Гонец сказал правду - весной, после болезни, внезапно подкравшейся к вроде бы крепкому и сильному телу, князь Всеволод Юрьевич умер. Ещё в конце зимы, перед Масленой, он, чуя приближение конца, созвал во Владимир своих сыновей, дабы разделить огромное княжество между ними по справедливости. Он сам и его отец, Юрий Владимирович Долгорукий, животы свои положили на то, чтобы объединить и укрепить Владимирское княжество. Почти вся северная Русь признала первенство Владимира - оставалось перетянуть на свою сторону Рязань и Новгород, что издавна считался вольным городом. Но Рязань, выказавшая удивительное непокорство, ныне лежала в руинах и только начала отстраиваться после пожарища. Говорили, что даже великая княгиня рязанская, жена Глеба Владимировича, сама доит коров! - а в Новгороде ныне сидит Мстислав Удалой. Город встанет за своего любимого князя горой, а потому ссориться с ним пока не стоит.

Перед кончиной Всеволод много думал - сыновьями его Господь не обделил, все на возрасте, кроме последнего, Иоанна, который был ещё отроком. Летами мужи зрелые, да только норовом чересчур горячи. Чего стоит первенец, Константин. Так полюбился ему Ростов, где он просидел несколько лет, что, получив от больного отца известие о наследовании им великого княжения, не захотел его брать, коль не дадут ему в придачу ещё и Ростов: «Прошу дать мне Ростов - старейший город и престол во всея Руси, и к тому Владимир. Или повелишь мне быть во Владимире, а Ростов к нему. А без того и нет моего хотения!» Вот ведь как заговорил! Не иначе, как о переносе столицы задумался!

Привыкший держать землю и людей в кулаке, Всеволод не стал долго раздумывать и после того, как Константин, получив вторичный приказ отца прибыть к нему, в ответ сказался больным, отдал старшинство второму сыну, Юрию, благо тот находился подле отца.

О разделе княжества братья узнали в то же время - каждому доставался град, в коем он жил, а Юрий к стольному Владимиру получал ещё и Ростов.

Схоронив отца и нежданно-негаданно став Великим князем, Юрий не спешил радоваться: сказавшийся больным Константин мог выздороветь и не только для того, чтобы крестным целованием подтвердить верность новому князю. Справедливо посчитав себя оскорблённым, он мог пойти на брата войной, благо мужики уже отсеялись и могли бросить пашню. А потому, спеша предвосхитить события, Юрий срочно вызвал к себе брата Ярослава - поскольку Переяславль был ближе всех прочих городов ко Владимиру: «Брат Ярослав, ежели пойдёт на меня Константин або Владимир, будь ты со мною в помощь мне. А коль он на тебя пойдёт, то я тебе в помощь буду!»

В Переяславле, получив тревожные вести, всколыхнулось всё население, от мала до велика. «Ты наш князь! Ты Всеволод!»^- кричал люд Ярославу на княжьем подворье, когда тот известил горожан о замысленной братом Константином распре. Дрожали от криков толпы и кличей дружинников стены княжьего подворья и храма, на ступени которого взбежал молодой князь. Такой яростный порыв был лучшим доказательством для Ярослава верности избранного пути. Он отчаянно нуждался в поддержке, и только убедившись, что Переяславль за него, Ярослав отписал брату Юрию: «Как велишь, брат, так и будет!» Новый Великий князь тут же приказал готовиться к походу и поспешил перетянуть на свою сторону остальных братьев. Долженствующие слушаться старшего брата, как отца, Владимир и Святослав тоже собрали дружины, и четыре брата из шести в середине лета съехались во Владимир. Только юный Иоанн, по малолетству своему не принимавший участия в спорах братьев и живший при дворе Юрия, был оставлен дома.

В предвкушении скорых боев стольный град Владимир гудел, как потревоженный улей. После того как прибыли дружины трёх князей-братьев, в детинце, княжьих гридницах и на улицах стало не продыхнуть от дружинничьих свит с серебряным шитьём, от броней, мечей и копий. Проверяло боевую справу владимирское ополчение, бояре спешно оборужали своих гридней. На торгу стали дороги железные изделия владимирских кузнецов - от гвоздей до броней и мечей.

Помогая себе локтями, Ян шёл по владимирскому торгу. В Переяславле он частенько бывал на торговой площади - перед княжьим дружинником расступалась толпа, а ему любо было поглазеть на разложенные в изобилие товары. В обжорном ряду за простую всего мордку наешься и напьёшься досыта, налюбуешься и на дорогие ткани, русские и иноземные, на меха и кожи, товары гончаров и кузнецов. Во всей северной Руси вторым после Новгородского считался Владимирский торг. Те иноземные купцы, что не могли или не хотели продать товар в Новом Городе, везли его сюда - тут купят. И новгородцы тоже не отставали от них, ибо хоть и теснил Владимир вольности новгородские, а всё ж это город великих князей, с ним опасно долго спорить. И славился владимирский торг красой и обильем товаров. Кто пожелает, может приглядеть коня, тут же, далеко не уходя, справить ему сбрую, поправить подковы, коль стёрлись, потом обуться-одеться так, что не стыдно сразу же и на княжий двор пойти, в дружину попроситься - благо, время такое, князь Юрий всех берёт. И меч добрый укупишь, и щит, и броню, и шелом - были бы деньги. Соблазнов столько, что Ян, хоть и бывал уже на торгу, всё одно чувствовал себя незрелым отроком, впервые попавшим из глухой деревни в стольный град.

Свернув в сторону кузнечных лавок и к золотых дел мастерам, он пошёл медленнее - не потому, что народа тут было много, а глаза разбежались при одном взгляде на раскинувшееся перед ним великолепие. Всё есть у княжьего дружинника, которого сам князь выделяет из прочих, чаще других останавливает с разговором, на ловах завсегда подле держаться велит, а в дружинничьих пирах заздравная чаша из чьих рук на зависть всем быстро доходит. Но уж больно хороши мечи в изузоренных ножнах - такие не грех и князю носить. А брони, а шеломы, а щиты и палицы!.. Загляделся Ян на одну - вот бы судьба так обернулась, что и ему пришлось бы воеводскую справу да булаву примерить! Есть у князя Ярослава воевода - Василий Любимович, который когда-то первым на Яна князю указал, хороший воевода, грех жаловаться, а всё равно хочется на его место. Ян даже встряхнул головой, отгоняя видение себя в тяжёлом бехтерце воеводы с булавой в руке впереди дружин. Через силу отвёл глаза, пошёл далее. Впрочем, чем чёрт не шутит! Князья-братья дружины не зря собирают - авось, удастся отличиться.

Сделал едва; десяток шагов, и в соседней лавке словно солнце блеснуло, брызнуло в глаза сотнями огней. На прилавке перед сидельцем было разложено такое богатство - ни дать, ни взять, Жар-птица присела тут отдохнуть, да и растеряла часть сверкающих перьев. Как зачарованный, сдерживая дыхание, Ян протолкался ближе.

Солнце играло на шариках зерни, переливалось на гранях яхонтов и смарагдов, слезами плакало в ослепительно-белых лалах. Сверкали колты, серьги, ожерелья в пять-шесть ниток. Несколько молодок и владимирских девушек стояли и ахали над горстью перстней в руках сидельца, осторожно перебирали колты и кованные посеребрённые обручья. Сиделец срывал голос, до хрипоты расхваливая свой товар. Далеко не всякая купит его узорочье, но, вернувшись домой, сумеет подольститься к батюшке родимому, милому другу или любимому мужу, и тот на другой день посетит лавку, выбрав то, на что уже положила глаз красна девица.

Заметив княжьего дружинника, сиделец мигом повернулся к нему.

   - А вот ожерелья, да серьги, да перстеньки с каменьями драгоценными, серебром да златом изукрашены, лалами и яхонтами расцвечены, - привычно зачастил он. - Погляди, добрый молодец, как горят - как раз к очам твоей сестрицы, али красной девицы! Не скупись, подойди - приценись!

Яна словно в спину толкнули - шагнул к прилавку. Сиделец готовно качнулся ему навстречу:

   - Выбирай, чего душа ни пожелает!.. Матушке, сестрице, аль подруге милой подарок выбрать хочешь?

Ещё миг тому назад Ян был готов признаться сидельцу, что нет у него ни матери, ни сестры, ни невесты, а коль кто и есть, так далече. Но он молчал, с изумлённой растерянностью оглядывая раскинувшееся перед ним великолепие - не мог оценить красы и искусства поделки, а сиделец, понимая его состояние, старался за двоих:

   - Вот перстеньки перегляди - авось какой к очам твоей милой подходит... Обручья глянь - вторых таких на всём торгу не сыщешь... А вот ожерелья - с лалами и смарагдами, какое глянется, то и бери. Отдам по сговору, как сочтёмся! - он успел разглядеть, что Ян был одет добротно - не рядовой дружинник, которого князь содержит, наверняка лишняя деньга в кармане звенит: в ухе позолоченная серьга, на поясе узор вычеканен, пуговицы на свите листьями и травами.

Ян не хотел покупать что-либо - некому было дарить такую красоту. Но по мере того, как сиделец расхваливал свой товар, в его говоре, манерах и самом даже облике вдруг начало проглядывать что-то знакомое. И только он понял, что этот человек ему знаком, как он увидел среди разложенного узорочья серебряные колты с семью привесками, чернённые зернью и усыпанные лалами. На наружной стороне их были вычеканены птицы-сирины, на внутренней - дерева с птицами и зверями. Видно по всему, это была дорогая вещь, раз сиделец не спешил её предлагать всякому, кто остановится у его лавки.

   - Откуда у тебя это? - сам того не ведая как, спросил Ян.

Сиделец мигом забыл про прочие безделушки, бережно поднял колты на ладонях.

   - То вещь старая, - молвил он, - но цены немалой... Колты из самой Рязани...

Ян вскинул глаза на сидельца. Теперь он вспомнил.

   - А ты, - сказал, - сам-то откуда?

   - Рязанский я, - сиделец прищурил глаза. Был он немолод, лет сорока, наполовину седой.

   - Ты как здесь оказался? - не сдержался Ян.

Лицо сидельца построжело. Казалось, он забыл, зачем сидит здесь:

   - Великий князь Всевалд Юрьич нас сюда пригнал три года назад, когда Рязань нашу пожёг. Мы - мастера по золоту, меди и серебру, наши лавки на всём рязанском торгу славились, изделия наши тут же, во Владимире и других городах продавались... А как дружины Князевы в город вошли, мы едва сами ушли - прихватили, кто что успел из узорочья кованого да меди-серебра, с тем и утекли... Тута сызнова жизнь начали... - сиделец вздохнул, пригорюнившись. - Князьям да боярам нашим легота - на всём готовом живут, а простой люд горе мыкал первое-то время. Чисто в холопы Великому князю попали. А нынче вот его сынам достались... Пропадает Рязань!.. Ты-то откудова сам? Не рязанский ли?

   - Из Изборска, - ответил Ян. - Дружинник я княжий... - и добавил поскорее, пока рязанец не спросил про тот год. - Во сколько колты-то оценишь?

   - А ты берёшь? - сиделец прищурился.

   - Беру, - Ян полез за пояс, в кошель.

Уплатив, сколько запросил рязанец, он завернул колты в тряпицу и, не оглядываясь, пошёл с торга. Вдруг нахлынуло полузабытое чувство - вспомнилась Рязань, мятеж и девушка с синими глазами. Елена. Елена Романовна, его боярышня.

За три года он ни разу не видел девушки - за распрями с Новгородом и Торжком, за походами на Чернигов сперва не было времени, а потом, как немного всё притихло, одолели сомнения - а стоило ли тревожить её покои. Небось уже забыла давно, а то и встретила кого, кто по сердцу пришёлся. Ян-то её помнил, да гнал от себя память - она боярышня, а его род не столько богатством да знатностью знаменит, сколько делами воинскими. Согласится ли его суженым назвать, не отвергнет ли? Ведь расстались они, и словом лишним не перекинувшись! Три года терпел Ян, давил в себе память о прошлом, но теперь понял - больше ждать и мучиться понапрасну он не может.

Всё ещё во власти раздумий, он вернулся на княжье подворье, и надо ж было такому случиться, что первым, кто увидел дружинника, был князь Ярослав. Он, видно, только что вернулся в терем - поднимался на крыльцо - и окликнул Яна, когда тот, не замечая князя, проследовал мимо:

   - Почто идёшь, молодец, нос повеся? Аль потерял что?

Встрепенувшись, Ян подошёл к крыльцу, отдал поклон.

   - Здрав буди, княже, - молвил, - прости, что не заметил тебя - моя вина. А что иду невесел - так то мои думки мне покою не дают.

   - Что за беда у тебя? - мигом подобрался Ярослав и даже остановился, раздумав идти в терем. - Сказывай без утайки! Коль кто худое что супротив тебя аль меня замышляет, доложи не медля - честь дружины и Князева честь!.. Ну?

   - Прости ещё раз, княже, - Ян склонил голову, - никто против тебя аль меня худого не замышляет, честью в том клянусь!

Ян никогда не болтал зря - но в дружине всё знали. И Ярослав не стал его понапрасну пытать, усмехнулся и потрепал дружинника по плечу:

   - Раз никакой беды нет, знать, чьи-то очи с поволокою тому виной? Что, не удалось с любушкой повидаться?.. Знаешь хоть, кто она?

Ян невольно прижал ладонью за пазухой к телу завёрнутые в тряпицу колты.

   - Вот теперь твоя правда, княже, - со вздохом сознался он. - Честью прошу - отпусти ты меня хоть на небольшой срок - повидаться с ладой, да спросить, пойдёт ли она за меня! Сделай милость!..

Он готов был на то, что всё открыть князю, что тот ни пожелает узнать, но и в ноги ему повалиться, лишь бы отпустил. Колени сами собой подогнулись, Ян ниже склонил голову, но Ярослав решительно тряхнул кудрями.

   - Раньше надо было думать, - сказал, как отрезал. - Мы полгода, почитай, всю зиму, сиднями просидели, а теперь поход со дня на день зачнётся, а ему, вишь, свататься приспело!.. Погодь, пока с князем Константином дело уладится, а там езжай на все четыре стороны, не держу. А пока - ни-ни! - и, то ли для пущей важности, то ли спеша оповестить всех, добавил: - От брата Юрия я - послезавтра выступаем!

Дружинник отпрянул, поражённый невероятной вестью, хотя её смутно ждали и торопили с недавних пор, и князь уже снова направился было по ступеням в терем, но тут Ян, словно очнувшись, бросился за ним и в порыве хватанул за рукав.

   - Прости, княже, слова мои, - быстро, не отводя глаз, заговорил он, - но неужто так и порешили князья?

   - А чего ждать? - подбоченился Ярослав. - Пора выступать, а не то Константин нас опередит! Нам самим к Ростову идти надобно!

   - Я князю Юрию не советчик, - извинился Ян, - да только я сегодня на торгу был, видал кое-кого... Полон Владимир людей рязанских, что ещё отцом твоим сюда были пригнаны. Не забыли они пожара того, князей помнят... Может, и тебя тоже...

Сказал - и сам пожалел о том. Развернувшись к нему? Ярослав тряхнул его за грудки.

   - Да ты что, - прохрипел, наливаясь гневом, - супротив меня идёшь? О чём заговорил?.. Придержи язык, а не то!..

   - Княже, твоя воля, карать или миловать, - стараясь не подать и вида, что испуган, ответил Ян, - я Великому князю Юрию не указчик, да и тебе советов давать не должен, а только не так давно отец ваш на Рязань ходил, а ныне вы, дети его, на Ростов собрались. Получается, со старыми долгами рассчитаться не успели, а уж новых наделали...

Ярослав не любил, когда ему напоминали о его ошибках, но спокойствие Яна задело его за живое. Пробурчав что-то невнятное, он оттолкнул от себя дружинника и быстро поднялся к себе, оставив того на крыльце гадать о своей участи.

Через два дня полки братьев-князей выступили в поход на Ростов. Лето выдалось нежарким, в самый раз для дальнего пути. Застоявшиеся дружины готовы были обнажить мечи против кого угодно, но едва подошли к Ростову, выяснилось, что князь Константин уже ждёт незваных гостей. Стремясь предотвратить братоубийство, Юрьевы бояре взялись за дело рьяно и в несколько дней помирили враждующие стороны. Постояв немного друг против друга, полки разошлись восвояси.

На обратном пути Ярослав всё время держался близко к Юрию. Частенько два брата ехали бок о бок и о чём-то негромко переговаривались между собой. Ян, который ни разу за то время не приблизился к князьям, терялся в догадках, но, видимо, те давние вскользь брошенные им слова всё-таки запали в душу Ярославу, и он поделился своими размышлениями с Юрием, потому что, едва вернувшись во Владимир, Великий князь повелел всех рязанцев, кто ещё оставался в его княжестве, отпустить подобру-поздорову. Он спешно пригласил к себе всех бояр, князей и вятших мужей, которые жили в самом Владимире, устроил в их честь пир, после которого каждого одарил из казны золотом, серебром и конями из табунов, а к владыке Арсению самолично наведался в келью, где долго беседовал со старцем и отпустил тоже не с пустыми руками, взяв только с рязанцев клятву во всех распрях стоять за Великого князя.

Узнав об этом, Ян не поверил своим ушам и, когда схлынула первая радость, ему ещё сильнее захотелось увидеть Елену - только теперь он явится к ней с доброй вестью. Однако усобица не прекращалась - внезапно в конце зимы, рассорившись по мелочи со старшим братом, Владимир Всеволодович собрался и со своей дружиной ускакал в Ростов к Константину.

Всё начиналось сначала.

Вече во Пскове бурлило, как Варяжское море в непогоду.

Нежданная горькая весть подняла на ноги весь город, и впервые здесь царило редкое единодушие. Явившиеся из Ливонии рыцари разграбили погосты Печки и Сенно, не оставив камня на камне. Псковский князь Владимир Мстиславич, когда сообщили ему про это, лишь отмахнулся - мол, не сумели оборониться против прекрасно организованного натасканного войска ливонцев, знать, туда им и дорога, смердам неотёсанным, и дружину свою на подмогу не вывел. Кабы не приграничный Изборск, рыцари прошли бы дальше, грозя внутренним псковским землям и боярским вотчинам.

   - Братцы! - надрывался боярин Борис Доброславич, коего сына Судислава не так давно не принял в дружину князь Владимир. - Доколи терпеть будем?.. Ливонцы вотчины наши зорят, погосты жгут, людей в полон уводят, и нет на них укорота! Коль дело пойдёт так и дальше, явятся они в самый Плесков-град, возьмут нас под руку свою!

   - Окстись, не высоко ли заносишься, - осадил его посадник Иванок Никодимыч, горой стоявший за княжью власть, - а Владимир Мстиславич на что у нас?.. Не боись...

   - Да князь наш-то только и ждёт, чтоб под руку иноземцев перебраться! - заорали на посадника с боков. - И то ему в наших людях не так, и это не эдак! Скоро он первым введёт латинскую веру - дочку-то свою уж отдал в чужую сторону, а там известно - перекрестили Софью-то Владимировну давно. А отцу родимому то в радость!..

   - Нет, ребята, - снова повысил голос Борис Доброславич,- надо нам гнать такого князя! Плесков-град - меньшой брат Новгороду, сами себе князя сыщем!..

   - Да откель ты его возьмёшь? Уж не из-под полы ли своей достанешь? - насмешливо протянул Иванок Никодимыч, и вокруг него согласно засмеялись. - Плесков, и верно, Нову Городу брат, да и князь наш Мстиславу Удалому никак родич любимый! А ну, как осерчает на нас Мстислав Мстиславич?

Посадника поддержал тысяцкий, ставленный самим Владимиром да кое-кто из бояр, но прочие даже отодвинулись от них, подойдя ближе к Борису Доброславичу.

   - А вот пускай Мстислав Новгородский сам то и решает, - заявил он. - Пошлём ему какую ни на есть грамоту с гонцами нарочитыми, а пока князю Владимиру дорожку укажем.

Одумается князь, захочет вотчины псковские оборонить - поможем, чем сильны. А нет, пущай к ливонцам катится - на иное, знать, он не способен!..

Вече зашумело так, что, казалось, до княжьего подворья докатятся волны шума. Большинство стояло за то, что прямо сейчас идти к Владимиру Мстиславичу и изъявить ему свою волю. Псков не зря именовал себя младшим братом Господина Великого Новгорода - слово его веча и впрямь могло решить судьбу князя. За Владимира Мстиславича стояли лишь те, кто сам вотчин на Псковщине не имел и мало что терял, кроме тёплого угла да покойной жизни. Те, кто боялся утратить своё имение, хотели его защитить и требовали того же от прочих. Кричали купцы, которым отряды рыцарей мешали свободно ходить с товарами по своей же земле. Возмущались простые люди, для которых любая война означала разорение. Всё ведали, что и духовная власть не останется в стороне - Владимир псковский склонялся к иноземцам и, того и гляди, сам мог перейти в их веру.

Чувствуя, что все смотрят на него с надеждой и ждут решительных действий, Борис Доброславич расстарался вовсю. Прямо здесь, на вече, он начал выкликать имена тех бояр и вятших мужей, кого достойнее было послать послами в Новгород с просьбой Мстиславу Удалому рассудить их котору с его братом и присудить им нового князя, чтобы и городу был бы люб, и за веру стоял твёрдо, и рубежи бы оборонил от врага. Псковичи уже горели желанием немедленно идти на княжье подворье и посольство выбрали мигом. В него вошли посадник Иванок Никодимыч, сын Бориса Судислав и ещё трое бояр из старых родов. Только после того вече всей толпой двинулось к князю Владимиру. Отмечая начало похода, снова зазвонил над площадью вечевой колокол, но уже не набатом - перезвоном, словно в праздник.

Владимир Мстиславич ждал незваных гостей. Ворота его подворья были плотно закрыты, и над забором посверкивали шеломы дружинников. Сам князь был среди них - верно, от какого-нибудь доброхота уж прослышал о решении псковского веча и лишь хотел сам убедиться в тон, что послух не врал.

Терема окружили плотным кольцом - не протолкнёшься. Многим не хватило места - остались на концах сходившихся здесь улиц... Между шапок и колпаков мелькали платки женщин. Мальчишки спешили, лезли на деревья. Толпа закачалась единым многоголовым телом, когда сквозь неё к воротам протиснулся Борис Доброславич. Подле него стоял посадник Иванок с убитым видом - пусть, мол, князь видит, что то не я совершил и сего не одобряю.

   - Слово и дело у нас к князю Владимиру, - нарочито басом начал Борис Доброславич, - ему от Пскова-города.

   - На кой тебе князь-то сдался? - высунулась чья-то голова. Не враз и признали в человеке сына посадника Ивана. - Почто все явились-то? Уж коль вече что присудило, так...

   - Народ псковский, - возвыся голос и словно не слушая Ивана Иванковича, заговорил Борис Доброславич, - слово имеет к князю Владимиру Мстиславичу. Поелику ты, княже, в делах веры и защиты земли русской радения не имеешь, то повелел тебе Плесков-град выйти из него и с дружиной своей и идти, куда пожелаешь - али в Новгород, али в иную землю - або Пскову ты не люб и не надобен... А княгиню свою и чада свои оставь - мы им чинить обиды не станем! И то слово псковское к князю твёрдое!