Глава девятнадцатая
Эмир был мрачен и грозен до самого вечера. Прошла ночь, а утром объятые страхом придворные снова узрели темную печать гнева на его лице.
Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди, – он не поднимал тяжелого взора, и судорога пробегала по его лицу, приводя в трепет сердца придворных. Напрасны были все ухищрения шутов, акробатов, фокусников и индийских факиров, усыпляющих змей пением тростниковых свирелей.
Придворные перешептывались между собой:
– О проклятый Ходжа Насреддин, о сын греха! Сколько неприятностей мы терпим из-за него!
Все с надеждой обращали взоры к Арсланбеку.
Он собрал в караульном помещении наиболее искусных шпионов, среди которых был и рябой шпион, так чудесно исцеленный Ходжой Насреддином от паралича.
– Знайте же, – говорил Арсланбек, – что вы по приказанию нашего светлейшего эмира лишаетесь жалованья до тех пор, пока не будет пойман злодей Ходжа Насреддин! А если вы не выследите его, то лишитесь не только жалованья, но и голов, что я вам обещаю твердо. И, напротив того, приложивший все усердие и поймавший Ходжу Насреддина получит награду в три тысячи таньга, а сверх того получит еще повышение по службе: он будет назначен главным шпионом.
Шпионы немедля отправились на работу, переодетые дервишами, нищими, водоносами и торговцами, а рябой шпион, превосходивший остальных своею хитростью, взял коврик, бобы, четки, старинные книги и пошел на базар, на перекресток между ювелирным и мускусным рядами, где намеревался, изображая гадальщика, расспросить хорошенько женщин.
А часом позже на базарную площадь вышли сотни глашатаев, призывавших своими криками всех мусульман ко вниманию. Они возгласили эмирский фирман. Ходжа Насреддин объявляется врагом эмира и осквернителем веры, жителям воспрещались всякие сношения с ним, а наипаче – укрывательство его, за что виновные будут подвергаться немедленно смерти. Тому же, кто предаст его в руки эмирской стражи, обещалась награда в три тысячи таньга и прочие милости.
Чайханщики, медники, кузнецы, ткачи, водоносы, погонщики перешептывались:
– Ну, эмиру придется ждать долго!
– Не таков наш Ходжа Насреддин, чтобы попасться!
– И не таковы жители Благородной Бухары, чтобы польститься на деньги и предать своего Ходжу Насреддина!
Но ростовщик Джафар, совершавший сегодня обычный поход по базару и терзавший своих должников, думал иначе. «Три тысячи таньга! – сокрушался он. – Вчера эти деньги были у меня почти что в кармане! Ходжа Насреддин опять придет к этой девушке, но я в одиночку не сумею поймать его, если же я скажу кому-нибудь, то у меня отобьют награду! Нет, я поступлю иначе!»
Он отправился во дворец.
Долго стучал он. Ему не открывали. Стражники не слышали: они оживленно беседовали, придумывая планы поимки Ходжи Насреддина.
– О доблестные воины, вы что, заснули там? – взывал отчаянным голосом ростовщик, гремя железным кольцом, но прошло много времени, прежде чем раздались шаги, лязг засовов – и калитка открылась.
Арсланбек, выслушав ростовщика, покачал головой:
– Почтенный Джафар, я не советую тебе ходить сегодня к эмиру. Он грозен и мрачен.
– У меня как раз есть отличное средство развеселить его, – возразил ростовщик. – О почтенный Арсланбек, оплот трона и усмиритель врагов, дело мое не терпит отлагательства. Пойди скажи эмиру, что я пришел развеять его печаль.
Эмир встретил ростовщика сумрачно:
– Говори, Джафар. Но если твоя новость не развеселит нас, ты получишь тут же на месте две сотни палок.
– О великий владыка, затмевающий блеском своим всех царей, предшествовавших, настоящих и будущих, – сказал ростовщик, – мне, ничтожному, известно, что в нашем городе живет одна девушка, которую смело назову перед лицом истины прекраснейшей из всех прекрасных.
Эмир оживился, поднял голову.
– О повелитель! – продолжал осмелевший ростовщик. – У меня нет слов, чтобы достойно восхвалить ее красоту. Она высокая ростом, прелестная, стройная и соразмерная, с сияющим лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими глаза газели, с бровями, подобными тонкому месяцу! Ее щеки – как анемоны, и рот – как сулейманова печать, и губы ее – как коралл, и зубы – как жемчуг, и грудь – как мрамор, украшенный двумя вишнями, и плечи…
Эмир остановил поток его красноречия:
– Если девушка действительно такова, как ты говоришь, то она достойна занять место в нашем гареме. Кто она?
– Девушка простого и незнатного рода, о повелитель. Это дочь одного горшечника, ничтожным именем которого я не осмелюсь оскорбить слух повелителя. Я могу указать ее дом, но будет ли за это награда преданному рабу эмира?
Эмир кивнул Бахтияру: к ногам ростовщика упал кошелек. Ростовщик схватил его, переменившись в лице от алчности.
– Если она окажется достойной твоих восхвалений, ты получишь еще столько же, – сказал эмир.
– Слава щедрости нашего владыки! – воскликнул ростовщик. – Но пусть повелитель спешит, ибо мне известно, что за этой серной охотятся!
Брови эмира сошлись, глубокая морщина рассекла переносицу:
– Кто?
– Ходжа Насреддин! – ответил ростовщик.
– Опять Ходжа Насреддин! И здесь Ходжа Насреддин! Он успевает всюду, этот Ходжа Насреддин, а вы – и, покачнув трон, эмир резко повернулся к визирям – вы всегда опаздываете, ничего не делаете и подвергаете посрамлению наше величие. Эй, Арсланбек! Чтоб эта девушка была немедленно доставлена сюда, во дворец, а если ты не приведешь ее, тебя встретит на обратном пути палач!
Но не прошло и пяти минут, как из ворот дворца вышел, звеня оружием и сверкая на солнце щитами, большой отряд стражников, под командой самого Арсланбека, прицепившего к парчовому халату золоченую бляху в знак своей силы и власти.
Сбоку, прихрамывая и гнусно ковыляя, шел ростовщик; он поминутно отставал от стражников и нагонял их вприпрыжку. Народ сторонился, провожал ростовщика недобрыми взглядами, пытаясь угадать, какое новое злодейство он затеял.