Глава двадцать девятая
Наконец, после стольких дней бесплодного ожидания, двери гарема открылись перед Ходжой Насреддином.
Стражники отступили, склонившись. Ходжа Насреддин поднялся вслед за эмиром по каменной лестнице, шагнул в калитку, увидел прекрасный сад: купы роз, левкои, гиацинты, фонтаны, бассейны из белого и черного мрамора, над которыми стоял легкий пар. На цветах, на траве, на листьях блестела и дрожала утренняя роса.
Бледность и краска поминутно менялись на лице Ходжи Насреддина. Евнух распахнул ореховые резные двери. Из темной глубины пахнуло густым настоем амбры, мускуса и розового масла. Это и был гарем – грустное обиталище прекрасных пленниц эмира.
Ходжа Насреддин старательно примечал все углы, переходы и повороты, чтобы потом в решительную минуту не запутаться, не погубить себя и Гюльджан. «Направо, – твердил он, – теперь налево. Здесь лестница. Здесь дежурит старуха. Теперь опять налево…» Переходы скупо освещались голубым, зеленым и розовым светом, пробивавшимся сквозь китайские разноцветные стекла. Евнух остановился перед низенькой дверью:
– Она здесь, повелитель.
Ходжа Насреддин вслед за эмиром переступил заветный порог. Это была маленькая комната, устланная и увешанная коврами. В нишах стояли перламутровые шкатулки с браслетами, серьгами, ожерельями, на стене висело большое серебряное зеркало. Бедной Гюльджан никогда не снилось такое богатство! Ходжа Насреддин затрепетал, увидев ее маленькие, расшитые жемчугом туфли. Она уже успела стоптать задники!.. Сколько силы понадобилось ему, чтобы не выдать своего волнения!
Евнух указал рукой на шелковую занавеску в углу. Там лежала Гюльджан. «Она спит», – сказал евнух шепотом.
Ходжу Насреддина била мелкая дрожь. Его возлюбленная была рядом. «Крепись, мужайся!» – говорил он себе.
Но как только приблизился он к занавеске, услышал вздохи спящей Гюльджан, увидел легкое колыханье шелка в изголовье – словно бы железными пальцами сдавили ему горло, слезы выступили у него на глазах и дыхание прервалось.
– Что ты медлишь, Гуссейн Гуслия? – спросил эмир.
– О повелитель, я прислушиваюсь к ее дыханию. Я стараюсь уловить сквозь эту занавеску биение сердца твоей наложницы. Как ее зовут?
– Ее зовут Гюльджан, – ответил эмир.
– Гюльджан! – окликнул Ходжа Насреддин. Занавеска, мерно колыхавшаяся в изголовье, повисла недвижно. Гюльджан проснулась и замерла, не зная еще, во сне или наяву прозвучал этот дорогой, близкий голос.
– Гюльджан! – повторил Ходжа Насреддин. Она слабо вскрикнула. Ходжа Насреддин быстро сказал: – Мое имя – Гуссейн Гуслия. Я новый мудрец, звездочет и лекарь, прибывший из Багдада на службу к эмиру. Ты понимаешь, Гюльджан, я новый мудрец, звездочет и лекарь, по имени Гуссейн Гуслия.
Повернувшись к эмиру, Ходжа Насреддин добавил:
– Она почему-то испугалась, услышав мой голос. Наверное, этот евнух дурно обращался с нею в отсутствие повелителя.
Эмир, насупившись, посмотрел на евнуха. Тот затрясся и согнулся до земли, но смея сказать ни слова в свое оправдание.
– Гюльджан, тебе угрожает опасность, – сказал Ходжа Насреддин. – Но я спасу тебя, и ты должна верить мне, ибо мое искусство преодолевает все.
Он замолчал, ожидая ответа. Неужели Гюльджан не поняла, не догадалась? Но вот послышался ее голос:
– Я слышу тебя, Гуссейн Гуслия, мудрец из Багдада, я знаю тебя и верю тебе, о чем говорю здесь в присутствии повелителя, ноги которого я вижу сквозь щелку в моей занавеске.
Памятуя, что перед лицом эмира необходимо сохранять ученый и важный вид, Ходжа Насреддин строго сказал:
– Дай мне руку, дабы я по цвету ногтей мог определить твою болезнь.
Шелк всколыхнулся, раздвинулся. Ходжа Насреддин осторожно взял тонкую руку Гюльджан. Свои чувства он мог выразить только пожатием. Гюльджан слабо ответила ему. Он повернул ее руку ладонью вверх, рассматривал внимательно и долго. «Как она исхудала!» – думал он с болью в сердце. Эмир перегнулся через его плечо, засопел над самым ухом. Ходжа Насреддин показал ему ноготь мизинца Гюльджан и озабоченно покачал головой. Хотя ноготь на мизинце ничем не отличался от остальных ногтей, эмир тем не менее усмотрел в нем что-то особенное, поджал губы и ответил Ходже Насреддину многозначительным понимающим взглядом.
– Что у тебя болит? – спросил Ходжа Насреддин.
– Сердце, – ответила она одним вздохом. – У меня болит сердце от горя и тоски.
– В чем причина твоего горя?
– Я разлучена с тем, кого люблю.
Ходжа Насреддин прошептал эмиру:
– Она заболела оттого, что разлучена с повелителем.
Лицо эмира озарилось радостью. Он засопел еще сильнее.
– Я разлучена с моим любимым! – говорила Гюльджан. – И вот сейчас я чувствую, что мой возлюбленный здесь рядом, но я не могу ни обнять, ни поцеловать его. О, скоро ли, скоро ли наступит день, когда он обнимет меня и приблизит к себе!..
– Всемогущий аллах! – воскликнул Ходжа Насреддин, прикидываясь изумленным. – Какую сильную страсть внушил ей повелитель за столь короткое время!..
Эмир пришел в совершенный восторг. Он даже не мог спокойно стоять на одном месте, начал переминаться и глупо хихикать в кулак.
– Гюльджан! – сказал Ходжа Насреддин. – Успокойся. Тот, кого ты любишь, слышит тебя.
– Да! да! – не выдержал эмир. – Он слышит, Гюльджан! Твой возлюбленный слышит тебя!
За занавеской раздался тихий смех, подобный журчанию воды. Ходжа Насреддин продолжал:
– Тебе угрожает опасность, Гюльджан, но не бойся. Я, знаменитый мудрец, звездочет и лекарь Гуссейн Гуслия, спасу тебя!
– Он спасет! – вторил восхищенный эмир. – Он обязательно спасет!
– Ты слышишь, что говорит повелитель, – закончил Ходжа Насреддин. – Ты должна верить мне, я избавлю тебя от опасности. День твоей радости близок. Повелитель не может сейчас войти к тебе, ибо я предупредил его, что звезды запрещают ему касаться покрывала женщины. Но звезды уже меняют свое расположение, ты понимаешь, Гюльджан. Скоро они станут в благоприятное сочетание, и ты обнимешь возлюбленного. День, в который я пришлю тебе лекарство, будет предшествовать твоей радости. Ты понимаешь, Гюльджан! Получив лекарство, ты должна быть готовой!
– Спасибо, спасибо тебе, Гуссейн Гуслия! – ответила она, смеясь и плача от радости. – Спасибо тебе, несравненный и мудрый исцелитель болезней. Мой возлюбленный рядом, я чувствую, как вместе, удар в удар, бьются наши сердца!..
Эмир и Ходжа Насреддин вышли. У калитки нагнал их главный евнух.
– О повелитель! – вскричал он, падая на колени. – Воистину, такого искусного лекаря еще не видывал мир. Три дня она лежала без движения, а сейчас она вдруг покинула свое ложе, смеется и пляшет, и даже удостоила меня оплеухи, когда я приблизился к ней.
«Узнаю, – подумал Ходжа Насреддин. – Она всегда была очень быстрой на руку, моя Гюльджан!»
За утренней трапезой эмир осыпал всех придворных милостями, Ходже Насреддину он подарил два кошелька: большой – наполненный серебром, и поменьше – наполненный золотом.
– Какую, однако, страсть внушили мы ей! – говорил он посмеиваясь. – Признайся, Гуссейн Гуслия, тебе не часто приходилось видеть подобную страсть? А как дрожал ее голос, как она смеялась и плакала!.. То ли еще увидишь ты, Гуссейн Гуслия, когда займешь должность главного евнуха!
Шепот пошел по рядам склонившихся придворных. По лицу Бахтияра скользнула злорадная усмешка. Только сейчас Ходжа Насреддин понял, кто подсказал эмиру эту мысль – назначить его главным евнухом.
– Она уже выздоровела, – продолжал эмир, – и сейчас нет никаких причин медлить с твоим назначением. Сейчас мы с тобой, Гуссейн Гуслия, выпьем чаю, а потом ты можешь уединиться вместе с лекарем. Эй, ты! – обратился он к лекарю. – Сходи за своими ножами. Бахтияр, подай мне указ.
Ходжа Насреддин подавился горячим чаем и закашлялся. Бахтияр с готовым указом в руках выступил вперед, трепеща от мстительного наслаждения. Эмиру подали перо, он расписался и вернул указ Бахтияру, который поспешно приложил медную резную печать.
Все это совершилось в одну минуту.
– Ты, кажется, лишился языка от столь великого счастья, о почтенный мудрец Гуссейн Гуслия! – с торжествующей улыбкой сказал Бахтияр. – Но придворный обычай требует, чтобы ты возблагодарил эмира.
Ходжа Насреддин преклонил колени перед эмиром.
– Наконец-то свершилась моя мечта! – говорил он. – И как я досадую на задержку, которая проистекает из необходимости приготовить лекарство для наложницы эмира, дабы закрепить ее исцеление, без чего болезнь опять вернется в ее тело.
– Разве приготовление лекарства занимает так много времени? – спросил, встревожившись, Бахтияр. – Лекарство можно приготовить в полчаса.
– Вот именно, – подтвердил эмир. – Полчаса, этого совершенно достаточно.
– О повелитель, все зависит от звезд Сад-ад-Забих, – ответил Ходжа Насреддин, пуская в ход последнее и самое сильное средство. – В зависимости от их сочетания мне понадобится от двух до пяти дней.
– Пять дней! – воскликнул Бахтияр. – О почтеннейший Гуссейн Гуслия, я никогда еще не слышал, чтобы на приготовление лекарства требовалось пять дней!
Ходжа Насреддин обратился к эмиру:
– Может быть, пресветлому владыке благоугодно будет поручить дальнейшее лечение новой наложницы не мне, а великому визирю Бахтияру? Пусть он попробует вылечить ее, но только я тогда не ручаюсь за ее жизнь.
– Что ты, что ты, Гуссейн Гуслия! – испугался эмир. – Бахтияр ничего не понимает в болезнях, да и вообще не очень крепок умом, о чем мы с тобой уже говорили, когда я предлагал тебе занять должность великого визиря.
По всему телу великого визиря прошла медленная судорога; он устремил на Ходжу Насреддина взгляд, полный неутолимой злобы.
– Иди и займись приготовлением лекарства, – закончил эмир. – Но пять дней – это очень долго, Гуссейн Гуслия. Может быть, ты сумеешь управиться побыстрее, ибо нам не терпится увидать тебя главным евнухом.
– Великий владыка, мне и самому не терпится! – воскликнул Ходжа Насреддин. – Я постараюсь управиться побыстрее.
Пятясь и отвешивая бесчисленные поклоны, он удалился. Бахтияр проводил его взглядом, в котором сквозило явное сожаление, что враг и соперник уходит, не потеряв ничего против прежнего веса.
«О змея, о коварная гиена! – думал Ходжа Насреддин, поскрипывая зубами от ярости. – Но ты опоздал Бахтияр, теперь ты ничего не успеешь сделать со мной, ибо я знаю то, что хотел узнать: все входы, переходы и выходы в эмирском гареме! О моя драгоценная Гюльджан, ты ухитрилась заболеть как раз вовремя и своей болезнью спасла Ходжу Насреддина от ножей дворцового лекаря. Впрочем, справедливо будет сказать, что хлопотала ты о себе!»
Он направился в свою башню. У ее подножия в тени сидели стражники и играли в кости; один из них, вконец уже проигравшийся, снимал сапоги, чтобы поставить на кон. Было очень жарко, но в башне, за толстыми стенами, царила сырая прохлада. Поднимаясь по узкой каменной лестнице, Ходжа Насреддин прошел мимо своей двери, прямо в верхнюю комнату, где содержался багдадский мудрец.
Старик за время своего плена необычайно оброс, облик его стал диким. Глаза его сверкали из-под нависших бровей. Он встретил Ходжу Насреддина проклятиями:
– Долго ли ты будешь держать меня взаперти, о сын греха, да упадет камень на твою голову и выйдет в подошву! О гнусный плут и обманщик, присвоивший себе мое имя, мой халат, мою чалму и мой пояс, да прогрызут тебя заживо могильные черви, да источат они твой желудок и твою печень!..
Ходжа Насреддин привык и не обижался:
– Почтенный Гуссейн Гуслия, на сегодня я придумал для тебя новую пытку, а именно: сдавливание твоей головы с помощью веревочной петли и палки. Внизу сидят стражники, ты должен кричать так, чтобы они слышали.
Старик подошел к зарешеченному окну и начал кричать скучным голосом:
– О всемогущий аллах! О, мучения мои нестерпимы! О, не сдавливай мне голову с помощью веревочной петли и палки! О, лучше смерть, чем такие муки!
– Подожди, почтенный Гуссейн Гуслия, – остановил его Ходжа Насреддин. – Ты кричишь лениво и без всякого старания, а стражники, не забывай, чрезвычайно опытны в подобных делах. Если они в твоих криках уловят притворство и донесут Арсланбеку, тогда ты попадешь в руки настоящего палача. Так лучше прояви должное усердие сейчас. Вот я покажу тебе, как нужно кричать.
Ходжа Насреддин подошел к окну, набрал полную грудь воздуха и вдруг завопил так, что старик, заткнув уши, шарахнулся в сторону.
– О потомок нечестивых! – воскликнул он. – Да где же мне взять такую глотку, чтобы крики мои были слышны на другом конце города!
– Это для тебя единственный способ избегнуть рук палача, – возразил Ходжа Насреддин.
Старику пришлось поднатужиться. Он кричал и вопил столь горестно, что стражники у подножия башни прервали на время игру и слушали с упоением.
После этого старик долго не мог откашляться и отдышаться.
– Ох! – говорил он. – Разве можно задавать такую работу моей старой гортани! Ну, доволен ли ты сегодня моими воплями, презренный оборванец, да посетит тебя Азраил?
– Вполне доволен, – ответил Ходжа Насреддин. – И вот сейчас, мудрейший Гуссейн Гуслия, ты получишь награду за свое усердие.
Он вытащил кошельки, пожалованные эмиром, высыпал деньги на поднос и разделил на две равные части. Старик не переставал ругаться и проклинать.
– За что ты ругаешь меня? – спокойно сказал Ходжа Насреддин. – Разве я опозорил чем-нибудь имя Гуссейна Гуслия? Или посрамил его ученость? Вот деньги, видишь? Эмир дал их Гуссейну Гуслия, знаменитому звездочету и лекарю, за то, что он вылечил девушку из гарема.
– Ты вылечил девушку? – старик задохнулся. – Но что ты понимаешь в болезнях, ты, невежда, плут и голодранец!
– Я ничего не понимаю в болезнях, зато понимаю в девушках, – ответил Ходжа Насреддин. – И будет справедливо поэтому разделить эмирский подарок пополам – тебе за то, что ты понимаешь, а мне за то, в чем я понимаю. Кроме того, должен сказать тебе, Гуссейн Гуслия, что я лечил ее не как-нибудь, но исследовав предварительно расположение звезд. Вчера ночью я увидел, что звезды Сад-ад-Сууд совпали со звездами Сад-аль-Ахбия, в то время как созвездие Скорпиона обратилось к созвездию Козерога.
– Что? – закричал старик и в негодовании принялся бегать по комнате. – О невежда, достойный лишь погонять ослов. Ты не знаешь даже того, что звезды Сад-ад-Сууд не могут совпасть со звездами Сад-аль-Ахбия, ибо и те и другие находятся в одном созвездии! И как ты мог увидеть в это время года созвездие Скорпиона? Я сам всю ночь смотрел на небо, там совпадали звезды Сад-Бу-ла и Ас-Симак, в то время как Аль-Джахба опускалась, ты слышишь, невежда? Никакого Скорпиона там нет сейчас!.. Ты перепутал, о погонщик ослов, взявшийся не за свое дело, ты принял за Скорпиона звезды Аль-Хака, которые противостоят сейчас звездам Аль-Бутейн!..
Негодуя и обличая Ходжу Насреддина в невежестве, он долго говорил об истинном расположении звезд. Ходжа Насреддин слушал внимательно, стараясь запомнить каждое слово, дабы потом не ошибиться, разговаривая с эмиром в присутствии мудрецов.
– О невежда, сын невежды, внук и правнук невежды! – продолжал старик. – Ты даже не знаешь, что сейчас, в девятнадцатое стояние луны, именуемое Аш-Шуала и приходящееся на знак Стрельца, человеческие судьбы определяются только звездами этого знака и никакими другими, о чем ясно сказано в книге мудрейшего Шихаб-ад-дина Махмуда ибн-Караджи…
«Шихаб-ад-дина Махмуда ибн-Караджи, – запоминал Ходжа Насреддин. – Завтра же в присутствии эмира уличу бородатого мудреца в незнании этой книги, дабы вселить в его сердце спасительный страх перед моей ученостью…»