Глава десятая

Эхо шла по многолюдной Сент-Маркс-плейс, старательно обходя толпы учениц католической школы, расположенной неподалеку. Девицы щеголяли в неприлично коротких клетчатых юбках, покуривали украдкой. Фильтры сигарет были вымазаны вишневым блеском для губ. Школьницы косились на проходившую мимо Эхо, как будто она представляла угрозу для роскошного особняка, в котором разместилось их учебное заведение, точь-в-точь напротив забегаловки с фалафелем. Эхо на них не глядела. В другой жизни она могла бы быть одной из них.

Новое и старое причудливо перемешались на этой улице: как ни старались городские власти облагородить район, но прошлое упрямо цеплялось за грязные тротуары Ист-Виллиджа. Тату-салон, который по совместительству был блинной, ютился между ярко освещенным баром с замороженными йогуртами и магазином, где, похоже, продавались исключительно футболки с ироничными надписями. Над головой Эхо висел метровый пластмассовый хот-дог – вывеска заведения «Криф Догс», где продавали лучшие сосиски в Нью-Йорке. Эхо распахнула дверь, улыбнулась девушке за прилавком, которая сидела, задрав на кассу ноги в ботинках, и наматывала на палец длинную прядь голубых волос. Девушка не улыбнулась в ответ. Ну и отлично. Эхо сюда все равно не за хот-догами пришла.

Она юркнула к старомодной телефонной будке в дальнем конце кафе, черное дерево и стеклянные двери которой, похоже, сохранились со времен старого Нью-Йорка: Эхо по молодости лет такого и не помнила. Едва она ступила в тесную кабинку и закрыла за собой дверь, как щелканье клавиш ноутбуков и доносившийся из кухни звон посуды тут же стихли. Эхо оглядела сидевших за столиками вокруг будки завсегдатаев кафе, но никто не обращал на нее внимания. Даже если бы они на минуту оторвали глаза от светящихся экранов, то не увидели бы ничего, кроме пустой телефонной будки, которая торчала в кафе исключительно для декора. Но даже если бы кто-то и заметил, как девушка зашла в кабинку, то быстро забыл бы: заклинание, отпугивавшее от будки посторонних, было простым, но действенным.

Эхо сняла трубку. На другом конце послышался щелчок, и она проговорила: «Intrare in pace, relinquent in pace. Solum lex est aurum». Пароль на памяти Эхо не менялся: «Вхожу с миром, выхожу с миром».

Снова раздался щелчок, и Эхо повесила трубку. Задняя стена телефонной будки открылась, и показалась лестница, ведущая к Агоре. Эхо ринулась в лабиринт, который вел к подземному базару, где находилась лавка Перрина, на всякий случай держась за стену справа. Дорога к Агоре ей была известна так же хорошо, как ее библиотека, но темный лабиринт внушал безотчетный страх. Так что стена служила ей якорем, пока Эхо спускалась на базарную площадь.

Глаза Эхо не сразу привыкли к тусклому маслянистому свету Агоры. Над головой ее покачивались газовые лампы, бросая желтоватый отблеск на тележки и прилавки, которыми была уставлена площадь, длинная и широкая, как главный вестибюль Центрального вокзала. Там, внизу, за заклятьями, защищавшими Агору от внешнего мира, стоял оглушительный шум. Продавцы-птератусы кричали, наперебой расхваливая свой товар, и торговались с колдунами, которые приценивались к белесым костям, подозрительно напоминавшим человечьи. По булыжной мостовой, ровной и скользкой от миллионов прошедших по ней за эти годы ног, грохотали тележки, доверху заваленные кухонной утварью вперемешку с оружием. Какие-то колдуны покосились на Эхо. Глаза у них были тошнотворно-белые, и Эхо опустила взгляд. Когда-то колдуны тоже были людьми, но черная магия даром не дается, и они принесли свою человеческую природу в жертву волшебным чарам. Когда Птера впервые привела сюда Эхо, чтобы показать шумный базар у Гнезда, она сразу объяснила девочке, что лучше не встречаться с ними взглядом. Колдуны облепили ларек с мертворожденными младенцами в банках и яростно торговались. По крайней мере Эхо надеялась, что младенцы родились мертвыми. Хотя с колдунами ни в чем нельзя быть уверенным.

Лавка Перрина находилась на другом конце рынка, в очень престижном месте, на первом этаже здания у самой стены. Эхо пробиралась сквозь толпу, время от времени приветственно махая рукой знакомым торговцам. Птератус с золотистой кожей и темно-алыми перьями кивнул в ответ. На его лотке лежали всевозможные детали часовых механизмов и медные дверные ручки. Другой птератус, с ярко-фиолетовым оперением, сунул Эхо под нос бутылку с какой-то жидкостью, подозрительно похожей на незаконное приворотное зелье. Девушка увернулась, чтобы случайно не вдохнуть его пары, и устремилась к противоположному концу Агоры, где весело позвякивала знакомая вывеска: «Лавка Перрина. Все для волшебства».

Эхо толкнула дверь, и в нос ей ударил едкий запах смешанных благовоний и всевозможных зелий, которые Перрин варил здесь же, в лавке. Из приемника на прилавке сквозь треск доносились звуки бейсбольного матча. Большинство птератусов с опаской относились к технике, которой пользовались люди, но приемник Перрина был такой же неотъемлемой частью его лавки, как стопки атласов с картами, на которых были указаны порталы в междумирье, и шкафчики, битком набитые причудливыми безделушками со всего света.

На Агоре не было сигнала – слишком глубоко под Манхэттеном, – но Перрин не пропустил ни одной игры «Янки», даже если приходилось слушать ее в записи. Металлический голос комментатора объявил счет – вторая половина девятого иннинга, 5:4 в пользу Бостона, – и короткие острые перья Перрина встали дыбом от злости. Он болел не за «Ред Сокс».

Колокольчик над дверью весело зазвенел, и Перрин поднял глаза.

– А, Эхо, – произнес он. – Мой лучший друг среди людей.

– Я твой единственный друг среди людей, – поправила Эхо и плюхнула на прилавок почти пустой мешочек сумеречной пыли. – Мне надо пополнить запасы.

– Все в этом мире имеет свою цену, – заметил Перрин, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из радиоприемника. «"Янки" выходят к бите. Игроки на базе. Два бола. Один страйк». Перрин даже не притронулся к мешочку. Сначала Эхо придется заплатить.

– Да-да. – Эхо выудила из бокового кармана рюкзака бирюзовую коробочку и поставила рядом с мешочком. – Вот твои миндальные пирожные.

Перрин покосился на коробочку, но не притронулся к ней. «Удар, промах. Два аута. Два страйка».

– Ты взяла «вкус сезона»? И шоколадное с ванильным кремом?

– Да, – ответила Эхо. – Я проследила, чтобы бедняги-продавцы «Ладюре» в точности выполнили все твои педантичные указания.

Бросок по дуге. Высоко и внутрь. И победа. Негромко рассмеявшись, Перрин открыл коробку и обвел взглядом лежавшие внутри пирожные. Взял одно, поднес к носу и блаженно зажмурился.

– Идеальное сочетание шоколада и ванили. Симфония вкуса. Свет немыслим без тьмы.

– Успокойся, Сократ, это же просто пирожное. – Эхо пододвинула мешочек к Перрину. – Ну теперь-то ты можешь отсыпать порошка? А то мне надо кое-куда съездить, кое у кого кое-что своровать. Чего я тебе рассказываю, сам все знаешь.

– Терпение – добродетель, дитя мое, – ответил Перрин, но все же взял мешочек и насыпал в него сумеречной пыли из большой бочки за прилавком. Птера как-то рассказывала, что пыль – не что иное, как мгла междумирья, принявшая осязаемую форму, и чтобы изготовить ее, требуется особое мастерство. Перрин был одним из немногих лавочников на Агоре, кто мог похвастаться тем, что делал сумеречную пыль по собственному рецепту.

– Почему именно терпение – добродетель? – Эхо скрестила руки на груди и поставила локти на прилавок, в основном чтобы позлить Перина, ему это не нравилось. – Почему бы не назвать добродетелью расторопность?

Перрин снова рассмеялся. Перышки у него на шее снова встали дыбом.

– Эх, молодежь. И что же на этот раз?

– Официальное поручение от птератусов, – ответила Эхо и постучала пальцами по стеклянному прилавку. Под стеклом лежала всякая всячина: грубо обработанные драгоценные камни, серебряные карманные часы, коллекция изысканно украшенного оружия, причем кое-что из этого принесла лично Эхо. – Совершенно секретное. Вот такая я важная персона.

– Секретное? Что за чушь! – Перрин вернулся к прилавку с мешочком и заявил, отмерив рукой небольшое расстояние от пола: – Я же тебя вот с таких пор знаю.

– Никогда я не была такой маленькой. – Эхо спрятала мешочек с сумеречной пылью в карман. – Я появилась на свет в точности такой, как сейчас.

Перрин возмущенно фыркнул и пригладил седеющие перышки на руках.

– Ты мне не веришь?

Эхо улыбнулась.

– Верю, конечно. Но долг зовет, пора бежать. – Она помахала Перрину и направилась к выходу. – Пока.

На полпути к двери Перрин окликнул ее:

– Подожди! Возьми вот это.

Перрин, шаркая, подошел к Эхо и вложил ей в руку браслет из кожаных ленточек, в которые были искусно вплетены хрустальные бусины и перышко самого Перрина. – Он тебя защитит. Я сам сочинил заклятье. Вы, молодежь, воображаете, будто бессмертны. Так что возьми на всякий случай.

У Эхо сжалось сердце и задрожали губы, но она с улыбкой взяла браслет.

– Спасибо. Пожелай мне удачи.

Перрин махнул ей на прощанье.

– Удачи, – сказал он. – Надеюсь, он тебе не понадобится.