Кристалл-Палас

Самое простое решение за всю деловую карьеру Фрэнка Мастера пришлось на лето 1853 года. Он стоял в своей конторе. Это было старое и красивое кирпичное здание, со складом позади и видом на припортовую Саут-стрит. Солнечный свет заливал суда, сгрудившиеся на Ист-Ривер. Два принадлежали ему: парусник – быстроходный клипер для рейсов в Китай и колесный пароход, готовый отплыть к Панамскому перешейку. Груз тканей будет переправлен через Панаму, после чего другой пароход доставит его в Калифорнию. Жители тех городов, которые в последние годы охватила золотая лихорадка, могли найти золото, могли не найти, но нуждались в прочном, надежном сукне из Нью-Йорка, и Фрэнк Мастер торговал им с великой для себя прибылью.

Мастер спекулировал хлопком, чаем, мясом, недвижимостью, но в это дело лезть не захотел.

– Джентльмены, – заявил он, – я в подобной затее не участвую. И мой вам совет: бросьте ее, пока не вернулся коммодор. Потому что он спустит с вас шкуру, и я в этом глубоко убежден.

– Да у него руки коротки, – сказал один.

– Не так уж он крут, – подхватил другой.

– Ошибаетесь оба, – возразил Мастер.

Корнелиусу Вандербилту хватало рук всегда и на все.

Уже больше тридцати лет по реке Гудзон ходили пароходы, но с выходом в Атлантику для пароходства наступили удивительные времена. Начало положила Британская железнодорожная компания, но первые пароходы пересекли океан стараниями Кунардов, предприимчивого семейства лоялистов, переселившегося в Канаду два поколения назад. Правда, ньюйоркцы быстро подхватили инициативу, а самым дерзким оказался Вандербилт.

Он принадлежал к старым нью-йоркским семьям, выходцам из Англии и Голландии, но начал бедняком – даже беднее, чем Астор. Хетти Мастер его не любила и называла лодочником-хамлом. Действительно, он начинал с лодочных перевозок, а речь его была, безусловно, красочной, но в нем жил гений. Кунард был безжалостным, и пароходы сделали его одним из богатейших людей города. Досаждать коммодору не следовало.

Фрэнк Мастер никогда не мешал Вандербилту. Он подружился с ним. Когда Мастер захотел направить пароходы в Панаму для торговли с Калифорнией, в чем Вандербилт был силен, Фрэнк пришел к коммодору и поинтересовался его мнением.

– Сколько пароходов? – осведомился коммодор.

– Может быть, два.

– Ладно. – Вандербилт удостоил его коротким кивком.

– Ты попросил разрешения? – с отвращением поинтересовалась позднее Хетти.

– Это лучше, чем потерять бизнес.

И тем не менее, пока коммодор был в отъезде, эти двое, оба на службе у Вандербилта, задумали оттяпать кусок его империи.

План восхищал своей наглостью. Вместо того чтобы переправлять товары через Панаму, коммодор открыл дешевый маршрут через Никарагуа и сэкономил тысячу морских миль пути.

– Но в Никарагуа слабая власть, – сказали Мастеру эти двое. – Почему бы нам не оплатить революцию? Посадить своего президента, который даст нам исключительное право на перевозку товаров, а Вандербилт пойдет побоку?

– Вы серьезно думаете, что это получится?

– Да, и без больших затрат. Участвуете?

– Джентльмены! – рассмеялся Мастер. – Я не боюсь свалить правительство Никарагуа, но рассердить Вандербилта? Вот это пугает. Пожалуйста, не учитывайте меня в своих планах.

Идя на окраину встречаться с женой часом позже, он все еще посмеивался над этими мошенниками.

Хетти Мастер стояла на углу Пятой авеню и Сороковой улицы. Позади нее была глыба распределительного резервуара. Там ежедневно проходили сонмы людей, и можно было ожидать, что она кого-нибудь да приметит. Или хотя бы начнет высматривать в толпе своего верного мужа.

Но нет. Она читала. Просто стояла как изваяние под зонтиком от солнца и читала.

Если бы она посмотрела вокруг себя, то могла бы сообразить, что рядом находится то самое место, где почти восемьдесят лет назад бедняга Джордж Вашингтон охаживал свои войска клинком плашмя, дабы пресечь их бегство от «красных мундиров». Или уж точно бы вспомнила, что именно здесь ей сделал предложение Фрэнк. Но ничего подобного. Она просто читала книгу.

Конечно, чтение нравилось ей всегда. В те времена, когда Фрэнк еще ухаживал за ней, из Лондона прибыл великий Чарльз Диккенс, начавший свое триумфальное турне по Америке. Народ стекался тысячами, и она не менее трех раз затащила Фрэнка на встречу с любимым автором. «Люблю его героев и истории, – говорила она. – А его жажда социальной справедливости превыше всяких похвал». Его рассказы о лондонской бедноте не могли не найти отзвук в сердцах ньюйоркцев. Однако сегодня она читала не Чарльза Диккенса.

Это было нечто более опасное.

Фрэнк заметил ее не сразу. Вокруг было столько всего, что разбегались глаза. Над Сорок второй улицей возносилась обсерватория Латтинга – грандиознейшее сооружение, которое представляло собой решетчатую конструкцию высотой триста пятьдесят футов, увенчанную обзорной площадкой. На первые два этажа башни поднимались в замечательной новой машине под названием «лифт». Мастер мечтал попробовать. Но обсерватория лишь дополняла главную достопримечательность, которая находилась сразу за резервуаром. Ее верхние части проступали все отчетливее по мере приближения Фрэнка.

Кристалл-Палас.

Два года назад, когда Британия провела свою Всемирную выставку в огромном дворце из стекла и железа, который возвели в центре Лондона, взглянуть на это чудо культурного и промышленного дизайна явились шесть миллионов человек. Дворец в Гайд-парке, похожий на огромную оранжерею, был более шестисот футов в длину и занял почти семь акров земли. Нью-Йорк решил обзавестись таким же. И хотя Кристалл-Палас на Сороковой улице не соответствовал масштабами тому, что стоял в столице Британской империи, он все-таки был красивым и внушительным сооружением с великолепным куполом, а в высоту имел сто двадцать три фута. Он открылся буквально накануне, и Фрэнк Мастер не мог дождаться увидеть его изнутри.

Затем Фрэнк заметил жену и про себя застонал. Она снова читала эту проклятую книгу.

– Убери книжку, и пойдем смотреть выставку, – сказал он мягко, предлагая ей руку.

Главный вход на Шестой авеню был великолепен. Богато украшенный классический портик и купол наводили на мысль о венецианском соборе, сооруженном из стекла. По бокам развевались британский и французский флаги, а в центре – огромный звездно-полосатый стяг.

Фрэнк знал большинство устроителей, особенно хорошо – Уильяма Каллена Брайанта и Огюста Бельмона. Они пообещали показать достижения всех стран, и Фрэнк подумал, что ими была проделана отличная работа. Он подводил Хетти к научным приборам и боевому оружию, насосам и мороженицам, оборудованию для фотосъемки и для рассылки телеграмм – не говоря уже об огромной конной статуе Джорджа Вашингтона. Это были машины новой промышленной эры, и Фрэнк был в восторге от них.

– Посмотри на эти часы, – подсказывал он Хетти. – Надо купить такие.

А она улыбалась и согласно кивала.

– Или вот такую швейную машину?

– Да, милый, – отвечала она.

Но хотя они бродили по выставке битый час и она покорно осматривала все подряд, Фрэнк знал, что мысли жены витали далеко.

– Пойдем-ка к обсерватории, – позвал Фрэнк.

С вершины обсерватории открывался замечательный вид. На востоке был виден Куинс, на западе, за Гудзоном, – Нью-Джерси, а на севере – многие мили невозделанных манхэттенских земель, куда, как полки пехоты, вторгались линии сетчатой застройки. Фрэнк и Хетти с удовольствием прокатились на лифте, который обслуживал нижние площадки башни. Но когда они вышли, внимание Фрэнка привлек еще один экспонат. Хетти захотелось немного посидеть, и он пошел один.

– Сногсшибательная штуковина! – отчитался он, вернувшись. – Какой-то парень по имени Отис. Придумал лифт вроде того, в котором мы ехали, но добавил систему предохранителей, и если трос оборвется, то лифт не упадет. Такую штуку можно установить в крупном магазине, а то и в доме! – Он кивнул. – Этот малый затевает новый бизнес. Возможно, есть смысл в него вложиться.

– Да, милый, – сказала Хетти.

– Идем домой, – вздохнул он наконец.

Он знал, о чем пойдет речь. Она заговорила не сразу и дождалась, когда они пройдут целый квартал. На Тридцать девятой улице Хетти начала:

– Фрэнк, надо что-то делать. Я хочу, чтобы ты прочел эту книгу.

– Проклятье, Хетти! – ответил он. – И не подумаю. – Потом, чтобы скрыть раздражение, он улыбнулся. – Зачем читать, ты же мне все рассказала!

Автор – Гарриет Бичер-Стоу – была, несомненно, хорошей и честной женщиной, но ему чертовски хотелось, чтобы она нашла себе какое-нибудь другое занятие вместо сочинительства. Ее «Хижина дяди Тома» уже почти неделю была для дома сущим бедствием. Напастью для всей страны, как он считал.

И уж точно – проклятием в адрес рабовладельцев Юга.

Безумие началось довольно мирно. Роман печатался с продолжением в захудалом журнальчике, который все равно читали одни аболиционисты. Но в прошлом году какой-то болван-издатель выпустил его в виде книги, которая побила все рекорды популярности. В Америке уже продали триста тысяч экземпляров, и еще двести – в Англии. Правда, его друг, недавно вернувшийся из Лондона, сказал: «Англичан не очень интересует проблема рабства. Они в восторге от того, как выведены мы, зарвавшиеся американцы, – толпой дикарей». Бум продолжался и в Америке, и конца ему было не видно. Теперь издатель выпускал новое роскошное издание, в котором насчитывалось почти сто двадцать иллюстраций, а леди тем временем публиковала новый труд об идее создания этой книги, который назывался «Ключ к „Хижине дяди Тома“». Не приходилось сомневаться, что и эта новинка станет бестселлером.

О чем же в этой книге говорилось? Об испытаниях и горестях, выпавших на долю семейства рабов. Ничего нового. Но она была написана в сентиментальном стиле – и тебе черная нянюшка, и милые деточки-негритятки, и разлученные близкие, и старый симпатяга дядя Том – преданный, горемычный раб, который в конце умирает. Неудивительно, что женщинам нравилось.

– В нашем доме был раб, похожий на дядю Тома, – сказал Фрэнк. – Его звали Гудзон. Мой дед его знал. Он был вполне доволен, насколько мне известно. И уж точно не жаловался.

– Он был не раб, а вольный, – поправила его Хетти. – И потерял единственного сына, которого взяли в плен и, очевидно, продали на Юге. Твои родные искали мальчишку годами, но без толку. Мне твой отец рассказал.

– Может быть, – признал Фрэнк. – Но эта книга – сентиментальная сказочка про старого раба, который всех любит. В жизни таких дядюшек Томов не бывает.

– Это, милый, только показывает, что ты ее не читал. Дядя Том такой же настоящий, как мы с тобой, и совершенно не сентиментальный. Когда нужно, он подбивает рабов на побег. А дальше говорится о том, как рабов разлучают с детьми, секут и продают. Скажешь, и этого не бывает?

– Пожалуй, не скажу, – ответил Фрэнк.

– Все говорят, что это замечательная книга.

– Только не на Юге. Я слышал, в Арканзасе один продавал ее – так вылетел из города. Южане говорят, что эта книга – подсудная клевета. Они в ярости.

– Значит, им нужно покаяться.

– На самом деле оно и неудивительно, – снисходительно продолжил Фрэнк. – Злодей из книги – типичный южанин-рабовладелец.

– Вот если бы ты прочел, – возразила Хетти, – то знал бы, что он янки, переехавший на юг. А джентльмен-южанин, который там описан, – человек добрый.

– Ну а южанам эта книжка все равно не нравится.

– Фрэнк, дело не в ком-то одном. Речь идет о системе.

Они дошли до Тридцать шестой улицы. Мастер остановил кеб, надеясь, что посадка отвлечет жену, но не тут-то было.

– Система, Фрэнк, – продолжила она, как только они уселись, – в которой один человек владеет другим как вещью. Это христианская книга. – Хетти извлекла ее с явным намерением вручить ему. – Вызов для всех христиан. Как можно мириться с таким злом в нашей стране?

– И что же ты предлагаешь? – устало спросил он.

Хетти помолчала. Было ясно, что она все уже решила.

– По-моему, Фрэнк, – сказала она тихо, – нам нужно подумать, стоит ли иметь дело с рабовладельцами.

«С ума сошла?» – чуть не воскликнул он. Но к счастью, осекся и выдержал некоторую паузу.

– В Нью-Йорке трудно быть купцом и не иметь отношения к торговле хлопком.

Это было мягко сказано. Ньюйоркцы на протяжении поколений усердно обхаживали тех, кто выращивал хлопок: сначала покупали хлопок-сырец для отправки в Англию (хотя плантаторы-южане, будь они посообразительнее, могли бы сами возить его напрямую и сэкономить на комиссионных), а после так прочно связали с Югом свои финансовые и торговые операции, что их трудно было помыслить врозь. Фрэнк Мастер не только перевозил хлопок, но и продавал южанам товары и выделял им кредиты. Это составляло значительную часть его бизнеса.

Хетти накрыла его руку своей.

– Я понимаю, Фрэнк. Это будет трудно. Но ты ведь праведный христианин. Я вышла замуж не из-за денег, – улыбнулась она.

«А я женился на тебе не для того, чтобы ты мешала их делать», – подумал он. Пока кеб вез их к дому, он больше ничего не сказал, но ощутил решительный настрой жены. За десять лет брака у них не возникло ни единой крупной ссоры, и он не представлял, как она будет выглядеть.

Примерно в то время, когда Фрэнк и Хетти Мастер поднимались на смотровую площадку обсерватории, Мэри О’Доннелл готовилась проститься с друзьями. Они, все четверо, приятно провели полуденный час – Мэри, Гретхен, Теодор, младший брат Гретхен, и кузен Ганс.

Мэри любила маленького Теодора. Он был на пять лет моложе Гретхен, его синие глаза были темнее и очень широко посажены. В отличие от сестры-блондинки, он унаследовал от отца каштановые кудри. И с малых лет обнаруживал редкое уважение к своей личности. Когда какая-то леди в лавке, движимая самыми добрыми чувствами, спросила: «А как тебя называют – Тедди?» – пятилетний Теодор помотал головой. «Почему, сладенький?» – «Потому что, – торжественно ответил он, – я этого не хочу». К десяти годам он объявил, что не собирается идти по стопам отца и заниматься шоколадом. «А чем же тогда, Теодор?» – спросили дома. «Чем-нибудь, в чем нет шоколада». Это не на шутку расстроило его мать, но отец проявил большее понимание. «Оставь его в покое, – сказал он. – Этот бизнес не так уж хорош». Гретхен и Мэри постоянно брали Теодора с собой, хотя он был совсем мал.

Другое дело – Ганс. Мэри редко видела его, хотя Гретхен и рассказывала о кузене. Мэри знала, что он парень серьезный, работает у фортепианного мастера. Раз или два он попадался ей на глаза, но повода познакомиться не возникало, а Гретхен явно не собиралась приводить его к О’Доннеллам в дом.

Однажды Мэри, уже два месяца работавшая у Мастеров, прогуливалась с Гретхен, и подруга выразила желание заглянуть в мастерскую к кузену. Они не задержались надолго, но Мэри удалось хорошо его рассмотреть. Высокий худощавый юноша за двадцать, с уже редевшими соломенными волосами и в маленьких очках в золотой оправе. Ганс явно был занят, но вел себя вполне приветливо. Гретхен попросила его что-нибудь сыграть. «Он большой молодец, – сказала она. – Ему поручают опробовать пианино перед заказчиками». Но Ганс ответил, что не сейчас, и они ушли. Он очень серьезно относился к работе. Мэри это понравилось.

Спустя неделю Мэри случилось проходить мимо фортепианного магазина, и она решила зайти. Ганс вспомнил ее не сразу, но затем улыбнулся и продемонстрировал пианино, над которым трудился. Она задала несколько вопросов, и он объяснил, какое использует дерево, как формует его и скрепляет. Затем подвел к уже готовому пианино и показал, как оно настроено.

Он говорил очень тихо и время от времени серьезно смотрел на нее через свои очки в золотой оправе. И под конец – возможно, просто стремясь от нее отделаться, – подошел к самому лучшему пианино, сел и заиграл.

Мэри плохо разбиралась в музыке, хотя любила петь. Она слышала игру на пианино в театре и, разумеется, в салуне, но никогда не внимала ничему подобному. Ганс играл сонату Бетховена, и ее заворожила красота и сила музыки. И Ганс ее тоже околдовал. Он был истинным мастером, и руки красивые, но самым поразительным стало его преобразившееся лицо. Она увидела сосредоточенность, абсолютную концентрацию, интеллект – и некоторую отрешенность. До нее дошло, что он, играя, переходил в иной мир. Она ничего не знала об этом мире, но видела, что Ганс переселился туда у нее на глазах, и была очарована. Она и не осознавала, как он прекрасен.

И вдруг ей пришла в голову мысль. В детстве она постоянно слышала слова священников об ангелах и всегда представляла их такими, как на картинах, с безмятежными лицами и неправдоподобными крылышками. Но, видя лицо Ганса, она решила, что нет – вот он, ангел, исполненный красоты и духа, ума и силы!

– Вам нужно зарабатывать игрой, – сказала она, когда он закончил и вернулся с небес на землю.

– О нет, – возразил он с легкой грустью, – вы просто ни разу не слышали настоящих пианистов. – Он добродушно улыбнулся. – Мне пора возвращаться к трудам, Мэри.

Через десять дней она и Гретхен отправились на приятную лодочную прогулку по бухте, к ним присоединился и Ганс. Мэри не знала, была ли идея его или Гретхен, но вел себя очень непринужденно и дружески, так что они отлично провели время.

Вскоре после этого Гретхен вскользь поинтересовалась ее мнением о кузене, и Мэри со смехом ответила: «Я бы пошла за него!» Но тут же пожалела о сказанном, так как Гретхен нахмурилась и потупила взор, и Мэри все поняла. «Какая же я дура, – подумала она, – мечтать о таком без гроша за душой. Умному юноше пристало иметь жену со средствами».

Беда заключалась в том, что все молодые люди, встречавшиеся ей в дальнейшем, казались на его фоне грубыми и неотесанными.

А потом появился тот, которого предложил Шон.

Ей пришлось признать, что с тех пор, как она нанялась к Мастерам, Шон вел себя достойно. Он моментально все разузнал про них – уж будьте покойны. «Но я глубоко впечатлен, Мэри, – сказал он ей. – Тебе здорово повезло». И он держался подальше от их дома. «Ровно столько времени, сколько я буду знать, что ты цела и невредима. Иначе, – добавил он с проникновенной улыбкой, – я перережу ему горло».

Он исправно заботился и об отце. После ухода Мэри Джон О’Доннелл быстро покатился по наклонной. Шон пришел на подмогу, но толку было чуть. Мэри стало так совестно, что она подумывала отказаться от места и попытаться его спасти. Но Шон был неумолим.

– Я много таких повидал, Мэри, – сказал он. – Рядом ты или нет, а он пойдет по той же дорожке.

Полгода назад он прислал мальчишку с запиской, в которой сообщил, что родитель скончался.

Похороны прошли как положено. Выпал снег, но людей явилось на удивление много. Шон принес черный ящичек, который, посовещавшись с отцом Декланом, почтительно поставил на уже опущенный гроб. Затем все отправились в дом, который Мэри тщательно вычистила.

– Что это за ящик ты сунул в могилу? – спросила она по пути.

– Останки пса.

– Бриана Бору?

– Я выкопал его прошлой ночью.

– Езус-Мария, Шон! У тебя вообще нет почтения к мертвым! – воскликнула она. – Это наверняка кощунство!

– Отец хотел бы этого, – буднично произнес Шон. – Я спросил у отца Деклана, и он полностью согласился.

Шон позаботился о скрипачах и о том, чтобы вдоволь было еды и питья. Джону О’Доннеллу устроили шумные ирландские поминки.

И там Шон представил ее Пэдди Нолану.

Странно, но он ей понравился. Странно, потому что она относилась ко всем знакомым брата с естественной настороженностью. Нолан был спокойным человеком лет тридцати, с темными волосами и аккуратной бородкой. Он был чрезвычайно учтив, почти официален, и называл ее «мисс Мэри». Он обходился с ней очень почтительно, и ей это пришлось по душе. Он явно считал ее брата важной птицей. Чуть погодя он спросил, не окажет ли она ему честь, позволив как-нибудь навестить ее, и она, не желая быть грубой, ответила утвердительно.

– Он, знаешь, очень приличный малый, – сказал ей потом Шон. – И при деньгах. Владеет салуном, хотя сам не берет в рот ни капли.

– А вы давно знакомы?

– Проворачивали дела, – улыбнулся брат. – Ты ему нравишься, Мэри. Я заметил. А женщин у него в заведении хватает, Бог свидетель.

Спустя десять дней она встретилась с Ноланом. Он угостил ее обедом, а после показал свой салун, который находился на Бикман-стрит.

Салун был не тем местом, куда пойдет приличная женщина. Но завсегдатаи, увидев ее в обществе хозяина, учтиво кивнули. Заведение на порядок превосходило себе подобные, привлекая джентльменов из числа авторов и сотрудников местных газет и журналов, таких как «Нью-Йорк трибьюн» и «Никербокер».

– У меня здесь цвет литературного общества, – с гордостью сообщил Нолан. – Мистер Льюис Гэйлорд Кларк, мистер Уильям Каллен Брайант, мистер Герман Мелвилл. – Он указал ей на угловой стол, заваленный свежей прессой. – Джентльмены из газет оставляют их для всеобщего чтения. – Он явно хотел превратить заведение в своего рода клуб, и Мэри пришлось признать, что это произвело на нее сильное впечатление.

Потом они проехались на поезде по Четвертой авеню, и Нолан учтиво проводил ее до дверей дома Мастеров.

По воскресеньям она обычно брала выходной, и они встретились еще несколько раз. Через месяц она разрешила ему поцелуй. Однажды они увиделись с его друзьями, и те были крайне любезны. Она испытала неловкость лишь раз, когда он, обсуждая женитьбу знакомого, обронил: «Я всегда говорю: обращайся с женщиной грамотно, и она сделает что угодно». Мужчины рассмеялись, а женщины посмотрели на Мэри, но Нолан дружески улыбнулся ей и добавил: «Ты же согласна, Мэри, мужчина не вправе воспринимать женщину как должное?»

Предыдущая реплика была довольно безобидна, но ей все же стало немного не по себе, хотя она и не поняла почему.

В следующий раз они гуляли вдоль берега, и Нолан сказал что-то о торговле хлопком. Живя в доме Мастеров и слыша разговоры купца, она кое-что узнала об этом бизнесе. И, не подумав, сказала Нолану, что он не прав. Его лицо на миг потемнело. Затем, не глядя на нее, он натянуто улыбнулся и тихо произнес: «Не спорь со мной». Было ясно, что он не шутил.

Она понимала: незачем слишком переживать из-за подобных вещей. Таково большинство мужчин. А у Нолана, нельзя не признать, была масса достоинств. В конце весны Мэри показалось, что он вот-вот сделает ей предложение.

Она, конечно, обсудила Нолана с Гретхен, благо та уже была обручена. Родители обо всем договорились. Генри – так звали жениха Гретхен – был немец, дальний родственник с той же фамилией. Его отец владел пекарней и кондитерской лавкой, и, как единственный сын, Генри наследовал бизнес. Мэри нашла Генри довольно милым. У него были усики, и он любил поговорить о кондитерском деле.

Мэри не очень поняла, что это за помолвка. Гретхен редко общалась с женихом, но выглядела вполне довольной, как будто радовалась, что уладилось дело, которое в противном случае принесло бы ей много хлопот.

– Мне даже фамилию не придется менять! – заявила она. – Я так и останусь Гретхен Келлер.

– А ты его любишь? – спросила однажды Мэри.

– О да, он мне нравится, – безмятежно ответила Гретхен, хотя никогда не брала его на совместные с Мэри прогулки.

Гретхен и Генри должны были пожениться в конце года.

Гретхен ни разу не спросила, любит ли она Нолана. Зато интересовалась, внимателен ли он, добр ли и хороший ли у него бизнес. Недели шли, и у Мэри было время обдумать ситуацию. Она сравнила уклад солидного дома Келлеров с тлетворным хаосом Файв-Пойнтс и пришла к выводу, что Гретхен, пожалуй, поступает мудро. В конце мая Гретхен спросила, согласится ли она на предложение Нолана, если оно прозвучит, и Мэри ответила, что это вполне вероятно.

Нолан сделал свой ход в июне. Воскресным днем он забрал ее из дому в Грамерси-парк. День был погожий, на небе ни облачка. Нолан нанял красивый двухместный кабриолет, уложил сзади корзинку и одеяло и вывез Мэри по Бродвею на старую Блумингдейлскую дорогу. Городские улицы вскоре сменились пустырями и сельской местностью. Они проехали мили три, и Мэри подумала, что Нолан везет ее в какое-нибудь приятное местечко с видом на Гудзон, но он свернул направо и доехал до большого и дикого участка с невысокими холмами и скальными выступами.

Остановившись и привязав лошадь, он захватил одеяло и корзинку и повел Мэри по тропе.

– Куда ты меня ведешь, во имя всего святого? – спросила она.

– В место, которое недавно нашел. Увидишь. – Они миновали высокий скальный пласт, наполовину скрытый деревьями и кустами. – Осталось чуть-чуть, – Нолан взял ее за руку и повел сквозь подлесок. – Пришли!

Мэри пришлось согласиться, что место великолепное. Лощина, особенно очаровательная летом, усеянная земляникой и согретая солнцем.

– Идеальная поляна для пикника, – сказал Нолан.

Он взял с собой бутылку вина, свежего лосося и холодного цыпленка, а также хлеб – ароматный, словно только что из печи, леденцы и фрукты. Мэри в жизни не видела такой вкусноты. Во время еды Нолан непринужденно болтал о разном и даже отпустил пару шуток – редкий для него случай.

А потому, когда он поцеловал ее, она ждала этого и не возразила. Потом он лег рядом на траву и предался поцелуям более страстным. Мэри ответила тем же. А когда начал ласкать, она слабо ахнула. Но как только он вознамерился зайти дальше и навалился на нее, Мэри осознала, что не желает этого, воспротивилась и попросила его прекратить.

Он подчинился, но явно не поверил ей и вдруг снова взялся за свое.

– Нет, Пэдди! – воскликнула Мэри. – Пожалуйста! – Она села и укоризненно посмотрела на него. – Я тебе не жена.

Он перекатился на спину, уставился в небо, и она подумала, что вот сейчас он сделает предложение. И да, у нее сложилось впечатление, что он над этим размышлял. Но потом сел, имея вид немного задумчивый.

Нолан налил ей вина, она взяла стакан, и он плеснул себе. Затем улыбнулся.

– Славный денек, Мэри, – произнес он. – Не знаю, что на меня нашло.

После этого он мало чего сказал, но чуть погодя принялся собирать и укладывать в корзинку остатки еды. Потом со вздохом посетовал на неотложные дела в салуне, которыми больше некому заняться.

– Долг зовет.

И он, усадив Мэри в кабриолет, отвез ее домой.

Когда он ушел, она просидела у себя в комнате пару часов, пытаясь разобраться в ситуации. Что это значило? Он не питал к ней серьезных чувств и просто хотел соблазнить? Он не стал бы ее насиловать, в этом она не сомневалась, поскольку знал, что если сунется, то нарвется на нож Шона. И если бы он хотел только этого, то уж всяко не стал бы так долго обхаживать, имея вокруг столько доступных женщин. Нет, судя по их отношениям, он прозревал в ней жену.

Ей хотелось поговорить с Гретхен, но та и все ее семейство уехали в гости к родственникам в Нью-Джерси. И ладно, подумала Мэри, она отлично разберется сама.

Так что за игру он ведет? Она рассудила просто: он хотел опробовать товар перед покупкой. Винить его она не могла. Деревня не видела в этом ничего плохого при том условии, что свадьба состоится до рождения первенца.

А она ему отказала. Почему? Испугалась за свою репутацию? Бог свидетель, место было выбрано уединенное. Хотела ли она его? Наверное, нет. Не в ту минуту. Она и сама не знала. Достойный ли это повод для отказа? Был ли он разочарован? Зол? Может быть, она его потеряла?

Она вышла из дому уже под вечер. Выходной еще продолжался. Она прошла через Ирвинг-плейс до Четырнадцатой улицы, пересекла Четвертую авеню и села на поезд до Сити-Холла. Оттуда было рукой подать до Бикман-стрит.

Мэри не успела решить, что скажет или сделает, когда доберется до салуна. Но по крайней мере, поговорит с ним и даст ему знать, что сожалеет о том, что не оправдала его ожиданий. О чем говорить дальше, она пока не знала. Посмотрит, как ее примут, и соответственно поступит.

Пройдя половину улицы, Мэри увидела его. Нолан только что вышел из салуна и выглядел разгневанным. Она занервничала и остановилась, ее первая мысль была о том, что он рассердился на нее. Он зашагал по улице в противоположную сторону. Прохожих было мало, но ей не хотелось его окликать, и она ускорила шаг, чтобы нагнать.

На пути ему встретился беспризорный мальчонка лет семи-восьми. Он стоял с протянутой рукой в ожидании монеты. Нолан раздраженно махнул ему, чтобы проваливал, но малец остался стоять и руку не убрал. Нолан поравнялся с ним и задержался. Он вроде как полез в карман. А затем молча ударил мальчишку по лицу, да так, что тот кубарем покатился в канаву. Какие-то люди обернулись на звук. Малец лежал в таком потрясении, что даже не голосил. А Нолан как ни в чем не бывало пошел дальше.

Потрясенная увиденным, Мэри остановилась. В обычной ситуации она бы бросилась к мальчугану, но им уже занялись другие, да она почему-то и не смогла. Развернувшись, Мэри поспешила прочь. Вдруг ее захлестнуло смешанное чувство: не только шок, но и тошнота.

Она свернула к Сити-Холлу. Поезд уже отходил, и она быстро села. Ей хотелось не просто сесть, но как-то оградиться от улицы. Когда состав медленно покатил по Бауэри, она попыталась осмыслить случившееся.

Она увидела Нолана. Увидела в тот момент, когда он не подозревал о ее присутствии. Увидела его таким, какой он есть, без грима. Увидела в гневе. Но никакой гнев – даже если причиной была она – не давал ему права поступить так, как он поступил. Дело было не в силе удара – в Файв-Пойнтс бывало и похуже. Дело было в проявившейся хладнокровной, целенаправленной жестокости Нолана.

И это был человек, за которого она подумывала выйти замуж! Человек, который ее целовал! Человек, который считаные часы тому назад прижимался к ней телом! И может быть, это было глупо, так как ударили не ее, однако она испытала ужасное, муторное чувство, будто сама подверглась насилию.

Когда на следующей неделе Нолан вновь объявился в Грамерси-парк, Мэри велела передать ему, что нездорова. Спустя несколько дней она обратилась за помощью к миссис Мастер. Не углубляясь в подробности, она просто сказала, что Нолан ухаживал за ней, а она узнала о нем кое-что нехорошее. Миссис Мастер задала несколько осторожных вопросов и заявила, что обо всем позаботится. В субботу, когда Нолан явился проведать Мэри, Хетти Мастер без обиняков сказала ему, что Мэри больше не желает его видеть и пусть он больше не приходит в их дом.

– Он остался не очень доволен, – сообщила она потом Мэри не без некоторого удовлетворения.

Мэри боялась одного: только бы Нолан не нажаловался ее брату. Шон, чего доброго, явится к Мастерам. Но к счастью, этого не случилось. Правда, в субботу она отправилась навестить Гретхен и не удивилась при виде Шона, который караулил ее на улице.

– Что ты сделала с Ноланом? – спросил он. – Ты меня опозорила!

– Мне тошно с ним рядом, – ответила она и откровенно рассказала обо всем, что видела.

– Ладно, Мэри, – сказал Шон и больше ни разу не заговорил о Нолане.

Однако сегодня ей удалось полностью выкинуть Нолана из головы. Она встретилась с Гретхен в лавке, и они рука об руку пошли по улице в сопровождении Теодора.

– Куда мы идем? – спросила Мэри.

– О, просто захватим Ганса, – весело ответила Гретхен.

У Мэри екнуло в груди, но она решила, что никто ничего не заметил.

– Сто лет его не видела, – сказала она.

И вот, забрав его из фортепианного магазина, они прогулялись вдоль Ист-Ривер до самого Бэттери-парка. Ели мороженое у большого развлекательного павильона и любовались видом из бухты на Стейтен-Айленд. Кто-то разбил небольшой кегельбан, и они немного поиграли в кегли. Ганс превзошел всех, а Мэри украдкой наблюдала за ним. Потом они обошли мыс и полюбовались Гудзоном. Один раз Мэри чуть не задохнулась, когда Ганс взял ее руку в свою, чтобы показать лодку, но сохранила самообладание, и он вряд ли заметил.

На обратном пути он обронил, что в следующий раз возьмет с собой молодую особу, которая ему нравится. А Гретхен шепнула Мэри, что Ганс и эта юная леди наверняка поженятся. Мэри же улыбнулась и ответила, что будет ждать с нетерпением, а про себя, преодолев внезапное сосущее чувство под ложечкой, сказала, что рада и счастлива за него.

Уже на подходе к дому она заметила человека, который вошел в парадную дверь. Она увидела его мельком, но могла поклясться, что это был ее брат Шон.

Но зачем, во имя всего святого, Шон заявился к мистеру Мастеру?

После неприятного разговора с женой о рабстве Фрэнк Мастер был рад укрыться в библиотеке. Он сел в кожаное кресло со свежим выпуском «Нью-Йорк трибьюн» и принялся читать отчет ее нового лондонского корреспондента, некоего Карла Маркса.

Фрэнк был изрядно удивлен, когда дворецкий принес визитную карточку, на которой значилось имя: Фернандо Вуд. И удивился еще сильнее, когда услышал, что прибыл не сам мистер Вуд из Таммани-холла, а его представитель.

Вражеский визит! Фрэнк нахмурился. Однако после секундного колебания решил, что лучше выяснить его причину, а потому приказал дворецкому пригласить посетителя. И вскоре уже рассматривал Шона.

Ирландец был одет в дорогой костюм, который, на вкус Мастера, был слишком узким, а бакенбарды топорщились несколько агрессивно, но обувь, по крайней мере, начищена до блеска и заслужила одобрение Мастера. Он жестом предложил молодому человеку сесть.

– Насколько я понимаю, вы прибыли от главного сахема Таммани-холла.

– От мистера Фернандо Вуда, сэр, – учтиво ответил Шон. – Так оно и есть.

Если бы Фрэнка Мастера попросили указать главного негодяя в Нью-Йорке – а выбор был богат, – он без запинки назвал бы Фернандо Вуда. Тот родился в Филадельфии, но это место оказалось слишком изысканным для его талантов. Он прибыл в Нью-Йорк и теми или иными путями сколотил скромное состояние, когда ему еще не исполнилось тридцати, а затем связался с Таммани-холлом. После этого он превратился в политика.

Спору нет, Таммани-холл был гениальной выдумкой. Прошло пятьдесят лет с тех пор, как его основал презренный Аарон Бёрр, который метил в вице-президенты и усмотрел в нем подходящее политическое орудие. А после того как президентом стал Эндрю Джексон, успешно поддержанный Таммани-холлом, машина Демократической партии заработала с пугающей эффективностью.

Таммани-холл провел Вуда кандидатом от демократов в конгресс. Затем его выдвинули в мэры Нью-Йорка и чуть было не преуспели и в этом. Скоро этот прохвост снова пойдет на выборы. Пока суд да дело, Вуд при содействии дружков из Таммани-холла приложился ко всем лакомым кускам, какие имелись в городе.

– Могу я спросить ваше имя, сэр?

– О’Доннелл, сэр. Но все, что я скажу, будет говориться от имени мистера Вуда.

– И что же у вас за дело ко мне? – осведомился Мастер.

– Можно сказать, политическое, – ответил ирландец.

«Не может быть, – подумал Мастер. – Ему не могло взбрести в голову, что я поддержу кандидатуру Вуда на должность мэра».

– Полагаю, вам известно, мистер О’Доннелл, – сказал он ровно, – что я не большой поклонник Таммани-холла.

– Я знаю, сэр, – хладнокровно ответил молодой человек, – и все-таки считаю, что у вас с мистером Вудом есть общие интересы.

– Например?

– Земельные участки на Тридцать четвертой улице, западнее Бродвея.

Мастер удивленно взглянул на него. Он приобрел эти участки полгода назад и еще не решил, как их осваивать.

– Вы хорошо осведомлены, – сухо заметил он.

– Мистер Вуд тоже подумывает вложиться в этот квартал, – продолжил ирландец. – Но есть затруднение. Похоже, один джентльмен, владеющий там недвижимостью, намерен построить завод по переработке отходов.

– Завод по переработке отходов?

– Да, сэр. Перемалывать скелеты со скотобойни. Даже дохлых лошадей. Удивительно, сколько из них можно выжать. Говорят, выгодный бизнес. Но грязный. Неприятный для соседей.

– Весьма неприятный.

– Для вас неприятный, сэр. И для мистера Вуда.

– И что же нам делать?

– Бороться, сэр. Мы считаем, что существуют законные способы, хотя адвокаты стоят дорого, а суды отнимают время. Гораздо проще убедить пару олдерменов отказать в разрешении.

– Провалить голосованием?

– Нам кажется, проблему можно решить.

– Понимаю, – задумчиво произнес Мастер. – Но это обойдется недешево.

– Тут, сэр, вы подошли к самой сути дела.

– И мой вклад…

– Тысяча долларов.

Фрэнк Мастер запрокинул голову и расхохотался:

– Сигару, мистер О’Доннелл?

Фрэнк Мастер не был ярым противником коррупции. Устрой на работу сына нужного человека, и он отплатит тебе добром. Подскажи директору театра, во что ему лучше вложиться, и он пришлет тебе билеты на премьеру. Это любезности, которые правят миром. С какого момента коррупция превращается в зло? Трудно сказать. Все дело в степенях.

Он считал, что знает основные уловки Таммани-холла. Помимо мелкого подкупа ради тех или иных разрешений и более серьезного, когда речь шла о подрядах, солидный куш приносили откаты. Взять для примера поставки продовольствия для бедноты. Накинуть процент и поделить разницу с тем, кто предоставил тебе контракт. Заниматься этим из года в год. Отследить нелегко, доказать еще труднее, предъявить обвинение – почти невозможно, если допустить, что кто-то вообще захочет встревать. Со временем накопятся огромные деньги.

Но нынешний фокус О’Доннелла оказался ему в диковину. Когда они раскурили сигары, Мастер благожелательно уставился на молодого человека:

– Славная попытка.

О’Доннелл бросил на него колючий взгляд, но ничего не сказал.

– Вымогать тысячу баксов – удачная мысль, – дружелюбно продолжил Мастер.

– Но опасный завод…

– Не существует, мистер О’Доннелл, – улыбнулся Фрэнк Мастер. – Я привык платить городским молодчикам то за одно, то за другое. Но угроза строительства несуществующего завода по переработке отходов – это что-то новенькое, и я восхищен. Много народу попалось?

Шон О’Доннелл немного помолчал, затем ослепительно улыбнулся хозяину:

– Между нами, сэр?

– Да.

– Поразительно много.

– Что ж, мои поклоны мистеру Вуду, но я не из таких.

О’Доннелл обдумал новую ситуацию:

– Есть одна проблема, сэр. Я не могу вернуться к мистеру Вуду с пустыми руками. Это не лучшая мысль.

– Еще бы! Сколько он берет?

– Как минимум пятьсот.

– Двести пятьдесят.

– Не годится, сэр. Вы же знаете, что его наверняка выберут мэром.

– А вы будете вбрасывать бюллетени?

– Конечно, – жизнерадостно кивнул Шон.

– Двести ему и столько же вам.

– Вы крайне отзывчивы, сэр.

Фрэнк Мастер встал, вышел из комнаты и через минуту вернулся с пачкой банкнот:

– Наличные принимаете?

– Разумеется.

Мастер снова уселся в кресло и пыхнул сигарой.

– У нас работает ваша однофамилица, Мэри О’Доннелл, – сообщил он непринужденно.

– Это распространенная фамилия, – ответил Шон; Мастер сосредоточился на сигаре. – Она моя сестра, – наконец сказал Шон. – Но она не знает, что я здесь. Не одобряет меня.

– Мне кажется, мы хорошо с ней обращаемся.

– Так и есть.

– Она пожаловалась, что ей докучает какой-то тип. Жена велела ему не показываться на глаза.

– Он больше ее не потревожит.

– А вы не хотите, чтобы я сказал Мэри, что познакомился с ее братом?

– Да, не хотелось бы. – Шон обвел взглядом богатые апартаменты.

Мастер наблюдал за ним.

– Знаете, – негромко произнес Мастер, – в вашем Таммани-холле не изобрели ничего нового. Мои предки занимались этим еще до Стайвесанта. Думаю, в городах иначе и не бывало. И не будет, осмелюсь предположить. – Он удовлетворенно кивнул. – Орава новая. Игра старая.

– Значит, мой внук может зажить не хуже вас?

– Возможно. Вы подаете надежды.

– Здорово! – искренне обрадовался Шон, затем ухмыльнулся. – Тогда небось меня похвалит даже сестрица! – Он помолчал. – Вы были очень любезны, сэр. Я этого не забуду. Особенно с учетом огромной разницы между нами.

Мастер неторопливо затянулся сигарой, следя за молодым человеком из-под полуприкрытых век.

– Не так уж она велика, О’Доннелл, – сказал он мягко. – Все дело в везении.