Санин решил, что кончать двойника надо грубо, прямолинейно, без выкрутасов. Самуилов по своим каналам собрал достаточно информации и установил, кто ведет Зенковича. Новая китайская группировка, притаившаяся под официальной «крышей» корпорации «Витамин». Чем занимается этот самый «Витамин», еще предстояло разобраться, тут было много темных пятен, но по первым прикидкам, обычным рыночным промыслом — наркота, живой товар, финансовые аферы. В крутой московский бизнес группировка вписалась недавно, от силы год-два, но уверенно набирала темп, успев потеснить многих менее разворотливых конкурентов, среди них и мощные, прекрасно организованные кавказские кланы, уже несколько лет лидировавшие в наркобизнесе и, казалось, надежно захватившие этот перспективный рыночный плацдарм. Действовали китайские товарищи с необыкновенной изобретательностью, избегая лобовых столкновений, используя в своих операциях, в основном, славянские кадры, и сумели за короткий срок стравить несколько крупных московских авторитетов, доселе мирно сотрудничавших на паритетных началах, и устроить между ними кровавую мясорубку. По большей части их действия были на руку государству, получалось, что китайцы работали в том же направлении, что и сугубо законспирированная группа «Варан». Сам «Витамин» пока не понес ощутимого урона, если не считать загадочного убийства монаршего фаворита Серегина, завербованного ими с полгода назад. Вбухали они в Серегина большие деньжищи, но попользовались им недолго: недрогнувшая рука наемного убийцы неожиданно вырвала его из стройных рядов преуспевающих рыночников. Группа «Варан» не имела к этому никакого отношения, хотя в черном списке Самуилова он занимал одну из первых строчек, уж больно был говнистый. Просто руки не дошли, и вот кто-то помог, опередил, но это не обрадовало генерала. Бандиты редко взрывают видных правительственных чиновников, это бессмысленно, поставят нового, только и всего, и придется его заново перекупать, — значит, кто это сделал? Неужто в смежных ведомствах или в армейских кругах завелась отчаянная голова, вздумавшая, как и Самуилов, творить суд и расправу на собственный страх и риск? Опасный сдвиг, грозящий перерасти в эпидемию, которую трудно будет остановить. Ему вовсе не хотелось, переступив закон, удостовериться в наличии обезумевших попутчиков, однако ничего удивительного в этом не было. Формы сопротивления режиму, обрекшему народ на вымирание, могли быть разные, это всего лишь одна из них, возможно, не самая уродливая.

…Санин принял к сведению информацию, полученную от генерала, но она не имела для него практического значения. Китайцы — так китайцы, пусть хоть черти с рогами, но Зенковича он уберет. Его не надо было убеждать в необходимости этой акции. Зачуханный бомж, получивший в свои руки непомерную власть, способен, как та знаменитая кухарка Ильича, натворить таких бед, перед которыми гайдаровско-чубайсовские реформы покажутся сущей безделицей. Изучая Зенковича на фотографиях, сделанных ребятами из «Варана», он испытывал к нему холодную, ровную ненависть, но не как к своему кровному врагу, а скорее как к какой-то экзотической ядовитой гадине, заползшей в человеческое помещение и готовой ужалить любого, кто подвернется на пути. Сытое красивое лицо, наглая улыбка, небрежная, располагающая к себе манера одеваться, — ах ты сука, Геня Попрыгунчик, считай, что уже допрыгался, дотрахался, дожрался… Ночью Санин получил печальное известие о том, что его безалаберная подружка попала в аварию и теперь лежит в реанимации в 1-й Градской больнице при последнем издыхании. Он позвонил и переговорил с дежурным врачом, который заверил, что они делают все возможное, но отчаянную девицу так перекособочило, что если даже она очухается (а это вряд ли), ближайшие года полтора ей предстоит передвигаться в инвалидной коляске, а уж дальше — как Бог даст. На всякий случай Санин пригрозил врачу, сказал, что к вечеру заглянет и лично проверит, чем они там занимаются, на что тот, по-видимому давно привыкший к подобным смутным угрозам (о времена! о нравы!), лишь устало возразил:

— Если нам не доверяете, можете забрать ее хоть сейчас.

Настроение у Санина было ужасное, и с самого утра он стал делать ошибку за ошибкой, любая из которых была непростительна для специалиста его уровня. Во-первых, заторопясь, прибыл на трассу за целый час до операции. Второе, поддался эмоциям и взял напарником Гришу Тополя, своего любимчика, который последнее время хандрил и нуждался, скорее, в обследовании у психодиагностов, а не в оперативной встряске. Третье, и, пожалуй, самое главное, на утренний инструктаж «мамочка» Дарья Тимофеевна зачем-то притащила эту девицу, Лизу Королькову, помощницу прикомандированного Лихоманова, и Санин ее не выгнал, будто морок на него нашел. Против самой девицы у него не было возражений, Санин давно заочно приглядывался к ней и намеревался в ближайшем будущем предложить ей перейти под его начало: но в этот раз он нарушил собственное незыблемое правило: на последней «указивке» имели право присутствовать только непосредственные участники акции. Никаких лишних ушей и глаз, даже самых проверенных. И когда капитан Королькова осмелилась задать нелепый вопрос, он насторожился, но опять же не принял мер к ее временной изоляции, что, кажется, должно было произойти автоматически. Вопрос прозвучал такой:

— Павел Арнольдович, простите пожалуйста, но я хотела бы знать, проводилась ли с объектом идентификационная экспертиза?

Полковник удивился:

— Вы хотите знать?

— Если можно.

Лизе он не ответил, обернулся к «мамочке».

— Дарья Тимофеевна, за этот детский сад получите строжайшее взыскание.

Меченок глубокомысленно кивнула, на том дело и кончилось.

Были и другие мелкие погрешности, и они, в скором времени сойдясь в одно, привели к серьезному проколу.

В захвате участвовали девять человек из «Варана», счастливое число. Трое снайперов под началом Васи Коняхина заняли свои позиции еще с ночи. Майор Степа Чубукин с двумя помощниками отвечал за «аварию» и обеспечивал отход. Точку в акции предстояло поставить самому полковнику вместе, естественно, с Дарьей Тимофеевной, а Гриша Тополь на подхвате. Ничего сверхсложного, план прямолинейный, как кукурузный початок.

Недоразумения начались с того момента, как явились на место с часовым запасом времени. Санин не придумал ничего лучшего, как усесться за столик в открытом кафе и угостить мороженым молодого Гришу Тополя. Дарья Тимофеевна бесследно растворилась в сутолоке начинающегося рабочего дня. Час — это, разумеется, приблизительно, туда-сюда десять минут. В одиннадцать тридцать у Зенковича был назначен прямой эфир в телепрограмме «Россия в двадцать первом веке».

Вот тут Санин и заметил, что молодой напарник то ли не выспался, то ли опять блажит. Среди бойцов «Варана» двадцатисемилетний Гриша Тополь выделялся замкнутым характером и необъяснимой тягой к абстрактным знаниям. В часы отдыха его трудно было представить без книги в руках. Причем читал он не модную макулатуру в ярких обложках с изображением супертёлок и железных парней с автоматами, а серьезные философские трактаты либо толстенные труды по истории, чуть ли даже не Карамзина с Соловьевым. Боевые друзья относились к его странному увлечению уважительно, сочувствовали, советовали, как сохранить зрение, и наделили кличкой «Библиотекарь». Возможно, избыточное умственное напряжение и привело к тому, что Гриша стал сомневаться в вещах, о которых обыкновенному воину и задумываться грех. Родители у него в Ульяновске, близких друзей не было, побратимы по «Варану» не в счет, это родня, поэтому с заковыристыми вопросами Гриша, как правило, обращался непосредственно к командиру, чувствуя его расположенность и не опасаясь глупых шуточек. Тем более, что полковник сам был достаточно подкован в теоретических умственных проблемах. К примеру, совсем недавно Гриша поинтересовался его мнением о Божьем промысле. Допустим, сказал Гриша, если Бог существует, а это бесспорно, тому есть множество очевидных доказательств от обратного и собственное Гришино внутреннее нравственное чувство подсказывает, что это так; то тогда как объяснить противоестественные преступления, которые Господь попускает? Гриша сказал, что не имеет в виду мелкие случаи, обычные убийства, извращения и святотатства, совершаемые отдельными людьми из-за недостаточного гуманитарного развития, а глобальные события, вроде избиения, распыления целых народов, что бывало прежде и сейчас происходит в России. Какой может быть смысл в том, что Творец, подобно пьяному мужику, в неистовом слепом порыве уничтожает собственные прекрасные творения?

— Очищение, искупление грехов, — сказал Гриша хмуро, — это все понятно. Я также согласен, что человек должен отвечать за грехи предков и за то, что произойдет с его детьми, но когда могучая цивилизация стирается с лица земли, будто чернильное пятно, это выше моего разумения. Я не ропщу, но душа не принимает… В чем тут смысл, Павел Арнольдович?

Санин не замедлил с ответом.

— Сам же говоришь, выше твоего разумения… Значит, нечего и голову ломать. Помнишь, как у классика: «Есть многое на свете, друг Горацио, что непонятно нашим мудрецам».

Гришины глаза сияли нестерпимой синью, будто два небесных луча.

— Хорошо, Павел Арнольдович, — произнес он с запинкой, словно готовясь нарушить какое-то табу. — Допустим, есть вещи в принципе непостижимые… до поры до времени. Не будем их трогать… Но ведь то, что мы делаем, и вы, и я, и вся группа, тоже не поддается разумному объяснению. По какому праву мы судим то, чего не понимаем? И вдобавок приводим в исполнение собственные приговоры?

Вопрос удручающий, но Санин и тут не уклонился.

— По твоей же теории Божьего промысла, мы — всего лишь орудие в его руках. Чего же тут непонятного?

— Или в руках дьявола.

— Или так, — усмехнулся Санин.

Уже после одного этого разговора Санин не имел права брать Библиотекаря на операцию, а должен был поскорее отправить на Каширку в центр реабилитации, но он взял. Дал маху. Наверное, повлияло ночное происшествие со Светиком. Он сравнивал себя молодого с Гришей Тополем, к которому испытывал почти отцовские чувства, и понимал, насколько он сам был проще, одномернее, глупее, в конце концов. Он очень рано осознал свое предназначение воина, и больше, в сущности, не хотел ничего знать ни о себе, ни о мире. Потерять Гришу означало для него то же самое, что лишиться собственной головы, только что случайно найденной в кустах. Он надеялся спасти его, удерживая при себе, ибо знал, что опасно не там, где пули свистят, а там, где человека съедает, разрушает отчаяние душевного одиночества.

— Почему не кушаешь мороженое, Гриша? — мягко спросил у поникшего парня. — По жаре хорошо немного охладиться.

— Что-то не хочется, — боец неловко переложил на столе ладони, будто две пудовые колоды. В каждой руке у него спрятано по кузнечному молоту: чемпион внутренних войск в полутяже по боксу — вот как забавно распоряжается природа.

— Гриша, если тебе неможется, скажи сейчас. Потом поздно будет. Ты вроде поплыл, нет?

Гришины нежные щеки мгновенно подернулись румянцем, взгляд заледенел:

— Не сомневайтесь, Павел Арнольдович, не подведу.

В ту же секунду в ухе Санина пискнул сигнал.

— Едут, командир, — откуда-то с небес сообщил по рации Вася Коняхин, по совместительству дозорный. — На двух тачках. Дистанция — пять-шесть машин.

И завертелась адская карусель.

В точно рассчитанный момент на перекрестке, докуда от дома Зенковича шесть минут езды, появилась Дарья Тимофеевна, преобразившаяся на сей раз в горбатенькую, подслеповатую, прихрамывающую бабульку, и начала осторожно пересекать улицу, выщупывая путь суковатой клюкой. Мало того, перед собой полоумная старуха толкала высокую громоздкую детскую коляску с закрытым верхом. Редкие прохожие на нее поглядывали с любопытством, и одна сердобольная девица в джинсовой юбке (находятся же еще такие!) ринулась ей помочь, но лучше бы этого не делала. Старушка испугалась, когда чужая девица ухватила ее под руку, пискляво заверещала, покачнулась, споткнулась о собственную клюку — и грохнулась поперек улицы. В то же мгновение из-за поворота вылетел ядовито-зеленый «Линкольн», резко тормознул, пошел юзом, успел взять вбок, но зацепил бампером детскую коляску. Коляска перевернулась и, сверкая раскрученными нарядными колесами, покатилась вниз, пока не врезалась боком в фонарную тумбу. В узком проезде с односторонним движением мгновенно образовалась пробка. Из «Линкольна» никто не вышел, он даже попытался обогнуть лежащую старуху, но та так удачно растянулась, что для этого пришлось бы переехать ее голову левым колесом. Девушка, обхватив бабку за плечи, тянула ее к тротуару, но Дарья Тимофеевна ловко и сильно лягнула непрошеную помощницу ногой, изображая приступ безумия.

В зад «Линкольну» уперся джип сопровождения, и оттуда посыпалась охрана, вооруженная до зубов. Ребята, видно, были ушлые, тренированные, но на сей раз опростоволосились, всем скопом ринулись убирать препятствие с асфальта. Лишь один малый остался у машины и зорко оглядывался по сторонам. Из подкатившей «Волги» выскочил Чубукин с двумя бойцами, и они не мешкая открыли стрельбу. Первую пулю словил рослый боец, оставшийся у машины, но и трое его товарищей не успели добежать до злобно вопящей старухи, их скосило очередью по ногам. Чубукин ткнул дулом в бок водителю, вытащил его из машины и положил на асфальт.

Санин и Гриша Тополь приблизились к «Линкольну» спереди, остановились поперек дороги: их разделяли старуха, успевшая принять сидячее положение и на глазах помолодевшая, девушка в джинсовой юбке и несколько мгновений мирной жизни. В девушке ошарашенный Санин узнал Лизу Королькову.

— Ты зачем тут? — спросил он, уже понимая, что ситуация стала внештатной, хотя пока еще контролируется.

— Не хочу, чтобы его убили, — ответила девушка, побледнев и вытянувшись в струнку. Дикие слова, несуразный поступок. Бунт на корабле.

— Уйди отсюда, Лиза, — спокойно сказал Санин. — Или убью тебя, как собаку.

Он потянулся рукой к поясу, но тут же ощутил на плече железную хватку Гриши Тополя.

— Не надо, Павел Арнольдович. Вы потом об этом пожалеете.

Автоматически Санин двинул плечом и отбросил помощника в сторону, чем, возможно, спас ему жизнь. Тем пятерым, кто находился в «Линкольне», хватило времени, чтобы оценить обстановку и принять решение. Тяжелая машина, провизжав сцеплением, взлетела с места, будто мотылек. Дарья Тимофеевна перекатилась на тротуар, Лиза Королькова по-кошачьи отпрыгнула, а вот Санина, лихорадочно рвавшего из-под полы свой «Магнум-701», железная туша задела и опрокинула на асфальт, да так крепко, что на секунду у него помутилось сознание.

Далеко машина не уехала: Вася Коняхин, занявший позицию на чердаке девятиэтажного дома, по немыслимой траектории, противоречащей законам физики, прострелил водителю шею. Безусловно, это был один из лучших выстрелов за всю его снайперскую практику, и он, удовлетворенно погладив цевье, оценил его знаменитой цитатой: «Ай да Вася! Ай да сукин сын!»

«Линкольн» неуклюже завилял и носом тупо врубился в кирпичную стену. Наконец-то в машине приоткрылись дверцы, причем сразу три: передняя и две задних, но наружу вывалился лишь Лева Таракан и с такой скоростью помчался по улице, словно продолжал сидеть в разгоняющейся машине. Ужас гнал его подобно урагану. Он, конечно, сообразил, что среди белого дня, под ясным московским солнцем смерть явилась именно по его душу и, ни на что особенно не надеясь, установил мировой рекорд спринтерского рывка.

Следом из «Линкольна» осторожно и как-то вразвалку спустился вампир Пен, но никуда не побежал, напротив, спокойно двинулся навстречу нападающим, паля сразу из двух пистолетов. Стрелял он недолго, но успешно. Поразил в грудь Гришу Тополя и ранил в плечо едва поднявшегося на ноги Санина, но дальше сплоховал, начал выцеливать безумно пляшущую на асфальте джинсовую девицу и сам нарвался на пулю, выпущенную из положения сидя Дарьей Тимофеевной. Она стреляла из мощного американского полицейского «кольта» модели рокового 1985 года, и свинцовая блямба вошла вампиру точно в переносицу, перебила центральный лицевой хрящ и по касательной застряла в левом полушарии мозга. Пен-Муму выронил пистолеты, упал на колени и завертелся волчком, пытаясь вырвать из головы раскаленный металл. Это ему не удалось, и прежде чем умереть, он тонко, жалобно завыл, точно ночной волк, посылающий прощальный привет луне.

Санин обогнул его, они встретились глазами, и полковник словно заглянул на тот свет. Словно оступился в бездну, где исчезают земные ощущения и куда все летучие живые звуки доносятся через тугую пелену вечности. С грустного лица вампира брызнула ему на ногу капля голубоватой крови, и полковник споткнулся, потеряв темп.

Он не видел, как Чубукин с двумя другими «варанами» бежал к машине длинными, враскачку прыжками, и как оттуда, из чрева «Линкольна», свесился, повис на ступеньке маленький, гибкий китаец и, рисуя стволом автомата старинный узорный веер, послал навстречу бегущим несколько коротких, точных очередей. Чубукин принял в грудь четыре пули, его товарищам досталось по паре штук, но все трое в ответ осыпали китайца целой тучей гудящих, рвущих плоть ненасытных металлических шмелей. Су Линь выпал на асфальт, руки и ноги у него ослабели. Легкомысленная улыбка сияла на лице. Угрызения совести его не мучили. Для своего русского друга, для несчастного Гени Попрыгунчика он сделал все, что мог, не уклонился от боя, хотя это была, возможно, и не его вина, если что-то вышло не так, как он рассчитывал. Все в руках провидения. Смерти он не боялся, потому что в нее не верил. Лишь немного сокрушался о том, что так внезапно оборвалось нынешнее блистательное, полное надежд и приключений земное пребывание.

К нему приблизилась высокая дама с чистым и светлым лицом, повела вокруг рукой и сокрушенно произнесла:

— Сколько крови, сколько боли вокруг — и ради чего? Вы можете ответить?

Худенькое тельце китайца растекалось по асфальту красными ручьями, но ему вовсе не показался неуместным этот, по-видимому, последний разговор на земле, и в том, что собеседником оказалась прекрасная русская женщина, он узрел милостивый знак судьбы.

— Наклонитесь, — попросил он. Дарья Тимофеевна присела на корточки, — Спасите Леву. Он вам пригодится.

— Нельзя. За ним погнался Пашута. Его не остановишь.

— Грустно слышать, — улыбка Су Линя померкла. — Тогда прощайте. Я буду умирать.

Из машины, как ни в чем не бывало, соскользнула на землю Галочка. По ее цветущему виду никак нельзя было сказать, что она испугана или ошарашена.

— Ты кто? — спросила Дарья Тимофеевна.

Галочка с достоинством ответила:

— Я личная секретарша господина министра. А вы кто? Террористка, да?

Дарья Тимофеевна передала ей шприц и ампулу. Указала на уснувшего китайца.

— Сумеешь сделать укол, секретарша?

— Конечно, сумею… Можно вас спросить?

— Быстро, я спешу.

— Геню уже хлопнули или еще нет?

— Тебе это важно?

— Я люблю его, — призналась Галочка. — Он мне как старший брат.

На улицу постепенно выползли бесстрашные зеваки. Вдалеке прогудела сирена милицейской машины. Дарья Тимофеевна по рации дала отбой Васе Коняхину и двум его напарникам. Больше всего сейчас ее беспокоило одно: куда подевалась Лиза Королькова?

…Лева Таракан долго бежал, сворачивал в переулки и проходные дворы, пересекая пустыри, дважды прокатился в переполненном автобусе, и казалось, не только оторвался от любой погони, но очутился в другой галактике, но он понимал, что это ложное ощущение. Однако страх утих от долгого бега, зрение прояснилось, и когда Лева уселся на скамейку в каком-то небольшом скверике на Ордынке, чтобы передохнуть и пораскинуть мозгами, ему в голову вдруг пришла мысль, что в этом новом положении есть приятные стороны. Он наконец-то вырвался из плена, избавился от своих мучителей, от бесконечных кошмаров, и если повезет, то, пожалуй, сумеет еще раз начать жизнь с чистого листа. Если не поймают сегодня, то не поймают и завтра, к его услугам подземные трущобы, теплые отопительные трубы, щедрые городские свалки, мусорные ящики, — Господи, какое блаженство! К тому же, он далеко не бедняк. За время пребывания в облике влиятельного государственного деятеля он успел заначить в разных укромных местах достаточное количество деньжат, чтобы при желании, когда минует опасность, вынырнуть на поверхность и завести собственное дельце, допустим, приобрести небольшую винную лавчонку, но это именно при желании. Лева не был уверен, что предпочтет хлопотливое бытование преуспевающего предпринимателя тайной, вольной, наполненной высоким духовным смыслом жизни бомжа.

Увы, недолго длились его мечты. Не успел докурить сигареты и только собрался пересчитать наличный капитал, рассованный по карманам, как в конце аллеи показалась прихрамывающая рослая фигура, в которой Лева сразу признал одного из налетчиков, причем, вероятно, самого опасного. Мужик устремился к его скамейке, и хотя двигался не ходко и странно прижимал к плечу руку, будто поддерживал какой-то груз, разом одолел половину аллеи.

Леву подбросило со скамейки точно взрывной волной — и началось ужасное соревнование, где ставкой была человеческая жизнь. Все смутные предчувствия, допекавшие Леву много ночей подряд, слились в реальный ужас, тягучий и зыбкий, как мокрый песок. Умом он сознавал, что от этого преследователя ему не уйти, но не собирался сдаваться. С напряженными мышцами, с гудящими нервами он испытывал невероятные, мистические муки, какие испытывает зверь, гонимый умелым охотником на убойный выстрел; и огромная Москва с ее привычными захоронками превратилась для него в лесную чащобу, загроможденную поваленными стволами, колючими зарослями, топями и сквозными полянами, грозящую на каждом шагу вонзить в бок смертельный сук. Как в липком похмельном сне он бежал и не мог убежать, хромой догоняльщик все время оказывался проворнее, и стоило Леве на мгновение расслабиться, как тут же сзади возникало тяжелое сопение и неуклюжий топот будто каменных ног. Все начиналось сызнова — обреченное петляние, холодок смерти на затылке и мокрая жуть в груди.

Не меньше страдал и Санин. За два часа нелепой погони он потерял много крови, но у него не было возможности остановиться и перевязать рану, вдобавок при столкновении с «Линкольном» он вывихнул левую лодыжку — и чем дальше, тем больше усилий требовалось, чтобы волочить ногу, словно это был плохо пристегнутый деревянный протез.

И все же больше чем телесная слабина, душу ломал непонятный срыв хоть и грубоватого, но вполне приемлемого нормального плана ликвидации, предполагавшего обычный захват, быстрый допрос проклятого самозванца — и, наконец, пустяковую имитацию самоутопления жертвы в районе Химок. Сущая ерунда, а поди ж ты! Оперативная неудача так сильно уязвила самолюбие полковника, что, казалось, в башке вот-вот лопнет какой-то центральный сосуд и на мозг обрушится слепота. Было и еще кое-что, с чем он никак не мог справиться. В глазах, как неуловимая соринка, то и дело возникало изуродованное Светкино личико, — и сбросить наваждение Санин не мог, как ни старался.

Он хотел только одного — поскорее догнать вонючку-министра, к которому теперь относился с личной, а не служебной неприязнью, развязаться с ним, усесться в тенек, перетянуть плечо, зудевшее пчелиным ульем, и спокойно обдумать, что же это за странный денек приключился с ним на старости лет.

Леву настиг в подвале заброшенной двухэтажной хибары, предназначенной на снос, куда тот в отчаянии спрыгнул и забаррикадировал за собой дверь, надеясь отлежаться, как сурок в норе. Санин вышиб трухлявую, хотя обитую железом дверь кулаком здоровой руки, испытав при этом болевой шок, точно ему рассекло туловище наискосок. Перед тем, как войти в подвал, огляделся: двор пуст, людьми и не пахнет, окна жилых домов сюда не выходят — поганец словно нарочно подобрал убежище, где его можно придавить по-тихому.

Самозванец Зенкович прижался к одной из стен, утырился между деревянной поломанной тарой, его силуэт отчетливо выделялся в скудном рассеянном свете, лившемся из зарешеченного полуокна.

— Вставай, козлина, — сипло распорядился Санин. — Еще придется ответить на пару вопросов.

— А потом? — робко донеслось от стены.

— Потом — суп с котом, — Санин придвинулся ближе и теперь хорошо различал сытое белое лицо ненавистного кота-ворюги.

— Говори быстро, кто твой хозяин?

Лева закопошился и встал в полный рост.

— Разве вы не знаете?

— Я знаю, ты скажи, — рыкнул Санин. Прикинул: стрелять не годится. Достал десантный тесак из кожаной поясной сумки. Нож спишут на ночную шушеру. Впрочем, это все не имеет никакого значения. Операция все равно провалена.

— Почему вы хотите меня убить? — спросил Лева, и в его голосе удивленный полковник не услышал страха. Уныние, да, но не страх.

— Я не убийца, — в глазах у Санина начинало двоиться, надо спешить. — Я исполняю приговор.

— О чем вы? Чей приговор?

— Ни финти, подонок. Приговор твоей бывшей родины… Повторяю вопрос: кто хозяин? Кто тебе платил?

— У меня нет хозяина… Поймали, накачали наркотой. Делал, что требовали. А как иначе? Жить-то хотелось… Но вреда никому не причинил. Никому конкретно.

— Кто поймал?

— Китайцы… Это долгая история. Если желаете, все могу написать на бумаге.

— Сверху кто вел?

— Серегин… его уже убрали… Шамширов из президентской администрации. Хмельницкий… Егоров раскручивал пропагандистское обеспечение… Других не знаю, — Лева добросовестно перечислял и незаметно, как ему казалось, передвинулся к двери. Он уловил, что жуткий маньяк-преследователь не совсем здоров, кровит и покачивается на одной ноге, как цапля. Слабый огарок надежды затеплился в мозгу. Если еще чуть-чуть взять влево, а потом неожиданно рвануть…

— Даже не думай, — угадал его замысел Санин. — Бежать некуда. Добегался.

— Но за что? Если вы не сумасшедший, предъявите обвинение.

— Обвинение тебе? — Санин попытался вернуть себе кураж, не получилось. Свинцовая навалилась усталость, такого с ним не случалось давным-давно, разве что… Потребовалось усилие, чтобы перебороть апатию… а ведь еще предстояло ткнуть ножом, закидать тушу ящиками… да что же это такое! — Обвинение? — повторил он удивленно. — Ты, скотина, соки сосал из народа, который тебя вспоил, вскормил — этого мало?

— Не сосал, — слабым эхом отозвался Таракан. — Из меня сосали, кто хотел, но не я. Я…

Санин сделал шаг вперед, напряг руку: хватит! Происходящее напоминало скверный анекдот.

И в ту минуту, когда Леве оставалось жить с гулькин нос, сзади, в неплотно прикрытой двери произошло шевеление и звонкий, напряженный женский голос произнес:

— Остановитесь, полковник! Послушайте меня, пожалуйста.

Не оглядываясь, угадал — Лиза Королькова, будь ты неладна!

— У тебя что, капитан, месячные начались? Нервишки шалят?

— Нет, все в порядке… Возьмите, пожалуйста, телефон, Иван Романович на связи.

Она стояла за спиной, но близко не подходила, Санин оценил ее осторожность. Ярость, которая в нем бушевала, могла толкнуть на неадекватное движение. А что такое? Семь бед — один ответ. Эту заносчивую пигалицу он обязан научить уму-разуму.

Повернулся, сказал:

— Давай.

Лиза кинула мобильную трубку. Санин поймал, прижал к уху. Услышал знакомый, размеренно-учтивый голос Самуилова.

— Паша, обстоятельства изменились. Команда: отбой. Не поздно еще?

Санин сорвался на бестактность.

— Как понять, Иван Романович? Там же моих хлопцев ухлопали.

— Скольких?

— Не знаю.

— Посчитаешь, доложишь. Все подробно доложишь, Паша. Выполняй.

— Есть, — машинально ответил Санин и ушел со связи. Бросил трубку Лизе. Закряхтел, поворачиваясь к двойнику. Плечо одеревенело, жгло огнем. В голове что-то опасно сместилось. Между грязных ящиков смиренно ожидало своей участи подлое животное, с ущербной психикой, возомнившее, что оно может безнаказанно урвать лакомый кусок на вселенском разбое. Так не бывать же этому. Уничтожить насекомое — это не убийство, это дезинфекция. Он знать не хотел, какую новую игру затеял Самуилов. Генералы, даже те из них, кто не забыл слово «честь», все равно не смогут понять в своих чистеньких кабинетах, что натворили на земле эти сволочи. И что еще натворят, если их не остановить. У Санина задача простая, и он знал свое дело туго: посыпай дустом — и дави. Насколько хватит порошка.

— Не делайте этого, Павел Арнольдович! — услышал за спиной будто ангельский голосок. Проклятая вертихвостка!

Лева Таракан замер будто в столбняке. Он отлично понимал: жизнь его висела на волоске, мимо этого раскоряченного, с растрепанной головой человека и мышь не проскочит. Когда услышал слова «полковник», «капитан», малость воспрял духом: свои, офицеры, не должны своевольничать, сперва снимут дознание и все прочее, — теперь летучая надежда испарилась. Какие там свои, какое дознание! О чем ты, Левушка? Это же Россия-матушка, не Булонский лес. Сюда за человеком приходят не служители Фемиды, а его собственный рок. И все же на краю небытия Лева нашел-таки нужные слова. Сказал твердо, без дрожи:

— Я такой же русский мужик, как и ты, полковник. Просто загнали в угол… Что ж, мочи, раз очередь подошла. Одним придурком больше, одним меньше, какая разница?

Санин помедлил, грязно выругался, сунул нож в чехол, попер к двери. Лизы будто не видел.

На дворе присел на приступочку, закрыл глаза… Почувствовал деликатное прикосновение к плечу.

— Давайте перевяжу, Павел Арнольдович.

Поглядел — у нее в руках медицинский пакет. С горечью отметил, как все ловко получается у настырной оперши. Как из воздуха выскакивают то пистолет, то телефон, то перевязочные материалы. В затуманенном сознании Санина со скрипом проворачивалось огненное колесо, может быть, земная ось.

— Знаешь, девочка, — произнес он, борясь с дурнотой, — ты Светика чем-то напоминаешь. Ее я тоже не успел урезонить. Она сама себя урезонила, пьяная разбилась вдребезги. Возьми себе на заметку.

— Не насмерть, Павел Арнольдович. Она выживет.

— Откуда знаешь?

— В больницу звонила… Потерпите, будет немного больно…

Прежде, чем отключиться, он ей поверил…