Глава 37

Великий князь женил сына Константина, когда с Ольговичами был заключен устный договор о взаимном ненападении. Предоставив Рюрику и Давиду договариваться о передаче Витебска Ярославу, Всеволод Юрьевич, словно бы не заботясь об их делах, целиком посвятил себя женитьбе старшего сына. Константину исполнилось десять лет, и хотя он выглядел юношей, конечно же был еще мальчиком. Однако великий князь рассудил: чем раньше Константин женится, тем больше у него будет времени привыкнуть к юной жене и начать осознавать себя по-настоящему взрослым. Сам Всеволод Юрьевич был немногим старше сына, когда женился на Марье, и теперь считал, что ранний брак — самый лучший, потому что оба юных супруга, подрастая вместе, станут как бы одним нерасторжимым целым.

Княгиня Марья браку своего любимого сына не противилась, хотя легко согласилась бы с тем, что жениться Константину пока рановато. Жить юной чете надлежало во Владимире, в княжеском дворце им были предоставлены просторные покои, а это значило, что сын по-прежнему останется под крылом матери. И еще княгиню Марью утешало то, что ей нравилась невеста Константина — внучка смоленского князя Романа Агафья. Чем-то она напоминала Марье ее собственную дочь, скончавшуюся во младенческом возрасте Сбыславу. Такая же улыбчивая, спокойная и хорошенькая — как ангелок. Марье казалось, что Константину такая жена очень подойдет.

Сам же юный княжич к своему браку относился как к некой игре, в которую ему, может, не хотелось бы сейчас играть, да заставляют, и отказаться нельзя. Мать разрешила ему тайком поглядеть на невесту, когда ту привезли из Смоленска, но Константин никак не выразил своего отношения, только взглянул на княгиню Марью и кивнул. Эту девочку он не мог представить рядом с собой никак — ни подружкой, ни женой. А его делах, казавшихся Константину вполне взрослыми, — в занятиях с дружиной, в управлении своим хозяйством, в звериных ловлях, до которых он стал большой охотник, — подружка ему была не нужна, а больше ничего в связи с Агафьей ему в голову не приходило.

Тем не менее Константин даже с каким-то любопытством отнесся к свадебному обряду. Торжественная поездка в церковь, когда множество знатных и богатых горожан, а также простого люда приветствовали по дороге своего княжича, показалась Константину новым подтверждением его растущей значительности и княжеской власти. Даже невеста, покрытая золотым расшитым покрывалом, была совершенно к месту. И он охотно взял ее за руку, когда потребовалось, и произнес какие нужно слова, глядя в добрые глаза епископа Иоанна, венчавшего их.

На свадьбу сына великий князь позвал рязанских князей, братьев Глебовичей — Романа, Всеволода и Владимира. После смерти брата Игоря они, под присмотром великого князя, сумели не поругаться между собой, а стало быть, не раздражили Всеволода Юрьевича. И теперь он, словно в знак милости, позволил им выразить свое почтение будущему великому князю, а значит, и их, Глебовичей, покровителю и государю. Все они — и старый Роман, неотличимый уже от отца, князя Глеба, каким его запомнил великий князь, и заметно погрузневшие Владимир и Всеволод — рады были такому событию, как Константинов брак. Они привезли богатые подарки: жениху — позолоченный шлем, искусно сделанные нагрудник и поножи, меч в ножнах, украшенный каменьями, а невесте — нарядный убор из золотой парчи и бархата. Привезли, кроме этого, и другие подарки. Хотя — чем они могли удивить великого князя? Лучшим их подарком Всеволоду Юрьевичу и его сыну была их покорность, и они старательно выражали ее на своих широких лицах.

Помимо свадебного пира, нашлись во Владимире дела и для Глебовичей, и для свата великого князя — отца невесты, Мстислава Романовича. Всеволод собрал их в своих покоях, чтобы объявить о приближающейся войне, в которой князьям придется участвовать. В клятвы Ярослава Черниговского верить нельзя, наоборот — если такие клятвы дадены, то надо ожидать прямо противоположного. А значит, Ярослав и Ольговичи в ближайшее время вторгнутся во Владения смоленские, рязанские или даже владимирские — вотчину самого великого князя. И нужно быть к этому готовыми.

Сразу после окончания свадебных торжеств великий князь велел свату своему и Глебовичам возвращаться по домам и там готовиться к военным действиям. Особенно нужно было озаботиться князю Мстиславу Романовичу, так как смоленский князь Давид, престарелый и хворый, вряд ли сможет успешно защитить свою область. Этим придется заниматься Мстиславу.

Вскоре торжества закончились, гости разъехались. А в конце зимы стало известно, что все получилось именно так, как и предсказывал великий князь. Ольговичи вошли в смоленские земли и стали приступать к Витебску.

Мстислав Романович повел войско, чтобы отразить вероломных. С ним вместе шел зять князя Давида, юный сын рязанского князя Владимира Глеб, а также двоюродный брат Давида и Рюрика — Ростислав Владимирович, дорогобужский князь.

Черниговскую рать возглавляли сын Святослава Олег, соединившиеся с полоцкими князьями, Васильком и Борисом Друцким — давними союзниками Ольговичей. Узнав о приближении Мстислава, они оставили грабежи и начали изготавливаться к битве. Выбрали подходящее место — полого возвышавшийся холм, окруженный с трех сторон лесами, в которых легко было спрятать засадные полки. Ожидая подхода смоленских войск, Олег приказал всей своей дружине утаптывать снег перед холмом и на его склоне, чтобы ни кони, ни люди не вязли в сугробах. Несколько дней сотни дружинников, построившись в ряды, топотали по снегу, уминали сыпучий, слежавшийся за зиму пласт, готовили себе путь для быстрого и веселого удара по смоленскому войску.

Но Мстислав Романович, понимая, что у Олега с братией было достаточно времени, чтобы подготовиться к битве, провел свои полки лесами, сумев подойти незамеченным. Он напал на Олега не там, где тот ожидал его, утаптывая снег, а сбоку. Напал внезапно и стремительно, одним ударом смял черниговское войско и погнал его, сам находясь во главе преследующего отряда и рубя бегущих.

Разгоряченному боем Мстиславу не пришло в голову оглянуться и посмотреть, что делается у него за спиной.

А в то время как Мстислав, уже уверенный в победе, готовился полностью уничтожить Олегову дружину, из леса вышел полоцкий засадный полк. Воевода Мстиславов, Михалко, вместо того чтобы ударить на половчан, бросил своих воинов и бежал. За воеводой побежали и остальные — те, кто должен был прикрыть тыл смоленского войска. Отогнав их, полоцкий полк пошел вслед за Мстиславом Романовичем, все еще не помнившим себя в горячке битвы, когда уже многие из его соратников, разглядев опасность, кинулись спасать собственные жизни. Мстислав оказался в самой гуще врагов — спереди черниговцы, сзади половчане. Окинув взглядом поле битвы и увидев, что все его воинство рассеяно и разбегается, стараясь достичь леса, Мстислав понял, что выхода нет, и сдался.

Удалось спастись с остатками смоленской дружины князьям Владимиру Глебовичу и Ростиславу Владимировичу. Они отправились в Смоленск, к Давиду.

Смоленск лежал перед Ольговичами почти беззащитный. Торжествующий Олег, узнав от пленных смоленских воинов о том, что к самому Давиду жители города не испытывают любви и не станут защищать его с отчаянностью, сообщил дяде своему Ярославу в Чернигов, что лучшего времени для взятия Смоленска не будет. Давние притязания Ольговичей на владение Смоленском могли быть удовлетворены.

Ярослав решил взять город сам и, собрав все войско, которое только мог собрать, пошел соединяться с Олегом, чтобы, не отвлекаясь больше на грабежи мелких городишек, взять главную добычу, о какой Ольговичи и не мечтали, начиная войну.

Когда полки Ольговичей соединились, к Ярославу прибыли послы от Рюрика. Они привезли из Овруча крестные грамоты о мире, когда-то скрепленные между Святославом и Ярославом с одной стороны и Рюриком и Давидом — с другой. А также письмо Рюрика Ярославу: «Ты поехал моего брата убивать. Совести не имеешь. Итак, возвращаю тебе грамоты крестные, тобой нарушенные. Иди к Смоленску, а я пойду к Чернигову. Увидим, кто из нас окажется счастливее».

Ярослав понял, что совершил большую ошибку, оставив Чернигов без защиты. Сколь ни заманчивым был для него Смоленск, но все же наследственная вотчина Ольговичей — Чернигов — была дороже. Теперь речь уже шла не о том, как захватить князя Давида, а о том, как остановить разъяренного Рюрика, который за унижение брата не оставит от Чернигова камня на камне. Ярослав с теми же послами отправил Рюрику ответ. Оправдываться Ярославу было почти нечем, разве что тем, что Витебск, обещанный Рюриком, до сих пор находился во владении Давида и его зятя Василька Брячиславича. Хотя для того, чтобы объяснить причину начатой войны, это было очень слабое оправдание — к чему завоевывать город, который уже обещан тебе? Чтобы отговорить Рюрика идти на Чернигов, надо было предложить ему в письме нечто заманчивое. Конечно, Ярослав посулил отпустить сразу, без всякого выкупа Мстислава Романовича. Но самым главным своим доводом Ярослав представил Рюрику их возможный союз против великого князя. Против такого предложения Рюрик, по мнению Ярослава, устоять не сможет.

Но почему-то Рюрик устоял. Он твердо ответил Ярославу, что у всех Мономаховичей общие дела, а Всеволод Юрьевич — старший в роду. И если заключать мир, то без великого князя цена этому миру будет небольшая. «Дай моим послам свободный путь ко Всеволоду и Давиду, — писал Ярославу Рюрик. — Мы все готовы примириться».

Ярослав не пошел к Смоленску, вернулся в Чернигов, но согласия на мир не дал. Он перекрыл все дороги, чтобы великий князь, Давид и Рюрик не могли сообщаться друг с другом. Этого было достаточно, чтобы Рюрик начал войну.

Вновь были призваны половцы. Теперь Рюрик впустил их на Черниговскую землю, а сам начал грабить принадлежавшие Ольговичам днепровские города. Он действовал жестоко и безоглядно, чувствуя, что настал решительный миг навсегда расправиться с вероломным племенем. Кроме того, войну против Ольговичей велел ему начать великий князь и обещал поддержать Рюрика.

До самого лета Рюрик свирепствовал на Черниговщине. Несколько раз разбивал полки, посланные Ярославом его усмирить, и все не успокаивался, ожидая вмешательства Всеволода Юрьевича. Но слышал от него лишь одни обещания.

Неожиданно у Ольговичей нашелся союзник в борьбе против Рюрика. Этим союзником оказался не кто иной, как князь Роман Волынский. Он уже успел отдохнуть после неудачной битвы с Мечиславом и, увидев, что может причинить вред тестю, двинул свою дружину на помощь Ольговичам. Роман уже успел забыть благодеяния, оказанные ему Рюриком, успел забыть великодушие тестя, да он никогда и не помышлял о благодарности. Если гибель Рюрика принесет выгоду — что ж, Роман не видел причин, которые могли бы ему помешать добиваться его гибели. Единственно, почему нельзя убить ближнего своего, считал Роман, — это если он сильнее тебя.

Такого предательства не ожидал даже Рюрик, хорошо знавший зятя. Роман помогал Ярославу защищаться от Рюрика, воевал в Смоленской области, отвлекая на себя силы Мономаховичей. Тем временем Рюрик, не надеясь встретиться с зятем на поле боя, решил отомстить ему по-своему. Он послал своего сына, Ростислава, и племянника Мстислава Мстиславича, сына Храброго, в Романову волость. Князья, соединившись с галицким князем Владимиром, опустошили окрестности Владимира Волынского и осадили саму столицу Романа.

Тут и великий князь вступил в войну, потому что уже не мог не вступить. Громадное войско Всеволода соединилось с полками Давида и рязанских князей, которые пригласили еще соседних половцев. Войско двинулось в сторону Чернигова, не встречая на своем пути никакого сопротивления — все силы Ольговичей были оттянуты от северных границ.

Узнав, что воевать теперь придется не с Рюриком, а с непобедимым и могучим великим князем, Ярослав понял, что война эта может оказаться для Ольговичей последней. Он слишком долго испытывал терпение Всеволода Юрьевича, не ждал от него для себя никакого снисхождения и не видел никаких других способов его остановить, как все силы бросить на оборону. Ярослав приказал укреплять города Курск, Путивль, Трубчевск. Оборону Чернигова возложил на Святославичей — Глеба и Олега, нанял половцев, двинулся навстречу войску великого князя и встал у него на пути, загородившись засеками, подрубив мосты.

Конечно, от такой силы не загородишься — приходилось ожидать самого худшего. Но все же не следовало упускать всех возможностей для сохранения и своей жизни, и войска своего. Ярослав отправил к великому князю посольство, которому велел передать такие слова: «Дорогой брат! Ты взял нашу вотчину и достояние. Желаешь ли загладить насилие дружбою? Мы любви не убегаем и готовы заключить мир согласно с твоей верховной волею. Желаешь ли битвы? Не убегаем и того. Пусть Бог и Святой Спас рассудят нас в поле».

Великому князю было над чем задуматься — мирное предложение Ярослава отвечало его тайным намерениям. Об этих намерениях не знал никто. Во всяком случае, Всеволод Юрьевич, получив послание Ярослава, собрал совет с Давидом, рязанскими князьями и своими боярами. Как он и ожидал, больше всех сопротивлялся миру с Ольговичами Давид. «Ты дал слово моему брату соединиться с ним под Черниговом и там уже думать — покончить ли с Ольговичами или заключить общий мир! — кричал он на совете. — А теперь хочешь один вступить в переговоры! А как же Рюрик? Ведь ты велел ему начать войну, ради тебя он предал огню и мечу свою область! Как ты можешь мириться без его согласия?» Примерно то же самое говорили рязанские князья. Только, конечно, без крика, довольно робко. Ну — этих можно было не слушать.

И Всеволод Юрьевич объявил свою верховную волю. Он согласен забыть Ольговичам все их прегрешения перед Мономаховичами, если Ярослав и его братия отпустят пленного Мстислава Романовича, разорвут союз с Романом Волынским и выгонят из Чернигова старого врага великого князя — Ярополка Ростиславича, бывшего слепца, прозревшего когда-то чудесным прозрением. Всеволод Юрьевич не случайно вспомнил о Ярополке, который давно уже не мог сделать вреда никому, тихо живя в Чернигове у Ольговичей из милости. Князь Ярополк был личным делом только великого князя, и, значит, договор с Ольговичами тоже как бы приобретал оттенок личного дела Всеволода Юрьевича, в котором ему никто не советчик, а решает только он один.

Ярослав с радостью принял условия великого князя, не согласившись всего с одним из этих условий, а именно — отказался разорвать союз с Романом Мстиславичем, князем волынским, на что великий князь втайне и рассчитывал. Мир был заключен со всеми подобающими священными обрядами, в то время как Рюрик, вооружившись, тщетно ждал от великого князя знака идти к Чернигову добить Ольговичей в их наследном гнезде.

Решение, которое единолично принял великий князь, поразило всех.

Рюрик же, узнав об этом, был как громом поражен. Несмотря на то что договор с Ольговичами приносил Рюрику немалые выгоды — Ольговичи давали слово больше не тревожить ни киевских, ни смоленских владений, — Рюрик разразился упреками и бранью, забыв и о старшинстве Всеволода Юрьевича, и о необходимости ему повиноваться. «Так, как ты поступил, поступают одни вероломные, — писал он великому князю. — Из-за тебя я озлобил зятя, отдав тебе города его. Ты же заставил меня воевать с Ярославом, который не сделал мне зла и не искал Киева. В ожидании твоего содействия прошли лето и зима, и вот наконец ты выступаешь в поле и миришься сам собою, оставив главного моего врага, Романа, в связи с Ольговичами и господином области, им от меня полученной». Рюрик был настолько взбешен, что решился разорвать все отношения с великим князем, объявив ему, что отнимает назад города, подаренные им Всеволоду. Великий князь на упреки и угрозы Рюрика отвечать не стал.

Самая же главная причина, заставившая Рюрика выйти из себя, заключалась вот в чем: от великого князя таких поступков не ждали, к такому Всеволоду не привыкли. К нему могли относиться как угодно: могли любить, могли ненавидеть, но никто никогда не мог упрекнуть его в нарушении клятвы, в предательстве ради собственной выгоды. На великого князя обиделись, как балованные дети обижаются на родителей, вместо привычных ласк и терпеливых увещеваний получив хорошую порку. Впервые Всеволод так откровенно, на глазах у всех, предпочел то, что выгодно только ему одному. Это делало жизнь ненадежной, более опасной. Раньше можно было каждому вести себя по своему усмотрению, имея в запасе мысль о великом князе Владимирском, к которому в случае чего можно было броситься за поддержкой в надежде получить ее. Теперь настали другие времена.

Великий князь, конечно, понимал, что поступает несправедливо. Но он хотел так поступить, долго все обдумывал и сделал, как было задумано. Если бы он пошел на поводу у Ростиславичей, то, разумеется, Ольговичей можно было разбить и даже перебить всех до единого, как предлагали ему наиболее ретивые. Скорее всего, оба Ростиславича наследовали бы богатые и обширные уделы поверженных врагов и через самое короткое время забыли бы о том, что хозяевами этих уделов они стали лишь с помощью великого князя. И глядишь, окрепнув и умножившись, Ростиславичи снова подняли бы вопрос: кто старший в их роде и почему они, такие богатые и сильные, должны подчиняться владимирскому князю? И, заключив с Ольговичами мир, сохранив их силу, великий князь сохранил надежный противовес гордым и строптивым Ростиславичам, а вдобавок, оставив целым и невредимым Романа Волынского, получил в свое распоряжение алчного пса, который станет кусать и Рюрика с Давидом, и Ярослава с братией.

Смирив всех к явной своей пользе, великий князь возвратился во Владимир как победитель — и в первый раз увидел своего сына Святослава-Гавриила, родившегося, пока шла война и переговоры с Ярославом. Великого князя встречали с необычайной торжественностью и радостью. Дома все было хорошо. В его отсутствие все дела успешно вел Константин. И княгиня Марья, и бояре наперебой его хвалили: не по годам умен, великодушен, много добра сделал горожанам и судил справедливо. Какой отец не испытает удовольствия, услышав о сыне такое?

А Георгию уже исполнилось семь лет, и он, похоже, не доставит родителю огорчений, хотя и не так вдумчив и способен к государственной деятельности, как Константин. Кроме них, подрастало еще трое сыновей — Ярослав, Владимир и совсем маленький Святослав. Княгиня Марья чувствовала себя хорошо и, как сама говорила, была готова родить великому князю еще хоть десяток сыновей и даже дочерей. Ну и ладно, великий князь был согласен теперь и на дочерей — успел отвыкнуть от девчонок в доме и соскучился по ним.

А на княжеском дворе уже почти достроен был Дмитриевский собор. Пока он еще не был подведен под купол и был весь закрыт лесами, но в нем уже угадывалась та гордая устремленность к небу, которой так хотел великий князь. У зодчего Веденея все получилось как нужно.

Завершение строительства стало для великого князя главным занятием. Часами он мог наблюдать, как возносятся по лесам и укладываются последние обточенные камни, подолгу находился у камнерезов, смотрел, как из бесформенных шероховатых глыб появляются цветы, птицы, грифоны, люди. Смотрел, как старый мастер с двумя подручными, освобожденные от всякой иной работы, вырезают из камня его самого — великого князя Всеволода Юрьевича. Так он сам пожелал — чтобы его изображение украшало храм: великий князь, сидящий на троне с сыном на коленях. Другие сыновья, коленопреклоненные, окружают отца. Еще ни один храм на Руси не имел изображения своего строителя — князя. Всеволод Юрьевич придумал это первый. И вот как раз теперь, смирив Ольговичей, достигнув высшего своего могущества, великий князь готовился увидеть подтверждение этому могуществу — свой образ, вознесенный на стену храма наравне со святым воинством и знаменитыми царями древности.

Один только нерешенный вопрос беспокоил великого князя — до сих пор выказывал свою непокорность Новгород. Но это уже не та непокорность, какой она была в прошлые времена. Наряду с вольнолюбивыми горожанами, превыше всего ставившими свою независимость, в Новгороде появилось много разумных людей — может, старые поумнели, а может, и новые подросли. Многие новгородцы держали сторону великого князя в его споре с Ольговичами. Но почему-то недовольны были Всеволодовым наместником, свояком его — князем Ярославом Владимировичем. Великий же князь рассчитывал поддержать князя Ярослава в Новгороде еще несколько лет. Он устраивал Всеволода Юрьевича во всех отношениях: беспрекословно исполнял любые требования, не мнил о себе слишком много, не перенимал этого прилипчивого свободолюбия, которое охватывало всех, кто садился на новгородский стол — и, значит, от князя Ярослава нельзя было ждать, что примет сторону Новгорода в отношениях с великим князем. Когда же приходилось воевать — с чудью, например, — то Ярослав Владимирович старался не вмешиваться в дела опытных новгородских воевод, благодаря чему все такие войны заканчивались для Новгорода более или менее успешно. Одним словом, лучшего наместника в Новгороде великий князь не мог и пожелать. И считал, что новгородцы тоже не терпят большого урона от Ярослава Владимировича.

Но Новгород есть Новгород, и никогда не поймешь толком, что ему нужно. И никогда не предугадаешь, чего можно ожидать от его горожан. Неожиданно весь город оказался охвачен недовольством. Собралось вече, на котором ругательски обругивался князь Ярослав Владимирович, тихо сидевший у себя на Городце, забавляясь с трехлетним сыном Ростиславом, что родился здесь, в Новгороде, и которому князь Ярослав посвящал большую часть времени. Итогом городских волнений стало посольство во Владимир, составленное из знатнейших новгородских бояр.

Однако ничего существенного они в упрек Ярославу Владимировичу поставить не смогли, только твердили, что князь-де Ярослав бездеятелен, ленив, а Новгороду, мол, нужен совсем другой повелитель. Великий князь, принимая посольство в своем дворце, никак не мог добиться от них ответа на свой вопрос: чем же именно бездеятельный князь Ярослав ущемил древние права и свободы новгородские? Они же, посольство, об ущемлении своих прав не вспоминая, просили великого князя убрать от них своего наместника, им же дать сына Константина, молва о котором уже достигла и Новгорода. Может, и правда им хотелось Константина, а может, хотели, польстив самолюбию великого князя, обзавестись малолетним наместником и по его малолетству управлять им?

Всеволоду Юрьевичу показалось, что второе предположение близко к истине, и он очень разгневался. Велел посольству остаться во Владимире и никуда не уезжать, пока он не придумает, как быть с Новгородом.

Казалось, в вольнолюбивом городе только и ждали, чтобы великий князь задержал посольство и дал возможность новгородцам почувствовать себя оскорбленными. Обычное неразумие охватило горожан, и дальше все пошло так, как происходило всегда. Ярослав Владимирович был изгнан из Новгорода и, конечно, оказался в Торжке, где ему, как всякому изгнанному князю, позволено было сесть. Тут же вспомнили, что главным противником великого князя в только что закончившейся войне был Ярослав Черниговский. Вспомнили — решили: только у Ярослава Черниговского надо просить себе князя. И тут же отправились в Чернигов за новым князем — сыном Ярослава, Ярополком, который и сел на самый древний и знаменитый во всей Русской земле княжеский стол, удивляясь, за что ему оказана такая честь.

Великий князь ответил новгородцам на их неповиновение, как это делал всегда: перекрыл купцам все пути, ведущие в Суздаль, Тверь, Владимир и к Великим Лукам, и приказал все новгородское купечество отлавливать и приводить во владимирские темницы, в которых многие из купцов уже не раз сиживали. Не желая применять военную силу, великий князь полагал, что убытки от подорванной торговли помогут охладить самые горячие головы. Так оно и вышло. Через полгода новое посольство пало в ноги Всеволоду, моля его возвратить в Новгород князя Ярослава Владимировича, при котором им только и жилось хорошо. И снова все получилось, как обычно: Ярополк Ярославич поехал к отцу, недоумевая — чем он мог так не угодить новгородцам, лишь недавно призвавшим его. А Ярослав Владимирович возвратился в Новгород, встречаемый словно освободитель города от долгого чужеземного господства. К сожалению, князю Ярославу Владимировичу не хватило ума вести себя по-прежнему бездеятельно, и он, желая еще больше понравиться новгородцам, так восторженно встретившим его, начал обнаруживать некоторые намерения по части государственных и военных дел, что со временем не могло не вызвать беспокойства великого князя.

Достроили Дмитриевский собор. Он был целиком создан и расписан изнутри руками своих мастеров, и даже колокола отливались тут же, во Владимире. На открытие и освящение собора собрался весь город — в этот день ворота княжеского двора были открыты для всех. Людские толпы проходили мимо белоснежного чуда в молчании. Рядом с ним, казалось, нельзя было громко разговаривать, а лишь молитвенно любоваться, угадывая в хитросплетении каменного узорочья диковинных птиц, зверей, растения, похожие на птиц и зверей, царя Александра Македонского, возносящегося на небо, пророка Давида, святых Бориса и Глеба, Георгия, Федора Стратилата — змееборца. И конечно, все видели самого великого князя Всеволода Юрьевича с сыновьями, это было неожиданно, но, наверное, ни в одной душе не рождало сомнений или неприятия: да, именно таков был их князь Всеволод Юрьевич, великий не только по прозванию, но и по сути — грозный воин и защитник, мудрый правитель, построивший свой дом, свою семью, свое могущество, свою власть с такой заботой и тщательностью, с какой птица строит свое гнездо. Своим величием он возвеличивал и их: от знатнейшего боярина до ремесленника, богатство которого лишь в его мозолистых руках, — все они чувствовали себя птенцами этого большого гнезда.

Вскоре после открытия собора из Смоленска пришла весть о смерти князя Давида Ростиславича. Умер Давид, умер, наверное, так и не смирившись в душе с тем, что вынужден был признать Всеволода старшим в Мономаховом роду. Не похожий ни на кого из братьев, он не был наделен ни вспыльчивым безрассудством и отходчивостью Рюрика, ни отвагой и благородством Мстислава Храброго, ни мягкостью и великодушием Романа. Князь Давид держал Смоленск жесткой рукой и многих заметных горожан лишил жизни и имущества. Многие не любили его, но многие и оплакали его кончину. Был Давид когда-то противником Андрея Боголюбского, и Всеволод также не любил его. Поэтому с особенным удовольствием великий князь узнал, что трон свой Давид завещал племяннику, Мстиславу Романовичу, тестю Константина. Вот Мстислава, известного своим добродушием, великий князь любил.

А немного позже в Чернигове умер Ярослав. Этот и при жизни знаменитого брата своего Святослава, и потом, став во главе Ольговичей, был злым и опасным врагом великому князю. Хорошо, что, умирая, Ярослав не смог передать свою злобу сыновьям: Ростислав, несмотря на отцовскую ненависть к Всеволоду, все же его уважал как своего тестя, отца Всеславы, которую любил и в полном подчинении которой находился. А Ярополк, другой сын Ярослава, был вообще не способен испытывать таких сильных чувств, как ненависть.

Обе эти смерти словно довершили дело, которое великий князь начал, велев Рюрику действовать против Ольговичей. Теперь можно было ожидать, что на Русскую землю придет долгожданный покой, тем более что черниговский стол, место старшего, по завещанию Ярослава занял князь Игорь Святославич. Великому князю было приятно видеть в Чернигове именно Игоря — человека прямодушного и, в отличие от других Ольговичей, неспособного к коварству.

Войны на Русской земле на время прекратились, Никто не тревожил общего спокойствия. Рюрик тихо сидел то в Киеве, то в Овруче, не покушаясь больше на старшинство. Даже Роман затих во Владимире Волынском, зализывая раны и ожидая лучших для себя времен.

Великий князь, уверившись, что пока опасностей для себя со стороны Руси ждать не приходится, занялся охраной своих и рязанских границ от половецких орд — они стали частенько тревожить набегами. Поганых надо было проучить.

Всеволод Юрьевич объявил подготовку к войне с погаными, на которую собрался взять — в первый раз — сына своего, Константина.