Глава тридцатая
Эхо сидела в шкафу. Там было темно и воняло старой шерстью. Это было ее убежище. Сюда она пряталась, когда уже не могла не замечать чудовищ снаружи. Положив фонарик на колено, Эхо листала безнадежно устаревшую энциклопедию. Настолько, что в статье о Берлинской стене говорилось, будто та «еще стоит». Эхо прочитала книгу от корки до корки столько раз, что страницы стали мягкими, точно ткань. Девочка знала энциклопедию наизусть, но все равно читала. Эхо протянула руку, чтобы убрать челку со лба, и только тут поняла, что спит. Челку она не носила с семи лет. Убежав из дома, отрастила волосы, и лишь иногда Птере удавалось усадить ее в кресло и постричь концы.
Кошмар был знакомый: Эхо знала, чего ждать дальше. Захрустел гравий на подъездной дорожке, взревел мотор, хлопнула дверь. Острый запах виски и табачного дыма, который не выветривался, хотя Эхо постоянно проветривала комнату. Дверь шкафа так стремительно распахнулась, что петли жалобно заскрипели.
Но за дверью, вопреки ожиданиям Эхо, оказалась не ее мать – пьяная, провонявшая баром, из которого явилась.
– Здравствуй, моя маленькая сорока.
Птера протянула Эхо руку. Ее черные перья блестели в тусклом свете. За ее плечом Эхо увидала разрозненную мебель и горы подушек, украшавших комнату Птеры. Ее накрыло такой острой тоской по дому, что показалось, будто она тонет в ней с головой.
– Птера, – проговорила Эхо и встала на ноги. Шкаф вдруг оказался очень тесным. Или это она выросла за ту секунду, что поднималась? Во сне все возможно. – Что ты здесь делаешь?
Птера сжала пальцы Эхо, вытащила ее из шкафа и отвела на середину комнаты. Длинная юбка Птеры шуршала по персидскому ковру.
– Я пришла, потому что нужна тебе.
Огоньки свечей расплывались у Эхо перед глазами, точно она смотрела сквозь линзу, смазанную вазелином. Во сне не было острых краев. Углы полок и столов казались закругленными, стертыми. Чем больше Эхо вглядывалась, стараясь сфокусироваться, тем сильнее расплывалась картинка. Птера отпустила ее руку. Эхо потянулась было к ней, но Птера покачала головой и отступила на шаг.
– Я хочу домой, – прошептала Эхо.
Птера бросила на нее взгляд, полный невыразимой печали.
– Пока нельзя. Не сейчас. Рано. До ночлега путь далек.
– Вот только не надо мне цитировать Роберта Фроста.
Птера улыбнулась.
– Узнаю мою девочку. Что ж, отвечу вопросом на твой вопрос: ты сама понимаешь, зачем я здесь?
Эхо нахмурилась. Во сне стоит только начать вглядываться в окружающие тебя предметы – и они начинают дрожать, как будто вот-вот рухнут.
– Ты вытащила меня из шкафа. Спасла от моего ужасного детства.
Птера покачала головой.
– Нет, Эхо. Ты сама себя спасла. И мне жаль, что тебе пришлось это сделать. Но ты должна понять, что я не могу тебя защитить от твоего прошлого. Это под силу лишь тебе самой.
Эхо прижала ладони к глазам. Если она спит, почему так устала?
– Чепуха какая-то. Зачем мне спасаться от того, что уже было?
– Если что-то осталось в прошлом, это еще не значит, что все закончилось. Вспомни, чему я тебя учила.
– И чему же? Между прочим, ты бы не умерла, если бы хоть на пять секунд перестала говорить загадками.
– Твое будущее в твоих руках. Помни об этом, и найдешь свой путь.
Образ Птеры стал размываться, а с ним и мебель, и свечи.
– Птера, погоди! – Эхо взмахнула рукой, но перья Птеры прошли сквозь ее пальцы, точно дым.
Стены комнаты исчезли, и все залил свет, поглотивший и запах растопленного воска, и мягкий ковер под ногами. Он был таким ярким, что казалось, будто Эхо смотрит прямо на солнце. Девушка приставила руку козырьком к глазам, и постепенно запахи, звуки и чувства вернулись к ней. Мокрый песок между голых пальцев ног. Брызги океанских волн на лице, соль на языке. Волны в белых барашках бились о скалы. Над головой пели свою печальную колыбельную чайки. Красивый, хоть и незнакомый пейзаж.
Крики чаек заглушил скрежет. Эхо, прищурившись, посмотрела на небо. Большая птица, похожая на темное пятно, парила в небе, направляясь к берегу. Сердце Эхо билось в такт взмахам крыльев: девушка откуда-то знала, что как только птица до нее доберется, она умрет.
Эхо попыталась убежать, но ноги увязли в песке. Она не могла сдвинуться с места. Волны, до этой минуты так ласково плескавшие о ее щиколотки, вдруг вскипели. Черный силуэт птицы на сизом небе становился больше и больше, все приближался, и вот уже Эхо смогла разглядеть белые полоски под крыльями.
Перья птицы превратились в пламя, точно она загорелась изнутри. Эхо закричала, но крик застыл у нее на губах. Едкий дым обжег легкие. Скорее! Нужно взмолиться о пощаде – или открыть глаза, очнуться от кошмара! Но песок, точно кандалы, сковал ее ноги. Эхо силилась вырваться – тщетно.
Птица спикировала на нее, выпустив когти, и так пронзительно закричала, что у Эхо кровь пошла из ушей. Увидев, что птица тянется клювом к ее глазам, Эхо прикрыла их рукой, и птица в ярости принялась рвать ее руки клювом и когтями. Девушка пыталась звать на помощь, но у нее пропал голос. Птица выклевала ей глаза, и Эхо ослепла. Песок под ее ногами превратился в пепел, а вкус соленой морской воды сменился горячим металлическим привкусом крови. Эхо хватала ртом воздух, но вдыхала лишь дым. Небо полыхало пламенем, и она горела вместе с ним. О боже! Она умирает!
