Эпилог

И привиделся Мстиславу сон. Утром за трапезой поведал его Яну Усмошвецу.

— Этой ночью навестил меня отец, великий князь Владимир. О Чернигове напомнил. Как-то обещал он дать мне его в княжение.

— Поди, думал о том? — заметил воевода.

Мстислав вопрос оставил без ответа, свое повел:

— В одно время ты, Ян, советовал не встревать в распри братние. Я к голосу твоему прислушался. В кровавой усобице истребили братья друг друга, а Бориса и Глеба коварно, без вины, зарезали. Ныне сел на великое княжение Ярослав, и решил я попросить у него Чернигов… А здесь, в Тмутаракани, быть, Усмошвец, тебе посадником. Рука у тебя твердая, а разум ясный. С тобой Тмутаракань крепили, и тебе, воевода, город держать…

А на тмутараканском торгу только и разговоров:

— Князь Мстислав город покидает!

Юродивый с паперти недостроенной церквушки вещал:

— Сокроет небо тучи, быть грозе великой!

Иноземным гостя невдомек, люд, знать, неспроста волнуется, и с торжища прочь.

Собрался народ на княжеском подворье. Слыхано ли дело, чтобы Тмутаракань без воинов оставлять. Тут при князе да с этакой дружиной и то дважды на рать выходили…

Толпа шумела многими голосами, обрастала и, влившись потоком в открытые ворота, остановилась у крыльца, сдерживаемая гриднями. Чей-то голос выкрикнул:

— Пусть князь народу покажется!

— Мстислава-а-а! — подхватили другие. — Князя!

Ждали недолго. Мстислав вышел не один, с ним тысяцкий Роман и воевода Усмошвец. Люд затих, приготовился слушать, что скажет князь. А он руку поднял, спросил, окинув взором народ:

— Чего тмутараканцы всколготились?

К крыльцу пробился торговый человек Славин, задрал бороду:

— Слух прошел, князь, что намерен ты Тмутаракань покинуть, в Чернигове сесть?

— То так! — твердо ответил Мстислав.

— А о Тмутаракани что же не радеешь? Либо уже не нужен те этот город, либо запамятовал, как стояли мы за тебя противу хазар, живота не жалели? А может, на нас зло какое поимел?

— Зла на вас я не имею, и любы вы мне, тмутараканцы. — Зычный голос Мстислава разнесся над толпой. — За то же, что ходили со мной на рать, город свой боронили, низкий поклон вам… В Чернигов я собрался, и в том нет у меня поворота. Тмутаракань — что щит у Руси и зоркий страж на море Русском. А недругов у нас с вами немало. Хазаров не стало, остались коварные греки. С другой стороны — хищные степняки. Трудно нам. И хоть прочно сел в Киеве Ярослав, на его помощь не уповаю, у него забота Русь Червоную у ляхов отобрать, да и печенеги ему угроза. Коли же буду я в Чернигове, то мы с вами степнякам с двух сторон грозить станем. А ежли над Тмутараканью какая угроза нависнет, я с северной стороны с дружиной к вам явлюсь. Да и вас, тмутараканцы, без дружины не оставлю. Будет у Тмутаракани посадник, воевода Усмошвец.

— Не хотелось бы, князь, с тобой расставаться, но что поделаешь.

Тмутараканец рядом с Мстиславом пробасил:

— Усмошвецу мы доверяем!

— А те пути доброго! — зашумел народ.

Из освещенной восковыми свечами гридни доносились голоса. На княжий совет сошлись воеводы, расселись по лавкам: Александр Попович, седой, подтянутый, с ним рядом ярл Якун, подальше боярин Герасим и Будый, а напротив бояре Авлюшко и Степанко, Жадан, Кружало и сын покойного Владимирова воеводы Волчьего Хвоста.

Князь Ярослав восседает в кресле красного дерева, строг, брови хмурит, перстами пушит подернутую сединой бороду, говорит:

— Мстислав письмо прислал, требует: «Дай Чернигов!» Коли отвечу ему «возьми» — он возжаждется и Киев потребует.

— К чему Мстислав вотчину покинул! — выкрикнул боярин Герасим.

Его перебил ярл Якун:

— Заступим полками дорогу, воротим его в Тмутаракань!

— Надобно посольство к князю Мстиславу править, — степенно проронил воевода Попович.

Воевода Булый долго простуженно кашлял, наконец проговорил:

— Спросить у князя Мстислава, к чему не хочет сидеть в Тмутаракани!

— Правь посольство, князь Ярослав, к Мстиславу! — зашумели бояре.

Ярослав постучал ладонью о подлокотник, призывая к тишине:

— Мудрость в словах ваших, бояре, советники. Пошлем посольство. Думаю, править его тебе, боярин Герасим. Мы же на всяк случай полки изготовим, коли не воротится Мстислав на отчий стол добром, силой прогоним…

Поутру, едва заря погасла и солнце проглянуло, боярин Герасим кликнул отрока, велел облачить себя, чтоб как подобает посольство править.

Отрок извлек из кованного полосовым железом коробья шитый золотом кафтан, высокую шапку-боярку с алой бархатной тульей и соболиной оторочкой, сапоги мягкие.

Герасим прикрикнул:

— Зерцало придержи!

И пока отрок держал на вытянутых руках большое серебряное зеркало, боярин костяным гребнем долго расчесывал плешивую голову и куцую бороденку. Наконец крикнул, проронив довольно:

— Подводи коня, поедем к Мстиславу.

Проведав о посольстве, дворский князя Мстислава просунул голову в шатер:

— Княже, Ярослав праведщика прислал!

Мстислав не заставил ждать, вышел к боярину налегке, без кафтана, в алой шелковой рубахе, атласных портах, вправленных в сапожки. Пригладил русые, тронутые серебром волосы, спросил приветливо:

— Рад видеть тя, боярин Герасим, с чем прислал тя брат мой, великий князь Ярослав?

Герасим с коня долой, отвесил князю поясной поклон, коснувшись земли перстами правой руки.

— Не дерзости ради, а по князьему повелению речь моя. Послал меня князь Ярослав спросить, зачем покинул ты Тмутаракань, к чему Чернигов ищешь?

— Когда брат мой Ярослав из богатой и вольной Новгородской земли ушел и всей Русской землей завладел и в их усобице братья меньшие Борис и Глеб погибли, не спрашивал я, к чему это. Я же не Киев ищу, а Чернигов. А от Тмутаракани не отказываюсь, то тоже моя земля…

Герасим сделал шаг вперед, сказал смело:

— Князь Ярослав не дает те Чернигов и велит воротиться в Тмутаракань.

Потемнел лицом Мстислав, ответил раздраженно:

— Передай, я ему не челядин, а князь и на отчую землю право имею, как и он. А со своего пути не сверну, пусть не стращает.

— Ох, князь Мстислав, не искушай себя.

— Слова непотребные говоришь, боярин, — озлился Мстислав. — И посольство правишь не по чести. Ворочайся к Ярославу и скажи, что я иду не один, а с дружиной, и коли он задумал силой со мной меряться, не побегу. Теперь же ступай, боярин Герасим.

Круто поворотив, Мстислав направился в шатер.

Немало воды в Днепре утекло, великой кровью Русская земля полита…

Не на праздничный пир сошлись русичи на Лиственом поле, в кровавой усобице схлестнулись за Черниговское княжество Ярослав с Мстиславом…

Желтели осенней позолотой леса, алела рябина. В тот день хмурое небо нависло низко над землей и скрылось солнце…

Широким строем развернул полки князь Ярослав, тугим луком напружинились тмутараканцы…

Разглядел Мстислав, как наемные варяги железным клином выдались, сказал:

— А пошлю-тко я против свевов черниговских удальцов.

И поставил в челе полк пеших черниговцев, что прислал ему на подмогу черниговский посадник Ростислав. На крыльях касогов выставил, а отборной верхоконной дружине велел ждать своего часа.

Полощет ветер голубые княжеские стяги, раскачивает Святые хоругви. Русские хоругви над русскими полками.

Запели серебряные трубы, и закованный в железо одноглазый ярл Якун первым повел своего варяжского «вепря». Взяли их «свинью» в топоры и шестоперы пешие черниговцы, сошлись грудь с грудью. Гикая и визжа, ринулась в сечу касожская конница.

В звоне металла, в треске копий потонули крики и стоны, в смертельных судорогах ржали и храпели кони…

Время на ночь перевалило, крупными каплями сорвался грозовой дождь. Перечертила молния небо, осветила искаженные злобой лица…

Люто бьется Русь!

Шлет тысяцкий Роман гонца к Мстиславу:

— Не подоспело ли дружине за мечи взяться?

Встал Мстислав в стремена, видит, нет никому перевеса, решился:

— Скажи боярину Роману, пора!

— Пора! — пропели трубы.

— Пора! — откликнулась Мстиславова дружина и ринулась, выдохнув единым голосом: — Тму-та-ра-кааань!

В топоте застоявшихся копыт качнулась земля. Врубились гридни. Не выдержали киевляне свежесильного удара, попятились, побежали…

…Ветрено… Ярко зажегся восход.

Затихло поле. В Листвине-городке отдыхают воины от боя, и только бодрствует князь Мстислав. Кутаясь в корзно, медленно обходит поле, подолгу стоит перед убитыми, вглядывается в мертвые лица. Вот лежат тмутараканцы, а рядом вечным сном спят гридни Ярослава. Там, не выпустив из рук сабли, распластались касоги. Как шли клином варяги, так и смерть приняли от черниговского топора…

— Зри, князь, зри, как русич русича изводит, — раздался позади укоризненный голос.

Вздрогнул от неожиданности Мстислав, оглянулся. Узнал гридня.

— Не злобствую я, — вскинул брови Мстислав. — Скорблю, глядючи, к чему доводит княжья котора. Вишь, — обвел он рукой вокруг, — и я в том повинен.

И пошел, скорбно потупив голову. Ветер теребил его волосы, срывал корзно. Чувствуя, что гридин идет следом, Мстислав сказал:

— Ярослав в Новгород отправился, повезешь ему мое письмо, пускай ворочается в Киев, отступится от Чернигова. Довольно раздоров, довольно губить Русскую землю. Неужели не урядимся мы?..

В то же лето, собравшись у Городца, переделили братья Киевскую Русь: Ярославу землю по правую руку от Днепра, Мстиславу — по левую, да еще Тмутаракань с Белой Вежей.

В тот день сказал Мстислав:

— Брате Ярослав, ни я, ни ты не посягнем — я на твои города, а ты — на мои, жить нам в мире и согласии. Довольно, напоили землю братней кровью неповинно убиенных Бориса и Глеба.

— Неповинно, — согласился Ярослав. — А еще за Русь нам стоять сообща и против степняков, и против ляхов и иных недругов…

С той поры братья зла друг на друга не держали. Вместе Червенские города у ляхов отвоевали, вместе печенегов били… Когда же в лето шесть тысяч пятьсот сороковое от Сотворения Мира, а от Рождества Христова в тысяча тридцать пятом почуял Мстислав смерть, то призвал своих бояр и сказал им:

— Кончается жизнь моя суетная… К разуму вашему взываю, бояре, над всей землей нашей единому князю быть, Ярославу. Признайте его, бояре…

Время княжения Ярослава Владимировича — расцвет Киевской Руси. Открываются монастыри и школы, отстраиваются города и возводятся храмы, развиваются ремесла и процветает торговля, укрепляется государственное могущество, и с Русью ищут связи другие страны.

Великим и мудрым назвали Ярослава, и с этим именем он вошел в историю, его княжение — время упрочения христианства на Руси.

При Ярославе Мудром и митрополитах Иоанне и Илларионе широко распространяются слухи о чудодейственности мощей Бориса и Глеба, князей-мучеников. Зарождается идея провозглашения их Святыми Русской Православной Церкви.