Зенкович еще не стал министром, но получил генеральское звание. Перемены в его жизни произошли разительные. У него теперь не оставалось ни одной свободной минуты, и опекунам пришлось резко увеличить количество снадобий и уколов, поддерживавших его силы.

Больше всего Леву Таракана удручало не то, что ему приходилось ежедневно посещать присутственное место и часами просиживать в роскошном кабинете с мебелью из мореного дуба, с сияющей на двери табличкой: «Зенкович Игнат Семенович», — изматывали бесконечные просители, с которыми он не знал, как себя вести. Правда, была в этих посещениях приятная сторона: редко кто являлся без подарка. Чего только не приносили, но большинство, не мудрствуя, вручали Леве конверты с энной суммой (в зависимости от важности дела), естественно в зеленых купюрах, так что нужда в наличности у него отпала. Все подарки в конце рабочего дня Пен-Муму заботливо складывал в кожаный мешок и куда-то уносил, но кое-что перепадало и Леве. К примеру, вскоре у него накопился целый арсенал именного оружия, две вещи пришлись ему особенно по душе: тяжелый черный маузер от Министерства обороны с трогательной гравировкой: «Бесстрашному воину — за мужество и отвагу» и турецкий ятаган с рукоятью из слоновой кости, на котором было написано: «Великому абреку Гене Прыгуну от кавказской братвы». Ятаган приволокли двое суровых пожилых горцев в каракулевых папахах, которым он по просьбе Галочки подмахнул какое-то пустяковое заявление и пришлепнул его правительственной печатью. В бумаге, кажется, шла речь о приватизации реки Псоу.

День изо дня газеты и телевидение раскручивали имидж государственника, простого русского мужика-интеллигента, крутого патриота, человека с добрым сердцем, людского заступника, которому осточертела наглая власть криминала. Зенкович ежедневно делал грозные заявления, пугавшие его самого, но Глеб Егоров из «Аэлиты», готовивший тексты и руководивший всей пропагандистской компанией, учил его, что чем резче, дурнее выступления, тем популярнее политик. Главное — категоричность и апломб, в смысл никто не вдумывается. Россиянин доверяет глазам, а не ушам. Перед интервью на радиостанции «Эхо Москвы» он дал Леве заготовку, где было сказано, что бандитов следует расстреливать на месте без суда и следствия, как только они попадутся на глаза, и он лично этим займется, когда получит полномочия. У него, мол, не дрогнет рука, потому что сердце обливается кровью от страданий невинных сограждан, которых замучили преступники. В число бандитов почему-то входили олигархи, взяточники, правозащитники, гомосексуалисты и коммуно-фашисты. Прочитав текст, Лева пришел в некоторое оцепенение и начал возражать в том ключе, что это чушь какая-то и вообще он ни разу в жизни не стрелял, но Егоров, как всегда, его легко убедил. Сказал, что важнее всего, чтобы било по мозгам и по нервам. Народ ненавидит всю эту сволочь первобытной ненавистью, и тот, кто облекает эту ненависть в слова, автоматически становится его любимцем. Конечно, добавил Егоров, сама по себе народная любовь ничего не значит, она пустой звук, если не уметь ею правильно пользоваться. Но это уже вопрос предвыборных технологий, Гене не стоит забивать себе этим голову.

Кстати, у Левы Таракана сложились с Егоровым добрые, приятельские отношения. Они были почти ровесниками и на многие вещи смотрели одинаково. Правда, Егоров считал Леву недоумком и жалел его как одну из бессловесных жертв режима, зато Лева искренне восхищался железной хваткой белокурого, улыбчивого пройдохи. У Егорова были ответы на все вопросы, и обо всем он имел собственное мнение. Он никого не боялся и не робел даже перед мертвяком Пеном. Поразительно, он вообще не принимал Пена всерьез. Как-то в порыве откровенности Лева пожаловался на вурдалака, который постоянно увеличивает дозы лекарств и бьет Леву кулаком по спине, чтобы таблетки не застревали между зубов, а вдобавок тянет из него бабки неизвестно за что.

— Одного не понимаю, — плакался Лева, — зачем кодировать уже однажды закодированного? Я же ничего не помню из прошлой жизни и служу верно, как пес. Зачем лишние мучения? Говорю тебе, Глеб, он самый настоящий садист и вампир.

— Мучения лишними не бывают, — глубокомысленно отозвался Егоров, — Они укрепляют дух. И насчет кодирования ты не прав. Кодирование — это великое благо, которое дал людям Интернет. Думаешь, ты один такой? Да у нас две трети населения зомбированы, поверь как специалисту, и погляди, какие счастливые лица даже у умирающих с голода. Тебе повезло, Геня. Многие мечтают глотнуть дозу побольше, чтобы забыться, да негде взять. И Пентюшу напрасно боишься, он совершенно безвредный.

— Ага, а по спине кулаком — это как? Разве не больно? И по ночам пугает.

Егоров глядел на него с сожалением.

— Не кулака опасайся, Геня, а прояснения ума. Это действительно страшно. Правду знать мало кому по силам. Боль терпеть куда легче.

Лева Таракан едва успел притушить блеск в глазах, чтобы проницательный Егоров ни о чем не догадался.

…В тот день поспели в присутствие с небольшим опозданием: задержало неприятное дорожное происшествие. Пен-Муму после долгих уговоров разрешил Леве порулить новеньким бледно-оранжевым «Кадиллаком», сам по обычаю уселся сзади и беспрерывно шипел в затылок: — Токо сверни не туда, сразу укол! — и еще всякие угрозы, но Лева не особенно прислушивался, наслаждаясь быстрой ездой. Ехали на двух тачках — в первой Лева, Пен и Галочка, во второй охрана. Хотя Леве еще не пошили генеральский мундир, сопровождали его теперь исключительно офицеры милиции чином не ниже майора.

На Садовом кольце влипли в пробку и прокантовались минут сорок: сперва омоновцы разгоняли какую-то демонстрацию, после из мощных брандспойтов смывали кровь с мостовой, чтобы не прогневать городское начальство, не терпевшее грязи. Пришлось спешить, и когда с ревом сирен вырвались на Профсоюзную, неподалеку от Черемушкинского рынка, разнервничавшийся Зенкович совершил непредумышленный наезд. Сбил передним бампером пожилую бабку, перекатывавшую через дорогу тележку с барахлом. Бабку отшвырнуло на тротуар, а «Кадиллак» разворотило задом к фонарю. Женщина оказалась очень крепкого сложения, прямо слониха, тут же вскочила на ноги и кинулась к машине выяснять отношения. Выкрикивала непристойности, грозила кулаками, указывая на перевернутую тележку и раскиданное по мостовой богатство: фирменные упаковки с одеждой и прочую дрянь. Однако увидя вылезшего из машины смущенно переминающегося Зенковича, возмущенная женщина вдруг смолкла и протерла глаза, как бы не доверяя зрению.

— Лева, это ты?!

В затуманенном сознании Зенковича что-то шевельнулось: женщина-гора ему безусловно знакома, но кто она? Сбивало с толку ее перекошенное лицо с окровавленной щекой.

— Лева, если это ты, — сипло продолжала торговка, — то сейчас буду тебя колошматить. Погляди, что наделал, изверг! Но как же ты…

Женщина начала озираться и увидела, как из подъехавшего «Бьюика» выскочили бравые менты и умело заняли позицию заграждения, тесня случайных прохожих и зевак. К ней приблизился высокий мужчина в длинном, обвисшем на плечах сером плаще, похожий на скелет, с бледным лицом и пустыми, сверлящими глазами. Проскрипел, казалось, не открывая рта:

— Чем-то недовольны, гражданочка?

Женщина поняла, что нарвалась на серьезную компанию, но, похоже, не привыкла отступать перед опасностью. Уперла кулаки в бока, надвинулась на Зенковича:

— Думаешь, Левчик, высоко взлетел, так можешь людей давить?! Ошибаешься, братец. На меня где сядешь, там и слезешь… Думаешь, твоих ментов испугалась? Нако-ся!

Разъяренная, окровавленная, сунула под нос Зенковичу здоровенную дулю. Ее окоротил Пен-Муму, прошамкав сбоку:

— Чего под машину кидаешься, дура? Гляди, бампер погнула. Платить придется.

От такой наглости бедная женщина опешила:

— Кому платить? Мне?! Ты на меня наехал — и мне же платить? Ты что, мужик, накеросинился с утра?.. Лева, чего молчишь? Скажи этому гаду…

Лева Таракан мучительно пытался вспомнить, кто такая эта огромная бабища, вынырнувшая из прошлого и больно уколовшая его мозжечок. Казалось очень важным вспомнить. Но память дремала, и вязкая слабость охватила сердце. Между тем один из милиционеров перекатил тележку на тротуар и туда же перенес тюки с товаром. Потом, сокрушенно качая головой, обследовал вмятину на передке машины. Обратился к Пену:

— Штуки на три попали, шеф. Может, шмотки конфисковать? В счет покрытия убытка?

Однако мысли Пена были заняты другим.

— Ты вот что, гражданочка… какой он тебе Левчик? Ты его с кем-то спутала. Так что заткни пасть и проваливай. Попозже тебя найду.

Зенкович робко посоветовал:

— Послушайте его, женщина. Расстанемся подобру-поздорову.

Его голос подействовал на нее как-то странно. Она еще раз огляделась, прикинула обстановку — и вроде успокоилась. Мягко спросила:

— Но ведь это ты, Левчик? Скажи честно — ты или не ты?

— Меня зовут Игнат Семенович. Я никакой не Левчик.

Женщина будто прозрела, хлопнула себя по тугим бокам, как по барабану.

— Племянник! Ты же племянник Борискин. Я тебя по телику вчера смотрела. Точно! Один к одному. Я еще подумала: господи, это же Левка Таракан, бомж несчастный… Левчик, выходит, тебя подменили? Выходит…

Что-то поняла, поперхнулась, но было уже поздно. Пен-Муму окинул ее мертвым, сожалеющим взглядом. Обернулся к Зенковичу:

— Садись в машину, Игнат Семенович. Я договорюсь с этой дамочкой.

— Не надо, — попросил Зенкович. — Прошу вас, не надо! Она же не в себе, вот и мелет языком.

— Я не в себе? Лева, что они с тобой сделали? Уж лучше бы ты по помойкам шатался, чем так-то…

— Уходите, — взмолился Таракан. — Уходите поскорее.

— Пойдем вместе, Лева. От этих господ тебе добра не будет, помяни мое слово.

Ее призыв упал в пустоту. Пен-Муму ловко, как он один умел, точно призрак, переместился к ней за спину, а здоровенный милиционер загородил ее спереди от остального мира. Вампир сжал ее растрепанную седую голову ладонями и резко крутнул. Послышался отвратительный хруст, и серые, отчаянные глаза убитой словно спрыгнули Леве на грудь. Закачавшись, она тяжелой грудой осела на асфальт, милиционер бережно поддержал ее за плечи. На экзекуцию ушло всего лишь несколько секунд.

Лева вернулся в «Кадиллак» и сел за руль. Включил движок. Подождал, пока сзади усядется Пен. Галочка сочувственно произнесла:

— Не переживай, Генечка, с кем не бывает. Дорожное происшествие, — и как-то чудно заквохтала.

Уже у себя в кабинете Зенкович наконец вспомнил, кто такая эта женщина с тележкой. Воспоминание просияло в больном мозгу, как светлый луч в тумане. Дарья Степановна, хозяйка коммерческого магазина. Она принимала у него бутылки по завышенной стоимости, подкармливала, и у них, кажется, завязывалась нежная дружба. Теперь ее нет на свете… Он попробовал продвинуться в воспоминаниях дальше, но наткнулся, как обычно, на непроницаемую стену.

От горьких мыслей отвлекла Галочка, впорхнула в кабинет, без спросу уселась на колени.

— Ах, милый, так все жжет внутри… Ты замечал, как смерть возбуждает? Давай по-быстренькому, а?

— Прекрати, бесстыдница. Ночи тебе мало.

— Ночью ты был какой-то вялый.

Зенкович попытался спихнуть ее с колен.

— Хватит, Гала! Ну, пожалуйста. Кто в приемной?

— Ах ты, наш труженик… ну кто там может быть?.. Кому назначено, те и сидят.

Не слезая с колен, показала расписанный листок из блокнота.

— Шестнадцать человек, — ужаснулся Лева.

— Не пугайся. Я всем говорю — пять минут.

— Что же, никого нет из значительных персон?

— Как нет?.. Вот корреспондент из «Свободы», солидный мужчина, по-моему, педик… Вот Фенечка Заика, из тамбовской группировки, чего-то хочет предложить… Да, вот еще из фирмы «Русский транзит», некто Поливанова. Фирма крепкая, я проверяла. С ней мальчик.

— Какой мальчик?

— Тебе лучше знать, — промурлыкала Галочка, прикусывая ему ухо. — Озорник!

— Остальные кто?

— Обычная шушера… Двое фирмачей, чиновник из правительства, прокурор из Кандыбина… Ходоки… Для понта вписала Лельку Лепехину.

— Кто такая?

— Ну ты даешь! Блядь знаменитая, с экрана не слезает. Отпадное шоу: «Кому хочу, тому и дам». Мы же с тобой смотрели. Любовница спикера. Правда, она сама намекает, я-то не верю. Уж больно страшна.

— Чего ей надо?

— Ну вопросик, Генечка! Чего от тебя надо распутной бабе? Наверное, денег попросит.

Хохочущую, ему все же удалось пересадить ее на стул.

— Они что, все уже здесь? Весь список?

Страх перед встречами с незнакомыми людьми у Зенковича не проходил, как он с ним не боролся. В любом безобидном просителе он предполагал злодея, и не очень удивился бы, если бы тот достал пушку и выстрелил ему в лоб. Видимо, побочное действие психотропных снадобий. Без Галочки он вообще бы пропал, она всегда улавливала момент, когда надо прийти на помощь.

— На каждого по пять минут, — весело повторила она.

— Ладно, заводи, — вздохнул Лева.

Посетителей он принимал по раз и навсегда заведенной схеме. Внимательно выслушивал, отвечал неопределенно, раза два обязательно хохмил, сверяясь с бумажкой (тема для шуток допускалась всего одна — нетрадиционный секс), потом, дождавшись от Галочки знака, подписывал или не подписывал прошение. Отказывать почти не приходилось: клиентов пускали в кабинет после тщательного предварительного отсева. Ничего мудреного. По сути, еще не получив министерский портфель, он работал как заправский член правительства: изображал значительную фигуру, но неукоснительно выполнял указания незримой силы, стоящей за спиной.

Нынешний прием с самого начала пошел несуразно. Корреспондент из «Свободы» почему-то оказался датчанином, по-русски не понимал ни бельмеса, а переводчицу никто не удосужился пригласить. Запасов Галочкиного английского хватило лишь на то, чтобы обменяться радостными приветствиями. Впрочем, дюжий датчанин, обвешанный аппаратурой, как пулеметными лентами, кажется, остался доволен. Он не говорил не только по-русски, но и по-английски, зато предложенный стакан «рашен водка» осушил одним махом и на Галочкины бесконечные «ай лав ю, мистер!» благосклонно кивал головой. Галочка вручила ему распечатку интервью, которое накануне вышло в газете «Вашингтон-пост», и вдвоем с Левой они кое-как втолковали журналисту, что аудиенция уже закончена. Зенкович, выталкивая датчанина из кабинета, уныло бормотал: «Если что понадобится, приходите в любое время»

Едва избавились от журналиста, явились двое фирмачей-резвунов, похожих на братьев-чечеточников из старого советского фильма, который недавно Лева смотрел по видаку. Эти, разумеется, пришли не с пустыми руками. Один поставил на стол резную шкатулку, второй отомкнул ее серебряным ключиком и с поклоном передал Зенковичу тугую пачку акций Газпрома, перевязанную шелковой лентой. В один голос братья объяснили:

— Самые надежные бумаги на сегодняшний день, Игнат Семенович. Не сомневайтесь. Здесь ровно на сто кусков. Будет мало, еще принесем.

Галочка вмешалась с обиженной миной:

— Что-то вы путаете, ребята. Надежными они были два года назад. Газпром уходит к Чубчику, с него копейки не срубишь.

Между нею и фирмачами завязался профессиональный спор, в котором Лева не участвовал. Он развязал шелковую ленту и добросовестно пересчитал акции. Шести штук не хватало. Огорченный, спросил грубовато:

— Чего надо, мужики? Говорите быстро. В приемной видели, сколько народу?

Старший брат, помрачнев, ответил:

— Реструктуризация, мать ее… Кредитов нет, счета блокированы. Долги платить нечем. Запад нервничает, Игнат Семенович. Центробанк давит, мать его… Хотят все бабки в общую копилку сгрести, как при коммуняках. На вас одна надежда, господин Зенкович. Ваш светлый ум, прогрессивные взгляды… Без коммерческих банков россиянину хана, мать их всех…

Лева Таракан ничего не понял, но Галочка приложила наманикюренный пальчик к губам: подписывай, милый!

Зенкович послушно подмахнул три каких-то документа на гербовой бумаге там, где стояли закорючки.

Следом за банкирами прибыл Фенечка Заика, тамбовский авторитет, — грузный, лет пятидесяти мужчина интеллигентного вида, в очках и при галстуке, с кожаным, небольшим чемоданчиком. Чемоданчик он без всяких комментариев передал Галочке.

Леву обнял без предупреждения, похлопал по спине. Впечатление было такое, что сейчас прослезится.

— Извини, не сдержался, Игнат… Все наши тебе кланяются низко. С восхищением следим за твоими успехами. Когда пост дадут?

Зенкович смутился.

— Пока неизвестно. Может, вообще не дадут.

— Дадут, куда денутся, — сурово уверил гость. — Иначе братва не поймет.

Лева налил ему водки, но авторитет брезгливо поморщился.

— Не пью, Игнат Семенович, и тебе не советую. Не то сейчас время, чтобы водку лакать. Трезвая голова — вот наше оружие против супостата. Все остальное у нас есть.

— Чем могу служить в таком случае?

Фенечка Заика покосился на Галочку, получил в ответ жизнерадостную, многообещающую улыбку.

— Ее не стесняйтесь, — успокоил Зенкович. — Она в курсе всех дел.

— Баба, — усомнился гость, — От них утечки бывают.

— От нее не бывает.

Галочка сказала:

— Что за манеры, сэр? Какая я вам баба, если я еще девушка.

— Ништяк, — пахан осклабился в нехорошей ухмылке. — Если девушка, тогда конечно… Я к тебе, Игнат, не от себя лично пришел. Имен называть не буду, но многие обеспокоены. Что-то неладное творится.

— А что такое?

— Охоту кто-то затеял. Большую охоту. Мочат хороших людей то тут, то там, без видимой причины. Капитал изымают. Кто за этим стоит, неизвестно. Следок на самый верх тянется. Беспредел, одним словом. Надо управу найти.

Зенкович взглянул на Галочку, та прижала палец к губам.

— Найдем управу, — грозно сказал Лева.

— Не так просто, Игнат Семенович, — улыбнулся пахан. — Иначе зачем тебя тревожить… Ты вроде с «Аэлитой» корешишься?

— Что-то в этом роде.

— У «Косаря», у Глебки Егорова вся столичная знать под колпаком, но нам на него выйти трудно.

— Почему? — от себя спросил Лева.

— Скользкий очень. Сколько раз цепляли, отвязывается. Поспособствуй, Игнат Семенович. Пусть на братву поработает, на честных дольщиков.

Лева затруднился с ответом, пришлось Галочке помогать.

— Интересно вы рассуждаете, господин Заика. «Аэлита» — коммерческое предприятие, независимое. Кому подчиняется, всем известно. И Егорова все хорошо знают, он человек упертый. У Игната Семеновича, конечно, возможности огромные, но не безграничные. Тут случай особый.

Фенечка Заика, слушая ее, вдруг побагровел, и у него задергался левый глаз.

— Кто она такая? — спросил он у Левы. — Почему вякает?

Зенковича прохватил озноб. Отуманенный лекарствами мозг ворочался туго.

— Референт по связям. У ней вся информация.

— Уважаемый Феня, я просто поражена, — возбудилась Галочка. — У вас какие-то старорежимные представления. Если женщина, значит, у нее нет права голоса?

— Ты знаешь, референт, сколько в этом чемоданчике? Пол-лимона зеленых. За пустяковую услугу. Или мало? Скажи, посоветуемся.

Внушительная цифра произвела сильное впечатление на Зенковича, к тому же всякая математика действовала на него успокаивающе. Он солидно покашлял.

— С Глебушкой я потолкую. Думаю, он пойдет на контакт. Из этой суммы ему сколько причитается?

— Нисколько, — ответил Заика. — С «Косарем» отдельный расчет.

Когда через некоторое время тамбовский авторитет благополучно отбыл, Зенкович и Галочка первым делом открыли чемоданчик и полюбовались зеленым богатством.

— Презренные бумажки, — философски заметил Зенкович, — а какая в них сила!

Галочка с остекленевшими глазами перекладывала пухлые пачки, взвешивала в ладошках. Радовались они недолго: в кабинете, как из воздуха, материализовались два маленьких китайца в вельветовых куртках (порученцы господина Су, обоих Лева знал в лицо). Один замкнул чемоданчик, ущипнул Галочку за бок, от чего та дурашливо взвизгнула; второй, одарив Зенковича ослепительной улыбкой, благодушно порекомендовал: — Лаботай дальше, хорошо лаботай, лучше будет! — забрали деньги и исчезли.

— Хозяева, — уважительно заметил Зенкович и, оглянувшись на дверь, добавил: — Ну чего, Галчонок, не тяни, давай сразу поделим.

Галочка, тоже оглянувшись, достала из-под юбки заначенную пачку (вот ловкая бестия!), которую честно разложили на две части — каждому по пять кусков. До предела возбужденная Галочка опять предложила в виде перекура заняться кое-чем, но Лева отвертелся, сославшись на внезапное сердечное недомогание. Для укрепления миокарда принял полстакана водки, закусив копченой лососиной. Пожаловался Галочке:

— Никак не привыкну с бандюками контачить. Никогда не знаешь, чего ждать. С виду он нормальный, а возьмет и всадит пулю в лоб. Мало ли что ему не понравится.

— Не преувеличивай, Генечка. Просто ты очень мнительный.

— Ага, мнительный… Видела, какой у него глаз? Как штопор.

— Нормальный бизнесмен, — возразила Галочка. — На больших деньгах сидит, вот и озверел немного. Тебе, Генечка, тоже не помешало бы немного озвереть. Для потенции это получше виагры.

— Тьфу ты, черт! — не сдержался Лева. — Действительно, голодной куме одно на уме. Заводи, кто там следующий…

Галочка впустила в кабинет яркую брюнетку неопределенного возраста, похожую на таборную цыганку, с огромными дутыми серьгами в ушах и цветастым платком, накинутым на плечи. При ней мальчик — ясноглазый, белокурый, как одуванчик на лугу. Зенкович сразу насторожился, будто кто-то толкнул в бок. У него вдруг голова закружилась, как от сигареты натощак. Взглянул на Галочку, та ничего не почувствовала, улыбалась как всегда, вооружась коленкоровым блокнотом. Приготовилась записывать, что ли?

— Не узнаете, Игнат Семенович? — вкрадчиво, бархатным голосом промурлыкала цыганка. — Признайтесь, не узнаете?

Вопрос был из самых неприятных, но у Зенковича был наготове стереотипный ответ.

— Почему же не узнаю? Конечно, узнаю. Напомните, пожалуйста, где мы с вами встречались?

Дама с удобством расположилась в кресле, мальчик стоял у ее ног. Глазам озадаченного Зенковича открылись полные, нежные, как у девушки, груди и величественный изгиб бедра, что было по меньшей мере загадочно: женщина укутана в платок и в длинной юбке, но груди и бедро он видел так же отчетливо, как если бы она сидела голая.

— Нет, Генечка, не узнаете, — грустно повторила дама, — А какие клятвы давали, какие песни пели… Шучу, шучу, мой дорогой… И все же обидно… я все-таки женщина…

Как писали в старину, он с головой погрузился в темный омут ее глаз. Наваждение нахлынуло так же внезапно, как налетает мираж на изнемогающего от жажды путника. Еле ворочая языком, он продолжал гнуть свое:

— Как же не узнаю, напротив, очень хорошо помню… Вы когда-то нагадали мне судьбу… Ничего, честно говоря, не сбылось. Ничего хорошего.

— Значит, плохо гадала, — она засмеялась воркующе, и Лева окончательно выпал из реальности.

Сквозь тяжкий звон и праздничное мерцание еле донесся до него требовательный строгий Галочкин голос:

— Что вы несете, гражданочка? Вы по делу пришли или как?

Он не заметил, как ясноглазый мальчик быстро глянул на его беспутную подружку, и Галочка поникла в кресле, словно задремала наяву. Дама-цыганка бубнила, ворожила:

— Ах, сокол наш воскресший, царедворец наш несчастный. Ничего не помнит, роду-племени своего не ведает. Обманули молодца, запрягли в оглобельки, куда катит тележенька — не видна дороженька. Луна на небе, конь в поле, змеюка поганая в сердце — да что же за беда такая!

Лева Таракан отозвался на ворожбу, встрепенулся, вышел из вязкой пучины внезапного сна, но натолкнулся взглядом не на цыганку волоокую, не на ее бедра и грудь, а увидел светлое лицо отрока с мерцающими, будто в желтом огне, внимательными глазами, — и первое, что испытал, словно копьем кольнули в грудь. Мальчик участливо спросил:

— Больно, дяденька?

— Еще бы! — сказал Лева и опустил глаза долу: нет ли крови на полу.

— Ничего, сейчас пройдет. Просыпаться всегда больно, спать легче.

И впрямь, минуты не прошло, как Лева почувствовал себя лучше: мышцы укрепились и дыхание наполнилось кислородом. Будто заново родился. Но не только это. Вспыхнула, как на экране, вся прежняя жизнь, уместилась в слепящие, отчетливые кадры. Вот он — маленький мальчик, заблудившийся в лесу, грибов насобирал на донышке корзины, зато проплакал полдня; вот школьник с красным галстуком на шее, отличник и звеньевой; вот уже именной стипендиат энергетического института, — в библиотеке ли, на кафедре, в кругу друзей, — девушки вьются вокруг как мотыльки; вот молодой ученый с наполеоновскими планами, великолепный, быстрый в рассуждениях диссертант, — академик Чалов, древний старец на подагрических ножках по-отечески обнимает его за плечи — небывалый, неслыханный успех, блестящие перспективы; а вот счастливый муж красавицы Марюты, изнывающий от неумолимых потоков любви; а вот уже солидный, глубокомысленный бомж, постигший, как легко, сладостно взмывать со дна жизни в вышние сферы духа; а вот… — все, все миновало, и до последнего бугорка дотянуть осталось чуток.

— Теперь вы знаете, дяденька, да? — подал голос светлый отрок. Лева Таракан кивнул, неловко утер ладонями мокрые щеки. Женщина-цыганка, красивая и яркая, как тысяча цветов, милостиво ему улыбалась. Галочка с полузакрытыми глазами раскачивалась из стороны в сторону, как на сеансе Чумака.

— Зачем это все? — укорил Лева, испытывая что-то вроде похмельного тремора. — Кто вы такие, чтобы ковыряться в моей душе?

— Я не ковыряюсь, сударь, — возразил мальчик, превратившийся опять в обыкновенного ребенка без всякого сияния и чертовщины, но от этого Леве стало еще гаже. Ясность своего положения, и не только нынешнего, но и прошлого, от которого он бежал в бомжи, вернулась к нему во всей отвратительной наготе.

— Чего вы, собственно, от меня хотите?

Женщина сказала:

— Меня зовут Тамара Юрьевна… А вас, мой дорогой, как величают по-настоящему? По родительскому благословению?

— Какая разница? — Лева постепенно приходил в себя после отрезвляющей купели и с удивлением почувствовал слабый укол любопытства. Поганая жизнь все же щедра на маленькие сюрпризы. — Лучше скажите, кто вас подослал? Какая группировка?

— Это все потом, — цыганка поправила волосы плавным жестом, — С вами свяжутся и все объяснят.

— А если я прикажу вас задержать?

— Вы же умный человек, Зенкович, и понимаете, что это не в ваших интересах.

— Какое вам вообще дело до моих интересов?

Тамара Юрьевна взглянула на ручные часики.

— Нам опасно задерживаться дольше… Господин Зенкович, вы меня, честно говоря, удивляете. Неужто зомби быть лучше, чем человеком?

— Намного лучше, — искренне ответил Лева. — Вам повезло, что вы этого не понимаете, — он перевел взгляд на мальчика, тот как раз положил в рот розовый леденец. Чистое, наивное личико, как у любого двенадцатилетнего пацана.

— Значит, ты медиум, парень?

— Не совсем.

— Что значит не совсем?

— Я сам точно не знаю, кто я. Но не медиум.

— Мутант? — догадался Лева.

— Это ближе к истине, — мальчик с хрустом раскусил леденец, — Не думайте об этом. Со временем у вас все наладится.

— Наладится, как же, жди… А с ней что? Надолго ее загипнотизировал?

Мальчик покосился на Галочку, и та перестала раскачиваться, чихнула, кулачками по-детски протерла глаза.

— Уходим, уходим, — заторопилась Тамара Юрьевна. — Спасибо за все, дорогой Игнат Семенович. За то, кто вы есть, и за то, кем станете. Ото всего российского народа нижайший вам поклон, ото всех матерей и жен, от страдалиц и мучениц — за золотое ваше сердце, за… — с поклонами, с уморительными ужимками бормоча этот бред, потащила мальчика к дверям. Мгновение — и оба исчезли.

Привычным движением Лева потянулся к бутылке. Галочка плаксиво протянула:

— Налей и мне, милый. Голова раскалывается — мочи нет. Со мной ничего не случилось? — смотрела на Леву испытывающе и словно с какой-то тайной просьбой.

— Что с тобой может случиться, — буркнул Зенкович, — с молодой, сексуально озабоченной кобылой? Ты же предохраняешься.

Не успели выпить, в кабинет влетел нехорошо взволнованный Пен-Муму. Сунул нос во все углы.

— Что такое, господин Пен? — высокомерно поинтересовался Лева. — Вы кого-то ищете?

Вампир остановился перед ним с выражением ужасающей тоски на помертвелом лике.

— Кто тут был только что?

— Как кто? Вы же всех просителей регистрируете?

— Не умничай, Попрыгунчик. Отвечай на вопрос.

— Американец приходил. Банкиры. Потом Фенечка тамбовский…

— Еще кто?

Галочка пискнула:

— Выпейте водочки, милый Мумуша. Не побрезгуйте компанией.

Вампир поднял руку, чтобы влепить ей оплеуху, но передумал. Зловеще произнес:

— В игрушки играешь, сопляк? Почему прослушка отключилась?

— Это ваши проблемы, не мои, — гордо ответил Лева.