякнут…
Но вот раздался звон бубенцов. Что это? Из-за леса, с восточной стороны, медленно под общий восторг выехала великолепная тройка коней, покрытых разного цвета покрывалами: белым, желтым и красным. А на ней — огромный золотистый шар — Солнце, которое торжественно катилось навстречу своему супругу — Месяцу. Встретившись, они объехали присутствующих, осыпая всех зеленой травой и окропляя водой.
Так прошла заключительная церемония всеобщего праздника, означавшая единство сил природы и ее зависимость от небесных светил. После этого пожилые люди пошли домой отдыхать, а молодежь разошлась с песнями по лесу и полянам собирать травы…
Было уже совсем светло.
Очень юная девушка, немного уставшая, медленно брела по густому зеленому лесу и искала целебные травы. Неожиданно дорогу ей преградил высокий красивый парень.
— Что ищешь, красавица? — надменно спросил парень и оценивающим взглядом окинул девушку.
Девушка вздрогнула. Огляделась: совсем одна. И шум гуляния стих. Напугалась. Но ответила спокойно, с достоинством:
— Ищу папоротник. Кажется, здесь он должен расти? — И девушка покраснела.
— Кажется, да, — ответил парень, явно забавляясь ее смущением, одновременно любуясь ее красотой и пытаясь заглянуть ей в глаза.
— Кто ты? — решилась спросить девушка, опередив этим вопросом парня, а сама подумала: «Судя по одежде, сын купца или какого-нибудь состоятельного мужа. — Она спокойно оглядела юношу. — Глаза синие, лукавые, кудри русые, бедовые, улыбка завлекательная… зубы ровные, белые, нос прямой. Губы, как у девицы… Бороды еще нет… Молод, значит… Красив!..»
— Пропусти меня, — обратилась она к парню и весело улыбнулась, поймав себя на мысли: «Хочу быть серьезной, а не получается… Глаза, ох и глаза!»
— А зачем тебе папоротник? — спохватился парень н взял девушку за руку.
— Хочу понимать язык всего растущего! — серьезно ответила девушка, мягко высвободив свою руку.
— Как это? — не понял парень.
— А так… Сейчас, например, вон там дубы меж собой разговаривают, но я не слышу, о чем они говорят, так как у меня нет папоротника. А вот если у меня будет веточка папоротника, то я пойму разговоры деревьев, увижу даже, как они переходят с места на место, и… многое другое, — охотно объяснила девушка и снова посмотрела в его синие глаза.
— О чем же могут говорить дубы? — расхохотался парень, невольно прислушиваясь к шороху леса, одновременно чувствуя притягательную силу быстрого, испуганного взгляда девушки.
— Напрасно ты смеешься, — обиделась девушка. И со всем пылом верующей души начала быстро-быстро говорить: — Ты думаешь, они не видят? Ничего не чувствуют? Пошли! — Она схватила парня за руку и повела к дубу. — Сорви любой листочек! — потребовала она, и парень ей повиновался. — Посмотри-ка на лист! Лучше! И слушай! — снова строго потребовала она.
Парень повиновался, внимательно разглядывая лист дуба.
— Смотри, пока лист сохраняет еще соки своего отца, он крепок и красив. Но он уже трепещет! Он понял, что уже обессилен! Смотри лучше! Сейчас… он умрет. Все… Погасла жизнь. Но он успел сказать, что ты — убийца. Ты не слышал? — Девушка испытующе посмотрела на оторопевшего парня. — Но ты видел! А все дерево? Сколько оно могло видеть за эти многие лета? Оно не просто видело! Оно переживало, мучилось вместе с людьми!
Парень пожал плечами, сразу став очень серьезным.
— Да понимаешь ли ты, что очень-очень надо, чтобы они заговорили! — горячо воскликнула девушка. — Рассказали нам о людских подвигах, о своей мудрости! О, как я хочу быть… мудрой! — искрение созналась она.
Парень был окончательно ошеломлен. Он смотрел на эту юную, но такую необычную девушку, и вся его былая удаль незаметно исчезла. И еще этот загадочный шум леса…
— Что ты молчишь? — спросила девушка озабоченно.
— Я думаю, какая ты…
— Какая? — повеселела девушка.
— Сколько тебе лет? — с любопытством спросил он.
— Много, — досадливо ответила она. — Уже пятнадцатое лето!
— А как зовут тебя? — Парень опять осмелел и взял ее за руку.
— Ольга, — рассмеялась она, видя его удивление. — Ведь я первая спросила тебя, кто ты, а ты не ответил. — И она опять радостно засмеялась, сама не понимая причины своей радости. — А тебя как зовут? — лукаво поглядела она на красавца.
— Борис.
— Сын… князя Святослава… Муромского? — почему-то со страхом спросила Ольга.
— Да-а, — удивленно подтвердил парень.
— Той весной перебрались в наш город? — допрашивала Ольга.
— Да-а, — совсем ничего не понимая, ответил парень. — А ты почем знаешь? — наконец спросил он.
— Это ты ничего не знаешь: новенький! А мы знаем даже… почему у твоего отца лицо в шрамах, — тихо, медленно, но торжествующе произнесла Ольга. Она уже поняла, что этого не следовало бы говорить, и испугалась собственной смелости.
— Нет, этих новостей стоя я не вынесу, — растерянно сказал Борис. — Я сначала сяду. Уж больно много я нынче дивлюсь. Садись и ты! — потребовал он.
Но Ольга осталась стоять. Ей нравился парень, но сидеть с ним на поляне нельзя.
Борис потер лоб рукой и удивленно посмотрел на Ольгу.
— До чего ж ты хороша! — тяжело вздохнул он. — Но почему ты говорить перестала? Так почему у моего отца шрамы на лице?
— На тризне поцарапал мечом? — тихо спросила в ответ Ольга, отводя взгляд от манящих глаз парня.
— На тризне, — подтвердил Борис. — А мы-то думали, что это наша родовая тайна. Ох-хо-хо! Да как же ты все знаешь? — удивленно спросил он.
— Дубы рассказали! — лукаво ответила Ольга и тихонько рассмеялась.
— Не смейся! Признайся, кто сказал? — серьезно попросил Борис.
— Я сказала. Не спрашивай боле, — осеклась Ольга и подставила лицо свежему ветру, а глазами обласкала чудесный дремучий лес.
— Неужели ты веришь в это? — Борис указал рукой на дуб.
— А ты нет? — Ольга широко развела руками, словно подбадривая лес.
— Я сомневаюсь. Бывало, веришь-веришь, загадаешь чего-нибудь, ждешь-ждешь, а чуда нет! Как же всегда-то верить?
— Эх ты! А я не сомневаюсь! Я набираюсь ума да мудрости от всего, — сказала она торжествующим тоном и озорно крутанулась на одной ноге.
— Даже от папоротника? — усмехнулся Борис.
— И от него тоже! — убежденно и серьезно ответила Ольга, перестав смеяться.
— А по ком вы так печалились? — немного погодя спросила Ольга и опять испугалась своей смелости.
— Когда? — не понял Борис.
— Лета… два назад… По ком такую тризну справляли?
— По матери моей, — тихо ответил Борис.
— Так вот почему твой отец на наших женщин не смотрит! — догадалась Ольга. — Он так любил ее, что Муром без нее стал ненавистен ему? О, какое горе! — Ольга подошла к Борису и погладила его склоненную голову. — И ты уже третье лето без материнской ласки? — И в ее глазах затрепетал лес.
Борис молчал. Он слишком сильно любил мать, чтобы лишний раз говорить об этом.
— Тебе тяжело, я знаю, но, если можешь, скажи, отчего она умерла? — медленно, но настойчиво спросила Ольга и села рядом с ним, забыв о боязни.
— Животом мучилась… Мара и прибрал. Не спрашивай больше. — И Борис замолчал.
— Так это ты сегодня дальше всех заплыл, чтобы потопить Мару? — грустно улыбаясь, спросила Ольга.
— А ты смотрела? — тихо удивился Борис и тепло посмотрел на нее.
— Да. Но в темноте не видно было лица, хоть лодочники и старались факелами освещать ваш подвиг. А я еще удивилась: наши-то никогда так далеко не заплывали, чтобы потопить Мару. — Ольга замолчала.
— Но почему он именно ее выбрал? — гневно спросил Борис.
— Ты меня спрашиваешь?! Но я же не советчица Мары! — мягко возразила Ольга и непонятно почему добавила: — Он ведь тоже красивых любит!
— А ты откуда знаешь? — резко спросил Борис.
— Что? — не поняла Ольга.
— Что моя мать была красивой?
— Я просто догадываюсь. Ведь так, как любите вы ее до сих пор, можно любить только добрую и красивую женщину. Заменить такую часто бывает некем, — спокойно договорила она и поднялась.
— Я провожу тебя? — робко спросил Борис и залюбовался проснувшимся лесом, освещенным длинными косыми лучами взошедшего солнца.
Ольга ничего не ответила. Она устала. Устала от праздника, от такого неожиданного и тревожного разговора с Борисом. «Как ни отвечу, все будет худо. Ежели идет за мной — пускай. Не идет — все равно свидимся». И пока она так думала, Борис догнал ее.
— Скажи, где и когда тебя еще увижу? — робко спросил он.
— Не знаю! — ответила усталая, но радостная Ольга. — Не знаю… не знаю… — И уже у самого города громко крикнула ему: — Жди завтра там же, у дуба! — И бросила прощальный взгляд Борису и любимому лесу…
На следующий день, отдохнувшая, выспавшаяся, Ольга вышла на высокое дубовое крыльцо своего дома и улыбнулась чудесному утру. Как любила она утреннюю тишину и чарующую таинственность пробуждения природы! Как хотела всегда первая видеть проснувшиеся, умытые предрассветной росой цветы, раскрывшиеся листочки с просвечивающими жилками на них, слышать вздох просыпающихся деревьев и веселый утренний гомон птиц! Каждый раз, когда она наблюдала пробуждение природы, душа ее переполнялась необыкновенным, жгучим чувством, а глаза становились мокрыми от непонятных слез, Ей хотелось одновременно и радостно кричать, и плакать, и ласкать каждую букашку. И долго она еще не могла понять, как унять в себе яростное возбуждение чувств, передававшихся ей с пробуждающейся природой.
Вдоволь налюбовавшись природой родного края, Ольга, тяжело вздохнув, принялась за хозяйство. Проведала скот на дворе, проследила за тем, чтобы все коровы, а их десять, были сыты, сбегала к овцам, весело перекликаясь со стадом, забежала на птичий двор, расхохоталась, глядя на птичий переполох, й помчалась на речку купаться, по пути крикнув пастухам, чтобы выгнали скот.
На реке никого не было. Ольга сбросила с себя все и, нагая, тихо вошла в свежую утреннюю воду.
Быстро окунувшись, она медленно поплыла к середине реки. Она боялась глубины и сильного течения реки, но хотела проверить себя: сможет ли, как Борис, заплыть так же далеко. Красивый парень, как ни отвлекалась она, не шел у нее из головы.
Оглянувшись на берег, она обнаружила, что заплыла слишком далеко, и повернула назад. Но чтоб набраться сил, она перевернулась на спину и стала любоваться небом. Легкие облачка выплывали из-за горизонта, и Ольга сначала не приглядывалась к ним, а просто Наблюдала их течение по небу. Вот проплыла чья-то огромная борода, а за ней, словно спохватившись, медленно плыла огромная голова с широко растопыренными ушами и удивленными глазами. А вот маленькая коза! «Какие точёные ножки! Ой, сейчас растает!» Но «коза» спокойно проплыла по небу вслед за «головой»… «Ну, хватит отдыхать! А то скоро город проснется!» — решила Ольга и поплыла к берегу, украшенному величественным лесом.
Возле ее одежды на берегу сидел Борис. Ольга поздно его заметила, занятая своими мыслями. Ноги уже коснулись дна, вода доходила до пояса — и вдруг…
— Ой! — Она спряталась под воду, оставив на поверхности голову. — Уйди! Уйди скорее! Дай мне одеться! — взмолилась она.
— Выходи, не бойся! Я же не Мара, не схвачу тебя! — лениво проговорил Борис и не сдвинулся с места.
— Ой ли? — лукаво спросила она.
— Выходи, а то замерзнешь, — засмеялся Борис. — И обидно будет, что достанешься вчерашнему утопленнику. Да выходи же, не бойся! — всерьез потребовал он и встал, затем развернул холстину во всю ширь и пошел навстречу Ольге. Та выскочила из воды как стрела. Она так замерзла в утренней воде, что у нее не было желания и сил ругаться с осмелевшим Борисом. Борис же, помогая ей растереть тело, обнял ее крепко и старался согреть.
— Ну и храбрая! — воскликнул он наконец. — Куда заплыла! И не боялась?
— Боялась, — созналась Ольга. — И устала. Но хорошо!
— Хорошо! — подтвердил Борис. — Ну, одевайся скорее! Я за кустом постою. Не бойся, подглядывать не буду, — заверил он и скрылся за кустом орешника.
Ольга быстро оделась и сама пошла к парню, по пути складывая холстину.
Борис лежал на спине, грыз травинку и, сощурив глаза, смотрел в яркое летнее небо, наслаждаясь его красотой.
Девушка остановилась.
Странное, непонятное желание испытывала Ольга, глядя на Бориса. Немного поразмыслив и успокоившись, она поняла, что ей очень хочется его приласкать. А запрещать себе она не привыкла.
Ольга тихо присела возле Бориса, осторожно приподняла его голову и, положив к себе на колени, стала гладить его лицо, затем неожиданно наклонилась и крепко поцеловала в губы.
— Всю ночь думал о тебе. До вечера не дожил бы, если бы сейчас не увидел, — лаская и отвечая на ее поцелуй, сказал Борис.
— Славный мой! — прошептала Ольга и опять поцеловала его.
Борис захлебнулся от счастья.
— Лучше тебя нет никого на свете! — воскликнул он, встал, вдруг взял ее на руки и понес.
— Хочешь, всю жизнь так будет? — спросил он.
— И вот так! — ответила Ольга, целуя его, и оба расхохотались.
— Ты любила кого-нибудь? — спросил вдруг Борис, ставя Ольгу на пенек.
— Да, — лукаво ответила она.
— Кого? — хрипло спросил он.
— Солнце! — рассмеялась Ольга. — Так люблю тепло его! Так рада свету его! А ты?
— Я люблю тебя больше, чем ты — солнце! Давай поженимся! Я завтра сватов пришлю. Скажи куда? — Он приподнял Ольгу за колени и весело крикнул:
— Смотри, какая ты красивая! У меня будет самая красивая жена! Согласна?
— Согласна быть самой любимой! — ответила Ольга и вырвалась из его горячих рук.
— Что с тобой? — забеспокоился Борис.
— Мы день как знакомы, — медленно проговорила Ольга. — Вдруг все это пройдет? — Она пытливо взглянула на Бориса.
— Если этому суждено пройти, то оно не возникло бы! — убежденно ответил он.
— Так ли это, молодец? — Ольга ласково улыбнулась ему, утопая в любимых глазах.
— Да! Когда люди годами ждут любви, они ее так никогда и не дожидаются!
— Ой ли? — недоверчиво воскликнула девушка.
— Неужели ты сомневаешься в моей любви? — с недоумением спросил он.
— Нет! Но меня тревожит что-то…
— Что? Скажи!
— Отец… Твой отец… Не прошел срок печали по матери?
— Ну, что ты! Срок прошел. Да и отец будет рад внучат нянчить.
— И даже не зная, кто будет женой его сына?
Борис нахмурился.
— Ведь ты не знаешь даже, чья я дочь! А вдруг я низкая, простая? А ты — княжий сын!.. Что молчишь? — снова лукаво спросила Ольга.
— Это верно, я не спросил. А разве это очень важно, чья ты дочь? — недоуменно спросил Борис, чем очень удивил Ольгу. — По мне даже лучше, если ты простая, — искренне заметил он.
— Вон как? — удивилась Ольга еще больше. — Это почему же? — поинтересовалась она и подставила голову солнцу. Ветер всколыхнул ее пышные русые волосы и процедил сквозь них длинные солнечные лучи.
— А ты любишь меня? — горячо и вместе с тем грустно спросил Борис. — Тебе важно, чей я сын? — что-то смутило его вдруг в ней, и он насторожился.
Ольга учуяла его настороженность, чуть призадумалась и, тяжело вздохнув, ответила:
— Я люблю тебя, чей бы сын ты ни был. — Она обняла его, лукаво сдунула волосы с лица и крепко поцеловала.
Борис приласкал ее, а затем, нежно отстранив от себя, вдруг сказал:
— Ну, так знай, что… мать моя — булгарка, пленная, с реки Итиль.
Ольга опешила и, широко раскрыв глаза, уставилась на Бориса.
— Слыхала о такой реке? — спросил он, видя ее удивление.
— Нет-нет, — растерянно ответила Ольга. — Как… пленная? Она… холопка? — От неожиданности Ольга села на пенек.
— Ну вот ты и напугалась. — Борис огорченно посмотрел на Ольгу и отвернулся.
Вдруг подул резкий ветер, лес всколыхнулся: деревья зашумели, шурша ветками, листвой, словно недовольные влюбленными. Ольга удивилась ветру и слегка поежилась.
— Не сердись, милый, — спохватившись, ласково попросила она. — Я не знала… Ну, расскажи мне все, чтоб я поняла! — оправившись от смущения, потребовала Ольга.
— А ты ладно поймешь? — Борис с сомнением оглядел юную Ольгу.
— Как расскажешь! — нетерпеливо ответила она.
— Ну, хорошо… — Борис присел на пенек к Ольге спиной и стал рассказывать: — Отец мой тогда был смелым князем. Много они походов совершали. Часто и им попадало. Но вот однажды они пошли на итильских булгар. По пути встретились с мордвой, разбили их, дань собрали, хотели домой возвращаться, да на дружинников нашло буйство. Пошли, говорят, князь, дальше! Чего это мы всегда боимся от земель своих отойти! Ну и пошли! А булгары — народ крепкий. В обиду себя не дают. Долго бились. Наконец муромцы ворвались в город, одолели жителей и объявили всем оставшимся в живых, что дружина будет с них дань собирать. Дружинники собирали что понравится, складывали к ногам отца, чтобы отобрал для себя что-нибудь. А он молчит. Смотрит на женщин, что дружинники в ряд выстроили для увода в плен, и вдруг увидел ее. Она была женой булгарского князя, который погиб, храбро сражаясь в бою. Она осталась одна с дочкой. И с такой лютой злобой смотрела на отца моего, что тот рассмеялся. Ты, говорит, не злись, красавица. Твой муженек на нас чаще набегал. Чаще и сильнее грабил. Мы еще слабо с вами разделались. А коли хочешь посмотреть, как живем мы, то поехали с. нами. Неволить не буду. И дочь не обижу… Удивились все, но княгиня согласилась ехать. Стыдно ей Потом стало за мужа-разорителя… Целый год жила она с дочерью возле отца моего. Тот не трогал ее, не неволил. Дал ей земли, слуг, часть дани ей выделял. Любил ее, но замуж за него она не соглашалась выходить. Отец долго ломал голову, пытаясь найти разгадку ее несговорчивости: ведь чуял, и он ей люб. Наконец она заявила: ты кроме меня еще двух-трех жён иметь будешь. Хоть и была я второй женой булгарского князя, но была люба ему, а у вас, у муромов, ничего не понять: любит, не любит, а двух-трех жен имеет. Расхохотался отец и говорит: обычай таков, но я ему не последую. Тебя одну в женах иметь буду. Согласна ли? Растерялась княгиня от слов этих, немного подумала, да и вышла замуж за отца моего… Двадцать лет прожили, как день один. И в походы ох как не любил отец уезжать от нее! И я не любил, уж больно красивая и веселая с отцом она была!
— А где же дочь? — спросила Ольга, выйдя из задумчивою состояния. — Как ее звали?
— Марыня? Замуж вышла за новгородского боярина, там и живет с ним… Отец хотел в Новгород сначала переехать, да побоялся, что память с. ума сведет: уж больно дочь похожа на свою мать. Вот и приехал в Плесков… Здесь он и живет один… Третье лето уже идет, а он ни на одну женщину не смотрит… Однолюб.
— А это правильно? — неуверенно спросила Ольга. — Может, холопка какая есть?
— Нет! — горячо возразил Борис. — Отца я знаю как себя!
— И ты будешь любить только одну? — тревожно спросила Ольга.
— А тебя только это тревожит? Или то, что я — сын холопки?.. Отвечай, что ты молчишь? — Борис рассердился.
— Твою мать к нам привели холопкой, — медленно возразила Ольга. — Там она была княгиней. Только племя не наше. Так ведь и я могу когда-нибудь стать холопкой! — рассудила она, пожимая плечами.
— Ты? — Борис вскочил. — Не смей так говорить!
— А разве не слыхал ты о печенегах, хазарах, греках? Кто знает, кто нынче силой велик, а кто худ?!
— Не о том ты говоришь!
— Как это не о том? — вскипела Ольга. — А кто защитит нас, женщин, от врага? Сильные дружинники! Ты храбрый воин? Надежный князь? У тебя дружина есть?
— Ты же знаешь, что большая дружина только у великого князя Олега, в Киеве, а северная дружина, Новгородская, воеводе Гюрги подчиняется. Даже киевский княжич Ингварь и тот дружины не имеет.
— Не печалься, — Ольга ласково погладила Бориса. — Тебе в нашей дружине надо быть. Олег-то велик, да мыто от него далеко… — назидательно сказала она, но таким мягким и ласковым голосом, что Борис задумался.
— Ну и ну! — сказал он, качая головой. — Неужели тебе только пятнадцатое лето?
— Пятнадцатое, — со вздохом подтвердила Ольга. И опять решительно добавила: — Это много.
Она присела рядом с Борисом и обняла его. Девочка в четырнадцать лет вдруг почувствовала себя и матерью, и женой. В ней проснулась вдруг такая потребность его ласкать, что она не смогла перебороть себя и остановить нахлынувшие чувства.
Борис же, растроганный ее нежностью и лаской, быстро забыл обо всем и отвечал ей тем же.
