Следующую неделю я провел, гуляя по Лондону, и с каждым новым днем жуткий образ ночного кошмара со старухой все дальше отступал из моих мыслей, нервы мои снова стали довольно крепкими, тем более что ничего тревожного и дурного не случалось, и всю неделю с утра до вечера стояла на редкость дивная погода с прозрачным холодным воздухом и ясным небом.

За ту неделю я узнал большой город настолько хорошо, насколько это вообще возможно для человека, не прожившего в нем долгие годы; я посвятил себя этому. Я гулял вдоль Темзы и поднимался в Хэмпстед-Хит; по широким дорогам, ведущим за город, я забредал далеко на юг и восток, я проходил один за другим кварталы элегантных модных домов и не раз блуждал в тесном продымленном лабиринте за железнодорожными вокзалами Юстон и Сент-Панкрас, Мэрилбуон и Виктория. Я бродил и в районе, в котором издавна обитали правоведы с их пользующимися дурной славой судами и старинными гостиницами, где раньше были адвокатские конторы; я стоял, оглушенный грохотом всех печатных станков Флит-стрит, и гулял с толпами до Лудгейт-Хилл, и через Парк, и по Пиккадилли. Я смотрел на башни и дворцы, статуи и памятники, я стал узнавать выкрики уличных торговцев и цветочниц, газетчиков и извозчиков. Я бродил по полупустым улицам среди телег молочников и спешащих клерков рано утром и вновь и вновь возвращался туда вечерами, на оживленные яркие улицы и в темные переулки. Я упивался моим ощущением Лондона и был опьянен им.

За несколько недель до того, как отправиться в Англию, я написал два письма: первое — продавцу антикварных книг и частному издателю нескольких монографий, посвященных жизнеописаниям и путешествиям, который, как у меня были основания полагать, имел некоторый интерес к путешествиям Конрада Вейна, и второе — ректору частной школы, в которой учился Вейн, расположенной милях в двадцати от Лондона выше по течению Темзы.

В пятницу я зашел в контору пароходной компании, чтобы договориться о дальнейшем хранении моего багажа, поскольку еще не решил, в какой части Лондона хотел бы снять квартиру. Там я обнаружил ответы от обоих этих людей, предлагавших мне связаться с ними, когда я прибуду в Англию.

Я так и сделал и договорился с преподобным Арчибальдом Вотейблом, ректором Элтона, встретиться в клубе «Атенеум» на Пэлл-Мэлл, но сначала — посетить книжный магазин и контору мистера Теодора Бимиша в районе Холборна.

Магазин я нашел с большим трудом. Он стоял в ряду высоких, узких кирпичных домов, составлявших восточную часть Крэб-Пэсседж, темной мощеной улочки близ Чансери-лейн. Похоже, она не была обозначена ни на одной карте, и ни один прохожий из тех, у кого я спрашивал, как пройти, не слышал о ней. В конце концов я наткнулся на магазин Бимиша случайно, после того как долго блуждал туда-сюда и уже чуть было не прошел мимо него по другой стороне, поскольку он был очень узкий и не имел никакой вывески, когда увидел сквозь окно книги, громоздившиеся от пола до потолка. Магазин, который я сначала принял за частный дом, располагался между табачной лавкой и высокими деревянными воротами, ведущими в извозчичий двор. И только когда я вернулся и подошел, чтобы изучить это строение поближе, я увидел на табличке у двери выцветшую надпись «Тео. Бимиш, букинист».

Хотя на широких улицах был солнечный зимний день, сюда, в проулок — и уж тем более в магазинчик — свет не проникал вовсе, и синее небо проглядывало над домами лишь кусочками, напоминавшими фрагменты мозаики.

Три каменные ступени вели к двери магазина, которая открывалась прямо в помещение первого этажа, тянувшееся куда-то вглубь. Там едва хватало пространства, чтобы передвигаться боком между полками и стеллажами, уставленными книгами — главным образом, томами биографий, истории и путешествий, многие из них были связаны с востоком. Я помешкал несколько секунд, пока глаза мои привыкали к полумраку — кроме света, сочившегося в высокое окно, другого освещения здесь не было, — но никто не появился, а потому в конце концов я поднялся по короткой крутой лестнице, которая привела меня в верхнее помещение, также полное книг, однако здесь жалюзи были полуприкрыты, и я не смог бы предпринять попытку исследовать их. К этой комнате примыкала каморка кабинета, в котором стояли огромный заваленный письменный стол и стеллажи с коробками и кипами бумаг.

Когда я вошел в магазин, дверной колокольчик ржаво забренчал, шаги мои эхом отозвались на голых деревянных половицах, то же самое было и когда я поднимался по лестнице, однако никто не вышел поздороваться со мной или спросить, что меня интересует; казалось, что о моем присутствии здесь вообще никто не знает, или же это никого не волнует.

Я прошелся вдоль полок, вынимая наугад тома, пока не наткнулся на книгу о той части Китая, по которой я путешествовал всего несколько лет назад по маршруту, пройденному Конрадом Вейном, и в которой нашел большую часть свидетельств его присутствия. Я с нетерпением открыл книгу, но когда начал переворачивать страницы, меня охватило странное тревожное чувство. Сначала это ощущалось так, будто за мной наблюдают, и впечатление было настолько сильным, что я дважды резко поднимал глаза от страницы, оглядывался через плечо, обводил взглядом комнату и, наконец, посмотрел в окно. Но здесь никого не было, я был совершенно один, и не слышалось никаких звуков, кроме шелеста перелистываемых мной страниц. Однако ощущение это не уходило, и теперь к нему примешивался укол тревоги, словно бы некое шестое чувство предупреждало меня об опасности. Но какая здесь могла таиться опасность? Ощущение того, что за мной следят, сделалось настойчивым, я не мог уже его игнорировать, но снова оглядевшись вокруг и даже пройдясь по комнате и посмотрев во все стороны, я никого не увидел.

В магазине было очень холодно, в спертом воздухе висел запах старых книг, но теперь я обонял что-то еще, очень слабый, особенный и странно сладкий аромат. Он был резкий, и все же следы его были столь незначительны, что, когда я вдохнул поглубже, чтобы определить что это, он исчез. Но запах был мне знаком, и он был связан с какой-то ситуацией, с неким местом, в которой я бывал. Несколько секунд, пока я изо всех сил пытался найти это место, мысли вихрем метались у меня в голове — сумбурные обрывки образов, звуков, красок, и одновременно странное ощущение головокружения и слабости, однако все это было столь мимолетно, что едва я сумел ухватить что-то, как запах исчез, будто его никогда и не было. Я пришел к заключению, что, когда перевернул страницу-другую из книги, какая-то частица старого аромата, возможно, духов или пряности, засушенного цветочного лепестка, хранившегося там, слетела, и последний его остаток, прежде чем полностью раствориться в воздухе, достиг моего обоняния.

Я аккуратно поставил книгу на полку и, сделав это, быстро повернул голову. Снаружи, на улице, стоял мальчик. Он был одет в ту же, что и прежде, поношенную рубашку без воротника, но на сей раз выглядел еще более хрупким и скорее несчастным, чем просто озабоченным или отстраненным, губы его были плотно сжаты, огромные ввалившиеся глаза блестели как в лихорадке. Но то, что поразило меня с такой силой, пробудило мгновенный отклик и в то же время удручило и испугало, было выражение его лица — выражение такого страха и страдания, отчаяния и мольбы — и устремленный на меня взгляд, исполненный муки. Я не мог поступить иначе, только спуститься из магазина и попытаться догнать его, спасти его — вряд ли я знал, что именно. Но, когда я бросился, чтобы открыть дверь, и промчался вниз по ступеням в переулок, меня едва не сбил с ног огромный долговязый юнец, подходивший в этот момент к двери магазина и столкнувшийся со мной. В руках его была накрытая салфеткой широкая корзинка, из которой исходил горячий аппетитный запах, и когда я отшатнулся назад и попытался выпрямиться, он укоризненно проговорил:

— Мистер Монмут, полагаю, сэр, и вы чуть было не раскидали по улице ваш с мистером Бимишем обед.

Пока я в смятении и замешательстве отряхивался, извинялся и освобождал дорогу ему и его подносу, у меня была всего секунда, чтобы окинуть взглядом Крэб-Пэсседж. Мальчик исчез.

Итак, ощущение, что за мной наблюдают, было вполне реально, и, возможно, он следовал за мной через весь Лондон — а как еще он мог встретить меня в этом темном переулке, на котором не было даже таблички?

Если бы не молодой человек с корзинкой, который стоял, поджидая меня наверху лестницы в магазин, я бы предпринял попытку найти, где скрывается мальчик, поскольку теперь я был не только озадачен его внезапными бесшумными появлениями, но и обеспокоен его состоянием, таким он выглядел больным и оборванным.

Но сейчас я ничего больше сделать не мог. Я повернулся и прошел за юношей в магазин, а потом сразу же вверх по лестнице, мимо кабинета на втором этаже и по следующему шаткому пролету, крепко держась за перила — там было темно хоть глаз выколи. Наверху находилась закрытая дверь. Открыв ее, мы прошли в маленькую прихожую, к следующей двери. Юноша постучал.

— Войдите.

Я подумал, что голос принадлежит женщине, настолько он был высокий.

— Шоув, — сказал парень и придержал для меня открытую дверь. Я понял, что он объявлял свое имя.

Я осторожно ступил вперед.

Это была необычная комната, тянувшаяся, насколько я мог судить, во всю длину верхнего этажа, а окна ее смотрели на крыши. Она была мрачная, стены заставлены книгами в кожаных переплетах; здесь висели тяжелые портьеры из темно-зеленого плюша с большими ламбрекенами, а стол и кресла тоже были драпированы этой тканью. В дальнем конце виднелся изысканный камин из черного мрамора, над ним висело большое зеркало в резной золоченой раме, и, бросив туда взгляд, я мельком увидел отражение хозяина. Я обернулся.

Он сидел в низком кресле рядом с окном, маленькие пухлые ручки сложены на огромном круглом животе. У него были мелкие острые глазки, яйцеобразная лысая голова, и одет он был наподобие адвоката, очень формально, в старомодный костюм, с золотыми часами и цепью поперек жилета.

— Мистер Бимиш?

— Да, сэр.

Мужчина, да, но с высоким писклявым голоском, который я ошибочно принял за голос женщины или даже ребенка.

Он не поднялся, но жестом указал на место напротив.

— Шоу в сейчас удалится, — сказал он.

— Я не понял, что вы пригласили меня обед. Я чрезвычайно признателен.

— Пироги Снекера.

— С бараниной, — сказал Шоув из-за его плеча. Он накрыл на стол и теперь ставил высокие кружки и кувшин эля.

— Я вошел в магазин какое-то время назад — даже рискнул подняться наверх, но никого не было, и никто, казалось, меня не услышал.

— Я вас услышал. — Маленькие глазки Бимиша смотрели прямо на меня. Взгляд его был холодный, лицо выражало самодовольство, и я видел, что он испытывал радость от попытки поставить меня в неловкое положение. Я не стал отвечать.

— Люди приходят и уходят. Шоув на месте. Обычно они знают, чего хотят.

— У вас замечательный фонд. Я нашел многое, что меня заинтересовало.

— Как я понимаю, вы путешествовали, мистер Монмут?

— Совершенно верно.

— А я — нет. Я позволяю другим путешествовать для меня. — Он указал на книги.

— Точно, — сказал Шоув.

Мистер Бимиш поднялся на ноги и заковылял к обеденному столу — я подумал, что это, возможно, самое дальнее расстояние, которое он когда-либо преодолевал. Будучи толстяком, он был еще и коротышкой, не выше пяти футов, поэтому, когда он передвигался, казалось, что он раскачивается взад-вперед, словно детская игрушка. Все вокруг него должно было веселить и радовать душу, но этого не происходило. Садясь с ним за стол, я чувствовал, что предпочел бы держаться от него на расстоянии вытянутой руки. В нем не было ни тепла, ни юмора — разве что саркастическая разновидность оного. Однако он оказал гостеприимство незнакомцу, а я был голоден, мне были любопытны и он, и его бизнес, и прежде всего меня заботило то, чтобы он предоставил мне как можно больше сведений относительно Конрада Вейна.

Кроме горячих пирогов с бараниной, на столе стояли горошек, картофельное пюре, соус и эль, и за все то время, пока он ел, мистер Бимиш не произнес ни слова. Он подвернул белую салфетку под подбородком и напал на еду с полной и решительной сосредоточенностью.

Во время пауз между поглощением пищи я воспользовался возможностью осмотреться по сторонам — и мог разглядывать все совершенно спокойно, ибо мистер Бимиш был всецело сосредоточен на еде. Наряду с книгами, массивной мебелью и гардинами я заметил несколько необычных предметов, и все они были исключительно неприятные. На буфете стоял стеклянный колпак, под которым вместо привычного букета засушенных цветов или восковых плодов виднелся странный обломок дерева или кусок старого сплавного бревна самой искривленной и уродливой формы, какая только возможна, и в разных местах из него прорастали причудливые, переплетающиеся друг с другом грибовидные побеги цвета старой кости или пергамента. Еще здесь были щит из натянутой пятнистой кожи, крошечные сморщенные головы на подставке, куски губчатого, напоминающего лаву камня и несколько предметов, плававших в запечатанных сосудах с темной жидкостью, идентифицировать которые мне не удалось.

В дальнем конце комнаты стояла искусно сделанная пара глобусов, а позади них — витрина с картами.

Мистер Бимиш втянул в себя последний глоток эля и вытер маленький сморщенный розовый рот.

— Что привело вас к Вейну? — Он смотрел на меня в упор.

— Много лет назад, — сказал я, — я наткнулся на книгу в собрании моего опекуна — мы тогда жили в Африке. Я начал ее читать просто потому, что мне в тот момент хотелось что-нибудь прочесть, и не смог оторваться — она открыла мне мир, разные страны, путешествия, и в ней упоминались различные путешественники. Одним из них был Конрад Вейн.

— Что вам о нем известно?

— То, что сначала он путешествовал по…

— Нет-нет, не где, о нем.

Бимиш сразу докопался до главной причины моего появления здесь.

— Весьма немногое, — сказал я наконец. — Я надеюсь, что вы, в числе прочих, можете рассказать мне гораздо больше.

— Вы мало что найдете.

— Все равно…

— Зачем?

Я был в бешенстве. Он вынуждал меня испытывать необычайную нервозность и неуверенность в себе.

— Я полагаю — ну, это просто задача, которую я себе поставил. Меня это увлекает. И никаких других дел у меня нет.

— А потому вам хотелось бы заняться поисками чего-нибудь, — мягко проговорил Бимиш.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Оставьте это, мистер Джеймс Монмут. Вот мой вам совет. Оставьте это.

— С какой стати…

— Благоразумие.

— О Господи Боже мой, вы пытаетесь сделать из всего этого мрачную мистерию.

— Не я.

— Я уже прошел по следам Вейна полмира.

— И выбрались из этого живым.

— Разумеется. О да, я множество раз подвергался опасности, но это — риск, который берет на себя отважный путешественник.

— Вам известно о Кечменте? Доузе? Луисе ван Рее?

— Немногое… почти ничего. Я слышал эти имена во время моих путешествий, они побывали там до меня.

— И где они теперь?

— Я не…

— Мертвы, мистер Джеймс Монмут. Мертвы — или исчезли.

— Как я уже говорил, это рискованное занятие.

— Не при обычных обстоятельствах. Они погибли или исчезли не потому, что повстречались с разбойниками или сорвались в пропасть.

— Я вас не понимаю.

— Оставьте это.

— Мистер Бимиш…

— Вы путешествовали. Вы благополучно вернулись домой. Вам улыбнулась удача. Не искушайте судьбу.

— Судьбу? Как? Здесь? В Англии, в безопасности этого маленького уютного острова? Здесь, где я намерен осесть, найти место, где буду жить, здесь, где единственное, что я буду делать, — это читать, писать и усердно вести собственные изыскания, и где все мои приключения будут среди пологих холмов, в дюнах и на вересковых пустошах? Где я буду путешествовать по железной дороге и пешком? Где я буду говорить с теми, кто может что-то мне сообщить, или же просто думать о своем? Здесь, где я буду как старый конь на вольном выпасе? — Я едва не рассмеялся ему в лицо.

— Здесь, — сказал он, — здесь будет рискованнее всего.

«Этот человек безумен», — решил я, и, посмотрев на мое лицо, он, должно быть, понял, о чем я думаю.

— Никто, — сказал он, — не хочет возрождать память или тревожить тень Конрада Вейна. Никто не станет говорить с вами о нем — никто, кто мог бы, возможно, быть вам чем-то полезен. Никто, кто знает.

— Знает — что?

— То, что знает.

— Это бред. — Я встал. Я был в тот момент очень зол. Но я полагал, что вижу его насквозь. Теодор Бимиш хотел отстранить меня, запугать тем или иным способом так, чтобы я оставил свои исследования Конрада Вейна, его жизни и трудов кому-то другому — ему. — Не понимаю, что за бессмыслицу вы пытаетесь мне внушить.

— Сядьте, мистер Монмут…

Я бы не стал садиться, но тут раздался решительный стук в дверь и вошел юный Шоув, неся на подносе две накрытые крышками миски.

— Сладенькое, — объявил он, ставя их на скатерть и снимая крышки. Пудинг с заварным кремом, дымящийся и ароматный.

Несколько минут мы снова ели в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием ложек. Но я был на грани и все так же раздосадован, в особенности из-за попыток Бимиша поколебать мою решимость. Кроме того, я был еще и озадачен, но прежде всего — непреклонен. Мой план состоял в том, чтобы изучить жизнь — в частности, ранние годы — Конрада Вейна, поскольку без этого я не смог бы написать свое исследование, и я не видел причин, по которым должен от этого отказываться. И вдобавок, по каким-то причинам, этот человек притягивал меня к себе.

В конце концов мистер Бимиш отложил свою ложку и откинулся на спинку стула.

— Неприятности, — сказал он, — мягко говоря. Неприятности. Вот что терзает память. Вас ничего никогда неприятно не поражало? Никто ничего не говорил?

Я стал мысленно возвращаться к местам, которые посетил за минувшие годы, непосредственно связанным с Вейном, — деревушкам, городкам, древним достопримечательностям, к упоминаниям, которые я очень редко слышал о нем. Нет, никаких неприятностей, как выразился Бимиш. Больше всего было странных пробелов, складывалось смутное впечатление, что Конрад Вейн не тот человек, которого вспоминают, если его вообще помнят, с какими бы то ни было особыми чувствами, или же тот, кого считают достойным уважения.

— Нет, — сказал я наконец. — Ничего.

— Однако же леопард не меняет пятен.

— Возможно, вы намекаете на какие-то темные дела? Вейн совершил преступление?

На миг глаза его сузились, и он переместил свое толстое низенькое тело на стуле. Я думал, что он собирается мне что-то сообщить, некое откровение, но нет; он лишь снова повторил:

— Оставьте это.

Я улыбнулся:

— У меня уже есть начальные планы. Я намереваюсь посетить бывшую школу Вейна. Полагаю, в библиотеке имеются какие-то бумаги, письма и прочие подобные документы и все его путевые заметки в рукописях. Я собираюсь потратить время и свериться с ними.

— Вы неглупый человек, мистер Монмут, не импульсивный юнец с горячей головой. Почему вы так ведете себя?

— Вы, похоже, хотите оскорбить гостя. Вы были гостеприимны, мистер Бимиш, но…

— Но вы намерены проступить по-своему и отправиться в ад.

— Да бросьте вы, черт возьми!

— То, о чем я говорю, Монмут, — это зло, порок, вещи, которые лучше всего оставить сокрытыми, не тревожить их. Всякий, кого коснется Вейн, пострадает.

— Мистер Бимиш, этот человек мертв.

— О да.

— Тогда о чем мы говорим?

— Что ж, задавайте и дальше свои вопросы.

На какую-то долю секунды, когда я смотрел ему в лицо, слушал его мягкий, ласковый голос в полутемной комнате, меня охватил пугающий леденящий ужас. Он подступил как осколок льда, вонзившийся в сердце, и теперь мне известно, что на самом деле он никогда не оставлял меня и не оставит до конца моих дней. Мне известно теперь, что скрывали от меня таинственные и неясные слова Бимиша, — в основе их была некая темная истина, некая история человеческого порока и страдания. Имел ли он к этому какое-либо отношение, был ли он действительно знаком с Вейном или хотя бы просто встречался с ним, — этого я не знаю.

Возможно, я мог бы серьезнее отнестись к его словам и оставить Конрада Вейна в прошлом, но уверен, что на меня повлияло не простое упрямство и не страстное желание. Как верно отметил Бимиш, я не был импульсивным юнцом, я был спокойным, вдумчивым, здравомыслящим мужчиной средних лет и хотел размеренной и практичной тихой жизни. И все же чем больше он говорил о Вейне, тем сильнее это завораживало меня.

Впрочем, вспышка сильнейшего страха, которую я ощутил, была мимолетной, и когда она прошла, я посмотрел на посуду на столе, почувствовал приятную тяжесть в желудке, набитом теплой домашней пищей — пирогами и картошкой, пудингом и элем, — и реальность, простота, будничность этих вещей изгнала в царство грез любые намеки на другие, более темные и зловещие материи.

Мысль о пирогах с бараниной Снекера и эле заставила меня пропустить мимо ушей предупреждения мистера Бимиша и, боле того, посмеяться над ними.

Я поблагодарил его за обед, распрощался и ушел. И вновь Шоува нигде не было видно, а магазин был темен и пуст.

Я поспешно вышел и спустился по ступеням на булыжники Крэб-Пэсседж, теперь уже скользкие от дождя.