Тарантул
К стойбищу печенежскому они приехали втроем, не считая гридней. Борис, Анастас и Георгий, который был почти ровесник своему господину.
На Русь вместе с своим братом Моисеем Георгий попал с полоном еще будучи ребенком. Оказавшись в чужой стране, среди чужих людей, братья, взявшись за руки, не выпускали друг друга, боясь потеряться. Даже во сне не расцепляли рук.
И уже в Киеве, на Почайне, куда пригнали пленных, чтобы грузить на лодии и везти на продажу «в греки», великий князь заметил детей, крепко вцепившихся друг в друга.
— Эти не доедут, особенно младший. Анастас, забери его для Бориса, будет ему с кем бавиться.
— Но он же по-русски ни бум-бум. Венгр.
— Из угров, значит. Ничего, научится, время есть.
Однако когда Анастас взял ребенка за свободную руку, чтобы увести, тот закричал, заплакал и клещом вцепился в старшего брата. Не оторвать. Старший тоже начал что-то кричать и даже пытался укусить Анастаса. И укусил-таки.
— Ты глянь, волчата, как есть волчата, — сказал Анастас.
Владимир Святославич хмыкнул удивленно:
— Так бы мои сынки друг за дружку цеплялись. Делать нечего, Анастас, забирай обоих, а то обгрызут они тебе длани-то. Старшего в училище, младшего к Борису.
Так попал раб Георгий Угрин к княжичу заместо живой игрушки.
Пред тем их с братом помыли в бане, переодели в новые порты и сорочки. И именно в бане разлучили, объяснив глупеньким, куда их велено определить ради их же великой пользы. И хоть Георгий ревел в три ручья, брата от него увели, а самого, отерев сопли, представили княжичу Борису: «Вот тебе раб, бавься».
Но дети есть дети, они еще не разбираются, кто есть кто. Играют, скачут, кричат, спорят, а то и барахтаются, кто кого подомнет, случается и княжичу «под низом» побывать. И ничего. Поскольку живая игрушка не понимала по-русски, княжич с увлечением взялся учить его языку, заодно узнавая слова венгерские.
В первый же день, когда княжича позвали в трапезную обедать, он потащил туда и игрушку свою и велел есть то же, что и сам ел.
Маленький венгр пришелся столь по душе княжичу, что он вечером повел его в свою опочивальню и даже пытался уложить на свое ложе. С большим трудом Творимир доказал Борису, где место его раба, его Георгия: на полу, у ложа господина.
Что уж говорить о самом маленьком пленнике, вдосталь намучившемся в длинных утомительных переходах, ночевках на голой земле, голоде, холоде и жаре, подчас без воды и пищи.
После всего пережитого ребенку это показалось раем. И немудрено, потеряв брата из виду, Георгий крепко привязался к княжичу Борису, полюбив его всей душой, часто говоря себе: «За Бориса жизни не пожалею».
И ныне, когда было решено отправить Бориса заложником к поганым, даже вопроса не возникало отпустить или не отпустить с ним Георгия. А когда кто-то из дворни заикнулся: «А тебе-то что там делать у поганых?» — Георгий отвечал гордо: «Я с княжичем и в могилу вместе лягу», совсем не подозревая, что предсказывает свою судьбу, горькую и страшную.
Ох, нельзя себе предсказывать худа даже шутейно. Нельзя.
Печенежский князь Илдей встретил прибывших с большой радостью:
— Я давно ждал вас, уж начал думать, что князь Владимир не согласился сына в залог отдать.
— Как не согласиться, — отвечал Анастас. — Ему мир с соседями, чай, тоже нужен.
По более нарядному платью Илдей сразу определил, кто из двух отроков — княжич. Взял Бориса за плечи, потрепал ласково, заглянул в глаза дружелюбно:
— Хорош, очень хорош сын у Владимира. Настоящий орел. Как зовут тебя?
— Борис, — отвечал мальчик.
— Бо-ри-с, — повторил врастяжку Илдей. — Хорошее имя. Небось не хотел ехать к нам? А?
Княжич лишь пожал плечами, что можно было толковать по-всякому: хотел — не хотел. Но Илдей оказался настырным, ждал ответа:
— Ну же? Не хотел?
— Конечно, не очень хотелось, — молвил наконец Борис.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся печенег. — Молодец, не лукавишь. А почему не хотел-то? А? Признайся.
— Скучно у вас тут будет.
— Как скучно, как скучно? — нарочито обиделся Илдей. — У меня сын есть такой же, как ты, с ним будете дружить. Артаком звать. — И приказал: — Эй, позовите Артака.
— Артак, Артак! — вскричало несколько голосов, и трое или четверо слуг кинулись искать сынишку князя.
Илдей приказал варить для гостей побольше мяса с пшеном, а когда явился его сынишка, сказал ему:
— Вот, Артак, тебе друг Борис, сын великого князя киевского, сделай так, чтоб он не скучал у нас. И не обижай, смотри. Он гость наш дорогой, очень дорогой.
— Хорошо, отец, — молвил мальчик и, взглянув на Бориса, кивнул ему: — Идем.
Они шли меж кибиток целого города, встречные приветствовали Илдеева сынишку, спрашивали: кто это с ним? Он отвечал коротко и односложно:
— Сын великого князя киевского, мой друг.
А когда вышли из стойбища в степь, пояснил Борису:
— Тебя видели со мной, теперь никто не посмеет обидеть.
— А куда мы идем?
— Я нашел нору тарантула. Выманим его. Подразним. А этот чего за нами идет? — кивнул Артак на Георгия, шедшего следом.
— Это мой слуга, он везде за мной следует.
— Пусть следует, — разрешил Артак, и Борис, невольно усмехнувшись, подумал: «Стал бы я спрашивать тебя, следовать за мной Георгию или не следовать».
Норка тарантула была прикрыта лепешкой кизяка. Артак отбросил ее и взял сухую соломинку, видимо заранее приготовленную, встал на колени:
— Сейчас будем выманивать.
Борис и Георгий тоже присели возле норки на корточки.
— А вылезет? — спросил Борис.
— Вылезет, куда он денется.
Артак сунул соломинку в норку, уходившую прямо вниз, стал крутить ее, приговаривая:
— Выходи, выходи, черный хозяин, выноси, выноси брюхо мохнатое. Ни твоих лап, ни твоих жал мы не боимся.
Или от соломинки, которой Артак тыкал в норку, или от приговорок его, но тарантул и впрямь выскочил наружу. Выскочил черный, мохнатый, злой, готовый кинуться на обидчика.
— Ага-а, — торжествующе закричал Артак и, отбросив соломинку, щелчком откинул паука от норки. — Не давай ему убегать, не давай убегать, — закричал Борису, к ноге которого отлетел тарантул.
Борис тоже приготовился щелчком ударить паука, но, видимо, промедлил, и тот цапнул его за палец.
— Ах, гад, — сморщился Борис и затряс рукой.
— Что? Укусил? Да? — встревожился Артак. — Дай яд отсосу.
И, схватив Борисову руку, начал сосать укушенное место, сплевывая и упрекая:
— Как же ты? Раз нацелился, сразу бить надо. Эх! Больно?
— Горит.
— Бежим, — вскочил Артак.
— Куда?
— Хоть куда. Надо бегать. Слышь? Надо бегать. Шибко бегать.
Артак тянул Бориса, тот все еще не понимал, медлил.
— Ну же! Ну! А ты чего стоишь? — рассердился Артак на Георгия. — Господина твоего тарантул укусил, а ты стоишь.
— А зачем ты на него тарантула кинул?
— Все, все, все, все. Хватит говорить. Бежим.
И побежали все втроем в степь, где паслась отара. Навстречу им со стороны атары ехал пастух. Он узнал Артака, крикнул:
— Куда бежите?
— Княжича тарантул укусил.
— А-а, — понимающе кивнул пастух. — Тогда быстрей, быстрей надо. Чтоб до трех потов. — И даже щелкнул кнутом, словно подгоняя отроков.
Борис, привыкший более скакать на коне, быстро запыхался.
— У меня уже в боку колоть начало.
— Ничего, ничего, — успокоил Артак, — пройдет. Жить хочешь — беги, умереть желаешь — стой. Вспотеть надо, сильно вспотеть.
Они бежали, все дальше и дальше отдаляясь от стойбища. Их напугала дрофа, вдруг выпрыгнувшая у них почти из-под ног и побежавшая впереди.
— Догоним? — крикнул Артак, смеясь.
— Догоним, — отвечал Георгий и, наддав ходу, обогнал обоих княжичей.
Но дрофа вскоре свернула в сторону и исчезла в высокой траве.
А между тем кибитки остались уже далеко позади и на окоеме угадывались россыпью кочек.
— Ну как? Вспотел? — спросил Артак.
— Кажется, уже, — отвечал Борис.
— Тогда поворачиваем назад.
Вспотевшие, запыхавшиеся, они появились в стойбище.
— Пить охота, — сказал Борис.
— Нельзя сразу, — отвечал Артак. — Обсохнем, попьем. Как? Болит?
— Больно маленько. — Борис рассматривал припухший палец.
— Ничего, пройдет. Зато теперь не помрешь.
— А что? От этого помереть можно?
— Старики говорят, можно.
— А кто-нибудь у вас умирал?
— Нет. Да и старики не дадут, заставят бегать.
— А кто не захочет бегать?
— Того кнутом погонят, а кнут кого хошь заставит. Думаешь, пастух зря кнутом щелкал? Стоило нам остановиться, еще как бы ожег, не посмотрел, что княжичи. Но ты отцу не сказывай про это. Ладно?
— Почему? Боишься?
— Шибко стыдить будет, мол, не смог гостя уберечь. Не говори. А?
— Ладно. Не скажу.
