Глава шестая
1
Князь Владимир понимал, что Ярополк не подпустит его к Киеву, а постарается встретить и разбить северную рать в верховьях Днепра. Позднее от купцов, беглых смердов и убогих людей он узнал, что Ярополк действительно собрал немалое воинство, часть людей посадил на лодии, а многие идут конным и пешим строем вдоль берегов. Уже в поле передовая стража находила следы и видела не раз вдалеке воинов; неизвестно было только, где остановится и примет сечу Ярополк.
И вот наконец в один из первых дней изока лета 980-го, на рассвете, примчались воины передовой стражи, соскочили с взмыленных коней, рассказали, что выше Любеча по Днепру и в заливах пешее войско Ярополка прячется в лесах над кручами, а всадники растянулись полукругом в поле.
Князь Владимир спал в лодии, услыхал топот коней, проснулся, сошел на берег и выслушал страж, потом созвал старшую дружину, уселся с ней под вербами и стал обдумывать, как начать сечу с полками Ярополка.
То был очень важный и ответственный час — рать приближалась к рати, решалась судьба Руси, все зависело от того, как вести дальше северных воинов, чтобы разбить полки убийцы-князя.
Князю Владимиру было на кого опереться: вокруг него стояли и сидели на уступах днепровской кручи бывалые, старые воеводы, исходившие русские земли вдоль и поперек, пересекавшие на лодиях моря, разбившие многих и многих врагов.
Владимир ловил на себе прищуренный взгляд то одного, то другого воеводы. Каждый из них умеет и готов сражаться с врагами, каждый поступит так, как велит князь.
Но ему не хотелось торопиться высказывать свои мысли. Лучше послушать, что скажут бывалые люди.
— Вы знаете, воеводы мои, — начал Владимир, — рать Ярополка остановилась и стоит возле Любеча. Хочу послушать, что думаете. Говорите, воеводы.
Вверху над ними трепетала листва на вербах и осокорях; откуда-то с лодии донеслись звуки грустной песни; вокруг, куда ни глянь, голубел широкий Днепр.
Князь Владимир ждал. Он сидел в белых ноговицах и длинной белой сорочке с расстегнутым воротом, подпоясанный широким поясом, в зеленых сафьяновых сапогах, с непокрытой головой. Ветерок с Днепра перебирал русые волосы, карие глаза пытливо смотрели на воевод.
И воеводы заговорили — им понравилось такое начало разговора: князь Владимир не отрицает, что молод, он, должно быть, поступит так, как посоветует старшая дружина.
Одни из воевод считали, что лучше всего конным воинам обойти далеко в поле полки Ярополка, ударить им в спину, а всем пешим воинам продвигаться по Днепру в лодиях и ударить в лоб Ярополковой рати.
Другие советовали задержать лодии на месте, ночью послать часть пешего и конного войска вперед, чтобы приблизиться и ударить, как гром, на воинов Ярополка, а из лодий уже добивать их.
Третьи думали, что лучше всего оставаться на месте, перегородить Днепр лодиями, насыпать валы на берегах и ждать, когда Ярополк подойдет ближе и первый ударит по ним.
Это было, пожалуй, и все — князю Владимиру оставалось подумать над словами бывалых воевод, выбрать лучшее из того, что они говорили, да и кончать совет, отдать приказ воеводам и воинам.
Но князь не спешил с последним словом, он смотрел на водную гладь Днепра, высокие кручи правого берега, зеленые, подернутые голубым маревом дальние луга.
Потом он обернулся к воеводам, и им показалось, что за эти короткие минуты лицо его изменилось, стало суровым и решительным, глаза потемнели, и говорить он начал не так, как ожидали воеводы.
— Я слушал вас со вниманием, дружина моя, — сказал князь Владимир, — и благодарю за советы. Однако, — обратился он к воеводам, — послать далеко в поле конное войско, а пешим воинам продвигаться вперед на лодиях и ударить в лоб Ярополку не могу, ибо как оторвать руки и ноги от тела? Ты, воевода, — обратился он к одному из них, — советуешь нам подкрасться ночью к войску Ярополка, но мы же не печенеги и не хазары, чтобы деять, как тати, мы, русские люди, мир утверждаем в честном бою… Еще советовали мне, — добавил Владимир, — встать на месте и ждать тут Ярополка. А можем ли мы верить ему, не обойдет ли он нас, как вы советовали сделать мне, со всех сторон? Нет, воеводы, мы должны деять не так, должны поступить, как поступали отцы и деды наши.
И сам он, как заметили воеводы, был в эту минуту очень похож на отца своего Святослава.
— Я не боюсь Ярополка и его рати, полагаюсь на вас, воеводы, и на воинство мое, думаю, — он обвел рукой вокруг, — что северяне, древляне, люди Полянской и других земель пойдут такожде с нами. Мы должны идти вперед открыто и прямо, пеше и конно берегами, на лодиях по Днепру. Хочу еще раз сказать Ярополку: «Иду на вы», а тогда пусть решает прю нашу меч, а помогают боги.
То говорил уже не молодой новгородский князь, устами Владимира вещал отец его Святослав, славные деды и прадеды, русские люди.
2
Ссора между князьями Ярополком и Владимиром не миновала Любеча. Еще зимой, когда укатали путь от Днепра до Десны, посадник Бразд много раз ездил в Остер, советовался с волостелином Кожемой, а возвращаясь обратно, обходил терема, беседовал со своими верными людьми.
Много дела было теперь у Сварга: посадник разрешил ему брать руду на княжьих землях, и он день и ночь варил сталь, ковал мечи, наконечники для стрел, топоры, копья, вилы, а Бразд забирал всю эту кузнь, отвозил в Остер, а кое-что оставлял себе.
Да и у всех людей в Любече прибавилось работы: одни валили лес и возили колоды к Днепру, другие, дереводелы, строили на берегу десятки лодий, — Бразд платил щедро: не свое, княжье.
Весной же, когда растаял лед и вверх по Днепру поплыли лодии из Киева, Бразд собрал всех жителей у старого городища.
Собрались они не так, как в старину, когда все городище сходилось у могил своих отцов и дедов, поминало их добрым словом, а уж потом говорило о насущных делах своих, слушаясь старшего в роде, думая о судьбе всех.
Ныне вышло иначе: Бразд и другие, у кого были терема и дворы, Сварг и мастера-дереводелы, скудельники, кожевники, работавшие на князя, — все они взобрались на пригорок, а убогие любечане столпились внизу.
— Князь наш Ярополк идет на сечу с воинами верхних земель, которых ведет робичич Владимир, — начал Бразд.
Сказав это, он сразу же понял, что начал неудачно, — убогие люди, стоявшие под городищем, всколыхнулись, зашумели.
— Какой же он робичич, раз отец его Святослав — Игорев сын и сам посадил его в Новгороде? — спросил кто-то из толпы.
Посадник так налился кровью, что даже посинел.
— Правда, что князь Святослав посадил Ярополка в Киеве, Олега в Деревах, а Владимира в Новгороде, но сталось так, что не все его сыны одинаковы — токмо Ярополк бережет мир и покой в родной земле…
— Посадник Бразд! С кем у нас мир и покой? С печенегами да ромеями? Так ведь деды и отцы наши веками воевали с ними…
— Князь Ярополк мудр! — отвечал Бразд. — Доколе будем ковать мечи, а не рала?! Вот они — земля, леса, реки, — токмо бы мир.
И правда! Вокруг были земля, леса, реки, когда-то они принадлежали их роду, а ныне все это чужое, принадлежит посаднику, волостелину, князю. Однако Днепра не повернуть вспять, того, что было, не возвратить, лишь бы мир, мир!
— Но ведь сам князь Ярополк не бережет мира, а идет супротив братьев своих!
Бразд был в ярости:
— Как же ему не идти супротив братьев, коли Олег не хотел платить Киеву дани, за что и погиб, Владимир такожде не принял посадника княжьего, ныне поднял против него все северные земли, идет сюда, на Киев, чтобы захватить стол отца своего.
— Так пусть князь Ярополк идет со своей дружиной на прю супротив брата своего Владимира, пусть меч скажет, кому из них в Киеве сидеть, — прозвучало в толпе.
— Кто это говорит? — завопил Бразд. — Почему молчите? Никто не ответил. Бразд начал говорить:
— Князь Ярополк кличет всех на брань с Владимиром. Как и отцы наши, пойдем на сечу су купно. Вас, любечан, поведу я, присоединимся к волости Остерской, ее поведет волостелин Кожема… И не мешкайте, люди, князь Ярополк кличет нас идти ему на помощь поскорее. Как только волостелин Кожема дойдет до Любеча, сразу с ним вместе должны выступить и мы.
О, посадник Бразд говорил теперь не так, как в те дни, когда звал людей на брань князь Святослав. Теперь он был посадником княжьим и не только Ярополка, но и сам себя хотел защитить.
А люди молчали. Над ними сияло теплое солнце, за Любечем, куда ни кинь оком, зеленели луга, из земли, словно из воды, буйно вздымались хлеба, на огородах цвели всевозможные овощи… Брани бывали прежде, до них, сколько пролито человеческой крови, чтобы защитить Русь, зачем же опять окроплять кровью родную землю, зачем брату идти на брата?
Но идти приходилось. Плывут и плывут по Днепру лодии из Киева навстречу Владимиру, дошел черед и до них; не пожалеет князь Ярополк любечан, что повелел, то и сделают посадник его Бразд и Кожема, княжьи мужи. Они словно искры огненные, где бы ты ни был — найдут, не покоришься — сожгут.
— Славен князь Ярополк! — закричал Бразд.
— Славен! Славен! — вынуждены были люди поддержать его.
И пошли они все по своим дворам. Затужили, как водится, матери и жены, заплакали дети, у которых отнимали отцов. О земля Русская, доколе ты будешь сеять не зерна, а слезы, доколе будешь умываться не водой из Днепра, а кровью, доколе будешь ковать не рала, а мечи?! Солнце плывет над землей — почему же не спалишь ты врагов, ветры веют в поле — так повейте же, ударьте в очи врагам! О земля Русская, как ты богата и как ты несчастна!
Где-то в низовьях родился и понесся среди берегов перестук весел, потом на течении Днепра показалось множество лодий: одна стая, вторая, они направлялись со стороны низкого берега к горам налево, им не было конца, а Микула все стоял и стоял на валу городища, смотрел на Днепр.
Не только Микулу встревожил этот шум среди ночи, он увидел, что неподалеку на серой земле чернеет несколько теней, вот кто-то полез по склону, за ним еще и еще.
— Плывут лодии Ярополка. Князь идет на князя… Прежде сечи бывали на Итиле и на Дунае — ныне будет сеча и тут… Ой, горе нам, горе!
Микула узнал говоривших, это были убогие любечане, люди его рода.
— Неладно, что князь идет на князя… Мир и покой должны быть на земле.
— А коли князь идет на князя, пусть ополчаются друг против друга, выходят в поле да и решают спор поединком.
— Не те ныне времена, теперь что ни князь, то и закон.
— Да что там княжий закон, у земли нашей свой закон и покон.
— Молчите, люди, ныне повсюду есть княжьи уши.
И люди на городище в самом деле притихли, повели дальше беседу вполголоса, осторожно.
— За что же сражается Ярополк, зачем зовет нас с собой? Несколько человек, перебивая друг друга, задыхаясь, шепчут:
— Заключил постыдный мир с ромеями — нам на шею жажели кладет… Не мстит печенегам за кровь, обиды, слезы, побратимами их назвал, наши земли отдает… Сел в Киеве, аки коршун, братьев-князей убивает, волю у земель отобрал, вместе с Горой своей хочет нас сделать рабами…
Слов немного, а горькие они, как полынь, тяжелые, как осенний дождь, ранят нестерпимо.
— Но у нас ведь старый закон и покон, множество людей идет против Ярополка, ромеев, печенегов… — звучит в полутьме глухой голос.
Кто это сказал? Все оборачиваются в ту сторону, откуда донеслись слова, смотрят, слушают.
Микула сидел на выступе кручи, смотрел на Днепр, по которому плыли и плыли лодии.
— Был князь Святослав, и мы знали, куда идем, ради чего, с кем…
— Началось это, Микула, еще при Святославе, это его обступила Гора, он сам посадил трех сынов в землях…
— Так, — вздыхает Микула. — Гора была при Святославе и еще при Ольге, бояре и воеводы были и при них, но допрежде всего Святослав берег честь отчизны, боролся не с землями, а с врагами Руси.
Микула никогда еще не говорил так, как в эту ночь, но, может быть, он и прожил свой век, чтобы сказать это людям.
— Была ночь над Днепром, на острове Хортица, и мы с ним сидели так, как вот с вами. Я спросил, а князь Святослав ответил, что не напрасно в дальних землях умирали люди, мир и покой должны быть на нашей земле. Ярополк не бережет мира. Чего он не может поделить с братом своим?… И не Ярополку должны мы помогать — Владимир наш князь, он бережет старый закон и покон.
— А ты поведешь нас, Микула?
Сын старейшины долго думал. Но теперь он был уже не сыном старейшины: в этот трудный час он должен занять его место, взять дедовский меч.
— Поведу, люди!
— И куда ты идешь, Микула? — говорила Виста. — Добра или богатства ищешь? Так ты ж их уже искал, котомку гречихи принес…
Микула стоял и смотрел на зеленые луга, буйную поросль хлебов за Любечем, на свою ниву, уже начавшую зацветать.
— Как цветет, даже голова кружится, — он приложил руку к шраму на голове. — А что ты думаешь, может, из-за той горсти гречихи стоило мне когда-то идти на брань?! И не добра, не богатства ищу я, есть они у меня, отец Ант оставил мне сокровище, велел беречь его.
— Что за сокровище? Всю жизнь ты твердишь о нем, только не вижу его, где оно, не знаю.
Микула усмехнулся. Такая уж у него привычка: когда он говорил от всего сердца, мягкая усмешка играла в уголках его губ под седыми, длинными усами.
— Правда — вот мое сокровище, — отвечал он Висте. — Хочу жить, как отцы мои и деды… Верю в богов отцовских, будем жить так, как велят наши боги… Перун, Дажбог, Стрибог, помогите мне. Вот только оружие отца Анта достану.
Убогие люди вышли из Любеча ночью.
— Ты уж и веди нас, Микула, — сказали они. — Ты сын Анта, ходил с князем Святославом, побывал во многих землях, а уж на родной земле все пути знаешь.
И оказалось, что вышли не одни они. Из всех городищ выше Любеча, из разных волостей и сел шли и шли простые люди, они собирались в камышах над озерами, в кустах у отмелей, в лесах, на кручах.
— За Владимира-князя! За старый закон и покон! За родную землю и нашу веру!
Одного, правда, они не знали. Утром, когда по приказу Бразда у городища начали собираться воины, сам он на коне подъехал к ним, осмотрелся, сказал:
— Что-то многих из наших жителей не хватает. Где они? Люди молчали.
Бразд рассвирепел:
— Мы их найдем и поведем с собой… Аще кто прячется от нас, задумал бежать к Владимиру и всем, кто с ними, — всем уготована смерть, поток, разграбление.
3
Поздняя ночь. Где-то в поле бьются птичьи крылья, слышно зловещее: «Ка-ар… ка-ар…», низко над землей нависли тучи, между ними часто пробегают сухие зарницы без грома, пахнет гарью.
Кто отважится в такую ночь ехать полем, где стан расположился против стана, где на шаг вперед ничего не видно, где каждую минуту можно наскочить во тьме на копье, меч, нож?!
Два всадника едут все вперед и вперед, иногда останавливаются, тоскливое «пу-у-гу… пу-у-гу…» тревожит воздух, несется к стану Владимира, всадники стоят, прислушиваются, едут все дальше, дальше.
Наконец где-то в темноте зарождается, доносится:
— Пу-у-гу… Пу-у-гу!
Всадники берут направление на этот крик, въезжают на холм, видят огнище перед собой.
— Пу-у-гу! Пу-у-гу!
Князь Владимир не спит. Склонившись в шатре над столом, на котором горит светильник, он, разбирая букву за буквой, читает грамоту, написанную на бересте. Это была странная грамота. В сумерках передовая стража захватила воина из лагеря Ярополка, который, прячась по кустам и оврагам, направлялся вверх по Днепру, все ближе и ближе к стану Владимира.
Стража долго следила за этим воином, окружила со всех сторон. Однако он вовсе и не думал бежать, а, наоборот, сказал, что сам искал передовую стражу, пробирается в стан Владимира, несет ему грамоту от одного человека из лагеря князя Ярополка.
Эту-то грамоту и читал поздней ночью князь Владимир, стараясь понять, кто и почему ее написал.
«Ныне, когда настанет полночь, слушай пугача, к тебе с поля прибудет воевода из Киева…»
Уже полночь, стража следит в поле, ждет знака. А может, это заговор? Нет, вон слышен топот коней, всадники все ближе и ближе, они останавливаются у шатра, слышны приглушенные голоса.
Стража, во главе с тысяцким Векшей, ввела в шатер человека в темном оцашне, в платне с золотыми застежками и мечом у широкого пояса, с шлемом на голове, бармицы и личина которого так закрывали лоб, щеки, нос, что видны были только глаза, беспокойные, тревожные.
— Челом бью князю Владимиру, — прохрипел незнакомец.
— Будь здоров. Кто ты такой?
— Я назову себя, когда останусь с тобой с глазу на глаз.
— Выйдите! — приказал Владимир.
Тысяцкий Векша со стражниками вышли из шатра. Тогда незнакомец расстегнул бармицы и поднял личину своего шлема. Князь Владимир увидел лицо костлявого, рыжего, с торчащими скулами и слегка косоватыми темными глазами воеводы.
— Ты — Блюд, вуй Ярополка-князя?
— Так, князь Владимир. У тебя хорошая память. Я был вуем Ярополка, когда он был княжичем, ныне я воевода княжий. Ты прочел мою грамоту?
— Прочел, но не понимаю… Что же скажешь, воевода? Блюд прижал руки к груди.
— Думаю токмо о киевском столе, добра хочу Руси и ее людям…
— Пока что князь Ярополк убил брата своего Олега, обидел меня, второго брата, созвал рать и готовится к брани со мной. А ты его вуй, самый близкий воевода. Не тебя ли он слушался?
— Не я один у князя Ярополка, множество бояр и воевод обступили его, есть еще у него и жена, гречанка Юлия, — это они заставили Ярополка идти против тебя… Я же, князь Владимир, помня отца твоего Святослава, неустанно советую ему не враждовать с тобой, а помириться.
Воевода умолк, его темные глаза пристально всматривались в лицо князя.
— И ныне я, — прошептал Блюд, — не пощадил жизни своей, пришел к тебе, чтобы все сказать.
— А что ты можешь сказать, воевода? — резко спросил его князь. — Заутра я шлю своих послов к Ярололку, скажу еще раз: «Иду на вы», предложу ему мир… Вот и посоветуй князю, чтобы он сложил оружие.
— Я ему это говорил.
— Воеводам, мужам киевским скажи.
— Они не только не послушают меня, но и убьют.
— Тогда пусть честная брань рассудит меня с братом и принесет мир Руси.
— Княже Владимир! — умоляюще произнес Блюд. — Зачем же проливать кровь стольких людей, когда достаточно сделать одно…
Широко раскрытыми глазами Владимир внимательно смотрел на воеводу.
— Что ты задумал?
Блюд выдержал его взгляд.
— Я хочу честно и верно служить тебе, а потому скажу правду… Уже давно на Горе многие воеводы враждуют с Ярополком, замышляют изменить ему. И ныне я видел их, говорил, — одно твое слово, княже, и к утру Ярополка не станет, и не будет ни сечи, ни крови, а тебя ждет честь и слава…
— Довольно! — крикнул князь Владимир. — Слышишь, воевода?! Я не хочу чести, к которой нужно идти обманно, не люба мне слава, окропленная кровью. Хочешь верно служить Руси — уговори, приведи брата, а мы уж помиримся.
— С великим страхом, — начал Блюд, чувствуя, что в горле у него пересохло, — с мукою за кровь и жизнь людей русских сказал я тебе все это, княже Владимир. Вижу твою правду: не должен брат убивать брата, убить Ярополка — зло. Клянусь, не допущу этого. А если я приведу к тебе Ярополка?
— Даю клятву, аще приведешь ко мне Ярополка, честь тебе воздам великую, приязнь будет меж нами.
— Княже мой, княже! — воскликнул Блюд. — Не ведаю, когда это будет, утро недалеко, и уже поздно остановить сечу, но я уверен, что прозреет брат твой Ярополк и приведу его к тебе для мира и любви. Дозволишь ли мне теперь уйти, княже, ночь коротка, врагов много, я должен еще пожить для тебя и Ярополка, для всех русских людей.
— Ступай, воевода! Мои вой проводят тебя. А придет утро, пошлю к Ярополку послов.
Воевода Блюд завязал бармицы, опустил личину.
Скоро рассвет — высоко на востоке пылает заря, в ее сиянии в поле видно все лучше, дальше.
Два черных всадника, воевода Блюд и рында Згар, медленно движутся от оврага к оврагу, прячутся в зарослях у Днепра, в верболозах.
Недалеко уже должен быть и стан Ярополка. Воевода соскакивает с коня, тихо шепчет:
— Мы не заблудились?
— Нет, не заблудились, воевода. — Згар тоже спешился. — Проедем вон туда два поприща, — в темноте видна длинная протянутая рука, — свернем налево и окажемся в нашем стане… Будь спокоен, воевода, Згар видит ночью, как днем.
Воевода молчит, прислушивается и вдруг говорит:
— Мне кажется, я слышу конский топот.
— Нет, воевода, то лодия на Днепре. Я ничего не слышу.
— Мне кажется, я слышу конский топот. Воевода вытаскивает из ножен свой меч.
— Нет, — спокойно произносит Згар, — у меня ухо чуткое, я ничего не слышу.
Тогда в одно мгновение воевода заносит меч, срубает голову Згару.
В поле тихо. Воевода Блюд вытирает меч о траву, вкладывает его в ножны, вскакивает в седло, едет дальше.
Добравшись тропинкой, которую ему указал рында Згар, до стана, он останавливает коня у одного из шатров, спешивается, говорит воеводам, стоящим в охране:
— Неспокойно там… Я выезжал с рындой Згаром послушать, наскочил на стражу Владимира. Они убили рынду… северные волки бродят возле самого нашего стана…
Послы князя Владимира, как он приказал, верхом доехали до стана Ярополка повыше Любеча, остановились на круче. Оттуда видна была долина, полки, лодии на Днепре, княжеский шатер вдалеке. Они прокричали один раз и второй:
— От князя Владимира мы… Желаем говорить с Ярополком-князем.
Навстречу им выехали несколько воевод, а среди них старший воевода Блюд, спросили, о чем хотят говорить послы.
— Князь Владимир послал нас к князю Ярополку, — ответили послы, — как к брату своему и как брату говорит: «Не должно быть вражды меж нами, брань между русскими людьми — пагуба, хочу утвердить мир и дружбу».
Воеводы киевские выслушали послов Владимира, велели им ждать, сами же помчались к княжескому стану.
Князь Ярополк ждал их, одетый в затканное серебром голубое платно, с красным корзном на плечах, с позолоченным мечом у пояса. Он стоял неподалеку от своего шатра, вокруг него толпились мужи с Горы, тиуны ратные, тысяцкие.
— Кто это прибыл? — спросил он.
— Послы Владимира.
— Что говорят?
Воеводы, встретившие послов, слово в слово повторили, что сказали послы Владимира, от себя добавили:
— Мы велели им ждать твоего слова.
Князя Ярополка, как видно, поразили слова Владимира. Он стоял бледный у шатра, смотрел на лагерь, на лодии на Днепре, на послов Владимира, которые продолжали сидеть верхом и ждали его слова далеко в поле.
То был час, когда решалась судьба его самого, киевского стола, всей Руси. Еще не было поздно — если бы Ярополк в эту минуту согласился заключить мир со своим братом, может быть, в веках прогремела бы слава Владимира и его — Ярополка, может быть, множество людей не пролили бы крови, не сложили бы головы, а засеяли землю хлебами. Слова Владимира были так просты, понятны, искренни, что даже у Ярополка содрогнулось сердце. Что-то властно говорило ему: «Не иди на брань, послушайся своего брата». И именно в эту минуту один из воевод, вуй Ярополка Блюд, коснулся его рукава, прищурил глаза, делая знак, что хочет с ним говорить, отвел его в сторону, тихо сказал:
— То есть лжа и обман, не может против тебя выстоять брат твой меньшой Владимир, не может синица против орла брань сотворить. Не бойся, княже, Владимира, сына рабыни, наше воинство достойно встретит его воинов, ждет тебя победа на поле брани.
Князь Ярополк уже не слышит голоса сердца, быстрым шагом возвращается к своему шатру, останавливается, говорит воеводам, которые встретили послов князя Владимира:
— Передайте им, что я не хочу говорить с сыном рабыни.
4
До сих пор на кручах и в песках выше Любеча, на крутом правом берегу, когда отшумят весенние воды, когда из глубин днепровских вынырнут глинистые обрывы и желтые Пески, — повсюду там белеют человеческие кости, пробитые черепа, ржавые мечи и копья, сломанные вилы.
Воины князя Ярополка и князя Владимира встретились на высокой круче, которую много позже, словно стараясь смыть человеческую кровь, прорвала, разрыла, размыла вода. Там, на Старике, как назвали это место люди, ныне голубеют озера, растет осока, одинокие чайки тоскуют над водой и прибрежными зарослями.
То была лютая, кровавая сеча, ибо тут скопились все лодии Ярополка, сюда же прибыло множество войска пешего и конного из Киева и всех земель, — князь Ярополк понимал, что, если он не остановит северное войско у Любеча, оно быстро растечется по Днепру, перебросится на Десну — и тогда ему трудно придется в Киеве.
Сеча началась поприщ за десять от Любеча, в самом узком месте Днепра. Князь Ярополк велел поставить на якоря и связать вместе веревками и лыком больше пятисот лодий, — так образовался на Днепре заслон, сквозь который, казалось, не могли прорваться лодии Владимира.
Ярополк придумал еще одно: он велел перекинуть с лодии на лодию доски, и на Днепре образовался мост, по которому воины могли переходить с берега на берег.
А тем временем на берегу рать встала против рати: впереди, щит к щиту, выставив вперед щетину копий, бывалые бородатые воины, готовые принять первый удар, за ними пращники и лучники, они должны были выпустить в голубой воздух перед собой тысячи стрел и острые камни, дальше воины с короткими вилами и мечами, сзади всех тьма вооруженных мечами, топорами, деревянными молотами с привязанными к ним камнями или железными крюками на концах и просто дубинами из дуба и граба убогих людей, воинов.
Было у Ярополка в запасе и конное войско, — оно ожидало в оврагах у Днепра, в поле, в лесах и рощах, готовое лететь вперед, как только понадобится.
И еще раз, когда обе рати остановились, выехали вперед с рогами кликуны князя Владимира, предлагали русским людям-братьям бросить оружие… Никто из стана Ярополка им не ответил, вместо этого лучники и пращники выпустили первую тучу стрел и камней, тысяцкие и воеводы приказали воинам идти вперед.
Люди эти хотели жить, еще вчера, быть может, шли они за ралом в поле, — и вот под их ногами загорелась земля, на небосклоне поднялись черные тучи, безжалостный князь и еще более безжалостные старшины велели им идти вперед, уничтожить других, ибо только там, говорили они, за человеческими трупами, лежала мирная жизнь их самих и их семей.
А стрелы и камни летели уже с обеих сторон, вот двинулись вперед, как гигантская змея, воины Ярополка, вот столкнулись они с войском Владимира: глухо гудели щиты, кричали умирающие, звенели колья и вилы, свистели молоты, дубины.
Много раз сходились и расходились воины, рати то отступали, то стремительно бросались вперед, земля была усеяна трупами, залита кровью… Одновременно бой шел и в поле, туда вырвались из лесов всадники.
Ярополк и его старшины ошиблись: их всадников ждали в лесах всадники Владимира, они приняли бой и сами ударили на врага. Теперь кипели и берега и поле, нигде не было спасения…
И даже на Днепре уже загорелся бой: на этот раз начали его свионы, их лойвы и шнеки медленно подплыли к лодиям Ярополка, вот они приблизились, на борта высыпали закованные в броню воины, алая кровь залила лодии, струилась в голубую воду…
Варяги не смогли прорвать мост на Днепре, северные полки исходили кровью, а воины Ярополка прятались за валами, насыпанными заранее, к ним все подходила и подходила подмога.
Уже вечерело, когда рать Ярополка с неистовым криком рванулась вперед. Напрягая все силы, обливаясь кровью, сдерживали удар и стояли на месте воины Владимира. Казалось, еще одна минута — и смелые ратники верхних земель обратятся в бегство.
Внезапно позади Ярополковых полков раздались крики воинов, в спину им ударила какая-то неведомая сила, из лесов и зарослей по обоим берегам вырвались толпы людей, многие из них бросились в воды Днепра и поплыли к лодиям.
— Что случилось? — пересохшими губами спросил князь Ярополк, стоявший со своей старшей дружиной на круче.
— Проклятье! — завопил Блюд. — Нам ударили в спину. Что творится?! Княже! Нам нужно думать, как пробиться в Киев.
В вечерний час, когда у воинов Владимира не хватало уже сил, когда начали одолевать и могли одолеть их воины Ярополка, множество людей из Любеча, всей Остерской волости и других волостей бросились с мечами, луками и просто кольями в спину Ярополку. Спереди этих людей был и Микула.
Сперва Микула не узнал Бразда, как не узнал и Бразд его. Но вот воины встали друг против друга.
— Вы за кого? — громко крикнул Микула.
— Ярополковы мы! — ответил Бразд и тут узнал Микулу.
— А мы за Владимира, за старый закон и покон! — заревел Микула, тоже узнав Бразда.
И брат пошел против брата, простые люди из Любеча — против княжьих людей, но Микула ничего не боялся, а у Бразда была неуверенная, слабая рука. И Микула скоро угодил Бразду в голову. Простые люди одолели княжьих людей и по их костям пошли дальше, дальше, против самого Ярополка-князя.
Как ликовала душа Микулы, как радовался он, когда увидел, что на Днепре пылают лодии Ярополка, а воины его бегут, удирают в поле… Победа была так близко, она, наверное, пришла, уже, должно быть, князь Владимир плывет по Днепру в Любеч, чтобы двинуться на Киев.
Но Микула этого не видел — копье какого-то воина пришлось по старому шраму на лбу, он потерял память, свалился, как мертвец, на поле.
Но Микула был сильного, антовского рода, тело его выдержало. Поздней ночью он пришел в себя и сел на песке, недалеко от берега Днепра.
Ночь была холодная, земля влажная, вверху висели крупные звезды, они отражались в воде. Где-то в поле горел костер, невдалеке, бряцая оружием, расхаживали воины. Чьи они были, Владимира или Ярополка, Микула не знал.
И он пополз: если победу одержал Владимир, он узнает об этом позже, если же утром на берегах Днепра начнется новая сеча, он будет тут лишним, потому что не может даже ходить.
Микула полз вдоль днепровского берега, часто останавливался, отдыхал, глотал воду, снова полз, порой ложился, закрывал глаза, некоторое время лежал, потом пробирался дальше.
Утро застало его возле Любеча. Пошатываясь на непослушных ногах, хватаясь руками за лозняк, вылез Микула на кручу, прополз песками, добрался до своей нивы, до родной гречихи.
О, какая то была чудесная гречиха, как сладко она пахла, как тихо, заманчиво гудели пчелы, а где-то в вышине висел и лил на землю свою песню труженик-жаворонок.
Нужно было спешить, пока не проснулся Любеч, к своему дворищу, в отцовскую хижину, к очагу предков. Если уж умирать, так только там — да нет, он будет жить, должен жить наперекор врагам, во славу Владимира.
И он дополз до родного дворища, лег у ступенек, ведущих в хижину.
— Виста! Виста! — позвал Микула. В хижине никто не отзывался.
— Виста! Жена! Иди сюда, я немощен, не влезу. Снова молчание.
Тогда Микула, опираясь на руки, пополз со ступеньки на ступеньку, волоча за собой ноги, такие непослушные, тяжелые.
Наконец он очутился перед дверью, обеими руками толкнул ее, напрягая последние силы, перебрался через порог.
В хижине давно уже истлели угли в очаге, там было холодно, в углах и на помосте таилась темнота. Через распахнутую дверь волнами хлынул со двора свет. Микула увидел ведра, стоявшие сразу за порогом, старое оружие, висевшее на колышках, вытертый до блеска множеством ног каменный пол.
— Боги! — крикнул он. — Что это?
На полу, головой к дверям, широко раскинув руки, лежала окровавленная, изрубленная мечами мертвая жена его Виста.
Идя по пятам за ратью Ярополка, князь Владимир велел воинам на лодиях поспешать в Киев, а сам с дружиной двинулся на коне берегом Днепра и вскоре оказался в Любече.
Тут он разрешил дружине остановиться, сам сошел с коня, чтобы отдохнуть.
Воеводы советовали ему пойти в один из теремов, высившихся в лесу, но до них было далеко, и Владимир направился в старое городище.
Так попал он во двор, где стояла хижина Микулы. Гридни его хотели бежать вперед, но князь подал знак, что хочет войти туда сам, воеводы и гридни пошли за ним.
Дверь была открыта. Пройдя по нескольким каменным ступенькам, которые в середине вытерлись за долгие годы, а по бокам поросли травой и бурьяном, князь Владимир вошел в хижину.
Там, посередине, в яме, выложенной камнями, был очаг, над ним темнел своим жерлом, похожим на ухо какого-то Животного, что притаилось и прислушивается, дымоход, сплетенный из ивовых прутьев и обмазанный глиной. Виднелись темные стены, на которых висело на колышках оружие — меч, щит, копье, да еще помост в углу.
Князь Владимир, переступив через порог, осмотрел хиясину, очаг, стены и оружие, помост, и если бы кто-нибудь мог в эту минуту видеть его лицо, то заметил бы, что на нем отразилось какое-то необычайное изумление, сильное любопытство и еще что-то, похожее на радость.
Может, князь Владимир простыл на ветру, а в хижине было тихо, может, после длинного, шумного, яростного боя его поразил покой в этом уголке? Сам князь Владимир не знал, что с ним, не понимал, почему остановился и стоит у порога, не мог сдвинуться с места: странное, непонятное чувство охватило его.
— Кто там? — прозвучал внезапно в хижине голос.
Вздрогнув, словно очнувшись от видений, князь Владимир посмотрел на остывший очаг и увидел за ним лицо старого седого человека, удивленные, словно испуганные глаза, прикованные к нему.
— Владимир, сын Святослава, — ответил князь.
И еще увидел князь Владимир, как вдруг старик, лежащий на соломе за очагом, поднимается, встает, страшно бледный, с глубокой раной на лбу, босой, в белых ноговицах и белой сорочке, смотрит воспаленными, блестящими глазами на князя Владимира, и несколько крупных слез выступают на его глазах, быстро текут по щекам и, как единственная и последняя жертва, какую он еще мог принести, падают на очаг его предков.
— Такой же, как и отец твой Святослав! Люб ты мне, князь Владимир!.. Кланяюсь тебе! — произнес Микула.
— Но кто ты еси? — громко спросил князь Владимир. — И почему ты весь в крови, раненый?
— Я Микула, сын Анта, внук старейшины Воика и сам старейшина по слову моего отца, — отвечал старик. — Только ныне уже старейшин нет, Ярополк нарушил старый закон и покон, меня ранили его воины, когда мы их преследовали, чтобы помочь тебе, Владимир-княже. Но теперь мне не больно, не бойся, не бойся меня, княже.
Он и в самом деле не чувствовал боли, у него прибыло сил, он твердо стоял на ногах.
— А отца твоего, князя Святослава, я знаю, помню, — говорил Микула. — Мы с ним вместе воевали, на самом Дунае были… Ромеи, о, они и доселе, должно быть, помнят наши мечи! На острове Хортица мы с твоим отцом в последнюю ночь беседовали, и умер он на моих глазах…
Микула умолк, потому что ему было трудно дышать, у него подкашивались ноги, но он хотел выстоять и сказать все, о чем думал.
— Потому-то я и против Ярополка пошел… Ты, княже, слышишь наше слово, мы с тобой против Ярополка. Вот только горе у меня, жены не стало, Висты, убили ее люди Ярополка…
Князь Владимир посмотрел туда, куда был направлен взгляд Микулы, и увидел у стены тело мертвой женщины, посаженной, по обычаю, лицом к порогу.
— Я похороню ее, — сдерживая слезы, говорил Микула, — до захода солнца, чтобы душа ее еще засветло попала на Перуновы луга… А сам? Что у меня осталось? Нет жены, дочь моя Малуша…
Он не договорил, умолк, схватился вдруг за сердце.
— Малуша! — крикнул князь. — Обожди, человече, поживи, поживи еще, Микула! Что за дочь у тебя Малуша, где она?
Микула не ответил Владимиру. Казалось, он хотел что-то сказать, но не мог, кровь сразу отхлынула от его лица, глаза устремились за дверь, на Днепр и луга… Вытянув вперед руки, он пошатнулся, рухнул на пол, замер.
Князь Владимир молчал. В хижине настала невероятная тишина, стало холодно, пусто, как бывает, если человек внезапно теряет самое дорогое.
В тишине князь Владимир шагнул вперед, остановился над умершим, снял со своей шеи золотую гривну и положил ее на грудь Микулы.
— Мужики мои! — обратился он к старшине и гридням, вошедшим в хижину. — Вот лежит воин Микула, сын старейшины Анта, а вот жена его Виста. Мы похороним их тут за городищем, где лежат наши предки, по старому покону, его, как воина и старейшину, с мечом, щитом и золотой гривной.
Там, в белых песках под Любечем, лежат поныне кости воина Микулы, рядом с ним меч и щит, в ногах верная жена, что носила в мире имя Висты… Вечная им память!
