Выпал снег, закрыл болотные кочки, отводные канавы, метровым слоем лежал в котлованах, выравнивая фундаменты с верхним слоем земли. В январские морозы застывал бетон. Железо обжигало пальцы рук. В бригаде Позднякова начался ропот.

— Целый час на уборку снега уходит, а кто будет платить, господь бог? — нарочито громко говорил Саша Балашов. Он приобрел уже привычки разбитного парня, купил новую гармонь, сапоги из шевровой кожи и частенько по вечерам исчезал из барака. Один раз, возвращаясь с курсов, где молодые строители обучались слесарному делу, Гриша Рахманцев увидел друга в пьяной компании молодых людей. Шли по улице, весело горланя песни под балашовскую гармонь. Рахманцев решительно шагнул к ним и, взяв за руку Сашу, потянул его за собой:

— Пошли домой?

Пьяная компания зашумела:

— Не трожь гармониста!

— Накостылять по шее — и баста!

— Наставник нашелся!

Один из парней уцепился за рукав его полушубка и попытался толкнуть Гришу на обочину дороги.

— Ты не лезь, без тебя знаю, что делать, — Рахманцев отмахнулся от незнакомого парня.

— Сашка, иди за мной! — не оглядываясь на шумную компанию, он зашагал к бараку.

Балашов свел меха гармошки, постоял с опущенной головой и, подняв осоловелые глаза на компаньонов, произнес вяло:

— Пойду домой.

— Растяпа! — бросил один из парней. — Кислая квашня!

Балашов точно преобразился. Хмель сняло как рукой.

— Вы… — страшно выругавшись, Саша выкрикнул: — Шваль колупаевская! Да вы Тришкиного мизинца не стоите! Он в поезде смерти страдал! Мать у него погибла… Он в партизанах воевал, от Сибири до Урала пешком прошел!.. Может, за него я в огонь и воду… А ну-ко суньтесь! — положив гармонь на снег, Саша сдвинул шапку на затылок и встал в угрожающую позу. — Кто наших колхозных блинов не пробовал, подходи.

Ватажка рассыпалась. Подобрав гармонь, Балашов поплелся в общежитие. Гриша лежал в кровати с книгой в руках. Прилив энергии, который испытывал Саша, готовясь к драке, сменился слабостью во всем теле.

— Если хочешь есть, возьми колбасу в тумбочке. Хлеб на подоконнике, — не отрываясь от книги, сказал спокойно Гриша.

Стянув с себя полушубок, Саша опустился на табурет.

— Гриш, ты на меня не сердись. Ну, выпил маленько, какая беда? — заговорил он примирительно.

Рахманцев молчал.

— Зарабатываю я неплохо, почему не выпить, а? — Саша уставился глазами в спину друга. — Знаешь, что? — Балашов пересел на кровать Гриши. — Ребята меня сманивают ехать на Север. Поедем? — потрогал он за плечо Рахманцева. — Подъемные дают, суточные, и дорога бесплатная. Поедем, а?

— Садись, ешь, — отозвался все так же спокойно Гриша.

— А ежели я желаю с тобой говорить?

— Вот когда проспишься, тогда и будем разговаривать.

— Значит я, по-твоему, пьян?

— Нет, трезвый, — спрятав улыбку и не отрываясь от книги, ответил Рахманцев.

— Гриш, я тебе всурьез говорю, махнем на Север, там деньги большие платят.

Рахманцев стремительно повернулся к Балашову.

— На Север захотел, за длинным рублем погнался. Эх ты, а еще комсомольцем называешься, — заговорил он С жаром. — Не ты ли на собрании давал слово не пить? Не ты ли обещал Андрею Никитовичу исправиться? Опять за старое берешься? С кем ты связался? С забулдыгами. Курсы забросил, работаешь тяп-ляп, переметная сума! Тьфу! — шумно повернулся к стене.

Утром друзья позавтракали молча. Саша чувствовал свою вину и отводил глаза от осуждающего взора старшего друга.

— Сегодня вечером ты должен идти на курсы, пропускать занятия нельзя, — одеваясь, сказал наставительно Рахманцев.

— Ладно, — неохотно ответил Саша и взялся за шапку.

Каждый раз поднимаясь на шестой этаж, ребята подолгу любовались панорамой новостройки. Вдали виден длинный корпус механосборочного цеха, за ним весь в паутине железной арматуры — кузнечный, дальше высятся к небу трубы литейного, поднимаются стены и других цехов. В синей дымке мартовского дня лежал Челябинск. Идет трамвай, беспрерывным потоком двигаются автомашины. Растет новый город.

В этот день Саша работал с увлечением. Груда кирпича под его ловкими руками быстро уменьшалась. Взглянув вниз, он заметил легковую машину кофейного цвета. Из машины показался человек в желтых крагах, одетый в клетчатое пальто. Не выпуская трубки изо рта, он показал рукой на стройку и спросил что-то у вышедшего из машины же Фирсова. Балашов от удивления чуть не выронил из рук кирпич.

— Гриш, а Гриш, — крикнул он, — гляди-кось, какой полосатый дядька сюда ползет.

— Это американец, — объяснил проходивший мимо Поздняков, — инженер Гульд. Однако он, ребята, к нам поднимается и начальник участка с ним. — Увидев Фирсова, бригадир беспокойно забегал глазами по фигурам каменщиков: — Все ли у нас в порядке?

Гульд поднимался по лесам легко. На вид ему было можно дать лет сорок. Хорошо натренированное тело, привычка к гимнастике, наконец, длительные путешествия по Европе и Азии сделали из него крепкого спортсмена, чем особенно он гордился. В те дни его переводчик болел, и Фирсов сопровождал Гульда по объектам стройки.

На площадке Андрей заметил Балашова и позвал его к себе.

— Как работаешь? Курсы посещаешь?

Балашов замялся. Сказать начальнику участка, что не сдержал слово, Саше было неловко. Вздохнув, он промолвил:

— Так себе.

— Как это понять?

Балашов еще ниже опустил голову, снял зачем-то рукавицу, помял в руках:

— Уходить думаю.

Увидев подходившего Гульда, Фирсов сказал Саше:

— Сегодня зайди ко мне в контору. А сейчас иди, работай.

Осмотр постройки занял у американца немного времени. Садясь в машину, Гульд заметил небрежно:

— Зимняя кладка не эффективна. И я не понимаю, зачем господа руководители стройки идут на поводу этих… как их называют?.. — Гульда покрутил пальцем в воздухе.

— Ударники, — подсказал Фирсов.

— Да, да, — закивал головой американец. — Я удивлен, что при таком адском холоде ваши люди работают весь день. Странный народ.

Андрей сдержанно ответил:

— Зимняя кладка оправдала себя. Посмотрите на дома, — кивнул он в сторону дороги и, помолчав, спросил. — Вы, кажется, хотели побывать на строительстве трепелового завода?

— Да, — коротко ответил Гульд.

Преодолевая и лавируя между штабелями бревен и досок, машина подошла к наспех сколоченному бараку, где временно помещалась контора строительства кирпичного завода.

Фирсов нашел начальника участка Белостокова на кладке фундамента.

Острые, как у рыси, глаза Гульда с восхищением пробежали по крепкой фигуре начальника участка, остановились на миг на энергичном волевом лице и, точно ощупывая силу мускулов, скрытых под короткой кожанкой, задержались на широких плечах. Он едва сдержался от соблазна потрогать открытую, несмотря на холод, коричневую от загара грудь Белостокова.

— Это есть спортивный форм, — произнес он на ломаном русском языке и, приняв официальный вид, спросил, как скоро он думает закончить строительство кирпичного завода.

Андрей перевел.

— Ответьте, что вместо установленного мне плана постройки завода в двенадцать месяцев я сдам его в эксплуатацию через четыре с половиной месяца.

Андрей с удивлением посмотрел на Белостокова.

— Вы не ошиблись, Иван Степанович?

— Нет. Прошу так и передать: завод будет готов не в течение года, как это предусмотрено планом, а в четыре с половиной месяца, — повторил он.

— Это невозможно, — выслушав Фирсова, заявил Гульд и положил потухшую трубку в карман. — Да, да, это невозможно, — повторил он, пожевал губами и посмотрел пустыми глазами на котлован.

— Фантастика, — и, видимо, желая блеснуть знанием русского языка, спросил: — Скоб есть?

Белостоков едва сдержал улыбку.

— Похоже, что все знания этого американского специалиста в строительстве кирпичных зданий сводятся к одной заученной фразе. Андрей Никитович, объясни ты ему, мухоеду, на кой нам шут его скобы? Пускай он приезжает ко мне на стройку ровно через четыре с половиной месяца, когда завод будет готов. Сроки пуска установили рабочие. Так и скажи — ра-бочие, — подчеркнул Белостоков.

Гульд зашагал к машине, точно журавль, высоко поднимая ноги и сохраняя на лице невозмутимое спокойствие.