Забудь!

Кажется, у раннего Задорнова был рассказ "Дневник молодого специалиста". Там каждый новый этап его жизни начинался со слов "Забудь все, чему тебя до этого учили!".

Первыми словами, которыми меня встретили в ПТУ, было "Тут тебе не школа!". После чего коротко, но подробно объяснили, что я теперь вливаюсь в славную семью советского рабочего класса и, значит, становлюсь взрослым членом общества. А это значит, что пора забыть детские забавы, отныне всей моей жизнью будет править трудовая дисциплина. Правда, чем трудовая дисциплина отличается от обычной объяснить не смогли.

Видимо, в полном соответствии с трудовой дисциплиной первого сентября не удалось найти свою фамилию в списках групп, хотя перечитал вывешенные листки вдоль и поперек. Рядом со мной столь же безуспешно пытались найти себя еще человек сорок, что несколько успокаивало.

Тем временем торжественная церемония начала нового учебного года уже набирала ход. Директор училища что-то там вещал про очередное поколение советских рабочих, из динамиков пели про заводскую проходную, что в люди вывела... Без малого полсотни человек были чужими на этом празднике жизни.

Наконец нарисовался субъект лет пятидесяти с хвостиком. Мелкий, тощий, в очках и с татуировкой "Толя". Представился Анатолием Николаевичем, сказал, что он мастер группы 622, список которой он сейчас зачитает.

– Афонин!

– Я! – Белобрысый парнишка поднимает руку.

– Давыдов!

– Здесь... – отзывается парень рядом со мной.

Десяток фамилий, десяток откликов.

– Кабиров!

– Я! – Высоченный красавец-брюнет, по которому театральный институт плачет и все девки сохнут.

Еще десяток фамилий.

– Уткин!

– Я! Здесь! – Сразу два голоса. Один, ясное дело, мой, второго Уткина я не вижу.

Анатолий Николаевич тупо смотрит в бумажку. Что в толпе может быть два человека с фамилией Уткин в его мозгу никак не умещается.

– Уткин Д.! – кривясь словно от мучительной боли читает мастер.

– Я-а! – Теперь вижу мелкого пацана в противоположном углу.

– Уткин С.? – удивленно читает следующую строчку в списке Анатолий Николаевич.

– Здесь. – Облегченно выдыхаю я.

Мастер тупо смотрит сперва на меня, потом на моего однофамильца.

– Братья, что ли? – вслух размышляет наставник.

– Нет! – Кричит Уткин Д.

– Даже не однофамильцы, – сдуру добавляю я. Бородатая хохма вгоняет Анатолия Николаевича в ступор. Он медленно елозит пальцем по бумажке, сравнивая написание двух фамилий.

– Уткин?.. Уткин... Не братья, не однофамильцы... Уткин... – бормочет мастер под сдавленный гогот пацанов. Так ничего не поняв, Анатолий Николаевич дочитывает список. Всего нас двадцать четыре раздолбая, которым через десять месяцев предстоит стать слесарями механосборочных работ.

Если бы я тогда знал в какое дерьмо меня занесло!..

Первая пара, как сейчас помню, была "Спецтехнология слесарного дела". Преподавательница по совместительству оказалась нашим классным руководителем. Такая двойная ответственность – на уроках теории за нас отвечал классный руководитель, а на практике уже знакомый нам Анатолий Николаевич. Классная оказалась тетка, наша классная. В смысле, учиться у нее было легко и вне уроков можно было поболтать о жизни. Вот только я до сих пор не понимаю, на кой черт мы зубрили таблицу допусков и посадок, ежели эта самая таблица висела в каждом цеху?

От практических занятий в мастерских училища толку тоже было немного. До самой заводской практики мы при помощи напильников пытались изготовить металлическую часть молотка. Занятие столь же бесполезное, сколь и нудное. Все, включая преподавателей, ждали января, когда должна была начаться производственная практика. Но до этого группу крепко тряхнуло.

ТУ-3, как нам сказали в самом начале года, было базовым училищем "Ленинца". Про "Ленинец" мы тогда ничего не слышали, потому что завод секретный. Поэтому в группы с трехгодичным обучением отбор был на уровне хорошего института. И я очень жалею, что из-за моего гломерулонефрита меня медики не пустили на курсы радиомонтажников. Куда, кстати, попали двое моих одноклассников, Виталька Колмаков и Сашка Ульянов. Но при наборе десятимесячных групп система дала сбой, набрали самый натуральный сброд. Практически за каждым были приводы в милицию, большинство пацанов уже выпивали, трое были алкоголиками. Были и такие, кто попробовал наркоту. Не курил в группе я один.

Естественно, мелкие происшествия случались почти каждую неделю. То во время обеда кто-нибудь из запойных лосьона "Огуречный" накушается. А то по пьяни решит с Анатолием Николаевичем отношения на кулаках выяснить. На эти "шалости" руководство училища даже внимания не обращало. Серьезное ЧП произошло в начале ноября, во время урока информатики. Красавец Кабиров наглотался какой-то дури и в состоянии наркотического опьянения решил повеситься на лестничной площадке. Снял с шеи длинный "зенитовский" шарф, привязал к батарее центрального отопления и, поскольку высоты не хватало, поджал ноги. Именно недостаток высоты не дал самоубийце сломать шею, а толстый вязаный шарф спас от удушения. Приехали медики, вынули оболтуса из петли, зафиксировали на носилках, поскольку Кабиров норовил разбить головой стекло "скорой".

После этого случая группу долго шерстили, мастеру и классному руководителю всыпали по первое число. Тут же начали составлять списки кого куда на практику отправлять. Из трех групп, это порядка восьмидесяти человек, на "Ленинец" попало пятеро. Остальных распихали по заводам Ленинграда, где требования к чистоте анкеты были не столь строги.

И наконец-то январь, первый день производственной практики. Временные пропуска, Анатолий Николаевич долго плутает в коридорах "Ленинца" в поисках цеха 116. Знакомимся с бригадиром. Николай Александрович, низенький коренастый мужичок лет пятидесяти. Морда плутовская, улыбчивая. Первые же слова:

– Забудьте всю ту чушь, которой вас в училище нагрузили.

Обнадеживающее начало.

Переодеваюсь в халат. Полагающийся по технике безопасности берет прячу в карман, поскольку успел заметить – никто на участке головных уборов не носит. Николай Саныч выделяет мне верстак рядом со своим, по соседству устраивается Деня Афонин. С начала сентября Деня, как ярый знаток и поклонник тяжелого металла, успел отрастить хайр до плеч, чем изрядно бесит нашего Анатолия Николаевича.

– Уткин, Афонин! Почему не в беретах?

Мастер, легок на помине. Деня на Анатолия Николаевича давно уже не реагирует, предпочитая отмалчиваться. Оно и правильно, дураку что-то объяснять бесполезно, но я этого еще не понимаю.

– Анатолий Николаевич, так ведь все без беретов...

– А если все из окна прыгать будут? Немедленно надеть берет!

– Дома забыл, – вру я, только чтобы отвязаться.

– Чтобы завтра был в берете! Афонин, тебя тоже касается!

Мастер удаляется, надутый как индюк от сознания своей значимости. Николай Саныч задумчиво смотрит ему вслед:

– Чему вас мог научить этот полудурок?

Вопрос явно риторический.

Первым делом обзаводимся самым необходимым инструментом. Измерительные инструменты нам пока не доверяют, выдают комплект надфилей и по паре молотков. Логика простая – ежели практиканты что и сопрут, то этим инструментам в базарный день грош цена. Николай Саныч тут же показывает как из круглого надфиля сделать кернышек, заодно и навыки работы с точильным станком получаем. Остаток дня работаем дятлами: бригадир приволок кучу заготовок с уже нанесенной разметкой, мы с Денисом керним точки под сверление. За один рабочий день узнали больше, чем за четыре месяца обучения в ПТУ...

На следующий день Дениса почему-то нет, я один. Николай Саныч подсовывает мне кучу алюминиевых пластинок. Для химической лаборатории нужны пробники – листочки металла, на которые будут наносить всякие покрытия и краски. Задача: просверлить отверстие диаметром два миллиметра и отзенковать. То есть, снять острую кромку. Работа не требует точности, никого не волнует, если отверстие будет чуть больше и просверлено чуть левее или правее. Мне на верстак ставится миниатюрный сверлильный станочек, я быстренько осваиваю заточку сверла под мягкие металлы и начинаю сверловку. Теория как обычно расходится с практикой. По совету Николая Саныча снимаю стружку со сверла просто пальцами. Алюминий мягкий, стружка тоненькая. Двигатель сверлильного станочка слабый, остановить рукой может даже такой заморыш как я. Получить травму при всех этих вводных совершенно нереально.

Но нарисовавшийся у меня за спиной Анатолий Николаевич так не считает. В его примитивном мозгу фиксируется комплекс нарушений техники безопасности. Берет опять не надел. Патрон станка закручиваю рукой, а надо ключом. Заготовку держу в руке, а должен крепить в тисках. И (о, ужас!) стружку я снимаю пальцами, а должен специальным крюком.

– Где крюк?

– Нету...

– Бардак! – Злобно лает мастер и уносится. Через минуту бежит обратно, тащит с токарного участка громадный крюк. Снимать им стружку с двухмиллиметрового сверла все равно, что ломом в зубах ковырять. Но до мастера это не доходит.

Николай Саныч, до этого копошившийся в утробе какого-то хитрого механизма, наконец замечает мастера, ошалелого меня и громадный крюк, который занимает половину верстака.

– Это зачем?

– Стружку снимать... – Вздыхаю я. Мол, я знаю, что идиотизм, но как это объяснить нашему кретину?

– Кто принес?

– Я принес! – Тявкает Анатолий Николаевич. – Так положено по технике безопасности!

Николай Саныч долго и пристально всматривается в лицо мастера. Сделав соответствующие выводы, говорит медленно, не повышая голоса, чеканя каждое слово:

– Сейчас парни работают в моей бригаде. Ответственность за их безопасность несу я. И мне решать каким инструментом, в какой спецодежде им работать. Понятно?

– П-понятно... – Растерянно блеет сдувающийся будто лопнувший шарик Анатолий Николаевич.

– Раз понятно, – понижает голос Николай Саныч, – тогда вали отсюда!

Мастер краснеет, бледнеет, с минуту беззвучно хлопает ртом. Потом срывается с места и улепетывает так, словно ему дали хорошего пинка.

Николай Саныч забирает у меня с верстака крюк.

– Этим крюком не стружку, а таких вот мастеров снимать надо.

Отправить

Тимма

будь человеком, Побируткин!