Дореволюционная Россия включала в себя более полутораста народов и народностей. Многие народы присоединялись к России от самого начала добровольно – как малочисленные народности Сибири (манси, вогулы, хакасы, юкагиры и другие, подневольного труда аборигенов Сибирь не знала); также алеуты, эскимосы Аляски, малый и средний жузы казахов, зыряне (коми), марийцы, чуваши, мордвины, кабардинцы. Некоторые из народов были присоединены поначалу силою – как волжские и сибирские татары в XVI, Черкесия, Чечня, Дагестан, Коканд, Хива, Бухара в XIX, или восставали позже, как якуты, енисейские киргизы, чукчи, ительмены в XVII, башкиры в XVIII. Иные – сами настойчиво искали русской защиты, как осетины, грузины, армяне. Век за веком ещё продолжались набеги – татарские из Крыма на Москву, затем беспрестанные чеченские на равнины, лились набеги из Коканда, Хивы, Бухары, – многое в расширении России происходило за счёт войн не наступательных, а оборонительных. (Хотя присоединение Средней Азии и Закавказья – не было непременным условием устойчивости России.)

Мы лишены возможности угадать, как пошло бы развитие всех этих народов и народностей вне присутствия русских. Очевидно, одни бы развивались успешно, окрепли, подчинили бы себе соседей; другие бы отдались их власти; третьи – истекали бы в междоусобицах. Так, в Якутии дорусское время назвалось «эпохой кровавых войн»; часты были межнациональные войны в Туркестане, утихли лишь после русского завоевания; и до XX века сохранялось напряжение в Азербайджане – между армянами и «татарами», как выражались там тогда. Все такие столкновения утишались российской государственной властью.

Иногда указывают на кровавое (с жестокими расправами над мирным русским населением) «туркестанское» (казахи и киргизы) восстание 1916 года – но оно-то скорей и свидетельствует не об угнетении, а о льготах: во время Мировой войны, шедшей уже третий год, тамошнее население не привлекалось ни к какой воинской повинности, – и всего-то объявили средь них краткосрочную трудовую мобилизацию – но население возмутилось и против неё, не считаясь с требованиями войны. Однако в ходе той же войны – из лучших частей российской армии была Туземная («Дикая») дивизия, шесть полков кавказских народностей (включая и чеченов). А в Гражданскую воевали на белой стороне не только калмыки, сплошь, но и кабардинские, осетинские, ингушские полки.

При российской примирительной внутренней политике присоединённые народы занимали своё органическое место в едином государстве, сохраняли своё физическое бытие, природное окружение, религию, культуру, самобытность. И уж ни одна-то народность не была уничтожена, как это знали колониальные империи или Северная Америка.

Такое невиданное многонародное соединение – как же могло устояться и быть прочным? В решающей мере – от образа правления, успешно испробованного и прежде во всемирной истории для той же цели: перед монархом все – равноподданные, в равных правах, без различия религии, племени, не стеснены ни в роде занятий, ни в месте жительства, – да народы, по малоподвижности тех столетий, хоть и не стеснённые никакой «чертой оседлости», не имели склонности мигрировать. Казахи-кочевники, отступившие от джунгарских войск и кокандских набегов, имели в Южной Сибири льготные условия кочевания – и содействие от оседлого русского населения. (Одно создалось в России исключение – относительно евреев, но оно и породило свои глубокие последствия.)

А были ли русские в той Российской империи властвующей (как, например, англичане) «имперской нацией»? Отнюдь нет. Подавляющая часть тогдашнего русского народа – крестьянство было страдательным слоем, терпящим. Оно не имело «прибыли» или привилегий от империи, напротив, в полной мере несло гнёт государственного тягла – своими жизнями платило и за петровские стройки, и за императорские войны (многие нации России в армию не брали); крестьянство протащило на себе и крепостное право, и обделённость землёй. «Имперское сознание» бывало у высшего чиновничества (разнонационального), у кого-то из дворянской верхушки, далеко не у всех, у кого-то из буржуазных кругов, окрепших к XX веку. Но не у народной массы, и благо. Имперское сознание деформирует сознание национальное не к пользе для него, наносит духовный ущерб внутреннему развитию.

Нет, не «имперской нацией», но по вековому ходу событий – и по государствообразующей роли, и по перемежному географическому расселению – русские в России стали народом объемлющим, как бы протканной основой многонационального ковра, – не частое этническое явление. Это обернулось для русских бременем или роком – сквозь всю российскую историю. И по той же причине пришёлся на русских лобовой удар «ленинской национальной политики». И – гитлеровской войны. И тот же исток – невыразимой трудности всех русских проблем сегодня.

Зложелатели русского народа обвиняют его в острой неприязни к другим народам и к чужеземцам. Однако весь поток русской истории не оставляет места таким обвинениям: русские охотно принимали в свою жизнь иноземцев из многих стран, были открыты для них, охотно учились у них (как – техническим приёмам, ещё с XVI века, так в XIX – приёмам хозяйствования у немецких колонистов); государственный аппарат дореволюционной России включал в себя многих чиновников нерусского происхождения и на высоких постах, – да само многовековое устойчивое существование обширной многонациональной империи было бы невозможно при ксенофобии хребтового народа. (В возражение указывают – на еврейские погромы в Молдавии и на Украине в 1881-82 и 1903-05 годах; но на территории проживания великороссов – погромов не было.) И сегодня: во скольких русских областях, городах на руководящих должностях состоят нерусские – в том числе, теперь получается, из иностранных государств, грузины, армяне, азербайджанцы, – увидим ли подобное в новообразованных странах СНГ да даже и в автономиях внутри самой России? Нет, и там и здесь русских поспешно вытесняют; вот где ксенофобия.

Каковы могли бы мыслиться дальнейшие, вне революции, взаимоотношения народов России в XX веке? Революционное крушение резко перенаправило ход событий – и судить о непроверенной перспективе уже не приходится.

А многое объясняет нам текущий через весь XX век процесс мировой.

Вот, к концу XX века каток нивелировки всё жесточе прокатывается по особенностям, характерностям, своеобычию национальных культур и национальных сознаний – и, сколь удаётся, выглаживает все эти индивидуальные особенности под всемирный (американский, англосаксонский) стандарт. Действие этого катка грозит погасить все краски многообразия человечества, всю духовную сложность и яркость его. Этот процесс всеобщей стандартизации по смыслу своему – энтропийный. Выравнивая потенциалы различий, он ослабляет способности человечества к развитию духовному, а вослед и к иным видам развития.

Мне уже приходилось писать, и не раз, что благословенна каждая национальная культура. Что нации – это краски человечества; исчезни они – человечество стало бы так же уныло однообразно, как если бы все люди приняли бы одинаковую наружность и одинаковый характер. Несомненно, что отначальное существование племён – в Замысле Творца. В отличие от любых человеческих объединений и организаций – этнос, как и семья, как и личность, не человеком измышлен. И имеет не меньше органических прав на существование, чем семья и личность.

Как всегда в человеческой жизни, чем настойчивее проявляет себя какая-либо сила – тем упорнее, а то и отчаянней рождаются ей хотя бы единичные противодействия. Так, в XX веке усилилось национальное самоотстаивание, и мы видим, в огляд по планете, разноликие, разной крепости сопротивления этой всевыглаживающей силе. Тут примеров много, но у всех на виду: поразительная устойчивость японского национального типа и уклада, сумевшего пробиться сквозь все испытания современности и остаться самим собой; неколебимое самобытное стояние исламской культуры; или чудовозрождённое на земле предков еврейское национальное государство после двух– и даже трёхтысячелетнего всесветного рассеяния, в какие-то века едва ли не умирания народного бытия. Даже только эти примеры обнадёживают нас, что человечество ещё не обречено поглотиться единообразием. Нет, защитные импульсы всплескивают у многих наций: выжить в этих новых условиях, сохранить глубину своей духовной и культурной традиции, своё ни на кого не похожее лицо.

Этот процесс самоотстаивания, конечно, проявился и у наций России. Живость их национального чувства сохранялась у многих – и отчётливо проступила в ходе Семнадцатого года, когда, при сотрясении государства, все слои и все прослойки населения с поспешностью требовали расширения своих прав или сами объявляли их. Мне довелось подробнейше заниматься фактическими материалами от Февраля до Октября 1917. Естественно, что оживились и национальные движения. Однако хотя настояния отдельных наций (украинские особенно), отдельных вероисповеданий (ислам) были тогда проявлены, но – кроме Польши и уже созревшей к отделению Финляндии – ни одно требование не шло выше культурной автономии и местного самоуправления – никто (в том числе и Украина) не требовал тогда территориального отделения.

Потом ленинская революция распахнула и выстлала нациям России (кроме одной: русской) путь к форсированному самосознанию и административному, и культурному самообособлению. За 70 лет процесс этот дал многим «титульным» нациям возглавить и крепить свои автономии, щедро преображённые хозяйственными дарами России. И в таком, уже властном, состоянии национальные верхушки автономий были застигнуты событиями 1991 года. Дальше процесс пошёл исключительно динамично, с требованием некоторых автономий если не полного отделения от России, то почти прав международных субъектов (и иные получили).

Этот процесс резкого взмыва национальных чувств – у всех, кроме русских, – происходил и сплошь 90-е годы. В паспортах прибалтийских государств твёрдо поставлена графа «национальность». В Киргизии отменили было её, из «прогрессивных соображений», – но по требованию народа вернули. Не сомневаюсь, что если б о том опросили малочисленные народности Сибири – они б ещё отчаянней держались за своё национальное именование. Это – одно из усилий нации, угрожаемой исчезнуть, отстоять себя во всемирной нивелировке, тот самый защитный импульс. (А иначе зачем выяснять национальность во время всеобщей переписи? Если не надо – так и вообще не надо.) И в России это характерно проявилось в 1997: центральные власти, не оглядываясь на наше сплетенье народов, легко решили: устранить в новом российском паспорте строку национальности. И уже запустили машину изготовления десятков тысяч, сотен тысяч таких паспортов. И – чей же осадительный голос раздался звонко и трезво? Не – русских, разумеется, а именно – других наций: кабардинцев, башкир, татар. Они хотят – и имеют право! – называться своим национальным именем, отстоять его от утери, не смазывать. И центральные власти – замялись, затоптались: то ли паспорта надо готовить заново, а наготовленные под нож? Скажем спасибо тем народам за это братское образумление. Мы и это право, называться русскими, готовы отдать из ложной стыдливости. Но никому не запрещён инстинкт национального самосохранения, право ощущать самих себя, какие есть. Почему и нам не сметь его иметь, как уверенно имеют, как – оглянемся – уверенно сберегают другие?

Да, в России живёт больше ста наций, многолюдство народностей, так сложилось исторически, и с этим мы должны войти в будущее: сочетать интересы общегосударственные с интересами этнических групп. Спрашивал ещё И.С. Аксаков: «Как разумно объять единым законодательством столько и столь разноплеменных?»

По меньшей мере с XV века фундаментальная традиция российской государственности была – унитарность, единоуправляемость государства, в своих лучших периодах в сочетании с земством. В течение этих шести веков никогда не возникала ни потребность, ни даже мысль о федеративном устройстве России. Её принёс из своих теоретических схем Ленин – и внедрил мечом большевицкой диктатуры.

Во всей истории – истинные федерации создавались только добровольным соединительным устремлением полугосударственных образований с целью взаимного поддержания и совместного, более устойчивого существования. (Как швейцарские кантоны, германские земли, штаты Северной Америки.) По ленинскому же революционному замыслу, наоборот, – федерация народов была декларирована из единой России. Сам-то Ленин и его последователи вовсе не думали расставаться с унитарностью государства, да именно её одну, скреплённую диктатурой партии, они имели в виду и жёстко осуществляли. Но их ближайший расчёт был: заполучить в союзники – внутри России все меньшие нации, вне России – заманчивым примером привлечь к себе сочувствие народов Востока. Доходило (20-30-е годы) до уродливой дробности: учреждались пятнами по карте и «национальные районы», и даже «национальные сельсоветы» – с особыми, льготными, правами, каких не было у соседних сельсоветов и районов, примитивно русских.

Однако и декларированное не прошло впустую, только этой мнимой, но широко объявляемой, федерации предстояло подспудно зреть семь десятков лет, накопляя значение и влияние национализированных верхушек. Впрочем, уже в 1926 «национальные» члены ЦК ВКПб (во главе с Т. Рыскуловым) совещались отдельно, со своими требованиями к ЦК; проявлялся в ВКПб и ещё несколько раз «национальный уклон». А уж в 1991 – прорезалось разом, всё вместе, повсюду, и обнажилась выращенная за 70 лет дробная множественность национальных элит, каждая из которых оказалась автономной хозяйкой какого-либо куска России.

Развал в 1991 пошёл мощной лавиной, необратимее развала 1917. При переходе через это новое революционное трясение – многое неузнаваемо изменилось в нашей стране, в том числе – и коренным образом – государственность. Автономные области возвышались в автономные республики, а все вместе приобретали удельный вес прежних союзных республик, теперь отделившихся. Национальные верхушки автономий, десятилетиями выращенные при льготных квотах в образовании и сниженной профессиональной конкуренции, – теперь быстро, решительно захватили реальную власть, резко повышая свой национальный процент, особенно в органах управления и правоохраны. (И эта вспышка этнического национализма – с дальних сторон приветствовалась как разлив демократии, хотя именно истинной демократии национальный подбор противопоказан.) Пристрастность этнических этих верхушек властно проявилась и в ходе местных приватизаций (приоритетность «для своих»).

Не видно, чтобы кем-то на верхах власти понималось бы: что вообще, сквозь XX век, развитие национальностей и государственностей происходит в разных направлениях: национальные самосознания заявляют о себе всё дробней, а государственности (в форме также и союзов государств) всё крупнеют. Малой нации жить отдельным государством становится почти невозможно. И в сохранившемся корпусе России (я стороню отсюда чеченский задор или расчёт на разбой и паразитарность) – ни одна нация реально не может и не претендует отделяться, прожить без единства с русским народом.

Нет, с верхов власти мы слышали упоённое повторение лозунгов федеративности – без понимания её: что федеративность может существовать лишь при силах центростремительных, а не центробежных. И так мы услышали знаменитое (обращённое к Татарии): «Берите суверенитета, сколько можете проглотить!» (Она и взяла.)

По этому рецепту стали активно действовать иные автономии, затем и, глядя на них, – русские области и края, по-нынешнему «регионы». Процесс – опаснейший, ибо такому обширному государству, как Россия, невозможно существовать без единой сильной центральной власти; при длящейся шаткости, неразберихе – он и был бы прямой процесс распада Российского государства. Тогда укрепление областей может оказаться и выручательным. Особенно для краёв, далеко раскинутых и пренебрежённо забытых, как Дальний Восток, Сибирь, Крайний Север или Северный Кавказ, – приобретение регионами прав может явиться не актом развала, а какой-то формой спасения своих областей, большей реальности местной власти, её более оживлённого касания с народом, как мы уже и наблюдаем в некоторых областях. Но что за вздор эти «разделения полномочий» отдельными договорами Центра с регионами? – в едином государстве должен действовать и единый договор для всех регионов.

И жизненно важно: низойдёт ли эта децентрализация власти до малых городов и до районов? – то было бы оживлением подлинным. Малые-то города, две сотни наших малых городов, сейчас и угасают, и вымирают у нас стремительно, – и вот это будет конец ещё здоровой России. Когда российский Президент заявляет (17.5. 96, 2-й канал ТВ): «Я как можно меньше власти хочу, я хочу отдать её вниз», – если даже он именно того и хочет, из сказанного не следует, что предусмотрен спуск полномочий до районов. Скорей можно ожидать, что губернаторы, получив значительную независимость от Центра, – сами дальше эту власть постараются держать в одном кулаке.

Так – федеративное устройство России стало реально проступать уже не по обманному ленинскому плану, но в Час Великой Беды и в процессе развала государства.

Хотя федерация для России совсем не органичная форма, она насажена насильственно, – но она уже укрепилась в сознании миллионов, в мироощущении национальных масс. И тем более при общем падении нашей государственности и роли русского народа в ней – мы вынуждены это наследство принять. Только осуществлять федерацию – не в противоречие с подлинной демократией, не в противоречие с общей справедливостью и никак не в том хаосе частных двусторонних льготных договоров, как это делается сейчас.

И тут – не по дальновидности Конституции 1993 года, а самовозникшим укрепляющим движением стал расти в значении и влиянии Совет Федерации, составленный не по партийным признакам и не из депутатов, свободных от административной ответственности, – а из прямых направителей исполнительной и законодательной власти в областях. Эта палата из практических областных работников именно соединением сил и воль – обещает нам встречные скрепы, восполняющие то, что мы потеряли в развале России. Те самые скрепы, без которых и не может сохраниться Россия.

Увы, у этого Государственного Совета – по нынешней Конституции весьма ограниченные права. Вот их – для сегодняшней России и ради завтрашней – живительно было бы расширить.

Все нации России, независимо от их объёма и способа расселения, должны иметь равные культурные и равные гражданские возможности – чтобы не испытывал ущерба ни самый малый народ, ни самый большой. Безусловно так.

Но – сколь основательно национальный принцип должен внедряться в систему общегосударственного построения? Да никак не может он быть положен в основу многонационального государства, он чреват конфликтами. Отказаться от него – неизбежно, и не растягивать беспричинно.

От Ленина у нас внедрён (без каких-либо экономических соображений) принцип «национально-территориальных автономий», по которому отдельным нациям (далеко не всем) фактически открывается право контролировать какую-то часть страны, иногда и весьма значительную. Так (по переписи 1989), 7 % населения страны (около 10 млн человек) составили собою 21 автономную республику и 10 национальных округов – с особыми от других народов страны благоприятственными правами. (Такие «федеративные единицы» часто резко не соответствуют всем другим – и по своим географическим размерам, и по численности населения, и по хозяйственному потенциалу, и по культурному удельному весу.) Так потеснены интересы 93 % населения страны, лишённого подобных преимуществ (да и в самих-то автономиях живёт «некоренных» наций больше 10 млн…).

Вместе с тем не упустим, что в России дисперсно живут ещё и многочисленные народы без своей компактной территории («безстатусные народы») – украинцы, белорусы, в немалом числе немцы, поляки, евреи, корейцы, греки и многие ещё, и права их не должны быть ниже рангом, чем у «территориально-автономных». Да из «автономных» многие, как татары, широко расселены за пределами своей автономии (в Татарии – 1,8 млн, вне её – 3,8 млн). Ещё не упустим, что (по той же переписи 1989) – среди этнически нерусских 15,8 млн считают своим родным языком русский.

Ленинское строение нелепо для государства, где все нации территориально перемешаны; оно противоречит всякому здравомыслию и могло быть введено только по политическому умыслу.

Такое устройство – и преграждает возможность построения вненационального местного самоуправления, то есть закрывает путь к демократии. Оно лишь искажает естественную систему автономий культурных, которые должны быть доступны всем.

Исключительность большевицкой конструкции утяжеляется тем, что в автономиях (со своими президентами, конституциями, флагами, гимнами) – «титульные» народы почти всюду (кроме Тувы, Чувашии, Чечни, сложней в Дагестане) составляют меньшинство, иногда резкое меньшинство (как в Якутии, Башкирии, Карелии), – между тем определяют собой аппарат и идеологию управления. Нигде в мире, претендующем на демократичность, и помыслить нельзя, чтобы меньшинству было «законно» попущено управлять большинством, – повсюду принята власть большинства (при непременной защите прав меньшинства); повсюду принято, что каждая нация может контролировать только ту территорию, где она составляет большинство. И уж конечно, должно существовать равенство прав граждан независимо от их национальности. Это равенство грубо нарушено в наших автономиях – языковыми и служебными преимуществами «титульной» нации.

Всё это – кричаще несправедливо. И должно безотлагательно быть исправлено. Нерешённые межнациональные натяжения отнюдь не второстепеннее подгоняемой экономической реформы: они могут разрушить государство раньше. В автономиях нельзя признать за «титульной нацией», даже если она не в меньшинстве, фактического права управлять всем населением территории от себя, а не в составе общегосударственного управления и по общегосударственным законам. Таких примеров – в мире нет.

(До недавнего времени в Уголовном кодексе стояла статья 74-я, запрещавшая не только всякую дискриминацию, но и привилегии по расовому, национальному либо религиозному признаку. О дискриминации говорилось в прессе и в обществе более всего, привилегии – как провалились в безмолвие. На кремлёвском совещании по местному самоуправлению, 17.2.95, мне пришлось обратить на это внимание собравшихся: привилегии по национальному признаку, на которых построена наша Федерация, – есть одновременно дискриминация русских областей – то есть уголовное преступление по нашему же кодексу! И тут же вскоре неловкую статью 74-ю, о которой мы были звонко наслышаны, тихо убрали из кодекса. И выставили вместо неё в новом кодексе статью 282, сформулированную вовсе неладно: она осуждает только публичные высказывания и закрывает глаза на практические действия.)

Разноправность «титульных» и «нетитульных» наций должна быть безоговорочно отменена. Систему национального неравноправия надо кончить.

Тем более территориальные автономии не могут пользоваться никакими экономическими преимуществами сверх общегосударственного порядка, никак не могут иметь и особых, полных прав на свои недра и стратегические ресурсы, как это теперь расслабленно потекло. И во всех национальных культурах должно сохраняться разумное равновесие с единством государства; в своей образовательной системе автономии не могут пренебрегать общегосударственными требованиями. Например, не могут школьные программы в автономиях вестись так, как если бы население жило вне всякой России. (А сейчас в некоторых автономиях уже запущено именно так: русский язык переведен в разряд «иностранного», российская история – в малую часть всеобщей, и это уже сегодня ведёт к разрыву общеобразовательного, культурного пространства единой страны – к ущербу для всех жителей.)

В безвластном и безвольном течении 1992-93 автономии приобрели решающее влияние на наше так называемое конституционное творчество, когда спорящие в Центре силы всячески старались задобрить автономии и привлечь на свою сторону. (Доходило до функционирования «совета республик», где русские имели один голос из трёх дюжин.) В результате утвердилась система неравноправных «субъектов Федерации»: эти автономные «субъекты» получили льготные условия сравнительно с русскими областями – или содержание на дотации Центра (как подавляющая часть бюджета Дагестана), то есть за счёт основной России, или хотя бы послабление, даже освобождение от уплат в Центр (как Башкирия, Татария, Якутия и другие, уж Чечню и не вспоминай), а иногда и с додатком международных прав.

После всех политических уступок 1992-93, сделанных территориальным автономиям, и при усвоенной диковатой формуле «суверенная в составе Федерации», – разверзлись проходы для требовательных сепаратных эгоизмов.

Но если Конституция 1993 ещё считается действующей, то по её статье 5 «все субъекты Российской Федерации между собою равноправны» – а значит и равнообязаны? Федеративное устройство России должно быть справедливым полнейшим равенством всех «субъектов Федерации» (что неотносимо к «национальным округам», разрушающим конструкцию и своих регионов).

А если статья Конституции забыта, а статья Уголовного кодекса кем-то предусмотрительно смазана, – то не следует ли принять чёткий – Закон о равенстве наций в России.

Он мог бы быть сформулирован, например, так:

«1. На территории России все нации, относящиеся к её историческому составу, равны во всех правах и во всех обязанностях. (Это не относится к гражданам стран СНГ, переселившимся в Россию после 1991 г.) Все нации имеют право на беспрепятственное развитие своей национальной культуры, образования, языка. Их культурные нужды финансируются государством пропорционально численности народов и народностей.

2. Это равенство включает в себя право любого постоянного российского жителя на занятие любых должностей – по выборам или по назначению – только по соображениям профессиональной пригодности. (Незнание местного языка не может быть ограничительным условием, достаточно прочного знания общегосударственного языка.)

На всей территории России всякое назначение или отвод в назначении, совершённые по этническим соображениям, попадают под действие Уголовного кодекса РФ как "унижение национального достоинства"».

Хотя русские составляют, по последней переписи, в РСФСР-России 82 % (не во всякой однонациональной стране такой определительный перевес) – они расклочены по автономиям и даже там, где составляют большинство, находятся ныне в положении меньшинства, а реально и меньших прав: лишены тех, которые предоставлены титульным нациям. (Можно ожидать, что при нынешнем жёстком неравенстве в автономиях – в предстоящей переписи 1999 многие русские запишутся под «титульных», изменится и общая доля в населении.) Тем более у русских нет, как у других российских наций, своего отдельного, «республиканского» голоса в государственном управлении и в законодательстве.

Однако если посмотреть глубже, то тут-то наше роковое историческое наследие – объемлющей нации. Получи мы сейчас все эти государственные права наряду с автономиями – и России не станет, развалится. Здесь та грань, по которой «русский» за века уже срослось с «российский». И разобраться в этом сращении требует заботливого внимания.

Малоизвестно, что пристальное обсуждение этой проблемы всплыло в России в 1909. И не мудрено, что всплыло: после ликования российского образованного общества при русских поражениях под Мукденом и в Цусиме (петербургские студенты слали микадо поздравительные телеграммы); после революционных (грозно-предупреждающих!) сотрясений 1905-06; после того, что даже царский манифест 17 октября 1905 об установлении законодательного представительства был встречен только взрывом насмешек образованного класса и над русской исторической властью, и над самим понятием «русский». 1909 год добавил ещё и чувствительное поражение российской дипломатии на Балканах (аннексия Боснии и Герцеговины Австрией при униженном согласии России), удар по ещё не угасшим тогда, ещё дображивавшим панславистским претензиям.

Ведущее место в тогдашней дискуссии заняла петербургская газета «Слово». Дискуссию открыл Пётр Струве – и удивительно, что нисколько не устарело процитировать его здесь почти через 90 лет.

То была статья «Интеллигенция и национальное лицо» – уже в названии мы видим, что эти два явления застигнуты автором в противостоянии. Струве писал: «Русская интеллигенция обесцвечивает себя в „российскую“ … безнужно и бесплодно прикрывает своё национальное лицо», а «его нельзя прикрыть». «Национальность есть нечто гораздо более несомненное [чем раса, цвет кожи] и в то же время тонкое». «Не пристало нам хитрить [с русским национальным чувством] и прятать наше лицо… Я, и всякий другой русский, мы имеем право на эти чувства… Чем ясней это будет понято… тем меньше в будущем предстоит недоразумений».

Читано? не читано? Но все эти «недоразумения», а точней – уничтожающие конфликты, мы обрели на нашем 90-летнем пути, не пропустили.

В дальнейшей дискуссии напоминалось: «Такую империю нельзя было создать одной физической силой, – но и нравственной мощью». И призывали не стыдиться – «национализма строительного, государственного».

Однако: стыдились. Десятилетиями. Именно под сенью империи – стеснялись, стыдились русские интеллигенты называть и даже сознавать себя отчётливо «русскими». Но, кажется, теперь – достигнутые российскими нациями права упраздняют поводы для этой стеснительности.

В той дискуссии 1909 года удивительным образом просверкнула решающая постановка вопроса, как только мы можем и сегодня задуматься и искать, – и в этом же поиск предлагаемой тут читателю работы: «"Государственная" справедливость не требует от нас национального безразличия». «Как не следует заниматься "обрусением" тех, кто не желает "русеть", так же точно нам самим не следует себя "оброссиивать", тонуть и обезличиваться в российской многонациональности». «Попытка обвеликороссить всю Россию… оказалась гибельной для живых национальных черт не только всех недержавных имперских народностей, но и прежде всего для народности великорусской».

Вся нынешняя (наросшая от запущенности) сложность «русского вопроса» в этом и состоит: как решить его не в противоречие и не во вред «российскому».

Раздаются голоса: «Россия для русских!» Но это – ошибочный, деструктивный лозунг (как и «Татарстан для татар» или «Якутия для якутов»). Так же как и «Русская республика» в составе РФ: это – толчок к расколу и развалу, на русских же лежит единоскрепляющая государственная обязанность. Без русских – и России не быть.

Бесцельны и разговоры о «самоопределении» для русских. «Право наций на самоопределение» настоятельно прокатывалось по всей Европе с Первой Мировой войны, больше всех им сотрясали большевики, затем (16.2.66) оно утвердилось и в ООН (в путаном противоречии с тем, что ведь принцип самоопределения полностью отрицает принцип «нерушимости границ»). Однако в сегодняшней России самоопределение русских означало бы и самоотделение их ото всех остальных народов России, то есть развал нынешнего государства. И на этом лозунге – настаивать нам не приходится. Как искать для русских своей государственности – если мы сами и создали вот такую, многонациональную? Даже и национальное «пропорциональное представительство» во всех органах власти России уже тоже неосуществимо.

Однако русские стали ныне разделённой нацией – как нововозникшими границами СНГ, так и внутри самой России: разделённой по автономиям, зажившим по разным законам. И государство, где русские составляют стержневое большинство, – обязано ли защитить также интересы русских или заглушить их?

Забота о равных правах для русских не есть русский национальный эгоизм. Бремя обёрнутого национального неравенства разрушительно налегает на российскую государственную конструкцию в целом. А русский народ в России – государствообразующее ядро, и без него никому не посильно нести ответственность за сохранность государства.

Судьба русского народа определит и судьбу России.