ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Князь Игорь Святославич, шестнадцатилетний вдовец, бросил горсть земли в отверстую могилу жены, порывисто вздохнул, заглушая слёзы, отвернулся и попал в объятия двоюродного брата, князя Святослава Всеволодовича Черниговского.
Худой, нескладный, горбоносый и черноволосый, Игорь нелепо согнулся, припав к плечу брата, и затрясся от рыданий. Святослав прижал его к себе, мягко поглаживая по плечам.
Жена Игоря, почти девочка, умерла при родах, оставив шестнадцатилетнему вдовцу дочь-сироту, которой и имени-то христианского не успели дать, нарекли только по желанию матери странным и радостным именем Весняна. Память подсказала другую такую же нелепую раннюю смерть в его семье: сестра жены Милуша, хохотушка и баловница, преставилась в таком же юном возрасте, произведя на свет крикуна Милослава...
— Ну хватит, успокойся, брат, — негромко сказал Святослав Игорю.
Холопы уже завершили сооружение могильного холмика из смёрзшейся земли. Через год здесь, на родовом кладбище Ольговичей в Чернигове, поднимется могильный камень...
А сейчас все пойдут на поминальное пирование.
...Святослав и Мария, князь и княгиня Черниговские, сидели во главе поминального стола, умело руководя пиром. При этом мысли князя, как это порой с ним случалось, были далеко, хотя почти все, о ком он сейчас думал, сидели здесь же, за поминальным столом...
Вот сидит князь Ярослав, его младший брат, тихий, многие годы находившийся в тени старшего брата, книгочей и строитель Божьих храмов. Не так давно благодаря Святославу он сел на Новгород-Северский богатый стол, на котором несколько лет до него сидел сам Святослав. Сел просто потому, что так пожелал старший брат, когда сам шёл на Черниговский стол...
А вон сидит молоденький, совсем юноша, княжич Всеволод, младший брат Игоря. Говорят, он уже отличается и в ратном деле, и в кулачных забавах... Рядом с ним — княжич Владимир, сын Ярослава Осмомысла Галицкого, давнего знакомца, человека, близкого ему по духу, к которому всегда питал приязнь, хотя и разводила их иногда княжеская судьба по разные стороны усобиц. Совсем недавно Владимир стал его зятем, мужем любимой дочери Болеславы. Молодые счастливы, но и им нужен престол... А ещё растёт у Ярослава дочь-красавица Евфросинья и сын от наложницы Настасьи, пригожий юноша, прозванный в народе Настасьичем...
Святославу вспомнилась последняя встреча с Осмомыслом. Они сидели втроём — он, Ярослав и Мария — и вели неторопливую беседу об искусстве иносказания. Ярослав перевёл на память несколько строк из песенки франкского жоглера: «Власть любви выше королевской, потому что и король ей подвластен...» Незаметно Ярослав перешёл к рассказам о новостях европейских дворов: недавно германский император Конрад III и франкский король Людовик VII затеяли Второй крестовый поход и потерпели поражение, не дойдя до гроба Господня.
Святослава мало интересовали дела далёкой Европы, а Мария расспрашивала, проявив знание истории знатнейших европейских домов. Они с Осмомыслом принялись с увлечением высчитывать, кем им приходится Людовик VII, если Анна Ярославна, королева франков, была и Людовику и им общей пра-, пра... — тут они сбились — ...прабабкой...
Молодой вдовец, сидевший по левую руку от Святослава, пил чару за чарой, и князь подумал, что долго он вдоветь Не станет. Мысли перекинулись на собственного сына Владимира. Удачливый и умелый воин, коего уже сейчас можно величать стратигом, смелый и решительный в бою, он никак не решался пойти под венец. Даже наложницы постоянной него не было. Правда, Мария давно утешилась внуками Глеба и Мстислава, но князю хотелось иметь внука именно от старшего сына. Всем хорош Владимир, но беспутен, в деда, и норовист, не внемлет родительским увещеваниям, не берет никого в жёны...
Святослав заметил, что к боярину Вексичу подошёл холоп и что-то прошептал ему на ухо.
Вексич тут же встал и вышел.
Святослав насторожился. Прошло какое-то время, Вексич не возвращался. Князь сидел как на угольях: должно быть, стряслось нечто такое важное, что боярин, нарушив обычай, встал из-за стола вперёд своего князя.
Наконец Вексич вернулся, подошёл к Святославу, склонился и, хотя в шуме пира его вряд ли кто мог услышать, указал шёпотом:
— Боярин Пётр сообщает с гонцом из Киева: великий князь Ростислав при смерти. Со дня на день ожидают кончины. Уже соборовали...
— Все мы смертны, — вздохнул Святослав.
Вексич продолжал стоять над князем, ожидая распоряжений. Святослав еле заметно улыбнулся ему и отрицательно покачал головой.
— Что повелишь, князь?
— Ничего, боярин, — невозмутимо ответил Святослав.
— Ты хочешь сказать, что не поедешь? — с нескрываемым удивлением спросил боярин.
— Истинно так.
— И то верно, князь, не след с поминального пира уезжать.
— Я и вовсе не поеду, боярин, — сказал Святослав и добавил: — После пира приходи в библиотеку. Пусть и боярин Ягуба придёт.
Гости разошлись.
Князь Святослав с княгиней Марией поднялись в библиотеку. Там их уже ждали Вексич и Ягуба. Старый боярин сидел на лавке, а молодой нетерпеливо расхаживал вдоль полок с книгами. Князь заботливо усадил Марию на стольце, а сам сел рядом с Вексичем.
— Ну что, други, не узнаете своего князя? — спросил Святослав. — Удивляетесь, почему не скачу во весь опор в Киев, а сижу тут с вами в тиши библиотеки?
— Да, князь, не понимаем тебя, — признался Вексич.
— Там же под предлогом похорон княжеский съезд соберётся! — воскликнул Ягуба.
— Потому-то я и не поеду, что там соберётся княжеский съезд. Ибо, — князь назидательно поднял палец, — что делают на подобных съездах после смерти великого князя? Утверждают нового и перераспределяют столы. Если ты приехал — значит, одно из двух: или ты не уверен, что крепко сидишь на своём столе, или мечтаешь о новом, получше. Я же не поеду, потому что хочу показать всем: я на своём столе сижу крепко, никакой силой меня не свергнешь и подтверждения моих прав мне не требуется. А нового стола я не ищу. Своим отсутствием в Киеве я вывожу Чернигов из лествичной очереди, говоря всем: власть в Черниговском княжестве дело внутреннее, Ольговичей!
— Может, полки к южной границе послать? — после долгого молчания предложил Вексич.
Подумаю... — А как же похороны, батюшка князь? Как ни суди, а твой троюродный брат умер, — вздохнула княгиня Мария.
— И об этом подумаю. Скажусь больным... Сына Владимира пошлю вместо себя. — И вдруг улыбнулся: — Авось его там кто засватает. Давно бы пора оженить молодца.
— Ох, давно... — согласилась со вздохом Мария.
— А ты чего молчишь, Ягуба? Небось думаешь: а как же великий Киевский стол, но спросить боишься?
— Мои мысли читаешь, князь, — склонил голову Ягуба.
— Ныне в Киеве пусть другие за великий стол бьются. Те же Ростиславичи — Роман и Рюрик. Они моложе, но к столу ближе.
— Не столь уж и молоды, — вставил ворчливо Вексич. — Рюрик, если память мне не изменяет, родился как раз в год твоего вокняжения на Волыни.
— На год раньше, — уточнил Святослав.
— И не так уж и близки они к столу по лествичному праву.
— Зато к сердцам киевских бояр они ближе, — сказал Ягуба.
— Вот тут ты прав, Ягуба. — Князь умолк и задумался.
Он давно уже внимательно присматривался к братьям Ростиславичам, особенно к Роману и Рюрику. Молодые, напористые, изворотливые, они долго сидели в Смоленске, где укрепился ещё их отец, основав епархию, поставив епископа и возведя кафедральный собор. Став великим князем, он расчистил, им и путь к Киеву! А стол в Смоленске передал прямо сыну Роману по завету Мономаха: «Всяк да держит отчину свою». Их преимущества Святослав понимал, напрасными надеждами не обманывался и события не торопил. Об этом не раз они говорили с Петром и Марией, так что для неё его слова отнюдь не явились открытием в отличие от Ягубы.
— Так что, полагаю я, в ближайшие годы в Киеве пойдёт бесовская чехарда великих князей. Я в ней участия принимать не намерен. Всякий плод созреть должен.
— Мудро рассудил, князь, трудно с тобой не согласиться, — сказал Вексич и подумал, как его давнишний воспитанник ясно и стремительно мыслит и как трудно ему, уже старому боярину, за ним поспевать.
— Вот и порешили, — заключил Ягуба.
— Не спеши поперёк князя беседу завершать, — бросил раздражённо Святослав. — Есть у меня к вам ещё одно дело.
Все приготовились слушать.
— Скажите-ка мне, помнит ли кто княжну Евфросинью Ярославну? — спросил Святослав, пряча хитрую усмешку в тронутые сединой усы.
Оба боярина оторопело уставились на князя.
— Сестру твоего зятя Владимира? — уточнил Вексич, пытаясь понять, к чему клонит Святослав.
— Да.
— Конечно, помним, — подтвердил Ягуба. — Она ведь была на свадьбе княжны Болеславы.
— Ну и как, хороша ли она?
Бояре переглянулись недоумённо, потом посмотрели на Марию — она прятала улыбку в уголках рта.
— Ну что ты, князь, играешь с нами, как кошка с мышатами? К чему всё это? — обиженно спросил Вексич.
Святослав рассмеялся:
— Ох и нетерпеливые вы у меня! Я ведь вопрос вам задал.
— Что тут спрашивать, — развёл руками старый боярин. — По мне — так хороша.
— Чудо как хороша! — уточнил Ягуба.
Святослав посмотрел на Марию.
— А что ты, матушка княгиня, думаешь? Как на твой женский взгляд княжна Евфросинья?
— О чём тут думать, одно слово — красавица.
— Приятно, когда все согласно думают, всегда бы так. А у меня вот мысль появилась — не женить ли нам князя Игоря на Евфросинье Ярославне?
— Побойся Бога, что ты такое говоришь! Он ведь только что овдовел! — воскликнула княгиня Мария.
— Да уж, князь, — с укоризной сказал Вексич, — не время ему о женитьбе думать. Видел ли ты, как он, безутешный, рыдал у могилы?
— Не век же ему рыдать, боярин. Все рыдают, а токмо вослед жене ни один вдовец ещё не прыгнул. Так что вы подумайте, други, поразмыслите.
Ягуба промолчал. Вексич стал прикидывать, что даст ям с князем устройство этой свадьбы, кроме укрепления дружеских отношений с Осмомыслом Галицким. Озабоченность на его лица проявилась столь ясно, что Святослав «просил:
— Что хмуришься, старый друг? Или выгод не видишь? — Не вижу, — откровенно признался Вексич.
— А ты, Ягуба?
— Я и вовсе запутался, князь.
— Вы, наверное, её земли вспоминаете да деревеньки считаете. А выгода-то в ином. Игорю всего шестнадцать с небольшим, а он уже муж, воин, боец. Младший братец Всеволод ему под стать, таким же бойцом подрастает. В половецкую бабку наши пошли, как сухой камыш вспыхивают, раньше ума действуют. — Святослав помолчал, внимательно вглядываясь в лица жены и соратников. — Небольшую волость Игорю я уже выделил, с ним же живёт и Всеволод. Неудивительно, что братья вот-вот захотят мечом себе престолы выкроить. Из чего, спросите? Из Черниговского княжества — первый ответ. Но я им в Черниговской земле затевать свару не дам, не для того почитай четверть века к отчему столу шёл. Не для того казну копил, полки собирал, и дружину растил. Они хоть и молодые да дурные, но это-то понимают. И ринутся они на другие княжества, начнут усобицу, в которую мне же и придётся встревать на их стороне, поелику я — их старший двоюродный брат, вместо отца. И вовлекут они княжество в междоусобную драку, в коей нет ни победителей, ни побеждённых, а лишь потери да смены престолов. А что хуже всего, поставят под удар и мой отчий Черниговский престол. Вот я и подумал, а не лучше ли нам опутать бойцовского петуха красной девицей? Пока начнём ссылаться гонцами с Галичем, потом послами обмениваться, пока смотрины да сговор, то да сё — Маша обряд лучше знает, — год пройдёт, а то и больше. Я за этот год укреплюсь и тогда к свадьбе смогу Игорю даже княжество выделить, например Путивль для начала. Красавицу жену и престол он из моих рук получит, на какое-то время успокоится. Или не так?
— Так, истинно так, князь! — воскликнул первым Ягуба.
— А ты что скажешь, матушка княгиня?
— Скажу, что ты всегда умел в шахматы на несколько ходов вперёд заглядывать, потому и проигрываю я тебе. Сегодня ты в жизни, как в шахматах, вперёд заглянул...
В это время донёсся отчаянный младенческий плач.
— Кто это? Откуда здесь младенец? — удивился Вексич.
— Игорева сиротка, — ответила княгиня. — Я распорядилась привезти её сюда, какой за ней догляд там, у вдовца, ежели вся челядь в Чернигов на похороны приехала. — И поспешно вышла из библиотеки.
Пока Мария шла по переходу, плач прекратился. Она ускорила шаг.
В светёлке тускло горел единственный ночник. Над люлькой склонился внучек Басаёнковой семилетний княжич Борислав в длинной белой сорочице. Крохотная девчушка бессмысленно таращила на него глазёнки и чмокала губами, а мальчик тихонько покачивал люльку. Подняв глаза, он заметил княгиню, смутился и сказал:
— Какая смешная, маленькая-маленькая...
— Ты молодец, что пришёл к ней. А почему сам не спишь?
— Я спал, она меня разбудила. Можно мне потрогать её?
Княгиня согласно кивнула, погладила Борислава по голове.
Он протянул руку и осторожно коснулся указательным пальцем носика малютки, прошептав: «Ку-ку!», улыбнулся и снова сказал:
Какая маленькая... — Ну, а теперь беги спать, замёрзнешь. И бабушка будет волноваться, — сказала Мария, хотя подумала, что Басаёнкова наверняка крепко спит.
Княжич убежал, путаясь в своей сорочице, а Мария вышла в переход, отыскала холопа и строго сказала:
— Эти бездельницы, няньки покойной княжны, видимо, на поварню сбежали хозяйку свою помянуть, а о дитяти - забыли. Найди их. Пусть немедля поспешат сюда! Скажи, княгиня Мария гневается. Распустились!
Святослав, идучи в опочивальню, случайно услышал гневный голос жены. «Кто бы сказал, взглянув на полоцкую княжну четверть века назад, что станет она вот такой, разительной и строгой княгинею?» — подумал он, посмеиваюсь.
Через год молодой вдовец князь Игорь женился на Евфросинье Ярославне из Галицкого дома и стал зятем могучего Ярослава Осмомысла. У Игоря появилась большая дружина, хорошо вооружённый полк и положение среди князей, не соответствующее его скромному престолу в Путивле. Как и предсказывал Святослав, он стал хищно поглядывать на чужие престолы.
Молодая Ярославна, красавица и певунья, влюбившаяся без памяти в своего мужа, поиграла несколько месяцев с Живой куклой, любимой Игоревой дочкой, а потом понесла и сама и потеряла всякий интерес к падчерице. Девочку передали на попечение многочисленных кормилиц, мамок, нянек. Однако отдать сиротку княгине Марии Игорь отказался, хотя и просили его об этом и Ярославна, и Мария, и сам Святослав.
Только раз отступил Святослав от своих слов и поехал в Киев на малый съезд князей. Но произошло это по такому поводу, что отказаться он никак не мог.
Княгиня Агафья несколько лет строила в Киеве церковь, посвящённую святому Кириллу, в честь покойного мужа великого князя Всеволода, крестильное имя которого было Кирилл.
На освящение завершённой церкви княгиня созвала всех родственников: Ольговичей, Мстиславичей, Ростиславичей. Приехавший первым Святослав поразился, увидев мать, — казалось, она забыла о своём возрасте в хлопотах по строительству церкви, была всё такой же статной, деловитой, женственной. А княгиня заохала, поражённая сединами сына.
— Вот и стал ты старшим в роду, сынок, — сказала она, и в голосе её прозвучало сожаление о том восторженном и нежном княжиче, что остался в её материнских воспоминаниях.
В первый же день, отстояв благодарственный молебен в Святой Софии, что делал Святослав неукоснительно каждый раз по приезде в Киев, он отправился в церковь Святой Ирины. Что толкнуло его туда именно в этот день, он не мог бы сказать. Может быть, воспоминания о том дне, когда смерть отца разом перечеркнула на долгие годы все его честолюбивые мечты.
В церкви его встретил священник из иеромонахов, лицо которого смутно кого-то напоминало.
— Жив ли отец Михаил? — спросил он священника, поставив свечи за здравие семьи и помолившись.
— Отец Михаил уже несколько лет как отдал Богу душу, — отозвался священник.
— Я тебя вроде тут раньше видел... — сказал князь.
Священник улыбнулся, и Святослав поразился, до чего у него ясная, открытая, немного детская улыбка. И голубые глаза смотрели по-детски доверчиво и улыбчиво, будто призывали князя вспомнить давно минувшие дни. И Святослав вспомнил.
— Никак, Паиська! — воскликнул он.
— Он самый, — радостно закивал священник. — Он самый, княже, ныне отец Паисий, поставленный митрополитом на место усопшего отца Михаила...
— Помнишь меня, отче?
— Как же не помнить, княже, как же забыть? День-то какой страшный был, брат на брата пошёл, и столь вызверились люди, что и не узнавал я киян... Ты, князь Святослав Всеволодович, властитель Черниговский, прибыл, насколько дозволяет мне моё разумение догадаться, на освящение церкви имени святого Кирилла, возведённой щедростью и молитвами княгини Агафьи.
— Ты хорошо осведомлен в киевских делах.
— Как же, как же, княже, неизмеримо моё любопытство к явлениям нашей жизни...
— Отца Михаила земная страсть? — вспомнил Святослав.
— Именно, именно, княже, от него и мне передалось. И книжная премудрость, и страсть к собиранию книг — всё от него, и приход, и прихожане, и даже мелкие грешки, ибо любил он избыточно квас вишнёвый, монастырский, и аз грешен...
— Книжной премудрости любитель? — спросил князь, приглядываясь к отцу Паисию.
— Привержен, ох как привержен, да только достатки мои не те, чтобы многие книги иметь у себя. Особливо греческие.
— Ты и греческий знаешь?
— И латынь, и еврейский, и сирийский, дабы мог читать Священное Писание и сравнивать переводы, углубляя своё понимание божественного Слова.
— А в Чернигов поедешь? — спросил неожиданно князь.
— Ась? — оторопело отозвался монах.
— Святослав улыбнулся — этим «ась» Паисий выгадывал несколько мгновений для размышления. Наивная уловка! Ежели согласишься пойти ко мне смотрителем моей библиотеки, то я сделаю вклад в монастырь и получу на то согласие игумена.
— Господи, разве может быть что выше службы книге, княже? Кто же от такого великого блага - откажется? Да я хоть пешком, хоть ползком к тебе до Чернигова доберусь...
— Зачем же пешком-ползком? — улыбнулся князь. Монах нравился ему всё больше. — Приходи на торжественную службу в новую церковь, а потом и на пирование, там и уточним, когда в Чернигов всем двором вернёмся. Для тебя место в колымаге рядом с княгиней Марией найдётся. Чаю, ты ей придёшься по сердцу.
Паисий, кланяясь и мелко крестясь, проводил князя до двери и долго смотрел, как Святослав, сев в седло, медленно объезжает крохотную площадь перед храмом, вглядываясь в окружающие сады, видимо пытаясь вспомнить, как пробрался он сюда в день гнева Господня, когда взбунтовался киевский люд.
Вернувшись в полумрак церкви, Паисий долго коленопреклонённо молился, вознося благодарность Господу, что не оставил его милостью своей и позволил на склоне жизни приобщиться великой мудрости и великому благу быть при книгах.
А Святослав неторопливо ехал вверх, к старому ольговичскому дворцу, где всегда останавливался по договорённости ещё со старшим Святославом.
Ближе к центру города его внимание привлекла толпа киевлян. Они слушали негромкий, но приятный голос бродячего певца, подыгрывающего себе на звонких гудах. Святослав прислушался. Певец пел о беспутном гуляке Чуриле, любимце киевских жёнок и боярынь. Он прославлял его и одновременно посмеивался. Окружившие его горожане весело гоготали в скабрёзных местах.
«Чурило, Чурило Пленкович... Так это же глумливое прозвище, данное киевлянами моему отцу Кириллу-Всеволоду! — догадался Святослав. — Нашёл время, в тот момент, когда мать церковь освящает!» Кровь бросилась в голову князю. Он ворвался на коне в толпу, пробился к певцу, замахнулся плёткой и крикнул:
— Замолчи, смерд!
Певец обратил к нему пустые глазницы, и он с ужасом узнал в нём слепого Микиту...
Всё сегодня, словно нарочно, напоминало ему о прошлом. Святослав хлестнул плёткой коня, конь взвился на дыбы, доплясал на задних ногах, распугивая толпу, и помчался прочь...
Только во время службы в новой церкви князь окончательно успокоился...
Все последующие события складывались примерно так, как предсказывал Святослав во время той памятной беседы в библиотеке.
Просидев пару лет спокойно на дарованном ему к свадьбе Путивльском столе, Игорь стал всё чаще вмешиваться в усобицы, становясь заметной фигурой на Руси.
Княгиня Евфросинья исправно рожала своему князю сыновей и дочерей, ревновала, страдала и с трепетом ждала мужа из походов.
Поднялся и стал вровень с Игорем и брат его Всеволод, прозванный Буй-Туром за неукротимую ярость в бою. Он связал свою судьбу с потомками Юрия Долгорукого — взял в жёны младшую дочь Глеба Юрьевича, Ольгу. Всё чаще имена братьев гремели в устах певцов, всё чаще их с уважением называли на княжеских съездах. Они стремительно вырастали из тесных пределов своих, вассальных Чернигову, земель.
Однако Святослав сидел спокойно на высоком Черниговском столе, зорко вглядываясь во всё, что происходило на Руси, и, верный принятому решению, не появлялся на съездах князей.
Мощная дружина, многочисленные полки, слава бесстрашного воеводы, редко проигрывающего битву, — всё это служило надёжным щитом от всех, кто пожелал бы в безумии своём поживиться от Черниговских земель. И потому усобицы проходили стороной. В Киеве боролись за престол Ростиславичи, Мстиславичи, Изяславичи, потомки Юрия Долгорукого выводили за стены городов полки, и русские люди убивали русских людей, призывая на помощь половцев.
Князья мирились, торговались, откупались, клялись в вечной любви и дружбе и тут же нарушали клятву...
Всё это было до ужаса знакомо Святославу и повторялось как в кошмарном сне. Менялись только имена главных действующих лиц. Да и имён княжеских на Руси существовало не так уж мало, и потому путались они в голове простого русича, у которого всё чаще появлялось окаянное безразличие к судьбе родной земли и тревожила лишь мысль о свирепых половцах.
Единственное, что делал Святослав неукоснительно, — ходил с каждым из очередных великих князей на половцев, если налетали они на Русь. Страшная память о плене и о том, как брёл он по выжженной, разорённой родной земле в двух шагах от Киева, не отпускала сердце.
Стал складываться новый облик Святослава: князя-заступника, собирателя земель и строителя городов и храмов.
Постепенно начали забывать на Руси, что происходит Святослав из Олегова корня, что несёт он в себе проклятое ещё предками семя одного из первых предателей Руси, начавшего в корыстных целях приводить на родную землю половцев.
И вот, когда уже люди увидели в нём защитника и радетеля, князь Святослав поторопился: в 1174 году, не дождавшись, пока, по его же собственному выражению, созреет плод, он стал трясти ветвистое древо Рюриковичей и силой вошёл в Киев, выгнав оттуда очередного великого князя — Ярослава Луцкого.
Святослав продержался на отнем столе аж целых двенадцать дней. Силы испуганных и потому стремительно объединившихся Ростиславичей оказались слишком велики, а киевляне не сумели оказать Святославу достаточно мощной поддержки.
Пришлось отступить.
Он вернулся в Чернигов.
Теперь чуть ли не каждый месяц мчался из Киева в Чернигов гонец от боярина Петра к князю Святославу с доеданием, в котором боярин описывал всё происходящее в столице, и ехал обратно с письмом, содержащим в основном вопросы и коротенькие приписки княгини Марии, приглашающей Петра погостить. Но гостить было некогда.
Андрей Боголюбский, сын Юрия Долгорукого, один из самых могучих соперников в борьбе за великое княжение, хитрый, коварный, богатый, жестокий и самовластный князь, пал от рук своих же бояр и предавшей его жены Ульяны, дочери того самого боярина Кучки, которого когда-то убили по приказу Юрия Долгорукого за непокорство и гордыню. Повернулось колесо истории, раздавив при этом великое тщеславие и большой талант.
На место Андрея зарились его младшие братья Михалко и Всеволод, а также Ростиславичи.
Тогда опять вмешался в политику Святослав. Он в полном смысле слова подсадил молодого Михалка на Владимиро-Суздальский престол, обеспечив тем самым себе поддержку на севере Руси.
А в Киеве, казалось, непрерывно укреплял свой трон Роман, старший из Ростиславичей.
И вновь неотрывно всматривался Святослав из своего Чернигова в киевские дела. Искал трещины в здании Ростиславичей, советуясь с Петром, и одновременно продолжал укреплять свою славу строителя, ревнителя искусств, собирателя книг, покровителя певцов.
В мае 1176 года половцы налетели на южные русские земли. Великий князь Роман растерялся. Святослав понял — вот оно, его время!
Он поднял все свои многочисленные полки и двинулся на половцев. Но за те несколько дней, что мчались его войска на помощь Киеву, произошло событие, потрясшее всю
Русь. Роман послал против половцев двух своих сыновей и брата Рюрика. К ним должен был присоединиться со своими войсками младший брат Романа — Давыд, но в последнюю минуту он струсил и не пришёл на помощь. В результате русские были разбиты под Ростовцем. Поражение было столь жестоким, что плач пронёсся по всей земле. По словам песнетворцев, золочёные шлемы русских витязей плавали в крови.
И тогда Святослав, пришедший к Киеву в великой силе, заявил Роману, что по действующему на Руси ряду, если князь провинится в войне с погаными, то его ссаживают с престола и гонят в волость, а если простой воевода — то казнят. Он потребовал, чтобы Роман лишил Давыда княжества.
Роман отказался признать вину младшего брата.
Святослав, совершив несколько удачных маневров, занял Витичев брод, отрезав пути к Киеву. К нему присоединились давние союзники — берендеи и торки. И тогда он послал гонцов к Роману, ему сообщили, что тот уже бежал, подгоняемый возмущёнными киевлянами.
Киев ждал Святослава.
Свершилось!
Двадцатого июля 1176 года Святослав вошёл в Киев и сел на великокняжеский стол.
Князь Игорь стоял на просторном дворе великокняжеского дворца в Киеве, немного в стороне от яркой, пёстрой и оживлённой толпы приглашённых.
С минуты на минуту на красном крыльце должны появиться митрополит Киевский и князь Святослав, чтобы принести клятву городу и Руси, а затем проследовать в Софийский собор на торжественную службу.
Игорь хмуро вглядывался в знакомые лица князей и великой бояры. Все радостные, улыбающиеся, все в ожидании добрых перемен, тишины и покоя, кои принесёт правление нового великого князя.
Игорь презрительно ухмыльнулся: плохо же они его знают. А кто знал прежде, тот забыл за долгие годы, пока сидел двоюродный братец в Чернигове, строил храмы и стоял обедни, каков он на самом деле. Это сейчас он тихий стал, благостный, всех книгами одаряет да мудрыми словами тешится. А престол-то Черниговский всё равно за собой оставил — мало ему одного Киевского! Это означает, что в Новророде-Северском останется его братец, тихоня Ярослав, а ему. Игорю, и Буй-Туру Всеволоду так и прозябать в забытых Богом городках и ждать, ждать, ждать... Эх, жаль, разболелся не ко времени старший брат Олег — вместе они, может, и заставили бы хитрого Святослава выделить им достойные княжества... Ныне же поздно, успел раздать лучшие земли своим детям. А сейчас начнёт говорить о верности семейным узам великого рода Рюриковичей... Лис!
Внимание Игоря привлёк подтянутый, высокий боярин в лёгком голубом плаще хиновского шелка и высокой, с павлиньим пером шапке, почти княжеской на вид. Пётр — узнал его Игорь. «Такой же лис, — подумал, — ишь улыбается. Не без его участия вскарабкался братец на самый высокий стол, не без его содействия текли гривны к киевской бояре не без его посредства заключил Святослав с Романом ряд о соправительстве. По этому ряду за Ростиславичами остаётся и Белгород, что в полупоприще от Киева, и даже Вышгород, что нависает над столицей...» Был бы он, Игорь, великим князем, Вышгород соправителю не оставил — ведь этим Святослав отдаёт себя в руки Ростиславичей!.. Игорь мысленно чертыхнулся — чего-чего, а великокняжеского стола ему не видать, нет у него права требовать для себя от него стола, ибо не всходил на великий Киевский стол ни отец, его, ни 5 дед Олег, ни прадед. «А как же дядя Всеволод?» — сразу вспомнилось ему. Он силой сел и силой столько лет удерживался и всех в кулак зажал, сыну Святославу путь расчистил. Сила - вот путь к власти!..
А вот княжич Борислав, совсем ещё юноша, по-мальчишески худощавый, высокий, темноглазый и, на взгляд Игоря, излишне красивый. Его место при дворе князя Святослава Игорь не мог определить — вроде внучатый племянник Марии, но привечает его больше сам князь: в библиотеке с ним сидит часами, в шахматы играет и, совсем ещё мальчишке, важные поручения даёт, того и гляди посадит на какой-нибудь стол.
Словно второе солнце взошло над просторным двором великого князя: по лестнице с высокого крыльца стали спускаться княгини, княжны, боярыни... Зарябило в глазах от многоцветья плащей, летников, сарафанов, головных уборов, сверкания драгоценных камней, колт, оплечий, ожерелий. Все румяные, взволнованные предстоящим торжеством и сознанием собственной красоты. Взгляд Игоря сразу же выделил Евфросинью. Как ни хороши были вокруг жены и девушки, а его лапушка краше всех! Вон как гордо несёт свою прелестную маленькую головку, как смотрит на всех продолговатыми глазами... А за ней идёт и Весняна. Вытянулась, чуть ли не в рост Евфросиньи, худенькая, тоненькая, словно хлыст половецкий, и такая же острая, жгучая на язык. Уже сейчас видно, что растёт красавица...
Весняна была любимицей Игоря. Может, потому, что первый ребёнок, или потому, что с самых детских лет бесстрашно, словно мальчишка, скакала на коне, увязывалась с отцом на охоту, когда другие девочки играли в куклы? Или потому, что с каждым годом всё сильнее напоминала ему мать, перед которой нёс он в себе вечную вину за её раннюю смерть?.. Но как бы ни любил он дочь, как бы ни гордился ею, не раз предавал в мелочах, уступая во всём Евфросинье, с трудом терпевшей падчерицу. А на днях поддался её уговорам и уступил уже не в мелочи, а по большому счету: настояла жена, чтобы отдать падчерицу обучаться в прославленную академию при Киевском женском монастыре. И теперь оторвёт монастырь девочку от отца, от привольной жизни…
«Господи! Когда же они познакомились?» — встрепенулся вдруг князь Игорь, заметив, как, сияя улыбкой, подошла Весняна к княжичу Бориславу, и с ужасом увидел, что его дочурка, девчушка-сорванец, неожиданно преобразилась, разговаривая с княжичем, в юную девушку, сознающую своё очарование.
— Весняна! — крикнул Игорь в ярости. Его зычный голос, легко перекрывающий обычно грохот битвы, взвился над двором. Но в этот миг, к счастью, на верхней ступеньке красного крыльца появился митрополит Киевский и вслед за ним великий князь Святослав Всеволодович рука об руку с Марией Васильковной в белоснежных одеждах, отделанных золотой тесьмой, в алых плащах с голубым подбоем, в высоких княжеских алых шапках, отороченных соболем и усыпанных самоцветами, оба моложавые, несмотря на серебряную седину и в волосах княгини, и в бороде князя...
Кто-то крикнул: «Слава!»
Сотни голосов подхватили этот крик, и вот уже покатилось приветствие над Киевом, подхваченное тысячами людей.
Закричал «слава!» и князь Игорь...
