Вознесение
Они уходили от погони лесом. В горячке Святополк, как и все его спутники, нахлестывая коня, почти не ощущал боли. Он только чувствовал, как теплел бок от сочившейся под сорочкой крови, как текла она в порты и далее в сапог.
Волчок скакал рядом и время от времени спрашивал озабоченно:
— Ну как?
— Ничего, ничего, — отвечал князь односложно.
Однако постепенно потеря крови начала сказываться, перед глазами вдруг поплыли желтые круги, и он почти не видел дороги. Надо бы было остановиться, перевязать рану, но страх, обуявший всех их, не позволял даже заикнуться об остановке. Надо было уходить дальше, дальше в дебрь, в самую глушь, чтобы сбить погоню со следа. Именно для этого Волчок, взявший команду на себя, время от времени покрикивал:
— Налево! Круто!
И все поворачивали и ехали какое-то время в сторону, пока не следовала очередная команда:
— Направо! Круто!
Но как ни запутывали они следы, основное направление было на запад, в’ сторону Турова. Постепенно крики преследователей стали затихать, удаляясь, и наконец совсем пропали.
— Кажись, отстали, — сказал Ляшко.
— А мне сдается, это мы отстали, — отвечал Еловит.
— Как это «мы отстали»?
— А просто. Они обогнали нас. И теперь если догадаются, будут ждать у Овруча. Мы же, эвон, петляли как зайцы, а они гнали напрямки. Хорошо, если у них ловчего нет.
— Ну а если есть, так что?
— Если есть, так нас очень просто выследят.
— Мы обойдем Овруч с юга, — сказал Волчок.
Святополк молчал, ему становилось все хуже и хуже.
Потом сильно закружилась голова, и он, бросив поводья, вцепился в луку седла, чтобы не свалиться.
Волчок подскочил, обнял его, пытаясь удержать прямо в седле, крикнул:
— Останавливаемся. Князю худо.
Еловит с Ляшко соскочили с коней, подбежали к раненому, помогли слезть с коня. Едва оказавшись на земле, Святополк тут же упал и закрыл глаза.
— Что с тобой? — спросил Волчок.
— Не видишь, он кровью изошел, — сказал сердито Еловит. — Снимай кафтан, бахтерец. Ляшко, поищи паутину.
— Где?
— В лесу, дурак.
Волчок с Еловитом стали стягивать с князя кафтан, с великим трудом удалось стащить бахтерец, да и то едва не до ворота пришлось располосовать основу, угадывая ее промеж пластин.
— Вишь, где угодило, — показал Еловит. — Не иначе копье, чуть бы выше — сердце б достало.
— Выше пластина была, с нее и вскользнуло вниз.
— У тебя есть сорочка? Снимай, будем перевязывать.
— Зачем? У меня в тороках две — одна моя, другая княжья.
— Тащи свою, да и его тоже.
Они стянули со Святополка окровавленную сорочку, обнажив его до пояса. Ее же сухим концом Еловит отер кровь с тела. Потом, надрезая ножом, стал разрывать свежую сорочку на полосы.
— Поищи лопух, — велел Еловит Волчку.
— Откуда он тут взялся?
— Ну, тогда медуницу или лучше кровеник. Где это Ляшко запропастился?
— Пи-ить, — пробормотал князь, не открывая глаз. — Пи-ить.
И Волчок, сорвавшись с места, кинулся в кусты искать воду. Он бежал по зарослям тальника, зная, что там, где тальник, там и вода. Надо только вниз, вниз под уклон. Чтобы не теряться, он надламывал через несколько шагов ветки. И правда, скоро вышел к мочажине, где по холодной, почти ледяной воде угадывался близкий ключ. Только тут спохватился, что набирать воду не во что. Повертев головой, увидел в сумерках белый ствол березы. Побежал к нему. Огладил тепловатый ствол и, вытащив из-за голенища нож, стал надрезать кору в ровном, без корост, месте. Сперва сделал глубокий, едва не до древесины, надрез, затем два надреза круговых вверху и внизу. И, поддевая острием ножа, стал снимать бересту. Снял и тут же, примяв углы, сделал нечто вроде корытца, а чтоб углы не развернулись, наколол крохотные отверстия и, протянув через них гибкие нитки из тальникового луба, завязал их. В этот корец набрал воды, понес князю. Ляшко уже был на месте, и вдвоем с Еловитом они перевязывали Святополка.
Приподняв раненому голову, Волчок напоил его. Князь пил с жадностью, захлебываясь и расплескивая.
— Неси еще, — сказал Еловит Волчку.
И тот уже в темноте пошел опять за водой. Когда вернулся, кони уже были расседланы, Святополк уложен на потник, головой на седло, и накрыт корзном. Себе они постелили рядом, так чтобы князь был в середине и согревался хотя бы от них. Его колотил озноб.
— М-может, ог-гонь разложить? — попросил он.
— Нельзя, — отвечал Еловит. — Мы не знаем, где варяги. Может, они где-то недалече.
И накрыл князя еще и своим корзном, подоткнул снизу.
Спать пришлось урывками, князь все время просил то пить, то укрыть теплее. Волчку пришлось еще дважды бегать к мочажине с корцом. Уснули, сморенные, уже на рассвете. А когда проснулись, пожевали сухарей и стали седлать коней. Однако князь уже не мог сесть на коня. Пришлось мечами вырубать жерди и изготавливать конные носилки.
Меж тем варяги, возглавляемые Эймундом Ринговичем, гнались за ускакавшим с поля боя князем Святополком.
— Надо было сразу, — упрекал Эймунда Рагнар. — Пока точили лясы с князем, он и утек.
Эймунд не оправдывался, понимая, что Рагнар прав. Он действительно после сечи подъехал к княжескому шатру. Ярослав сидел на коне, и первое, что спросил:
— Где Святополк?
— Утек, — отвечал Эймунд. — Утек как заяц.
— Почему позволил? — рассердился Ярослав.
— Он не спрашивал позволения, — обиделся Эймунд. — Вкруг него гридни дрались злее волков.
— Сколько с ним ускакало?
— А я знаю? Может, десять, а может, пять.
— Бери хоть сотню и гони за ним, пока не догонишь. Без него не ворочайся. Слышишь?
— Слышу, не глухой. Головы его будет довольно?
— Довольно. Ступай.
И вот Эймунд, собрав с полсотни своих товарищей, еще не остывших от сечи и рассчитывавших на передых, погнался за убегавшим князем. Подбадривал спутников:
— Тут не надолго, тут на час работы. Догоним, срубим башку, представим князю.
Однако чем дальше они углублялись в лес, тем меньше оставалось надежды на скорое завершение погони.
— Куда он делся? — дивились варяги.
— Куда он может деться? — Эймунд был тверд. — Скачет в Туров, свой бывший удел, там мать его сидит.
Ночевать пришлось в лесу, притомились кони, и Эймунд не разрешил костер разжигать, чтобы беглецы не увидели огня. Он все еще был убежден, что они где-то рядом, и даже пытался наслушивать их. Увы, дважды наслушал лишь шорох убегавших вепрей. Беглецы как сквозь землю провалились.
В Овруче, который они не должны были миновать, Эймунд заставил воинов обыскать не только дворец, но и весь город. Все жители, уже ранее испытавшие Эймундова лиха, в один голос твердили, что никакого князя они не видели и знать не знают.
— Значит, они проскакали стороной, — решил Эймунд.
— Они ж не дураки, — говорил Рагнар. — Хорошо понимают, что Овруч стал бы для них ловушкой.
— Ничего. Туров тоже неплохая ловушка.
Подкормив в Овруче коней и набрав с собой хлеба, поскакали на Туров. Спешили, спешили, надеясь нагнать беглецов в пути. Однако, доскакав в два дня до Турова, так никого и не догнали. Быстро миновали невеликий Посад. Ворота крепости были не заперты, мало того, одна половина створа была сорвана с петель: во всем чувствовались запустение и заброшенность.
Был ранний час, во дворце спали, из дворни бодрствовали повара, из поварни тянуло дымком.
По знаку Эймунда варяги окружили дворец, сам он поднялся на крыльцо, и тут перед ним появился седобородый старик, это был дворский Никита.
— Где князь Святополк? — спросил Эймунд.
— Святополк Ярополчич в Киеве, — ответил старик.
— Был в Киеве, — усмехнулся варяг, — а ныне должен быть здесь.
— Да нет же его, ей-ей, — перекрестился Никита.
— А мы проверим. — Эймунд обернулся. — Рагнар, Фост, Руалд, за мной. Обыскать весь дворец, все клети.
И, оттолкнув дворского, вошел во дворец.
— Там княгиня почивает, — пытался предупредить хоть вслед непрошеных гостей Никита.
— Княгиня нам не нужна, — отвечал Эймунд, даже не обернувшись.
Они шли по дворцу, громко переговариваясь, стуча сапогами, хлопали дверьми.
Арлогия, когда еще услышала топот множества коней во дворе, громкие голоса у крыльца, вскочила с ложа, оделась. Эймунд бесцеремонно распахнул дверь в опочивальню: княгиня уже стояла посреди комнаты, сцепив под грудью маленькие ручки и гордо откинув голову.
— Что вам надо? — спросила сухо, хорошо скрывая свой страх. — Кто вы?
— Я Эймунд Рингович, княгиня. А нужен нам ваш сын Святополк.
— Он в Киеве.
— Был, был, княгиня, в Киеве. А ныне сыночек твой в бегах, мать.
Арлогия не нашлась что сказать, страх за сына сковал ей все члены: «Господи, что с ним? Где он?»
— В Киеве теперь Ярослав, княгиня. Великий князь Ярослав Владимирович, — продолжал с плохо скрываемым злорадством варяг. — А Святополк бежал, мать, бежал как заяц и где-то, видать, залег. Но где?
Рагнар хотел войти и поискать в опочивальне, но Эймувд сам не пустил его, преградив путь рукой:
— Не надо. Княгиня не станет врать. Ведь верно ж, княгиня?
Арлогия не шевелилась и не отвечала, словно окаменела. Варяги ушли, и вскоре явился дворский.
— Прости, матушка княгиня. Налетели какие-то, нашумели, подавай им Святополка.
— Это варяги, Никита, из дружины Ярослава, — тихо сказала Арлогия. — Святополк, наверно, разбит, раз они ищут его. И ищут именно здесь.
— Что же делать, матушка?
— Тихонько, чтоб никто не знал, даже наши, пошли на Киевскую дорогу кого из надежных, пусть караулит там Святополка и предупредит, что в Турове ему появляться нельзя.
— Понял, матушка княгиня. Пошлю Кастуся.
— Пусть Святополк направляется в Польшу к Болеславу.
— А как с этими? С варягами-то?
— Куда деться, Никита. Корми их, корми злыдней. Голодом их не избудешь, беды добудешь.
Меж тем варяги расседлывали коней, заводили в денники, насыпали им овса, набирая без всякого спроса из ларя. Хозяйничали, как у себя дома.
Эймунд, поймав Никиту, теребя его за верхнюю петлю кафтана, наказывал:
— Раз ты тут хозяин, вели поварам кормить моих воев. Понял?
— Понял, господин. Припоздал ты… как тебя?
— Эймунд Рингович.
— О сем уж сама княгиня распорядилась. Корми, сказала, гостей от пуза.
— Да? Ишь ты, видать, добрая.
— Такую княгиню еще поискать.
— Ну-ну, давай, — и тотчас же поймал Никиту, повернувшегося было бежать дальше по делам, за рукав. — Скажи честно, старик, Святополк не появлялся?
— Нет. Я же сразу сказал. Давно уж его не было здесь.
Все равно варяги обыскали весь двор, все клети, даже в конюшне все ясли осмотрели, сеновал.
— Судя по всему, его здесь и впрямь еще не было, — говорил Эймунд. — Куда ж он делся?
— Знаешь, сдается мне, или Святополк, или кто-то из гридней ранен и мы их где-то обогнали, — гадал Рагнар. — Мы ж как угорелые гнали.
— А ежели он к печенегам рванул?
— Вряд ли. Скорее к тестю в Польшу побежит. Ну а если в Польшу, то Турова никак не минует.
— Так что? Будем ждать?
— Конечно. Дня три, а то и недельку посидеть можно. После всех этих ратей, скачек пора и отдохнуть. А тут чем плохо? Кормежка есть, да и девки найдутся. Эвон, Фост уж затянул в лопухи одну.
— Не мог ночи дождаться, дурак.
Варяги остались ждать, поставив на воротах сторожей, чтобы заранее обнаружить беглецов и упредить их возможное отступление.
А они в это время пробирались лесами и везли на конных носилках умирающего князя. Ехали шагом, чтобы не трясти раненого. Только один раз позволили себе сделать дневку в небольшой веске, решив дать раненому отдохнуть, подкрепить его и свои силы медом и свежим хлебом. Они надеялись, что погоня отстала, а точнее, оставила их. Хотя это было слабое утешение. У того же Волчка ныло сердце от худых предчувствий, хотя относил он их на счет беспокойства за жизнь Святополка. Князь слабел с каждым днем, потеряв много крови и не имея возможности обрести наконец покой. Кони, несшие носилки, хотя и шли шагом, все равно это беспокоило раненого, а раскачивание не давало ране затянуться.
На подъезде к желанному Турову их встретил Кастусь. Он, выскочив из кустов, позвал негромко:
— Волчок! Ты?
— Ну я, — отозвался Волчок, останавливая коня. — Никак, Кастусь. Ты что тут делаешь?
— Я уже четыре дня вас жду. Вон напеременку с Михной.
— Что такое?
— Князю Святополку нельзя в Туров. Там варяги уж пять ден ждут его. Меня дворский послал вас караулить и предупредить.
— Я этого опасался, — переглянулся Волчок с Еловитом.
— Я тоже.
— Что делать?
— Съедем к реке. Что ж на дороге стоять-то. Там решим.
Кастусь вытащил из кустов полный мешок.
— Что у тебя там?
— Да это дворский для вас велел принести. Хлеб тут, рыба вяленая, мед. Хлеб, поди, давно зачерствел.
Они спустились к Припяти в гущу прибрежных ив. У самой воды осторожно сняли носилки с князем, опустили на землю. Развязали мешок, предназначенный им дворским. В мешке оказались и глиняные кружки, чашки, и туес с медом.
— Молодец Никита, — хвалил Еловит. — Теперь мы не пропадем.
Черпали воду из Припяти и запивали ею походную трапезу. Волчок очистил Святополку рыбу, отрывал кусочки, но тот есть не хотел, качал отрицательно головой. Тогда дал ему воды с медом. Воду он попил.
Кастусь с Михной собрались уходить, но Еловит не отпустил их.
— Почему? — удивился Кастусь. — Мы свое сполнили.
— Дурак. Вас варяги возьмут за жабры, и вы выдадите нас.
— Да ты что? Али мы не понимаем? И откуда варягам знать, что мы вас видели?
— Пусть идут, — вступился Волчок. — Княгиню хоть успокоят, что жив князь. Ранен, но жив. Да и без помощи дворского нам далеко не уйти.
— А ну княгиня кинется сюда к сыну?
— Что она, глупая? Не понимает, что ей из дворца носа нельзя высовывать.
— Гляди, Волчок, налетит беда — с тебя спрос.
— Идите, отроки, да не проболтайтесь, — сказал Волчок парням.
— У нас на Посаде воз с сеном стоит, мы на нем воротимся как бы с покоса.
— Вот и ладно. А мы пока здесь перебудем, не век же варяги сидеть в Турове будут.
Кастусь с Михной ушли.
К вечеру совсем стало плохо Святополку, поманил взглядом Волчка. Тот склонился к нему.
— Наверно, помру я, Волчок. Исполни последнюю просьбу мою.
— Говори. Все исполню, как велишь.
— Сходи за Ладой. Хочу с ней проститься. Я ведь… — Голос его пресекся. — Я ведь только ее и любил.
— Ладно. Вот стемнеет. Пойду.
— Иди немедля. Боюсь, не дождусь.
Нечего делать, пришлось Волчку отправиться сразу. Шел к Турову берегом по тальниковым зарослям. Дошел до знакомого причала. Поднялся к улице. Подошел к калитке двора Лютого, взлаяла собака. Кто-то вышел из избы.
— Подойди сюда, — позвал негромко Волчок.
Подошел отрок лет пятнадцати.
— Ну, чего? — спросил настороженно.
— Сынок, — молвил как можно ласковей Волчок. — Позови Ладу.
— А зачем?
— Очень надо.
Видя колебания отрока, Волчок сунул ему полугривну:
— Позови. Будь добр. Человек помирает.
Отрок скрылся, вскоре из избы вышла женщина, направилась к калитке, с ней рядом был отрок. Подошла, вглядывалась в лицо гостя, пытаясь угадать, кто это. Спросила:
— Кто ты?
— Лада, он помирает, — сказал Волчок с нажимом на «он».
— Кто? — спросила встревоженно.
— Тот, с кем ты любилась в юности, — заспешил Волчок, боясь, что она откажет, уйдет. — Он доси только тебя… Хочет проститься… Пойдем, Лада… Тут недалеко… Пойдем. Грех умирающему отказывать.
— А я и не отказываю, — серьезно сказала женщина и стала открывать калитку. — Кочет, ступай домой, я скоро вернусь.
— Нет, мам, я тебя одну не пущу, — сказал отрок с неожиданной твердостью.
— Ну, отцу-то надо осказаться.
— Нет. И не уговаривай. Вернемся вместе. Ничего с ним не случится.
Волчок только теперь заметил в правой руке отрока не то полено, не то скалку. Подумал с усмешкой: «Защитник».
Лада неожиданно спросила:
— А ты куда ведешь нас?
— К нему.
— А разве он не во дворце?
— Во дворце сейчас наши враги. Туда нам нельзя показываться. Скажи сыну своему, чтоб не проболтался ненароком, где мы.
— Что я, маленький? — обиделся отрок.
— А что с ним? — спросила дорогой Лада.
— Был ранен на рати. Кровью изошел.
Когда пришли на место, Лада приблизилась к Святополку, опустилась на колени возле. Всматривалась в забородевшее лицо зрелого мужчины, в измученные, ввалившиеся глаза и никак не могла узнать в нем того далекого юношу, которого полюбила с первого взгляда и никогда уже не забывала. Святополк прошептал тихо:
— Ладушка, милая, спасибо.
— За что, милый? — спросила она ласково, отирая ему ладонью слезы.
Волчок схватил за руку Кочета, сказал ему:
— Не мешай им, — и потянул в сторону, где сидели его товарищи.
Отрок не упирался, отошел, сел возле мужчин, но нет-нет да взглядывал с беспокойством в сторону, где темной птицей склонилась над умирающим князем его мать.
Они о чем-то там тихо говорили, но сидящим и здесь угадывались лишь два слова: «милая», «милый», остальных слов не разобрать было. Лишь шепот тихий, нежный.
Но вот Лада поднялась, подошла к сидящим, сказала отроку решительно:
— Кочет, ступайте с Волчком домой, возьмите весла и два шеста. Гоните сюда две лодии.
— Зачем, мам?
— Делай, что велят. Повезем его к деду на заимку. Здесь ему нельзя оставаться.
Затем, отведя в сторону Волчка, попросила:
— Не говори Кочету, что Светозар — сын князя. Ладно?
— Ты что, и Святополку не сказала о Светозаре?
— Сказала. Вот он и взмолился: покажи, покажи.
— Так в чем дело?
— Не хочу, чтоб Светозар узнал, чей он сын. А Кочет обязательно проговорится. Не хочу.
— Почему?
— Это может сломать ему жизнь. Как ты не понимаешь? Я же мать. Не хочу сыну судьбы отца.
— Ну а как же они, ежели встретятся? Светозар-то со Святополком?
— Он обещал не проговориться. Идите, да побыстрее.
Волчок с Кочетом быстро шли к Турову. Отрок ворчал:
— Дед взбеленится, когда мы туда явимся.
— Почему?
— Ну как же, эта заимка у него тайная. Он на ней всегда со Светозаром ховается. Как завидит дружину, так в лодию — и туда гребет. И ныне вон увидел, что в крепость дружина пожаловала, так хлеба в мешок — и уплыл со Светозаром.
— А чего ж он боится-то?
— Говорит, не хочу, чтоб Светозара в воины забрали.
«Вот старый лис, — подумал о Ждане Волчок, — и меня тогда провел как мальчишку».
Чтоб не дразнить собак, Волчок остался ждать у калитки. Кочет направился в избу и вскоре вышел оттуда с отцом. Вместе с ним они вытащили из сарая весла, шесты, принесли их к калитке.
Лютый проводил их до мостков, помог спихнуть лодийки, спросил:
— Может, и мне с вами? Я б помог.
— Не надо, тятя. Там хватает гребцов.
Окоротив длинные жерди, Святополка прямо на носилках перенесли в лодию, уложили осторожно на дно, подстелив еще несколько подклад. Лада села на носу, уложив голову князя себе на колени. На корму с веслом сел Волчок. Во вторую лодийку сели Еловит с Кочетом, хотя последний очень хотел плыть с матерью. Кое-как она его убедила:
— Ежели вдруг потеряемся, ты-то хоть знаешь, куда идти. А он? Садись на корму и сам греби и толкайся. Ну же!
Ляшко оставался не только из-за коней (с ними бы тоже можно было переплыть), а главное, чтобы сообщить княгине — что и как, если вдруг явится от нее посыльный.
Оттолкнулись, поплыли на ту сторону Припяти. Была уж ночь. Лада склонилась к самому лицу князя, он что-то пытался сказать.
— Что, милый?
— Почему ты тогда не пришла, когда я Волчка присылал?
— Я не могла простить тебе обмана.
— Какого, милая?
— Что ты назвался чужим именем, Василий.
— Как чужим? Что ты говоришь? Василий — имя, данное мне при крещении.
— Как?!
— Да, да, милая. Это мое крещеное имя. А Святополком я опасался напугать тебя. Оттолкнуть.
— А я-то… я-то, дура, думала… — выдохнула Лада и затихла.
Молчали оба, пораженные вдруг открывшимся обстоятельством, не позволившим им когда-то давным-давно, в лучезарной юности, быть вместе. Обстоятельством столь ничтожным, надуманным. Ах, если бы молодость знала!
До Волчка доносились обрывки разговора, и он удивлялся, что Лада ни разу не назвала раненого ни князем, ни Святополком. Только «милым». И, вспоминая свою первую встречу с Ладой тогда, в юности, клял себя: «Это все из-за меня, только из-за меня не сошлись они. Я виноват. Может быть, и жизнь его поворотилась другим боком с ней, более удачным и счастливым».
Не заметил, как лодийка ткнулась в берег.
— Теперь куда, Лада?
— Вверх. Бери шест, толкайся.
Волчок положил весло, взял шест. Поднялся в полный рост, чтоб удобней было упираться.
— Что-то их не видно.
— Это из-за темноты, — отвечала Лада. — Они где-то рядом. Ничего, Кочет знает дорогу. Толкайся вверх до первой заводи, свернешь в нее, там уж недалеко.
Однако, дойдя до заводи и свернув в нее, они стали ждать отставшую лодийку. Та вскоре появилась, на корме ее с шестом стоял Кочет. Далее пошли вместе. Но вот с берега раздался лай собаки.
— Чалься, — сказала Лада Волчку. И тут же окликнула: — Вьюн, свои!
Пес, признав своих, радостно заскулил, заметался по берегу. Вскоре показался и человек, удивленно спросил:
— Мам, ты?
— Я, Светозар, помоги лодию вытащить.
В восемь рук мужчины вытащили обе лодии на берег.
— Кто это? — спросил Светозар, увидев в лодии человека.
— Это раненый, сынок, — отвечала Лада и, помедлив, добавила: — Князь. Берись за ручку, понесем его.
— Куда?
— Как куда? В избушку.
Тут появился Ждан, спросил, удивленно взметнув вверх брови:
— Лада? Ты что ж это? Кто позволил…
— Помолчи, тятя. Иди лучше вздуй огонь в избушке. У нас раненый.
— Это князь Святополк, — шепнул Волчок Ждану. — Умирает… Не перечь Ладе, дед…
— Счас, счас, — засуетился старик.
С трудом протиснулись с носилками в узенькую дверь избушки, поставили их на лавку. На загнетке Ждан вздувал уголек, вынутый из печи, приложил к нему бересту. Она вспыхнула, разом осветив крохотную избушку. От бересты Ждан зажег лучину, вставил ее в светец.
— Ну, я пойду? — сказал полувопросительно.
— Да, тятя. Иди. Все идите. Пусть Светозар принесет воды раненому. Слышь?
Они остались одни, все ушли. Лада склонилась к Святополку:
— Что, милый?
— Я хочу его разглядеть, — прошептал тот. — Хочу разглядеть.
— Сейчас, сейчас, милый.
Светозар, пригибаясь, вошел в избушку с кружкой воды, протянул Ладе:
— Вот, мама, вода.
— Попои сам.
— Как?
— Ну, как. Поддержи голову, приподыми.
Светозар приподнял осторожно, левой рукой поднес кружку к губам.
— Пейте, — молвил тихо.
Святополк пил, не спуская пронзительного взгляда с лица сына. Пил нарочито медленно, чтоб тот дольше задержался около. В нем он узнавал собственную юность.
Лада прикрывала ладонью рот, боясь разрыдаться. И когда Светозар опустил голову князя и хотел выйти, она поймала его за руку.
— Что, мама? — удивился Светозар.
— Сядь тут, сынок. Сядь. Будешь лучины менять.
Он сел на припечек, поставив кружку на печь. Лада сидела на лавке в ногах умирающего, стараясь не пропустить ни малейшего его знака. Он зашевелил губами. Она тут же вскочила, склонилась к лицу его, стараясь понять, что он шепчет. Спросила одними губами:
— Что?
— Как хорошо мне, милая, — прошептал Святополк. — Как хорошо с вами. Прощайте. Не забудь, о чем я просил.
— Не забуду, не забуду.
Лада склонилась, поцеловала его, почувствовав на губах соленый привкус слез. Не поняла: его ли, ее ли?
Святополк умер после полуночи, когда Светозар сменил в светце более десятка лучин. Лицо князя вдруг разгладилось, посерьезнело, стало отчужденным. Лада плакала тихо, лишь слезы, катившиеся по щекам, выдавали ее.
Погребальное кострище на поляне сложили едва ли не больше избушки, прятавшейся в кустах. Нанесли из лесу сушняка, нарубили, пошло и все щепье, натесанное Жданом при изготовлении лодий. Тело умершего было положено в старую лодийку, давно пересохшую и потрескавшуюся. На немой вопрос Волчка: «Зачем?» — Лада ответила:
— Он так хотел. По старинному нашему обряду, чтоб душа сразу вознеслась на небо. Это его воля, Волчок.
На кострище же была сложена вся поленница березовых дров, заготовленная Жданом и Светозаром еще ранней весной. Две или три сосны, сваленные ветром, были разделаны и поколоты — и тоже пошли на кострище.
Когда все было готово, Лада сказала сыну:
— Светозар, неси огонь. Поджигай. Сам поджигай.
Он принес из избушки обуглившееся дымящее полено, сыпавшее искрами, обошел с ним кострище, поджигая сразу в нескольких местах. Сухое дерево тут же вспыхивало, огонь мчался к навершию, пронзая нутро кострища и сливаясь в одно гудящее пламя.
Светозар кинул полено в костер, встал возле матери, обхватил ее за плечи, вздрагивавшие от сдерживаемых рыданий, и какая-то смутная догадка рождалась в его голове. Но он знал, что никогда не посмеет спросить у матери об этом. Никогда. Он понимал, спросив, причинит ей боль. Лучше не надо.
Назад: Ловушка
Дальше: Комментарии
