ГЛАВА XVII
Налоги на другие предметы потребления
(обработанные)
По тому же самому началу, по которому налог на хлеб возвышает цену хлеба, налог на всякий другой товар возвышает цену этого товара. Если товар не возвышался на сумму, равную налогу, то он перестал бы доставлять производителю прежнюю прибыль, и последний перевел бы свой капитал в какое либо другое помещение.
Обложение всех товаров, будь это предметы необходимости или роскоши при неизменной ценности денег, возвышает их цену на сумму, по меньшей мере, равную налогу. Налог на мануфактурные предметы необходимости рабочего имел бы то же действие на задельную плату, как и налог на хлеб, который отличается от других предметов необходимости только тем, что он первый и самый важный в ряду их, и подобный налог произвел бы одинаковое же действие на прибыль с капитала и на иностранную торговлю. Но налог на предметы роскоши не имел бы иного действия, кроме возвышения их цены. Он упал бы сполна на потребителя и не мог бы ни увеличить задельной платы, ни уменьшить прибыли.
Налоги, взимаемые в стране на ведение войны или на обыкновенные расходы государства и назначаемые главным образом на содержание непроизводительных рабочих, извлекаются из производительной промышленности страны; всякое сбережение, которое могло бы быть сделано в подобных расходах, составляло бы вообще прибавку к доходу, если не к капиталу плательщиков налога. Если на годичные военные расходы взимается 12 милл. посредством займа, то 12 милл. извлекаются из производительного капитала нации. Один миллион в год, взимаемый налогом для уплаты процентов по такому займу, только переносится из рук тех, кто его взносит, в руки тех, кто его получает, из рук плательщика налога в руки государственного кредитора. Действительный расход представляют 12 миллионов, а не проценты, которые следует уплачивать по ним. Будут ли уплачены проценты или нет, страна не станет ни богаче, ни беднее. Правительство могло бы потребовать сразу 20 миллионов в виде налога; в таком случае ему вовсе не было бы надобности взимать ежегодно налога на сумму 1 милл. Но это не изменило бы природы сделки. Отдельное лицо вместо уплаты 100 ф. в год, могло бы быть принуждено уплатить 2000 ф. сразу. Оно могло бы также найти для себя более удобным занять эти 2000 ф. и платить кредитору 100 ф. в год процентов, нежели сберегать большую сумму из своих собственных фондов. В одном случае это частная сделка между А и В, в другом правительство гарантирует В уплату процентов, одинаково поступающих от А. Если бы сделка носила частный характер, то она ускользнула бы от общественного контроля, и для страны было бы сравнительно безразлично честно ли А исполнил свой договор с В, или несправедливо удержал 100 ф. и в год в своем собственном владении. Точное исполнение договора вообще имело бы для страны интерес, но по отношению к национальному богатству оно имело бы лишь тот интерес, кем из этих двух лиц будут употреблены упомянутые 100 ф. более производительно, А или В. Но решать подобный вопрос никто не имел бы ни права, ни уменья. Можно бы допустить, что если А удержал их для собственного употребления, то он растратил бы их непроизводительно, а если бы они были уплачены В, то В мог бы присоединить в к своему капиталу и употребить производительно. Но возможно и обратное, В мог бы расточить их, А – употребить производительно. По отношению к одному только богатству могло бы быть равно или более желательно, чтобы А уплатил или не уплатил их; но более важные требования справедливости и доверия нехотя бут быть принуждены уступить требованиям меньшей важности, и, след., если государство было призвано к вмешательству, то суду надлежало бы принудить к исполнению его договора. Долг, гарантируемый нацией, ничем не отличается от изложенной сделки. Справедливость и доверие требуют, чтобы проценты национальному займу продолжали уплачиваться, и чтобы те, которые затратят свой капитал в видах общей пользы, не были принуждены отложить в сторону свои справедливые требования, под предлогом целесообразности.
Но независимо от этого соображения, отнюдь не достоверно, чтобы политическая польза могла быть в каком-нибудь выигрыше от пожертвования политическою честностью. Не следует ни откуда, чтобы сторона, освобожденная от уплаты процентов по государственному долгу, могла бы употребить их более производительно, нежели те, кому они бесспорно принадлежат. Через уничтожение национального долга доход одного лица мог бы возрасти от 1,000 до 1,500 ф. ст., но доход другого понизился бы с 1,500 до 1,000 ф. Сумма до этих двух лиц простирается теперь на 2500 ф., такую же сумму представляет он и прежде. Если бы правительству понадобилось возвысить налоги, то в личности была бы совершенно одинаковая, в обоих случаях годная для снижения сумма капитала и дохода. Таких образом, страна терпит бедствия не от уплаты процентов по государственному долгу, и не освобождением от уплаты можно оказать ей помощь. Национальный капитал может возрастать единственно вследствие сбережения из дохода и воздержания от потребления (уклонения от расходования); а от уничтожения национального долга как не возрос бы доход, так не уменьшилось бы и потребление. Страна беднеет от расточительных расходов правительства и отдельных лиц и от займов. Поэтому всякая мера, рассчитанная на поощрение частной или общественной экономии, облегчит общественные бедствия; но ошибочно полагать, что действительная национальная тягость может быть устранена через переложение ее с плеч одного класса общества, который по справедливости обязан нести ее, на плечи другого класса, который, по всем принципам равенства, обязан нести не больше как свою часть тягости.
Из сказанного не следует заключать, что система займов представляет, по моему мнению, наилучший способ для пополнения экстраординарных расходов государства. Система эта стремится сделать нас менее бережливыми, скрыть от нас действительное наше положение. Если военные расходы составляют 40 милл. в год, а размер участия в них отдельного лица 100 ф., то послед нее, будучи призвано к уплате своей доли налога в один раз, постарается быстро сберечь 100 ф. из своего дохода. При системе займов оно принуждено платить только процент по этим 100 ф. или 5 ф. в год и полагает, что сбережение этих 5 ф. из расхода совершенно достаточно; таким образом, оно обманывает себя предположением, что средства его остаются прежние. Рассуждая и действуя таким же образом, целая нация сберегает только процент по 40 милл. или 2 милл., и через это теряет не только все проценты или прибыль с 40 милл. капитала, которые принес бы последний при производительном употреблении, но также и 38 милл. – разность между ее сбережением и расходами. Если бы, согласно сделанному мною выше предположению, каждое лицо заключило свой частный заем и в полном размере приняло бы должное участие в потребностях государства, то, по прекращении войны, прекратилось бы и обложение, и мы немедленно возвратились бы к естественному состоянию цен. А мог бы уплатить В из своих частных доходов процент на деньги, занятые им во время войны для уплаты своей доли издержек; но это не касалось бы целой нации.
Страна, накопившая большой долг, находится в чрезвычайно искусственном положении. И хотя размер налогов и увеличение цены труда не может и, полагаю, действительно не влечет за собою каких бы то ни было других невыгод по отношению к заграничным странам, кроме одной неизбежной уплаты этих налогов, но в интересе каждого плательщика постараться освободить себя от тяжести и переложить платеж ее на другое лицо; стремление переселиться вместе со своим капиталом в другую страну, где бы можно было избегнуть подобных тягостей, становится под конец непреодолимым и одерживает верх над естественным отвращением каждого покидать место своего рождения и прежних своих связей. Страна, запутавшаяся в затруднениях, сопровождающих эту искусственную систему, поступила бы очень мудро, пожертвовав некоторою частью собственности, необходимою для выкупа своего долга. Мудрое в отношении к отдельному лицу также мудро и в отношении к нации. Человек, обладающий 10,000 ф., приносящих ему 500 ф. дохода, из которых он выплачивает 100 ф. в год в виде процентов по займу, имеет в сущности всего 8,000 ф. и останется одинаково богатым как в том случае, когда будет продолжать платить 100 ф. в год, так и в том, когда пожертвует 2,000 ф. сразу. Но спросят, где же покупатель собственности, которую нужно продать для получения этих 2,000 ф.? Ответ ясен: государственный кредитор, которому предстоит получить эти 2,000 ф., будет нуждаться в помещении для своих денег и будет расположен или отдать их взаймы фермеру, или фабриканту, или купить у них часть принадлежащей им собственности. Сами ростовщики щедро стали бы содействовать такой уплате. Теория эта рекомендовалась часто, но мы, кажется, никогда не имели ни достаточной мудрости, ни достаточной способности к применению ее. Следует, тем не менее, желать, чтобы в течение мира наши неустанные усилия направлялись на уплату той части долга, которая сделана во время войны и чтобы никакая попытка к облегчению, никакое желание ускользнуть от настоящих, надеюсь, временных бедствий, не ослабляли нашего внимания к этому важному предмету.
Никакой фонд погашения не может быть достаточен для уменьшения долга, если он не имеет своим источником излишка государственных доходов над государственными расходами. Следует сожалеть, что фонд погашения нашей страны есть таковой только по имени, ибо в ней нет излишка дохода над расходом. Необходимо создать сбереженьем действительный, а не воображаемый фонд, достаточный для уплаты долга. Если при возникновении какой-нибудь новой войны в будущем мы не уменьшим значительно нашего долга, то должно случиться одно из двух – или все расходы этой войны должны быть взяты в виде налога, возвышающегося с году на год, или же в конце этой войны, если не прежде, мы должны будем подвергнуться национальному банкротству. И не то, чтобы мы не могли внести какой-нибудь значительной прибавки к долгу: трудно указать границы силам великой нации; но несомненно существует предел размеру суммы, платимой в виде вечного налога отдельным лицом единственно за привилегию жить в своей родной стране.
Когда товар имеет монопольную цену, то цена эта есть самая высокая, по которой потребитель соглашается покупать его. Товары имеют монопольную цену лишь тогда, когда нет никаких способов к увеличению их количества, и когда, след., соперничество существует только на одной стороне – покупателей. Монопольная цена может быть значительно ниже или выше в одну эпоху, чем в другую, потому что соперничество между покупателями должно зависеть от их богатства, от их вкусов и капризов. Те особенные вина, которые производятся в весьма ограниченном количестве, и те произведения искусства, которые вследствие своего превосходства или редкости приобрели безмерную ценность, обмениваются за весьма различные количества продукта обыкновенного труда, смотря потому, богато или бедно общество, обладает ли оно большим или меньшим количеством такого продукта, находится ли оно в первобытном или передовом состоянии. Таким образом, меновая ценность товара, имеющего монопольную цену, никогда не управляется издержками производства.
Сырой продукт не имеет монопольной цены, потому что рыночная цена овса и пшеницы точно также управляется их издержками производства, как и рыночная цена сукна и холста. Единственное между ними различие состоит в том, что цену хлеба регулирует одна часть капитала, употребленная в земледелие, а именно та, которая не платит ренты; между тем как в производстве мануфактурных товаров каждая часть капитала употребляется с одинаковой выручкой, и так как ни одна часть не платит ренты, то каждая часть одинаково представляет собою регулятор цены; количество хлеба и других сырых произведений может быть также увеличиваемо затратою в почву более значительного капитала и, след., они не имеют монопольной цены. Соперничество здесь существует как между продавцами, так и между покупателями. Но не таковы условия производства тех редких вин и тех дорогих произведений искусства, о которых мы говорили; количества их нельзя увеличить, и цена их ограничивается единственно размером покупной силы и желанием покупателей. Рента таких виноградников может превзойти всякую умеренную границу, потому что никакая другая почва не способна производить подобные вина, никакая почва не может соперничать с ними.
Хлеб и сырые произведения страны по временам могут действительно продаваться по монопольной цене; но это не может длиться долго, за исключением того случая, когда нельзя более употреблять производительно капитала в земледелие, и когда, след., продукт почвы не может быть увеличен. В такое время каждый участок обработанной почвы и каждая часть земледельческого капитала станет приносить ренту, которая будет различаться в соответствии с различием в выручке. Сверх того, в такое время всякий налог, которым облагается фермер, упадет на ренту, а не на потребителя. Он не может увеличить цену своего хлеба, потому что, согласно предположению, хлеб достиг уже высшей цены, по которой покупатели соглашаются или могут покупать его. Он не удовлетворится уровнем прибыли более низким, нежели тот, который получается другими капиталистами, и, след., ему придется выбирать единственно между уменьшением ренты или оставлением своего занятия.
По мнению Буханана, хлеб и сырые произведения имеют монопольную цену, потому что они приносят ренту: он полагает, что все товары, приносящие ренту, должны иметь монопольную цену; он заключает отсюда, что все налоги на сырые произведения должны падать на землевладельца, а не на потребителя.
«Цена хлеба,
– говорит он, —
который всегда приносить ренту, нисколько не находится в зависимости от издержек производства хлеба: такие издержки должны быть выплачены из ренты; след., в результате их возвышения или падения является не высокая или низкая цена, а высокая или низкая рента. С этой точки зрения все налоги на прислугу фермы, на лошадей, на земледельческие орудия, суть в действительности поземельные налоги, тягость, падающая на фермера в течение срока его аренды, и на землевладельца при необходимости возобновления последней. Подобным же образом, все те улучшенные хозяйственные орудия, которые сберегают издержки фермера, напр. – молотилка и жатвенная машина, все, что дает ему более легкий доступ к рынку, – хорошие дороги, каналы и мосты, хотя и уменьшают первоначальную стоимость хлеба, не уменьшают его рыночной цены. Итак, все, что сберегается при таких улучшениях, принадлежит землевладельцу, как часть его ренты».
Очевидно, что если признавать правильною основную посылку, на которой построена аргументация Буханана, именно, что хлебная цена всегда приносит ренту, то все утверждаемые им последствия, наступят действительно. Налоги на фермера упали бы в таком случае не на потребителя, а на ренту, и все хозяйственные улучшения увеличивали бы ренту; но, надеюсь, я успел достаточно ясно показать, что пока в стране не обработана вся земля и притом в высшей степени, в ней всегда будет существовать часть земледельческого капитала, не приносящего ренты, и что именно выручка этой части капитала, подобно мануфактурам, разделяется между прибылью и задельной платой, и эта же часть капитала регулирует цену хлеба. Итак, если цена хлеба, не приносящего ренты, зависит от издержек его производства, то издержки эти не могут быть уплачиваемы из ренты. Результатом возвышения этих расходов является, след., более высокая цена, а не более низкая рента.
Достойно замечания, что как Ад. Смит, так и Буханан, вполне допуская, что налоги на сырые произведения, поземельный налог и десятина падают на ренту, а не на потребителя сырого продукта, ни за что не согласились бы, что налог на солод упал бы на потребителя пива, а не на ренту землевладельца. Аргументация Ад. Смита представляет такое прекрасное изложение той точки зрения, с которой я рассматриваю налог на солод и всякий другой налог на сырой продукт, что я не могу удержаться, чтобы не обратить на нее внимание читателя:
«Рента и прибыль с земли, засеянной ячменем, должна быть всегда почти равна ренте и прибыли с других одинаково плодородных и одинаково хорошо обработанных земель. Если бы они были меньше, то известная часть ячменной земли была бы скоро обращена под какую-нибудь другую обработку; если бы они были больше, то более земли стало бы употребляться на возделывание ячменя. Когда обыкновенная цена какого-нибудь отдельного продукта почвы представляет то, что может быть названо ценой монопольной, то налог на этот продукт необходимо уменьшает ренту и прибыль с почвы, на которой продукт возделан. Налог на продукт тех драгоценных виноградников, вина которых так мало в сравнении с существующим на него спросом, что цена его всегда находится выше естественной пропорции к продукту других одинаково плодородных и одинаково хорошо обработанных земель, необходимо понизил бы ренту и прибыль с таких виноградников. Цена вина, и без того уже самая высокая, какая только могла быть взята за количество, обыкновенно посылаемое на рынок, цена могла бы подняться выше без уменьшения этого количества, а количество нельзя было бы уменьшить без еще большей потери, потому что земли нельзя было бы обратить на какое-нибудь другое, одинаково ценное производство. Итак, вся тягость налога упала бы на ренту и прибыль или собственно на ренту с виноградника». —
«Но обыкновенная цена ячменя никогда не была монопольною ценою, а рента и прибыль с ячменной земли никогда не были выше своего естественного отношения к ренте и прибыли с другой одинаково плодородной и одинаково хорошо обработанной земли. Различные налоги, уплачиваемые на солод, пиво и эль, никогда не понижали цены ячменя, никогда не уменьшали ренты и прибыли с ячменной земли. Цена солода для пивовара постоянно возвышалась в соразмерности с налогами, лежащими на солоде, и эти налоги, вместе с различными пошлинами на пиво и на эль, постоянно или возвышали цену, или, что то же, ухудшали качество этих товаров для потребителя. Окончательная уплата этих налогов постоянно падала на потребителя, а не на производителя».
Буханан делает об этом месте следующее замечание.
«Налог на солод никогда не мог бы уменьшить цены ячменя, ибо если бы ячмень, превращенный в солод, не доставлял бы столько же, как и не превращенный, то требуемое количество не было бы доставляемо на рынок. Таким образом, ясно, что цена солода должна возрасти в соразмерности с лежащим на нем налогом, ибо в противном случае спрос не мог бы найти достаточного предложения. Но цена ячменя есть совершенно такая же монопольная цена, как и цена сахара; и тот, и другой приносят ренту, и рыночная цена обоих одинаково утратила всякую связь с первоначальными издержками».
Итак, ясно, что, по мнению Буханана, налог на солод возвысил бы цену на солод, но налог на ячмень, из которого солод делается, не возвысил бы цену ячменя, и, что, след., при обложении налогом солода, налог уплачивается потребителем, а при обложении ячменя налог взносит землевладелец, потому что рента последнего уменьшится. Таким образом, если согласиться с Бухананом, цена ячменя есть цена монопольная, наивысшая из цен, которую соглашаются покупатели давать за него; но солод, сделанный из ячменя, не имеет монопольной цены, и, след., может возвышаться в соответствии с налогами, которыми он может быть обложен. Мне кажется, что это мнение Буханана о последствиях налога на солод находится в прямом противоречии с его же собственным мнением, высказанным относительно другого подобного же налога, налога на хлеб.
«Налог на хлеб уплачивается в последнем счете не чрез увеличение цены, а чрез уменьшение ренты
(Vol. III, р. 355)».
Если налог на солод возвышает цену солода, то налог на хлеб возвышает цену хлеба.
Следующий аргумент Сэя имеет в основании ту же точку зрения, как и принадлежащий Буханану:
«количество вина или хлеба, которое произведет участок земли, останется почти без изменения, каков бы ни был налог, обременяющий его. Налог может извлечь или даже чистого продукта участка, или его ренты, как угодно, но земля будет продолжать обрабатываться для получения или продукта, не поглощенной налогом. Рента, или что одно и то же, часть землевладельца станет несколько меньше и только. Причину этого явления можно понять, если обратить внимание на то, что в предполагаемом случае количество продукта, получаемое с земли и посылаемое на рынок, все-таки останется прежнее. С другой же стороны, причины, от которых зависит спрос на продукт, также останутся прежние.
Но если предлагаемое и спрашиваемое количество продукта необходимо продолжают оставаться без изменения, не смотря на установление, или на возвышение налога, то цена этого продукта не изменится; а если не изменится цена, то потребитель не уплатит ни малейшей доли этого налога.
Быть может, скажут, что фермер, доставляющий труд и капитал, понесет тягость налога вместе с землевладельцем? Разумеется, нет, потому что существование налога не уменьшило числа наемных ферм и не увеличило числа фермеров. Итак, и в этом примере, если только спрос и предложение остаются прежние, то не изменяется и рента за ферму. Пример производителя соли, который может заставить потребителя уплатить только часть налога, и землевладельца, который не может себя вознаградить, нимало доказывает заблуждение тех, которые предполагают в противность экономистам, что все налоги падают в последнем счете на потребителя»
Vol. II, р. 338.
Если бы налог отнял «половину или даже три четверти чистого продукта почвы», и цена продукта не возросла бы, то как могли бы эти фермеры получить обыкновенную прибыль с капитала, который платил весьма умеренную ренту, располагая землею того качества, которая требует гораздо большей пропорции труда для достижения данной выручки, нежели земля более плодородного качества? Если бы вся рента была сложена, они, по-прежнему, продолжали бы получать более низкую прибыль, нежели прибыль в других отраслях и, след., прекратили бы обработку своих земель, если бы не могли возвысить цену своего продукта. Если бы налог падал на фермера, то было бы меньше фермеров, расположенных нанимать фермы; если бы он падал на землевладельца, то многие земли не были бы вовсе наняты, потому что они не приносили бы ренты. Но из какого источника стали бы уплачивать налог те, которые производят хлеб, не платя ренты? Совершенно ясно, что налог должен падать на потребителя. Каким образом могла бы платить налог в или в своего продукта земля подобная той, которую описывает г. Сэй в следующей цитате?
«Мы видим в Шотландии бедные земли, обрабатываемые таким образом землевладельцем и которые не могли бы возделываться другим лицом. Точно также мы видим в Соединенных Штатах обширные и плодородные земли одного дохода, с которых не было бы достаточно для содержания землевладельца. Земли эти, тем не менее, обрабатываются, но это должен принять на себя сам владелец, или, иными словами, он должен увеличить ничтожную или создать несуществующую ренту, прибыль на свой капитал и промышленность, чтобы получить возможность жить сообразно своему призванию. Хорошо известно, что земля, даже обработанная, не приносит никакого дохода землевладельцу, когда ни один фермер не соглашается платить за нее ренту: это предоставляет доказательство, что подобная почва принесет только прибыль на капитал и промышленность, необходимые на ее обработку».
Say, vol. II, p. 127.
