ГЛАВА ВОСЬМАЯ
После похода на Святослава словно наваждение нашло: что ни ночь, просыпался он в жарком поту от сновидений. Стал подниматься на зорьке, скакал верхом к реке, купался и купал коня в утренней прохладной воде, а потом заваливался досыпать. Помогало плохо.
Однажды утром прискакал он по обыкновению галопом к Луге и вдруг увидел, как в сотне шагов от него скачет к реке Босаёнкова боярыня на огромном вороном жеребце без седла, простоволосая, в холщовом, подоткнутом за пояс платье, а за ней с визгом, смехом, гомоном с полдюжины девок на конях. Словно из дьявольской котомки, высыпали они перед изумлённым князем. Первый раз за всё время прогулок в спящем городе увидел он такое!
Конь боярыни с разбегу врезался в воду, поднимая тучи брызг. Боярыня ловко соскочила и принялась ладошками окатывать его водой, а он изгибал шею и игриво хватал её за руки нежными губами. Платье молодой женщины намокло, облепило её стройное, ещё не огрузневшее тело, волосы растрепались, и было во всей этой картине столько соблазного, бесовского, что Святослав почувствовал, как возвращается к нему ночное возбуждение.
Не размышляя, он направил своего коня к реке.
— И не холодно тебе, боярыня? — спросил он первое, что пришло на ум.
— Не холодно, князь, — не удивившись, игриво ответила молодая женщина и со смехом плеснула на него речной водой.
— Что это я тебя до сего дня тут не встречал?
А мы только вечером из вотчины приехали. — А как боярин узнает?
— Боярин спит — вчера с нарочитыми мужами пировал.
— А вдруг кто из горожан возмутится?
— Эва, тут наш выгон. Это ты на чужой земле, князь.
— Смелая ты, когда боярин спит, — сказал Святослав, ухватив женщину за руку и близко взглянув в её тёмные, с золотыми искорками глаза.
— Вестимо, смелая! — ответила она задорно, легко вскочила на коня, крикнула: — Если и ты смелый — лови! — И поскакала прочь.
Она почти лежала на шее коня, обняв его обеими руками. Вороной, словно почувствовав что-то, летел стрелой. Святославу пришлось несколько раз ударить своего коня плёткой, и только за перелеском он нагнал боярыню. Какое-то время они неслись во весь опор рядом, потом Святослав обнял её за талию, ощутив разгорячённое тело под мокрой тканью, рывком поднял, перенёс к себе в седло. Кони остановились. Её лицо оказалось совсем рядом, и он принялся целовать её так, как обычно целовал Неждану — нежно, чуть покусывая, постепенно подбираясь к уголкам её губ, где притаились манящие ямочки.
— Не надо, — прошептала боярыня, но не отстранилась.
Он погнал коня в заросли кустарника, спрыгнул, подхватил женщину на руки, поставил на землю, мгновенно — откуда и ловкость взялась! — замотал оба повода на высоком кусте. Она стояла рядом молча, уронив руки, покорная и ожидающая. Он опять взял её на руки и понёс за кусты, туда, где желтела усыпанная цветами полянка. Мягко опустил на шелковистую траву и стал целовать и ласкать, ощущая, как дрожит всё в нём внутри и нарастает ответная дрожь в теле боярыни.
... Она лежала рядом с ним, закрыв глаза и тяжело дыша, бледная, с внезапно проступившей синевой под глазами, только искусанные губы алели на восковом лице. Он ласково и осторожно благодарно поцеловал её. Она, не открывая глаз, прошептала:
— Так вот оно как бывает...
— Что бывает? — не понял он сразу, а когда сообразил, почувствовал прилив мужской гордости.
Она села, оправила платье, потом склонилась над ним.
— Глаза у тебя синие, синие... — И с тем же выражением произнесла: — Как же я теперь жить-то буду?
— Я что-нибудь придумаю... — начал было Святослав, поражённый безысходной горечью, прозвучавшей в её полувопросе, полуутверждении.
— Молчи, ничего не надо придумывать. Я сегодня же вернусь в вотчину. Не знала я плотской радости до сего дня, одна мука мне была с мужем, и пусть мне эта мука в наказание за грех и дальше будет...
— Ну что ты говоришь... Всё образуется.
— Я ведь тебя до этой встречи и не разглядела... А у тебя глаза как васильки... Приведи Воронка и не провожай меня...
Когда князь подвёл коня, она стояла на самом солнце, опустив голову и обхватив себя руками. Он подсадил её, она склонилась, крепко поцеловала его в губы и поскакала не оглядываясь.
«Нет, так это не может кончиться, — подумал Святослав, провожая её взглядом. — Надо будет что-нибудь придумать... Укромный домик, может быть...»
Но боярыня, как и сказала, отбыла в тот же день в вотчину Басаёнка. А осенью пошли разговоры, что она в тягости. Впрочем, Святослав уже и не думал о ней: стоило ему узнать, что Басаёнкова боярыня уехала, он тотчас же послал Ягубу за Нежданой.
Неждана собралась быстро и, как ни возражал Ягуба, потребовала немедленно выезжать.
Кому это надо — на ночь глядя, — ворчал Ягуба. — Мне, — коротко ответила Неждана.
Ехали в темноте.
Под утро её сморило, она задремала и едва не вывалилась из седла.
Ягуба приметил в поле стог сена и, придерживая женщину, осторожно повёл её коня к стогу. Там снял её с седла, отнёс на руках. Увидев близко её сонное, с полуоткрытыми губами лицо и ощутив тёплое дыхание, он едва удержался, чтобы не поцеловать. Неждана открыла глаза и с удивлением поймала его взгляд, голодный, алчный, плотоядный. Так на неё, бывало, смотрели гости Всеволода, когда она обносила их чашей хмельного мёда...
Последние два дня пути она думала только о предстоящей встрече и перестала обращать внимание на Ягубу. Только когда подъезжали к городским воротам, подумала: надо ли говорить князю, и решила, что не след.
Путники свернули к реке и через полчаса оказались на высоком берегу в грушевом саду, который скрывал от любопытных глаз прелестный терем с высокой крышей и крыльцом, выходящим к реке. На крыльце стоял Святослав...
С приездом Нежданы князь перестал вспоминать о коротком приключении на берегу реки. Почти все ночи он проводил за городом, у Нежданы. Волынцы посплетничали, позлословили и успокоились. Да и о чём сплетничать, ежели молодой князь ведёт себя тихо, не бражничает, девок не портит, не позорит жён, а одна наложница молодцу не в укор.
В марте 1143 года пришло известие, что князь Галицкий стал слишком часто сноситься с венграми. Поскольку теперь на Волыни уже знали о притязаниях Галицкого княжеского дома на Владимир, собралась дума.
Приехали все, даже сидевший всю зиму безвыездно у себя в вотчине боярин Басаёнок.
Говорили много, горячились, но так ничего путного и не приговорили, а что следить надо за Галицкими в оба глаза, то и сам Святослав знал.
На пиру, завершившем двухдневные пустые разговоры, к князю подошёл Басаёнок.
— Жена у меня на сносях, князь, вот-вот опростается, — сказал боярин.
— От души за тебя рад.
— Первый у меня. Четыре года женаты, и вот — Бог послал. Окажи честь, будь крестным.
— А согласна ли боярыня?
— Боярыня? — вскинул удивлённо брови Басаёнок, и князь явственно представил себе характер их взаимоотношений. — Она за счастье почтёт!
Получив согласие, боярин расплылся в улыбке, долго благодарил, выпил за здоровье князя огромный кубок.
А Святослав смотрел на него и вспоминал лицо боярыни: немного утомлённое, печальное, прелестное...
Через две недели во дворце Святослава появился посланец Басаёнка с сообщением, что боярыня благополучно разрешилась от бремени, родила дочь. По такому случаю супруги просят пожаловать на пирование.
Святослав собрался вместе с Вексичем и ближними боярами. В дар везли богатые подношения, не скупились.
Боярин Басаёнок встретил их с такой радушной улыбкой, что просто не верилось, как этот бугай способен так преобразиться. Он повёл гостей в дом, стал рассаживать их за пиршественный стол, потом, подхватив Святослава под локоть, проводил его в светёлку боярыни. Казалось, он сейчас лопнет от гордости, когда они приблизились к люльке с младенцем.
Князь поклонился боярыне. За время беременности она чуть пополнела, вернее, налилась, округлилась, появилась вальяжность, но глаза были всё те же, грустные, глубокие, в улыбке проглядывала беспомощность, призывающая защита и опекать её.
Нежданная волна тёплого чувства накатила на Святослава, он смотрел на молодую мать, не мог оторваться и не понимал, как это за всё время ухитрился ни разу не вспомнить о ней. Чтобы как-то преодолеть неловкость, он тихонько качнул люльку и спросил:
— Можно её взять на руки?
— А чего ж, бери, конечно, чай не чужой, крестный, — забасил боярин Басаёнок.
Но Святослав помешкал, словно разрешения отца было ему мало. Он склонился над люлькой.
Из вороха ослепительно белых пелёнок, кружев и лент на него бессмысленно глядели мутновато-серые глазёнки.
— Агу, — сказал князь.
Загадочное существо в люльке всё так же таращилось на него.
— Хотел бы я знать, видит ли она меня или нет? — спросил князь. — Так я возьму её, можно?
— Можно, — тихо сказала боярыня.
Святослав взял девочку на руки.
Дверь в светёлку приотворилась, и кто-то шёпотом произнёс:
— Боярин-батюшка!
— Ну что тебе? — так же шёпотом спросил боярин и вышел из светёлки.
Святослав поднял голову, взглянул на боярыню, хотел сказать ей добрые слова, но остановился, поражённый сиянием её глаз.
— Я счастлива, — тихо сказала она.
— Что? — не понял он.
— Я самая счастливая...
Он снова поглядел на крошечное существо, почувствовал неизъяснимую нежность, неловко поднял свёрток и поцеловал девочку в лобик.
— Люби её, — прошептала боярыня.
— Ну как, хороша у меня невеста? — спросил громогласно вернувшийся в светёлку боярин.
...Святослав пил мало. В ушах звучали слова боярыни: «Я счастлива...» Он вспомнил суды-пересуды, что носились в городе о её бесплодии, слова самого Басаёнка о четырёх годах супружества без детей и подумал, что действительно большего счастья для женщины, чем рождение ребёнка, нет.
И снова волна нежности к этой милой, беззащитной женщине захлестнула его...
— Выдадим за князя нашу невесту, — вывел его из задумчивости голос хозяина.
— Непременно за князя, — подхватил Святослав. — А крестить будем во Владимире, в кафедральном соборе.
— Господи Боже мой! И как же это я сразу не додумался, конечно, в соборе! — закричал боярин.
Пировали далеко за полночь...
