Ирина Жернакова, по прежнему прекрасная и неподвижная, как статуя богини, лежала на больничной койке, вперив взгляд в свежепобеленный потолок. Костер рыжих волос обрамлял восковое лицо. Георгий закрыл глаза, глубоко вздохнул и, осторожно ступая, подошел к своей Спящей красавице. Золотой медальон он держал теперь за цепочку, не желая без нужды прикасаться к нему лишний раз. Подчиняясь наитию, молодой доктор вынул из-под одеяла тонкую руку возлюбленной и, раскрыв узкую изящную ладонь, вложил в нее индейский амулет. Золотое сердечко внезапно стало странно тяжелым. Родин заглянул в замершие карие глаза, накрыл ладонь Ирины своей крепкой пятерней и…

Страшный хлопок сотряс стекла больницы, вспугнув галок с окрестных деревьев. Георгию показалось, что дощатый пол поднялся и крепко стукнул его по затылку, свет погас, и он ухнул в бездну забытья.

– Сердце, сердце, ищи в своем сердце, – шептал в его голове знакомый и в то же время незнакомый женский голос. – Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Слишком мало любви, слишком мало света. Пусть сердце вернется. Тогда и душа вернется. Твоя. Ирины. Всеволода. Мира.

Через несколько секунд врач пришел в себя и сквозь пелену осмотрел палату. Увы, Ирина по-прежнему лежала без движения. Ее рука безжизненно свешивалась с кровати, а рядом на полу валялся злосчастный амулет.

Родин потряс головой и вскочил на ноги, бормоча странные слова, которые уже ускользали из памяти:

– Пусть сердце вернется – тогда и душа вернется…

Золотое украшение оказалось медальоном. Хитрый механизм неведомым образом сработал, явив покрытую узором внутреннюю часть. Доктор схватил медальон и попытался сфокусировать зрение, правая ладонь онемела и слушалась плохо. Сложный узор явно складывался в буквы и слова. Георгий был неплохо знаком с мертвыми языками; благодаря своему увлечению историей и археологией ему довелось видеть множество древних надписей, от шумерских табличек до онежских петроглифов, он прекрасно знал латынь и свободно говорил по-гречески, но эти письмена были ему незнакомы.

Родин сунул медальон в карман халата и поспешил из палаты прочь, пробираясь через суматоху, поднятую загадочным взрывом. Ну вот, вместо спасения появилась новая загадка, но с ней и новая надежда. Только один человек в Старокузнецке мог расшифровать таинственную надпись. Хочется или нет, а все-таки придется обратиться за помощью к старшему брату. С такими противоречивыми мыслями младший Родин накинул тулуп и, забыв шапку, бросился искать извозчика.

Всеволод открыл дверь и, едва взглянув на брата, понял, что случай его привел исключительный.

– Енюша? Что стряслось? Уши не отморозил? Проходи скорее, чаю горячего попей. Может, текилки налить?

Через пять минут братья уже сидели в креслах гостиничного номера с рюмками ароматного ямайского рома в руках. Рассказав в двух словах о происшествии в больнице, Георгий извлек из кармана Золотое сердечко, осторожно держа его за цепочку на расстоянии, как ядовитое насекомое. Всеволод нахмурился и пристально вгляделся в мельчайший узор закорючек.

– Так не разобрать. Лупа нужна. – Он запустил руку в дорожный саквояж. – Значит, говоришь, бабахнуло сильно? Странно, следов пороха не видно.

Путешественник склонился над столом и попытался настроить свет лампы, вглядываясь в загадочные узоры. Он нахмурился еще больше, лицо его постепенно начало выражать досаду. Отложив лупу, Всеволод выбрал один из фолиантов, лежащих рядом, и, уверенно раскрыв его на середине, стал, шевеля губами, водить пальцем по желтым страницам. «Сообщение о делах в Юкатане» Де Ланды, успел отметить Георгий. Он только слышал об этой книге, а у брата, по-видимому, она была настольной. Тень зависти скользнула по лицу Родина, и он поджал губы.

Всеволод просмотрел еще несколько книг, заглянул в собственные записи и наконец раздраженно швырнул лупу обратно в саквояж.

– Черт-те что! Это точно не письменность майя и на ацтекское письмо не похоже. Я поначалу подумал, что это токапу – узоры, которыми инки одежду и посуду покрывали, а в узоре письмена зашифрованы. Да только ни один ключ к этому шифру не подходит, бессмыслица одна. Может, это попросту орнамент, а мы тут голову ломаем над дикарской безделушкой, тайный смысл ищем. – Всеволод подвинул амулет младшему брату: – Извиняй, Енюша, не могу тебе помочь.

Внутри у Георгия все оборвалось. Как же так? Уж если такой матерый первопроходец и ученый, как Всеволод, не может найти разгадку, то к кому же тогда идти за помощью? Не может или не хочет? Родин внимательно посмотрел на брата, вся эта история с амулетом явно заставляла Всеволода нервничать. Однако выбора не было, Георгий чувствовал, что появилась надежда на спасение возлюбленной и отступать нельзя. Что ж, придется переступить через гордость и обиду. Перед внутренним взором возник образ Ирины, и, собравшись с духом, Родин-младший обратился к брату:

– Сева, выручай, на тебя одного у меня надежда. Ты же все научное сообщество знаешь – историков, криптографов… К кому обратиться можно? В этом амулете разгадка Ирининой болезни, в этих письменах, сердцем чувствую. – Георгий взял брата за руку и с мольбой заглянул ему в глаза. – Ради моей любви к Ирине, ради нашей братской любви, выручи.

Всеволод отвел взгляд, но руки не убрал.

– Братской любви? – после краткого раздумья ухмыльнулся он и внимательно посмотрел на брата. – Хорошо же ты показал мне братскую любовь эту. Ну да ладно… – Голос Всеволода вновь обрел свою зычность. – Помогу я тебе, родное сердце, что же поделать. Сходи вниз, попроси у прислуги еще пару ламп. Надобно фотографию сделать.

Через несколько минут, когда Георгий вернулся с двумя керосиновыми лампами, Всеволод уже разложил компактный дорожный фотоаппарат и колдовал над крошечным объективом. Родин-младший восхищенно цокнул языком: «Картридж кодак» с целлулоидной пленкой!

Да, такой машинке под силу запечатлеть мелкие закорючки индейского письма. В детстве у братьев Родиных был фотоаппарат «Дружок» мастерских Акимова, отцовский подарок. Много часов они проводили над настройкой освещения и проявкой капризных фотопластин. Фотографировали нянюшку, отца, друг друга, оторопевшую прислугу и даже дворового щенка. До сих пор у Родина дома хранились пожелтевшие карточки. Георгий, вскоре погрузившись с головой в медицину, увлечение детства забросил, а Всеволод, напротив, с фототехникой был явно на «ты».

Когда снимок был наконец сделан, Всеволод аккуратно передал брату по-прежнему раскрытый медальон.

– Все, это больше не нужно. Забери себе, может, еще что в голову придет, раз уж ты так уверен, что это причина болезни. А я пока займусь проявкой. У вас на телеграфе машина Казелли вроде есть?

На старокузнецком телеграфе и вправду несколько лет назад установили хитроумную итальянскую машинку, которая могла передавать изображения с помощью электрических разрядов, – гордость старокузнецкого почтового ведомства. Подобные аппараты были только в Петербурге и Москве.

– Есть. А куда телеграфировать будешь? В Петербург в академию? Или в Географическое общество?

– Да нет, – замялся Всеволод и уж очень сосредоточенно стал складывать фотоаппарат в деревянный чемоданчик, повернувшись к брату спиной. – Там вряд ли помогут. Я буду телеграфировать в Белен, одному священнику монастыря Санту-Аледжандри, отцу Лоренцо. Он занимался миссионерской деятельностью в Бразилии и Венесуэле, нес слово Божие дикарям в амазонских джунглях и хорошо знает письменность и языки некоторых индейских племен, о существовании которых наши важные петербургские академики и слыхом не слыхивали.

Георгий подозрительно посмотрел на брата. Что-то нечисто было с этим отцом Лоренцо. Больно нервно звучал обычно густой и уверенный голос Всеволода.

– Почему же ты, брат, так уверен, что бразильский миссионер разгадает зашифрованные письмена лучше русского исследователя?

– Дело в том, что отец Лоренцо, видимо, был когда-то э-э-э… одним из предыдущих владельцев этого амулета. Должен, должен помочь священник. Ты же сам помощи просил, Енюша, так доверься мне, я не обману.

Всеволод обернулся к брату и посмотрел на него с улыбкой, но сощуренные глаза были внимательны и осторожны. Георгий слегка нахмурился. Так вот оно что! Старый миссионер, выходит, и есть тот, кого обокрали те самые янки под предводительством пропойцы-ирландца.

И Всеволод знал об этом. Знал и все равно купил Золотое сердечко и прочие безделушки. И возвращать, видимо, не собирался. Вот тебе на, братец! Первопроходец, исследователь, ученый, а на деле – скупщик краденого! Гнев закипал в молодом докторе, но он мгновенно прикусил язык. Нельзя сейчас затевать ссору сызнова.

Брат был его единственной надеждой, его и Ирины. После они обо всем поговорят, и Всеволоду придется раскрыть правду, но пока… Пока лучше помолчать, спасение любимой было важнее всего.

– Ты чего набычился, Енюша? – произнес Всеволод со слегка наигранным весельем в голосе, оторвав Георгия от раздумий. – Ты беги лучше, брат, в клинику, вдруг Жернакова твоя сама очнулась. Да и Юсупова успокой, там небось все сейчас на головах стоят. Ты все равно мне сейчас не помощник, как будет ответ от отца Лоренцо – так сразу дам знать.

Когда Георгий Родин преступил порог земской клиники Старокузнецка, переполох уже улегся и в приемном покое по случаю позднего часа его встречал только крепко подвыпивший сторож, который, готовясь к вечернему обходу, пытался перед зеркалом придать себе благообразный вид, ежесекундно икая и поправляя фуражку. Увидев заснеженного Родина, отряхивающегося в дверях, он бросил свое занятие и, вытянув руки по швам, чрезмерно громко доложил:

– Ва-аше благородье, Андрей Семеныч просили немедленно по прибытии вам… вас… ик!

Но Юсупов, завидев отъезжающего извозчика, уже сам спешно спускался по лестнице, лицо его выражало тревогу.

– Георгий, где же ты пропадал? Тут такое творилось, Радевич из жандармского управления приезжал, бомбистов искали, допросили санитаров из неблагонадежных, всю больницу обшарили, и никаких следов – ни дыма, ни разрушений, а взрыв-то ого-го был, аж в слободе слышно было. И главное, что звук вроде как из палаты этой столичной штучки был, Жернаковой, той, что в ступоре лежит. Ты что молчишь-то, Георгий?

Родин устало посмотрел на своего институтского товарища и, снимая тулуп, ответил:

– Я тебе, Андрей, все сейчас расскажу, ты только мне сперва скажи, как она?

– Как она? – опешил доктор. – Да так же вроде. Кататония, паралич, никаких изменений к лучшему. Анюта с ней весь вечер просидела, я только сейчас ее в сестринскую спать отправил.

– Я пройду к ней сначала, а потом у тебя в кабинете поговорим, хорошо?

– Да, хорошо, – неуверенно ответил Юсупов. Изможденное лицо Георгия и пылающие надеждой зеленые глаза производили сильное впечатление.

Через полчаса он заглянул в палату Ирины Жернаковой и шепотом позвал:

– Георгий, пойдем, поспать тебе надо. Не дури, сидя здесь, ты ей не поможешь.

Родин, словно очнувшись, посмотрел на друга через плечо и задумчиво кивнул. Потом медленно встал, будто старался не разбудить Ирину, и, уже собираясь уходить, положил на ее медленно поднимавшуюся и опадавшую грудь злосчастный медальон.

Георгий вздохнул, провел рукой по своим непокорным каштановым волосам и направился по полутемной ночной больнице вслед за Юсуповым. Да, старый друг был прав, нужно поспать, кто знает, что готовит завтрашний день. Но поспать в эту ночь ему так и не удалось.