Глава первая
1
Рано на заре в поле, где-то между двумя рядами высоких курганов, на вытоптанном несметным количеством ног и копыт гостинце, послышался глухой шум.
Прошло немного времени, и солнце, выглянувшее из-за небосклона, осветило продвигавшиеся один за другим многочисленные загоны, поле загудело, как туго натянутый бубен, далеко прокатилось эхо от конского топота, голосов воинов, лязга щитов.
Полки шли за полками, тысячи за тысячью, под знаменами, на которых были намалеваны или вышиты страшные лики богов, богини-девы, священное дерево береза, огромные петухи. Впереди неслись комонники, за ними в тучах рыжей пыли шло пешее войско; позади — на возах, запряженных шестью — восемью лошадьми, а порой и десятком сильных волов, тянулся обоз.
Впереди извивавшегося, точно исполинский полоз, бесконечного потока под длинным, слегка уже выцветшим голубым стягом с тремя скрещенными золотыми копьями ехала старшая дружина, а во главе ее витязь.
Был это уже не молодой муж с загорелым и обветренным лицом. Из-под позолоченного, увенчанного зеленым еловцом шлема выбивался седоватый чуб — знак княжеской власти, чело прорезали глубокие морщины, длинные, тронутые сединой усы спадали на багряное корзно.
Однако прищуренные глаза, усталые, но ясные и светлые, руки, крепко державшие повод, пружинистые ноги в литых роднянских стременах — все это говорило, что лет князю не так много, а состарился он в походах.
Впереди войска, продвигавшегося на рассвете в поле, ехал сын Святослава, великий князь Руси Владимир.
Подобно отцу, провел он много лет в походах, спал прямо на земле, постелив попону и подложив под голову седло, ел вяленую конину с сухарями и запивал водой.
Однако между походами сына и отца была большая разница. Князь Святослав весь свой век боролся и голову сложил на брани с врагами Руси — печенегами, хазарами, ромеями, а Владимиру, хоть он жил окруженный теми же врагами, пришлось поначалу идти с мечом в родные земли, которые были покорены врагами во время его усобицы с Ярополком или откололись по своей воле и не желали платить Киеву дань.
Этим он напоминал свою бабку, княгиню Ольгу, которая собирала и устрояла землю Русскую, ездила на санях из Киева в далекий Новгород, полагала с землями ряд, устанавливала уроки и уставы, а Древлянскую землю примучивала оружием.
Но гораздо больше, чем княгине Ольге и князю Святославу вместе, приходилось теперь деять их внуку и сыну Владимиру. На его долю выпало тяжкое бремя — брани, походы.
На заре своей жизни (а у жизни, как известно, есть свое утро, день и вечер), всего двадцати лет от роду, молодой, сильный Владимир идет на запад, чтобы вызволить и защитить червенские города и русские земли, захваченные польским князем Мешко.
Овладев Перемышлем, Червеном и еще множеством городов и весей и, наконец, всею Червенской землею, князь Владимир узнал много такого, о чем в Киеве до того не имели понятия. Князь Мешко шел на Русь не один. За его воинством, зачастую и плечом к плечу с ним, двигались охочие конные полки немцев, наемные дружины варягов, все с немецкими мечами, в крепких латах, с высокими щитами. Хорошо еще, что у русских воинов были обоюдоострые мечи, и люди Червенской земли, помогая воинам Владимира, били врагов в лоб и со спины.
Однако не всех врагов можно было рубить и гнать мечом.
С воинами Мешко и германского императора Оттона в землю Червенскую, подобно саранче, двинулось множество священников во главе с калобрезским епископом, благовестником папы Рейнберном. И покуда польские воины захватывали червенские города и веси, священники низвергали древних богов, хватали людей и крестили их именем наместника Бога на земле — римского папы.
Освободив Червенскую землю, князь Владимир велит ставить снова в городах и весях деревянных богов и со всеми жителями первый воздает им благодарственную жертву.
Он движется далее на запад; проходит по землям, где испокон веку сидят русские люди; переваливает через высокие Карпаты, спускается в долину, где над быстрою рекой раскинулся Ужгород; идет вдоль Тиссы, по правому берегу которой живут угры, обходит гору Говерлу и замыкает круг в Карпатах.
Возвращаясь в Киев, князь Владимир проходит земли радимичей, живших в междуречье Днепра и Десны, вдоль Сожи и Ипутьи, — во время усобицы с Ярополком эта земля откололась от киевского стола.
С радимичами проливать кровь не пришлось. На реке Пищане, где встретились они с передовыми полками Владимира, которые вел воевода Волчий Хвост, радимичи тут же показали спины.
— Радимичи от волчьего хвоста бежаша, — смеясь, говорил Владимир, когда узнал об их бегстве.
Князь Владимир держал совет с воеводами и боярами радимичей. Отколе стоит город Киев и земля радимичей, всегда пребывали между ними мир и согласие, но смута вошла в русские земли и пошатнула древние обычаи. Пусть же отныне и довеку живет мир в городах и племенах Руси!
Возвратясь ненадолго в Киев, Владимир идет затем в землю вятичей, которые тоже перестали платить дань киевскому столу со времени усобицы с Ярополком.
В ту пору это был поход на край света — в северные земли, к рекам Оке и Угре, к городам Неринску, Колтеску, Тешилову.
Идет князь Владимир не один, на помощь киевскому князю поспешает из Новгорода с большим войском воевода, посадник князя Добрыня, который ведет с собой воинов северных земель, Новгорода, веси, чуди — вместе они и покоряют вятичей.
Князь Владимир собирает в Неринске воевод, бояр, мужей лучших, старейшин и спрашивает их:
— Почто, люди, отступились, не платите Киеву дань?
Одетые в темные кожухи и опашни, в лыковых лаптях, бородатые мужи молчат, тяжко вздыхают.
— Думаете ли, люди, про Русь?
— Были и навсегда остаемся с Русью, — выступая вперед, говорит наконец один из мужей и кланяется Владимиру, — одначе живем мы на украине, враги тут, враги там — черные булгары, хазары, Киев далеко, помощи мало.
Горькую правду слышит в словах вятича Владимир. И княгиня Ольга, и князь Святослав — все князья прежде радели об украинах, помнили и про Вятскую землю, — Ярополк забыл о них — не до того было честолюбивому князю!
А северным и восточным землям Руси и в самом деле тяжко: под боком — черные булгары, хазары, печенеги, за Итиль-рекой кочуют неведомые орды. Сурова Вятская земля, тяжко жить в ней людям.
— Мужи вятские! — держит речь князь Владимир. — Подобно князьям древним, буду беречь землю вашу, не допущу в нее ни черного булгарина, ни хазара и дань назначу померную.
— Великий княже! — отвечают вятичи. — Отныне будем служить тебе верой и правдой.
А Владимир уже помышляет двинуться на булгар и хазар, чтобы и с ними договориться, заключить мир.
Однако в это время прибывают из Киева гонцы с вестью, что рубежи Руси перешли ятвяги.
Князь Владимир возвращается в Киев, пополняет свою дружину, идет на ятвягов и наголову разбивает их войско.
— Почто пошли на Русь, воеводы? — спрашивает он. Долго молча стояли, опустив головы, воеводы и бояре ятвягские. А что спрашивать? Опоясаны они германскими мечами, с ними вместе шли на Русь рыцари императора Оттона, варяжские дружины, а следом тянулись папские священники.
— Люди Руси не ищут и не станут искать чужих земель — своей довольно, — говорит князь Владимир. — Что лучше, воеводы: война или мир между соседями?
Они кладут на землю мечи и клянутся своими суровыми богами. И только тогда князь Владимир идет к Итиль-реке, останавливается неподалеку от Булгара и заключает мир с булгарами, их каган со всеми боилами клянутся:
— Толи не будет между нами мира, елико камень начнет плавати, а хмель почне тонути…
Князь Владимир спускается по Итиль-реке, доходит до разрушенного Святославом города Саркела. Здесь его встречает множество хазар, которые, вложив мечи в ножны, пасут скот и торгуют.
В степях над Итиль-рекой князь Владимир видел в раскаленном песке следы множества конских копыт: там, поведали ему теперешние купцы-хазары, ходившие на Джурджанское море, вдоль рек Иртыша, Яика и Эмбы, среди раздолья степей и долин собрались огромные орды половцев, огузов, кимаков. Впрочем, покуда с соседями они не враждуют и за оружие не берутся.
— Полагаюсь на вас, — говорит хазарам князь Владимир, — стойте у Итиль-реки на страже, будьте добрыми соседями Руси.
— Княже Владимир, — низко кланяясь, отвечают хазары, — во веки веков были и будем друзьями русов, волим торговать с вами.
Миновав Хазарию, князь Владимир подходит к берегам Джурджанского моря, останавливается в предгорье Кавказа — там Ширван, Иверия, Абхазия, Армен-шахи отбивали нашествия сельджуков, которые выходили из глубин Азии, угрожая их землям и даже халифам Багдада. В предгорье между Кавказом и Сурожским морем жили аланы и касоги, с которыми заключил мир еще князь Святослав.
Не как завоеватель, а как рачительный хозяин проделал Владимир с дружиной сей трудный путь.
Над Итиль-рекой, Джурджанским и Сурожским морями спокойно. Никто оттуда не угрожает Руси. Отдохнув с дружиной в русском городе Тмутаракани, князь Владимир переправляется с дружиной на лодиях через Боспор Киммерийский, снова садится на коня и направляется в дикое поле.
Тут-то князя Владимира и поджидал враг. Здесь-то и довелось воинам Руси, да и самому князю Владимиру пролить кровь.
Враг тот — четыре орды печенегов, во главе которых стояли хан Родман, его сын и каганы Куря и Кучук, — долго следил за походом князя Владимира на булгар, к хазарам, на Кавказ; теперь печенеги поджидали его у порогов — в поле и вдоль Днепра.
Уверенные, что воинство князя Владимира пролило немало крови и обессилело, они задумали, как это делали всегда, внезапно напасть на него.
Однако князь Владимир их опередил. Далеко в поле его дозор обнаружил следы печенегов. Растянувшись широким полукольцом, рать двинулась по полю, чтобы взять их в клещи у порогов.
Русские воины увидели на рассвете у глубокой в то время реки, которая, пробивая себе путь к Днепру, пересекала поле, как печенеги на своих низкорослых, но очень быстрых и выносливых лошадях появились на окоеме и помчались на русскую рать, стараясь ее окружить.
Печенеги совсем не подозревали, что сами давно уже окружены; русские воины остановились, спешились, сдвинули вместе щиты и наставили, подобно колючей стене, свои копья и мечи… В этот миг где-то далеко позади печенегов послышались громкие крики, загудела земля: туча русских конников летела на них, лязгая мечами о щиты.
Бой над речкой длился недолго, хан Родман с сыном и ордами едва-едва пробился долиной на север и скакал день и ночь, спасаясь от смерти.
Немало печенегов сложили свои головы на поле боя, погиб старый каган Куря, убивший когда-то на острове Хортица князя Святослава.
Это была справедливая месть: поднявший меч против русских воинов и их князя погиб от него сам. Никто не похоронил Курю, никто не помянул добрым словом, — вороны склевали его тело, оставив лишь кости.
Немало русских воинов погибло в бою над Сухим бродом, и поныне еще высятся там шесть курганов, где они покоятся.
Ранен был в бою и князь Владимир, в грудь, чуть пониже сердца, рынды едва успели подхватить его на руки, когда он падал с коня… Целую неделю стояли русские воины после сечи у порогов, целую неделю сильное тело князя боролось со смертью.
2
В Киеве нетерпеливо ждали воинов, ходивших в далекие земли. От гонцов, прилетавших на взмыленных конях с поля и спешивших на Гору, люди киевские знали, когда князь стоял над Итиль-рекою, когда двинулся на Кавказ, вернулся в устье Днепра, миновал Белый город, Переволок на Суле, Переяслав…
И вот поползли в небо дымы уже недалеко от Киева, а погодя на небосклоне встали столбы рыжей пыли — это шла, приближаясь к Днепру, рать князя Владимира.
Киев радостно встречал своих воинов. Когда же от левого берега Днепра отчалили заранее приготовленные лодии, у Почайны собралась вся Гора, предградье, Подол, Оболонь, на городницах громко застонали медные била, и далеко по Днепру понесся многоголосый шум.
Впереди всех в платнах, шитых золотом и серебром, с гривнами и цепями на шее и груди стояли бояре, мужи лучшие и нарочитые, тиуны и огнищане, вся знать Горы — с женами и детьми, а среди них жена Владимира Рогнеда с сыновьями и дочерью.
Далее за ними и повсюду на днепровских кручах толпились, тесня друг друга и толкаясь, кузнецы, гончары, кожемяки и простые, убогие люди, смерды.
— Едут, едут! — кричали в толпе. — Вон всадники на конях переплывают Днепр. Вон наши отроки с Оболони! Вон плывет в лодии и сам князь!
— Слава! Слава князю Владимиру! Слава! — громко кричали бояре и мужи. Звенели, надрываясь, била на городских стенах, белым облаком в ясном небе летали вспугнутые голуби.
Когда князь соскочил с лодии на берег, его сразу же окружили бояре, приблизилась с детьми и Рогнеда, обняла, поцеловала и тотчас отошла — вся Гора приветствовала князя.
Но Киев встречал не только князя. Из лодий выходили воины — отцы, братья, сыновья собравшихся здесь людей, и повсюду на песчаном берегу, в ракитнике слышались взволнованные голоса, радостные и счастливые восклицания.
Тем временем князь, в сопровождении старшей дружины, двинулся Боричевым взвозом наверх, а над ними реяли развернутые красочные знамена земель Руси, звенели цимбалы, пищали свирели, глухо били накры; с князем шла его семья, бояре, мужи, воины, за ними, поднимая пыль, валил киевский люд.
Шествие остановилось у требища, недалеко от стены; там уже пылали огнища, стояли в темных одеждах волхвы, ревел скот.
Князь вышел вперед, снял с пояса и положил на землю меч, поглядел на деревянных, потемневших от времени богов земель, на которых играли отсветы огня. Вслед за князем положила на землю свое оружие и старшая дружина.
На какое-то мгновение князь обернулся к людям, от имени которых он должен был принести жертву, и удивился. Стояла его семья, вся старшая дружина, тысяцкие, несколько городских старцев, но бояр, мужей лучших и нарочитых, было мало, все они, встречавшие рать у Почайны, отошли дальше, к старым стенам Горы.
«Чудно себя держит боярство, — мелькнула у князя мысль, — встречают ласково, а стоят с опаской…»
Однако об этом сейчас задумываться не приходилось. Люди, воины, старшины ждали, перед идолами уже полыхали огнища, волхвы вели священных животных.
Князь Владимир высоко поднял руку и начал молитву пращуров:
— Боги! Вы даровали нам победу на брани, благодарим вас, боги, за великую вашу помощь, даруйте нам, боги, мир в землях Руси, за что славим вас и молимся вам, боги!
И все люди за ним повторяли:
— Славим вас и молимся вам, боги!
3
Теплый очаг родного дома… В вечернюю пору вернувшиеся из похода воины сидят в тесном кругу своих родных, поминают мертвых, молятся за живых.
Князь Владимир встретился с семьей у очага в трапезной, где ждали его Рогнеда и дети, у очага, где — как он верил — незримо витали души пращуров.
Переступив порог трапезной, он приблизился к Рогнеде. Протекшие с тех пор, как она приехала из города Полоцка в Киев, годы сделали свое дело: лицо ее сохранило мягкость и привлекательность, но седина уже прошивала лен волос, лоб пересекали морщины, а когда-то голубые глаза подернулись грустью.
— Ты что плачешь, Рогнеда?
— От радости, что вижу тебя, княже… — Она касалась руками его плечей, груди. — Слышала, знаю, что на сече был ранен.
— Что вспоминать? — Лицо его озарилось улыбкой. — Задело слегка. Нынче уже здоров…
— Не говори так, не говори, Владимир! Твои же воеводы рассказывали, что ты был тяжело ранен, под самое сердце. Душой чуяла, как ты страдал. Почто ты, муж мой, всегда первым идешь в бой, прямо на копья?!
Князь Владимир даже рассердился:
— Зря слушаешь воевод, Рогнеда! Рана уже зажила, нет ее больше… Не горюй, не печалься, цел я и невредим.
Поглядывая на сыновей, он добавил:
— А идти впереди воинов должен. Так делали отцы мои, так буду делать и я. На брани я не токмо князь, но и воин.
К нему подошли дети: невысокий, белокурый, глазами и обликом похожий на мать Вышеслав; сильный, коренастый, неразговорчивый Ярослав; стройный, с черными волосами, остроносый красавец Мстислав; братья-близнецы Всеволод и Изяслав и самые младшие, совсем юные Святослав и Брячеслав.
Вместе с детьми подошел к Владимиру и Святополк, сын Ярополка — жилистый юноша с нахмуренным лицом и черными быстрыми глазами. Князь Владимир и Рогнеда растили его наравне со всеми детьми. Однако приручить его, вызвать в сердце приемыша привязанность было трудно. Подойдя к князю, он поклонился, глянул исподлобья и тотчас отошел.
Не было среди сыновей Позвезда. Князь знал, что в прошлую зиму в городе свирепствовал мор, от которого и умер сын. Однако, согласно обычаю, мертвых поминать не следовало — души их витали тут же, в трапезной, над очагом.
Последней подошла к отцу дочь Предслава, белокурая красавица с голубыми глазами. Она плакала — одновременно с братом Позвездом умерла ее сестра Горислава.
— Не тужи, не плачь, Предслава! — целуя дочь, прошептал ей на ухо Владимир. — Я привез тебе подарок — зеленое монисто из Тмутаракани.
Кормилица Амма, которая за эти годы превратилась в настоящую старуху и даже сгорбилась, тоже приблизилась к князю и низко ему поклонилась.
Над очагом вился дымок и уходил в широкогорлую трубу, на жарких золотистых углях догорала жертва, — князь Владимир с семьей молча стоял и ждал, когда пращуры получат свою долю.
Потом все уселись за стол — князь и княгиня в красном углу, дети по сторонам. Как приятно после далекой дороги положить усталые, тяжелые руки на стол, видеть перед собой знакомые, но сейчас какие-то непривычные родные лица, взволнованные, ласковые взгляды жены и детей, погрузиться в тишину отчего дома, нарушаемую лишь стрекотанием сверчка.
В этот вечер князь Владимир был доволен, счастлив. В трапезной становилось тепло. Амма внесла и поставила на стол серебряные подсвечники с прозрачными восковыми свечами. Ужинали, согласно обычаю, молча.
И никому из них не хотелось покидать этот уголок, где на жертвеннике дотлевали угли, где было тепло и уютно и после долгих дней и лет собралась наконец вся семья…
Князь Владимир подумал и начал рассказывать жене и детям о далеких походах.
Затем наступила ночь — не под мерцающими звездами в поле, где дует резкий ветер, а под попоной твердая холодная земля, — нет, князь Владимир сидел в теплой опочивальне, рядом была Рогнеда, а за раскрытым окном в лунном свете поблескивал плес Днепра, откуда-то издалека-издалека доносилась грустная, спокойная, как днепровская волна, песня.
— Даже не верится, что я здесь, дома, вижу Киев, Днепр, тебя, детей, — вырвалось у Владимира.
— Дома, дома, дома! — прошептала Рогнеда, положив ему руки на плечи.
— Как выросли и возмужали дети! Ярослав и Мстислав — богатыри. Святослав, Всеволод и Брячеслав — хороши лицом, а Предслава — красавица: вспомнились Полоцк и ты, Рогнеда!
Тепло стало у нее на сердце от слов Владимира при напоминании о далеком Полоцке, минувших днях.
— Хорошие у нас, Владимир, дети, все я делала, как ты повелел, были у них наставники, учили их ездить на коне, владеть мечом… Мстислав день и ночь не сходил бы с коня, Святополк первый в Киеве мечебитец.
— Хорошо, очень хорошо! — с довольной улыбкой заметил Владимир.
— И книжную мудрость кое-кто из детей постигает, читают харатии древних князей, написанные русскими словесами. Есть и заморские книжки. Вот Ярослав знает грамоту славянскую, болгарскую, франкскую, греческую и еще одну, которой даже названия не выговорю.
— Вельми ученые у меня сыновья, видать, отцу не чета, — нахмурившись, промолвил Владимир, — меня бабка Ольга учила только русским резам да еще греческой грамоте чуть-чуть… Только бы не завезли нам в терем какую латинскую хворь.
— О нет, не завезут, — возразила Рогнеда, — за всеми смотрю, глаз не спускаю…
— Да я уж твой нрав знаю, — сказал Владимир. — Ты и впрямь всегда была рачительной хозяйкой в доме, доброй матерью и княгиней на киевском столе.
Она ждала от мужа, как и много лет до этого, еще какого-то сердечного, заветного слова, но Владимир так его и не сказал.
— Спасибо тебе, муж мой, — поблагодарила Рогнеда. — Да, я берегла наш дом, глядела за детьми, думала и о том, что делается на Горе, Тяжко мне было порою, Владимир, очень тяжко…
— Тяжко? — Он положил ей руку на плечо. — Ты чего-то недоговариваешь? Почему было тебе тяжко?
За окном вырисовывались залитые зеленоватым лунным светом терема и строения, черная стена, воины ночной стражи, которые, опершись на копья, стояли у блестящих медных бил.
— Ты молчишь, Рогнеда! Что, опять какая хула?
— Муж мой, Владимир, — сказала она. — Жалею, что начала беседу. Недобрая молва — ничто, ежели мы живем душа в душу, народили сыновей, тишина у нас в доме, мир между нами… Не слушала я, не хочу и знать о том, что говорят лихие люди. Ты творишь правое дело, Владимир, ты богатырь, витязь, князь князей, великий государь Руси, все о том ведают.
Владимира растрогали и воодушевили слова Рогнеды.
— Так что для меня ныне Гора? — вырвалось у него.
— Ты могучий и сильный, — ответила Рогнеда, — но сильна и могуча такожде и Гора.
— А в чем, в чем ее сила?
— Когда ты покидал Киев, они радели не о Руси, а о себе, только о себе…
— Знал я это, Рогнеда, но не боялся: в Киеве сидит моя жена — княгиня.
— Ты проливал кровь со своими воями в землях Руси, а они только и ждут, чтобы ты дал им земли.
Владимир засмеялся:
— Да разве я не знаю Горы? Что делать — без нее не проживешь. Она меня поддерживает, но я должен такожде печься о землях, там свои князья, воеводы, бояре. И тем землям приходится нелегко, Рогнеда. За многие годы прошел я Русь из конца в конец. Все земли тянутся к Киеву, у всех свои враги, все земли дают мне, что могут, но хотят удержать что-то и себе. В каждой земле свой суд и правда, свои законы и поконы, каждая молится своим богам. Вон, — он кивнул в сторону требища, — стоят боги всех земель, я молюсь им, они берегут меня…
— Я лишь твоя жена, Владимир, и не все разумею. Скажи только, почему Гора да и, пожалуй, весь Киев не молятся теперь нашим богам?
Лицо Владимира стало суровым.
— Видел днесь, так, Гора не молится моим богам, богам Руси.
— Христиане они.
— Знаю, вижу, — сердито крикнул Владимир. — Христиане веруют в Бога Отца, Сына и Святого Духа… Слушай, Рогнеда, ныне вся Русь Христа не примет. Я позволил людям земель молиться тем богам, каким сами пожелают. Перун или Христос — не все ли равно?
— Они не токмо молятся. Я много теперь знаю о христианах. Они проповедуют, будто Бог освящает добро богатых, а бедняку дает рай на небе… В Киеве немало христиан и не среди бояр… Не понимаю, не понимаю, но у христиан есть какая-то сила.
Владимир с любопытством, насмешливо посмотрел на нее:
— И впрямь я много лет провел в походах и не ведаю, что творится у меня дома. Может, и ты христианка?
Видно было при свете месяца, как лицо Рогнеды стало суровым, а ее большие глаза сверкнули.
— Верую, — твердо промолвила она, — в богов моих отцов — Одина и Тора, верю и в твоих богов — Перуна и Дажбога… Ты мое сердце, душа и вера…
— Прости. — Владимир положил ей руку на плечо. — Мне очень больно, Рогнеда, потому так и говорю. Я знаю тебя, верю в тебя. Наша вера, наш закон, наша сила победят все.
— Однако они нам не верят, они ездят в Константинополь, а ромеи — сюда, ты враждуешь с Горой, а Гора ищет друзей и поддержки за морем, у Византии.
— Теперь я услышал то, что больше всего меня беспокоит, — промолвил Владимир. — Ты сказала правду, Рогнеда.
Он встал и подошел к окну. Поднявшись с кресла, пошла следом и Рогнеда. За окном виднелись дворы, темные терема, стена, а за нею Подол, воды Днепра, луга и леса по ту сторону реки, небо во всей его красе, с полной золотистой луной и россыпью звезд.
— Я не боюсь Горы, — промолвил Владимир. — Желая добра и счастья людям, я прошел Русь из конца в конец, воссоединял, устроял ее.
Глядя вдаль, он, видимо, вспоминал далекие походы, гостинцы в поле, огни на курганах, конский топот.
— Я берегу старый закон и покой, почитаю веру отцов, но нет ничего нерушимого на свете. Наступит время, я заменю старый закон новым. Я поклоняюсь старым богам, но душа жаждет новой, иной веры.
Прижавшись к плечу Владимира, Рогнеда слушала его слова, и в ее душу вливался покой. Она любила мужа — сурового, решительного, сильного, только не умела выразить свою любовь словами. Впрочем, что слова, только сердце может откликнуться сердцу!
— Вот почему, — продолжал Владимир, — чую брань, вижу реки крови, горе великого множества людей. Не здесь, не на Горе и не на поле решится будущее Руси. Мы, люди Руси, такие, какие есть, хоть и ссоримся, но и умеем дружить, мы сильны и выносливы. О, мы очень сильны, Рогнеда… Однако Русь окружает множество врагов, я прошел, прошел ее всю, делал, что мог, скоро новый поход…
— Новый поход?
— Так, новый, последний поход, Рогнеда, против врагов Руси.
4
Волчий Хвост — правая рука Владимира, главный его воевода. Возвратившись из далекого похода, он не может, как все прочие, тотчас пойти домой; до позднего вечера он встречает из-за Днепра дружину и уже в полной темноте советуется с князем.
И вот наконец терем за высоким частоколом: воеводу встречает жена Павма, дети; в светлицах пахнет медом и смолкой. Волчий Хвост становится на колени перед образом Христа.
Он привез подарки: жене оксамиты и атласы, золотой пояс из Тмутаракани; дочерям узорочья, украшения; сыновьям пояса с набором, кривые ножи, сапоги.
Однако, чем был наполнен мех, который Волчий Хвост самолично снял с воза, внес в терем и спрятал под кроватью, — касалось только воеводы.
И вот уже ночью в терем стали сходиться гости: соседи-бояре, несколько мужей, далеких родственников воеводы, ключар Горы Воротислав.
Сели за стол, где жарко горели свечи. Павма поставила мед, ол, всякие яства. Выпили, закусили, помянув мертвых и пожелав счастья и здоровья живым.
— Далеко ли ходили, воевода? — спросил Воротислав. — Мы уж тут все глаза проглядели, уши прослушали, вас поджидаючи.
— Земля наша, бояре, велика. Солнце, однако, всходит над всеми нами и однова заходит, тде Итиль-река, где Тмутаракань! А наш неуемный князь сказал, что всю Русь хочет пройти от края до края.
— Что князь, что княгиня — все едино, — засмеявшись, сказал Воротислав. — Вы в походах за стремя Владимирове держались, а мы тут натерпелись вдосталь от Рогнеды.
— А что? — заинтересовался Волчий Хвост. — Сурова, грозна?
— Не то слово сказал, — ответил Воротислав, — токмо о княжьем столе и печется, о муже, детях, а о нас нисколько, самим приходится брать, вырывать… Одначе днесь тому конец — вернулся князь, с ним будем дело иметь. Скажи лучше, как там в землях?
— Все по-прежнему: Червенская земля наша, с радимичами и вятичами положили ряд, в Тмутаракани тишина…
— Воевода Волчий Хвост! — от лица всех сказал Воротислав. — Не о том речь, мы хотим знать, какой ряд уложил Владимир?
— Весь в отца. В землях древний закон и покои утверждает, молится всем богам, сулит защищать их княжьей дружиной, дань назначает легкую, померную.
— А с лесами, землями, реками, иже владеем там?
— Волю дает князь землям. Вы, говорит, сами хозяева, сами и чините суд, расправу да правду…
— Щедр наш князь, да не для нас, — зашумели за столом. — Древний закон и покон, куда ни шло, крепко земли за своих богов держатся, но ряд писать надобно по закону новому. Вы, воеводы, небось взяли свое в землях…
— Ни шеляга! — Волчий Хвост даже перекрестился.
— Молчи! — ухмыльнувшись, сказал Воротислав. — Где брань, там и дань, и мы не против: ходили, бились, примучивали, ваше — вам… А нам, боярству, что?! Неужто теперь и не сунуться уже ни в червенские города, ни к радимичам, ни к вятичам, где Ольга и Святослав дали нам города и земли в пожалованье… Знаешь, Волчий Хвост, мы тоже когда-то были воеводами, сотруждалися, мечи носили. Ныне же боярами стали, старцами. Что, значит, так и отдать наше добро? Опять же, аще Владимир наложил на землю легкую дань, то чем думает платить дружине? На какие деньги будет ковать щиты и мечи? Пожалованье наше идет во пса место, сами должны содержать дружину… Ой, забывает князь Владимир, кто его подпирает, на чем стоит киевский стол… Боярство и воеводы — это сила!
Все уже изрядно выпили. Только Волчий Хвост, который почти не пил, понимал и видел, что бояре лишь высказывают свои думы и чаяния. Он спросил:
— А как у вас, бояре? Что слыхать на Горе? Давненько не бывал дома, в далеких походах только и дум, что о Киеве, об этих стенах, о тереме… Любо тут, вельми любо, воеводы!
За столом весело, со смешком кто-то сказал:
— А уж что любо, то любо… Чуден город наш Киев, а коли князь о нас забывает, сами о себе радеем. В Полянской, Северской, Древлянской, да и в Угличской и Тиверской землях хозяева мы. Бога не забываем, вот он и печется о нас…
— За море ездите?
— И сами ездим, и гостей в Киеве тьма. Иди на Почайну, на Подол — грек на греке сидит. Мы — им, они — нам. Христиане и они и мы… Может, Христос благословит и освятит наше добро?!
Волчий Хвост во все глаза смотрел на опьяневших бояр.
— И здесь, в Киеве, — говорили за столом, — и в землях вокруг — христиан тьма, молимся, ждем, утверждать будем на Руси свою веру, таков закон и покон… Ты, воевода, пойдешь с нами?
— Думает князь Владимир идти на Дунай, — промолвил Волчий Хвост.
Как ни были пьяны бояре, но задумались, зашипели:
— Неужто снова затевает брань с ромеями? Эй, воевода, ныне не те времена. Византии нам не одолеть.
Все взволновалось, закипело.
— Уж очень быстро стареет наш князь. Впрочем, и не диво: кто старого держится, сам стариком станет. И пусть! Есть княжьи сыновья в городе Киеве, не робичичи, а истинно княжьего рода…
— Тихо, бояре, — промолвил Волчий Хвост, — шум большой подняли, еще кто услышит.
Воротислав обнаглел и не таился:
— А ежели кто и услышит, то разве мы не можем помолиться за князя Владимира со чадами, а такожде и за сына Ярополка, истинного князя Святополка?
Поздно разошлись гости от воеводы, во дворе зацокали посохи по твердой земле, и все утихло.
В светлице опустело. Павма убрала со стола и погасила свечи.
У постели стоял воевода: вытащив мех, привезенный из далекого похода, он перебирал диргемы, динары, драхмы — золото, точно желтый ручеек, струилось в его руках.
5
Теперь никто никогда бы не узнал Малушу. Шестьдесят лет для человека, пожалуй, не так уж много, однако на долю девушки из Любеча выпала тяжелая жизнь, слишком дорогой ценой пришлось платить за нее.
Тоненькая, сухонькая, с поседевшими на висках волосами, со смуглым, высохшим лицом, изрытым глубокими морщинами — только выразительные карие глаза еще напоминали о молодости, — кто бы подумал, что эта женщина когда-то была проворной, живой, веселой девушкой, ключницей Малушей?! Старые люди поумирали, молодые ее не знали. Она давно умерла для всего мира.
Однако мир не умер для Малуши. Ей хотелось знать, что делается в Киеве, в землях Руси, и она допытывалась у всех и каждого, как живет, что делает, в каких землях бывает ее сын Владимир.
Малуша знала, когда пошел он с дружиной в червенские города, в земли радимичей и вятичей, на черных рбулгар, а оттуда к Джурджанскому морю, на самый край Руси. Знала Малуша и о том, что повсюду судьба даровала сыну победу. Впрочем, кто же этого в городе Киеве не знал?!
Материнское сердце всегда одинаково. Того, о чем рассказывали люди, Малуше было мало. Ей хотелось знать, как воюет князь, не задела ли его вражья стрела, что ест, как спит. Будь только возможно, она поздней ночью пошла бы босая по колючей степной траве к кургану, у которого ночует Владимир, села бы тайком у его изголовья и сидела до самого рассвета, а там легким облачком поднялась и летела бы следом за ним и всем его войском.
И она действительно знала о сыне гораздо больше других. Ведь ходил с Владимиром в походы, оберегал его и, возвращаясь время от времени в Киев, рассказывал ей о князе тот, кому не выпало на долю разделить с Малушей радости и счастье в жизни, — а их у Малуши было так мало, — но который сам болел и мучился ее болью, ее страданием и обидой, — княжий гридень Тур.
И вот она снова, собирая над Почайной хворост, увидела воина, который брел по траве. Заметив Малушу, он направился к ней.
— Добрый вечер тебе, Малуша! До чего же ты изменилась!
— Добрый вечер и тебе, Тур, — ответила Малуша, — оба мы изменились.
Они сели у обрыва над Почайной, позади них синий туман окутывал луга, в нем плавали кусты ивняка, перед глазами меркли днепровские воды.
— Чудно! — воскликнула Малуша и вся вздрогнула, словно у нее по спине пробежал холодок. — Ведь сегодня вечер Купалы, а сидим мы на том месте, где когда-то встретила я Святослава… Впрочем, нет, Днепр режет и режет кручу. Это место вон там, под водою.
— Не только Днепр режет кручи, все прошлое давно под водою.
И это было все, что сказали о себе Тур и Малуша. Да, собственно, что они могли еще сказать? Старик и старуха. Их жизнь заканчивалась. Седоусый гридень Тур и почтенная женщина в монашеской одежде — счастье их обошло, и они его более не ждали.
Одно их объединяло — Тур служил гриднем у сына Малуши, князя Владимира, и мог рассказывать о нем день и ночь, Малуша готова была слушать о сыне до скончания века.
— Твердо ныне сидит Владимир на киевском столе, — уверенно и гордо рассказывал Тур. — Все земли ему покоряются, дают дань городу Киеву. Богат ныне князь киевский, сильна его дружина, не бедны и его воеводы…
— А верно ли они служат ему? — задумалась Малуша. — Ведь Гора…
— Он знает, — тихо ответил Тур, — и не всем верит… Тяжко ему жить, но что поделаешь?!
Быстро смеркалось. В долине зажигались костры, донеслась древняя песня:
Идет Купало, несет немало, Меду и жита, прироста, присыпа. Славим Купала, не спим до утра, Не спи, унотка, юнак — не спит!..
— Напали на наше войско у порогов печенеги, был среди них и каган Куря, убийца князя Святослава, — вспомнил вдруг Тур.
— Ох, Боже! Вы ему отомстили? — тотчас прозвучал вопрос, и глаза Малуши хищно сверкнули; зов предков, жажда справедливой мести проснулись в ней: око за око, смерть за смерть.
— Вой наши отомстили, убили кагана Курю.
— Слава Богу! Теперь душе Святослава будет легче. — Малуша перекрестилась.
— В том бою был ранен и Владимир! В грудь, чуть ниже сердца.
Схватившись руками за голову, Малуша молча ждала.
— Целую неделю лежал без памяти, и я ни на шаг не отходил от него, поил, кормил, прикладывал к ране травы… Однажды ночью ему стало особенно тяжко. Он весь горел, метался, бился, а я держал его за руки и смачивал то и дело чело…
Костров на лугу появлялось все больше. Песни звучали уясе повсюду, в рощах и в кустах над Почайной слышались веселые, возбужденные голоса.
— Ночь стояла лунная, было светло, как днем, — продолжал Тур. — Князь Владимир лежал неспокойно, с закрытыми глазами. И вдруг приподнялся, огляделся, точно о чем-то думал, чего-то ждал… «Мама! — услышал я вдруг его голос. — Мама! Где же ты?»
Тур умолк.
— И что? — спросила Малуша дрожащим от волнения голосом.
— Что же еще? — ответил Тур. — Думает он про тебя, вспоминает, любит, а в ту ночь, когда звал, должно быть, во сне увидел, потом успокоился, заснул…
Счастье матери! Да, этого краткого рассказа Тура было довольно, чтобы сердце Малуши наполнилось блаженством.
— А ты, Тур, — спросила она, — не ранен, не искалечен?
— Что я? — Гридень усмехнулся. — Меня ни меч, ни копье не берет… Защищая князя, потерял два пальца правой руки.
И при свете месяца она увидела его правую руку, на которой не хватало двух пальцев.
— Боже, Боже! Калека! А ты принес что с похода?
— Я?! — Он искренне удивился. — О нет, Малуша, не малые сокровища привезли ходившие на брань воеводы. Слышал я, будто князь дает им и боярам, что стерегли Киев, пожалованья… Воеводы и бояре на Руси стоят, как утесы. Нас же, воев, множество. Мы песок на берегу Днепра.
— Так что же тебе?… — вырвалось с отчаянием у Малуши.
— А что же мне делать?! — спокойно и с каким-то безразличием ответил Тур. — Гридень-калека князю не нужен… Осталось ждать рая, но и до него еще далеко…
На глазах у Малуши заблестели слезы.
— Ведь это я во всем виновата, Тур!
— Нет, — возразил он тотчас. — Ни ты, ни я: никто в том не повинен. Мы делали только то, что должны были делать. И не так уж я беден, как ты думаешь! Я больше не гридень, но князь Владимир мне поможет. По велению князя, могу, как все старые вой, взять клочок земли под двор и леса на хижину… Так, пожалуй, и сделаю, — он указал на крутой склон горы, — выкопаю тут землянку, покрою крышей и буду молиться…
Тур засмеялся, но смех его был невеселым.
— Заживу небось лучше самого князя, ведь не придавит же меня эта приднепровская гора, а сидя здесь, смогу еще долго, до самой смерти, оберегать Владимира, да и тебя тоже… Не так ли, Малуша?!
