Григорий Русаков жил в доме Елизара Батурина на правах зятя. Небольшой закуток в избе отвели бобылю Ераске, который по-прежнему работал в транспортно-мобилизационном отделе исполкома.

— Насчет освобождения от конной мобилизации теперь у меня в трамоте своя рука есть, — говорил в шутку Батурин зятю.

— Сомневаюсь, — улыбнулся Григорий Иванович, — едва ли Герасим поможет в этом деле. Правда? — повернулся он к сидевшему за столом Ераске.

Тот почесал жиденькую бородку и ухмыльнулся.

— Раз есть директива, значит, я ее должен сполнять, будь ты мне хоть сват, хоть брат.

— Убедился? — спросил Григорий Иванович и лукаво посмотрел на тестя.

Елизар, приглаживая седую в колечках бороду, перевел взгляд на бобыля.

— Ты что, Герасим, всурьез али в шутку?

— Не до шуток рыбке, когда ее под жабры берут, — ответил тот. — Прошлый раз пристал ко мне новый начальник Иван Редькин: — Доставь, грит, к утру десять подвод для вывозки леса. Ну, и список дал… Гляжу, а в бумаге-то числятся мужики, которые уехали с казенным хлебом на станцию. Как тут быть? Говорю: «Товарищ начальник, похоже тут ошибочка». А он как рявкнет: «Сполняй! Я, грит, по законам военного времени могу тебя отправить, куда Макар телят не гонял!» «Э-э, — думаю, — пугал волк жеребца, да без зубов остался. Страх-то на тараканьих ножках бегает, а я пока хожу на своих». Уселся я, значит, на трамотское крылечко, сижу, думаю: как быть? Десять подвод — не шутка, да и подводчики в разгоне. Дай, думаю, съезжу в деревню Ключики, мужики там живут справно. Раньше все по ярмаркам ездили да в кованые карты играли или на погорелое место собирали. Не все, конечно, а те, которые позажиточнее.

— Как на погорелое место? — спросил в удивлении Русаков. — Ведь Ключики ни разу не горели?

— А зачем им гореть? Оборони бог, от пожара да от тещи. — Вынув кисет из кармана, Ераска продолжал: — У ключанцев спицилизация была такая: как отсеются, подпалят хвосты у лошадей да оглобли на дыму поворочают, помолятся богу и айда в степь к хохлам. Ездят по хуторам и тянут: «По-дай-те Хри-ста ради на по-го-ре-лое», — затянул Ераска, как нищий.

Русаков с Елизаром улыбнулись. Смеялась и Устинья.

— Ну, и навезут хлеба столько, что амбары ломятся. Приезжаю туда под вечер. Сидят мужики конпанией возле каменного дома и дуются в карты, практикуются значит. Здороваюсь, помогай, мол, бог. Речь держу:

— Мужики, товарищи православные! Вот чо скажу: кто поедет в Марамыш возить круглый лес, тому бумажку за печатью дадим — собирать на погорелое место беспрепятственно как пострадавшим пролетариям.

Гляжу: ключанцы в карты бросили играть, а один вроде как за старшего спрашивает:

— Сколько подвод надо?

Говорю: «Тридцать, — а сам думаю: — Выть мне волком за свою овечью простоту». Слышу:

— Когда представить?

— Беспременно чтоб к утру.

— Ладно, приедем.

Так и получилось. Всю площадь перед трамотом заполнили. Взяла меня забота, как бы ключанцы по шее мне не накостыляли. Была не была — иду к начальству, лепортую: прибыло из Ключиков сорок шесть подвод на конях и одна баба на корове. «Посылай, — грит, — пятнадцать за лесом, десять — за кирпичом, остальных — на глину, а бабу, что приехала по своей несознательности на корове, отправь обратно в Ключики». Потом слышу, кричит секлетарю: «Кукушкин! Отдай в приказе по трамоту: за образцовое выполнение задания по мобилизации конного транспорта объявить Герасиму Художиткову благодарность!» Думаю, пожалуй, так потом возблагодаришь, что небо с овчинку покажется.

На третий день приходят подводчики к Редькину.

— Лес вывезли, кирпич на месте, глина тоже. Пожалте бумажку насчет погорелого места.

Редькин глаза вылупил:

— В чем дело? Позвать Герасима!

Являюсь как огурчик. А он на меня:

— О какой бумажке идет речь? Выкладывай без утайки.

— Действительно, — говорю, — посулил я им бумажку — собирать хлеб на погорелое место. Но так как Ключики стоят на месте, то справки им можно будет выдать, когда они свою деревню спалят.

Редькин ухватился за бока: гы-гы-гы, ха-ха-ха. Ключанцы на меня: такой-сякой, надул нам в уши баклуши. Подальше от такой Фени, греха будет мене. Махнули рукой и вывалились ни с чем.

Елизар, скрестив пальцы на животе, трясся от беззвучного смеха:

— Значит, свое слово ты, Герасим, сдержал? — спросил Григорий Иванович.

— А как же, попробуй придерись, все в аккурате, — докурив цигарку, Ераска помял окурок в руках и сунул в кисет. — А я вот думаю из трамота уходить… Уйду, однако, в товарищество… Зовут меня туда.

Григорий Иванович посмотрел на часы.

— Устинья, я пойду поработаю, скоро не жди, — взяв фуражку, вышел. И сразу же столкнулся с Осипом Подкорытовым.

— Не решаюсь в дом к тебе зайти, — протягивая руку и глядя в сторону, заявил Осип.

— Почему? — удивился Григорий Иванович.

— Боюсь помешать семейному счастью… — с натянутой улыбкой ответил тот.

— Ну-ка, посмотри мне в глаза! — Григорий Иванович повернул Осипа за плечи к себе: — Ты не болен?

— Да уж что там! Перешел ты мне дорогу к Устинье, — прямо глядя ему в лицо, сказал Осип.

Русаков, смеясь, встряхнул его:

— Не придумывай! Нам с тобой работать вместе! Ссору из-за женщины заводить не по-большевистски…

— Это я знаю… Не бойся, ссоры не будет. Если бы не ты… Солоно бы тому пришлось… Я вот теперь не женюсь: никого мне не надо…

— Подожди, еще такую жену тебе найдем…

— Нет, видно, не родилась для меня жена… Давай о деле…

— Заходи в уком, потолкуем. Давно в Марамыше?

— Вчера приехал, — закрывая за собой дверь кабинета, ответил Подкорытов.

— Как дела в товариществе? — подвигая ему стул, спросил Русаков.

— Идут, но туговато. Пока вступило около сорока семейств. На днях получил заявление от Федора Мокшанцева.

— Кто такой?

— Богатый хуторянин. В своем заявлении так и пишет: «Отдаю в совместное пользование товарищества все движимое и недвижимое имущество».

— Как вы решили?

— Принять на первых порах, а там будет видно.

— Ты разговаривал с ним?

— Да.

— Ну и что он?

— Заявляет, будто в молодости много читал. Начал речь с христианских общин и кончил капитализмом как врагом человечества, — улыбнулся Осип.

— Интересно.

— Мокшанцев утверждает, что он по своей натуре всегда стоял за коллективные формы труда.

— Это понятно, — произнес Григорий Иванович, — кулаку Мокшанцеву нужно спасти имущество от реквизиции. Он не без умысла прикинулся чуть ли не марксистом.

— Об этом мы говорили на активе бедноты. Но с семенами у нас плохо, да и с инвентарем неважно, решили Мокшанцева принять.

— Похоже — пустили козла в огород.

Осип поднялся со стула.

— Григорий Иванович, ведь ты хорошо знаешь, что семян в этом году от государства мы не получим. Какой же выход?

— Да, пожалуй, ты прав, — после некоторого раздумья согласился Русаков. — Хлеб мы должны отправлять в рабочие районы, а семена взять у кулаков.

— Ну вот, — обрадованно сказал Осип. Помолчав, добавил: — Мокшанцеву мы воли не дадим.