– Ты знаешь, дружище, по всей видимости, придётся всё-таки признать, что я погорячился насчёт Гальтона с его дактилоскопическими новшествами, – с какой-то неясной озабоченностью высказался коллега Томпсон, шелестя за столом бумагами.

– Боже мой! Что я слышу? – развеселился Кроуз. – Старина Томпсон откатал пальчики сотни, другой китайцев и убедился, что папиллярные узоры у них у всех разные?

– Ты не больно-то радуйся, Джозеф, – осадил его коллега Томпсон. – Похоже, я прибавлю тебе головной боли. Это касается дела о предполагаемом самоубийстве нашей переводчицы, которое, если мне не изменяет память, расследуешь именно ты, – он не глядя, ткнул в направлении Кроуза дымящейся сигарой.

– А что такое? – напрягся инспектор.

– А то, – устало пояснил коллега Томпсон, продолжая перебирать свои бумаги, – что на ноже я вообще не обнаружил никаких отпечатков.

– На том самом странном ноже, которым…

– Да, да, на том, которым она, якобы, перерезала себе горло.

– Что же ты молчал?! Я уже полчаса в кабинете! А ты вместо того, чтобы сообщить мне важную новость, пасьянсы из документов раскладываешь!

– Я не пасьянсы раскладываю, – обиделся коллега Томпсон, – я в отличие от вас, молодых, прежде, чем нестись сломя голову неизвестно куда и зачем, думаю! – он указал пальцем на свой выпуклый, нависший над припухшими глазами лоб.

– И о чём же ты думал? – стараясь успокоиться, спросил Кроуз.

– О том, зачем девчонке понадобилось сводить папиллярные узоры.

– Ты шутишь! – Джозеф Кроуз рванул галстук.

– Вовсе нет. Сходи к доктору Кинсли, он делал вскрытие и при осмотре тела обнаружил, что ладони рук и пальцы у трупа сильно обожжены, предположительно кислотой.

– Чёрт возьми! Почему я об этом узнаю последним?!

– Ты должен был обнаружить это сам! – крикнул коллега Томпсон, когда за Кроузом уже захлопывалась входная дверь. – Молодёжь! – мотнул головой старый сыщик и, не вынимая сигары изо рта, застучал двумя толстенными пальцами по клавишам печатной машинки «Адлер-рояль».

Доктор Кинсли сообщил Джозефу Кроузу, что вскрытие тела девушки удалось провести только накануне вечером, а до этого она несколько дней пролежала в новеньком адсорбционном холодильнике полицейского морга.

– Говорите, сводила кислотой?

– Я сказал: «сведены кислотой», – педантично поправил инспектора патологоанатом.

– Ну, да, разумеется, – согласился тот. – Можно взглянуть?

– Извольте, – доктор Кинсли не спеша подошёл к леденящему душу металлическому шкафу и привычным движением выдвинул наружу нижнюю полку.

Когда морозный туман рассеялся, Джозеф Кроуз увидел лежащую под простынёй, белоснежную, заиндевевшую Ляо (Кинсли обнажил мёртвое тело наполовину).

– Вот, полюбопытствуйте, – доктор не без труда развернул правую ладонь девушки для обозрения, – это очень было похоже на сильный, кислотный ожёг. Сейчас, по прошествии времени, конечно, картина поражения несколько изменилась.

Ладони переводчицы показались Кроузу будто бы изъеденными какой-то страшной смертельной болезнью, на них явственно виднелись плавные жёлто-фиолетовые разводы и тёмно-серые, почти чёрные бугроватые «оспины».

«Странно, как я не обратил внимания», – сокрушённо думал он. Но потом вспомнил, что руки мёртвой Ляо покоились на бёдрах, а кисти были собраны в кулак.

– Благодарю Вас, доктор Кинсли. Больше ничего?

– Ничего, что могло бы относиться к причине смерти, – доктор сбросил пенсне, и чуть откину голову назад, посмотрел на инспектора.

– И всё же? – Джозеф Кроуз, уже готовый ко всему, снова насторожился.

– Шестой палец на левой ноге. Причуды морфологии.

Инспектор какое-то время ещё соображал, можно ли «пришить к делу» шестой палец левой ноги Ляо. Но вскоре пришёл к тому же выводу, что и патологоанатом – к убийству или самоубийству это никак не может иметь непосредственного отношения. Попрощавшись с доктором Кинсли, Джозеф Кроуз решил не возвращаться сразу в свой служебный кабинет, а сначала немного прогуляться по аллеям недавно разбитого в центре города английского парка и всё спокойно обдумать.

Картина, нужно сказать, складывалась и в самом деле престранная. Если Ляо покончила с собой, то зачем ей нужно было в день самоубийства сводить, да ещё таким жестоким образом папиллярные узоры? Где, в таком случае, находились остатки кислоты? Никаких намёков на неё он не обнаружил. А Хорн?! Сержант Хорн со своим собачьим нюхом? Он ведь должен был непременно что-то учуять!

Джозеф Кроуз усилием воли заставил себя не побежать сразу бегом в сторону управления полиции, а продолжить с виду размеренное движение по алее между свободно расставленными молодыми кипарисами и ещё невысокими развесистыми эвкалиптами.

«Спокойно, соберись, – уговаривал себя инспектор. – Значит, действительно, Лемюэль Смит девчонку не убивал, его отпечатков нет на ноже, это уже хорошо. Однако ведь можно было совершить убийство в перчатках, или тщательно протереть рукоятку после того, как… В таком случае, убийца должен быть осведомлён о дактилоскопическом методе идентификации. Это почти невозможно, если учесть, что Томпсон ещё только неделю назад… Томпсон неделю назад сам об этом знал только понаслышке. Но, если Ляо сводила папиллярные узоры, она, следовательно, имела представление о дактилоскопии. А если её заставили сделать это? Нет, убийца бы просто протёр рукоятку и вложил орудие убийства в руки девушке. Только ведь нож валялся на циновке прямо перед ней. И совсем не похоже на то, что она его после смерти просто «обронила»».

Он вспомнил спокойную, почти непринуждённую позу «Сукхасаны», в которой девушку запечатлела смерть. Нет, никто её не убивал, она всё делала сама. Только зачем? Нестыковка отрывков текста, ритуальное самоубийство, а теперь ещё сведение папиллярных узоров. «Что ты хотела сказать мне, Ляо?» – эти слова Джозеф Кроуз незаметно для себя произнёс вслух. И рыжий, высокий джентльмен в белоснежном теннисном костюме, двигавшийся навстречу, недоверчиво покосился в его сторону.

– Сэр, многие, даже очень едкие кислоты бесцветны и не обладают запахом, – высокий, худощавый сержант Хорн терпеливо объяснял молодому лейтенанту, почему его удивительный нос ничем не может помочь следствию.

Инспектору стало неловко. Как сказал бы коллега Томпсон, услышь он этот разговор: «Ты должен был это знать сам!»

– Но, если в доме держали кислоту, то она, вероятно, должна находиться у садовника, – предположил Хорн.

– Почему Вы так решили, сержант?

– Я слышал, что некоторые кислоты используются для подкормки почвы и в качестве компонентов минеральных удобрений. А ещё их применяют для защиты от вредных насекомых, – чётко отрапортовал он.

Инспектор был посрамлён два раза подряд. Кроузы в обозримом прошлом своего рода всегда брезговали мелким копанием в земле, предпочитая уноситься в своих мечтаниях подальше от неё в заоблачные выси.

– А что, это мысль, сержант Хорн, – лейтенанту для сохранения лица ничего не оставалось, как проявить себя, хотя бы щедрым и справедливым начальником, – я лично допрошу садовника, – он уже хотел уйти. – Да, а насчёт патрулирования японского квартала, я погорячился, – Кроуз доверительно тронул догадливого сержанта Хорна за руку. – Я отмечу в рапорте полковнику Бэйли вашу сообразительность.

– Благодарю, сэр! Служу Британской короне!

– И у вас это весьма неплохо получается, – инспектор, снова погрузившись в свои размышления, заспешил по лестнице.

Теперь он думал о словах коллеги Томпсона, в которых усмотрел одну немаловажную и существенную для себя деталь. «Старый тюлень отчего-то совершенно определённо не верил в самоубийство девчонки, – ещё раз прокручивая в голове состоявшийся между ними разговор, повторял сам себе Кроуз. – Я отчётливо помню, он сказал: «Которым она, якобы перерезала себе горло». Якобы перерезала… Разве не сам Томпсон проинформировал его об отсутствии каких-либо доказательств причастности к смерти переводчицы кого-либо ещё? Тогда почему, якобы?»

– Нет, нет, Джозеф, поверь мне, здесь что-то не так.

Коллега Томпсон перевёл каретку своего «Адлер-рояля» в исходное положение и перестал стучать по клавишам. Сигарный пепел, который толстяк, увлекшись, забыл стряхнуть, полетел на рассыпанные по его служебному столу бумаги.

– За тридцать лет службы мне никогда не доводилось сталкиваться с тем, чтобы самоубийцы заметали следы или уничтожали улики. Спроси у отца, если мне не веришь. Ты знаешь, мы с ним начинали распутывать грязные делишки, когда здесь ещё не было телеграфа!

– Знаю, знаю, – устало подтвердил Кроуз. – Если бы она не пыталась сжечь кислотой себе руки…

– Послушай меня, Джозеф. Я бы скорее поставил все свои деньги на зеро в Монте-Карло с мошенником крупье, чем на то, что девчонка хоть что-то слышала о дактилоскопии.

– Значит, ты полагаешь, что она не…? – немного опешив, переспросил молодой инспектор.

– Это что-то другое. А «пальчики» стёр убийца! – коллега Томпсон со значением снова вставил в рот сигару и продолжил невозмутимо стучать по клавишам.

Вот тебе и на! Кроузу, конечно, и самому казалась странной такая осведомлённость простой переводчицы в новинках криминалистической экспертизы. Но представить себе, что её странный поступок может и вовсе не иметь никакого отношения к сведению папиллярных узоров, он как-то не догадался. Ай, да старина Томпсон!

– Да, я подумаю, – рассеянно из своего угла отозвался он.

– Подумай, – согласился толстяк, – только не вздумай отпускать этого, твоего «гуся». Он ещё у нас, в «мышеловке»?

Джозеф Кроуз уклончиво ответил, что Лемюэль Смит находится под надёжным присмотром. О том, что коммивояжер проживает у них с отцом в доме, занимается переводами рукописи Ся Бо, да ещё безнадзорно разгуливает вечерами, где ему вздумается, он предпочёл умолчать.