Таким образом, Альтман оказался там, откуда начинал, хотя и немного удивлен, что они попросту не убили его. Он подозревал ловушку, нечто ужасное, то, для чего и был сохранен. Но не знал, что же это может быть. Ему было интересно — имела ли его пресс-конференция или его исчезновение хоть какой-нибудь эффект? Но он сомневался, что сможет выяснить это, пока находится внутри плавающего комплекса.

Что касается Ады, то когда Альтман очнулся от наркотиков, она пропала. Когда он потребовал увидеть её, они просто посмеялись.

— Она будет в безопасности, — сказал Кракс. — До тех пор, пока ты сотрудничаешь.

Через несколько часов после пробуждения, все еще в хмельном состоянии, он обнаружил себя в кабинете Стивенса. Последний сидел в своём кресле, уперев локти в подлокотники, а пальцы соединил перед своим лицом, образуя форму палатки.

— Зачем я здесь? — Спросил Альтман. — Почему я все еще жив?

— Марков интересуется тобой, — признал Стивенс.

— Интересуется?

— Ты обладаешь неким сопротивлением воздействию Обелиска, сопротивление, которое большинство твоих коллег не имеют. Марков полагает, что ты можешь быть полезным для его проекта.

— И что это за проект?

Стивенс улыбнулся.

— Ты мог бы и догадаться, почему он заинтересовался тобой, — сказал он. — Ты пережил многочисленные погружения в батисфере, в то время как других людей это лишило рассудка. Даже когда у тебя появляются головные боли и галлюцинации, они не способствуют развитию в тебе побуждений к насилию или безумства, в отличии от остальных, предрасположенных к этому воздействию. Множество верующих на борту испытывают почти религиозное благоговение по отношению к тебе. И я должен сказать, что нахожу себя наполовину разделяющим их веру. К тому же я подозреваю, что некоторые из моих коллег чувствуют себя подобным образом.

— Это безумие, — произнес Альтман.

— Они полагают, что ты сопротивляющийся пророк, — сказал Стивенс.

Альтман покачал головой.

— Обелиск опасен, — сказал он. — Я уверен в этом.

— И все же ты восхищен им, — сказал Стивенс. Он наклонился вперед. — Мы все еще подозреваем, что тебе известны вещи, о которых ты не говоришь. — Он открыл выдвижной ящик своего стола и достал из него кусок камня из Обелиска. — Это было найдено в кармане твоей куртки, пока ты был без сознания, — сказал он. — Не хочешь объяснить?

— Нет, — ответил Альтман.

Стивенс кивнул.

— Дело твоё, — сказал он. — Если не хочешь объяснять мне, возможно, с Краксом ты будешь более разговорчив.

Но было не особо похоже на то, что Кракс хочет поговорить, в прямом смысле этого слова.

— Ты знаешь почему ты здесь? — спросил он.

Альтман кивнул: — Ты хочешь узнать об этом куске Обелиска.

— Это только одна из причин, — сказал Кракс и подвел Альтмана к креслу, оснащенному кожаными ремнями для закрепления рук и ног. — Садись, — сказал он.

— Зачем? — спросил Альтман. — Где Ада?

— Не волнуйся о ней. Просто садись, — ответил Кракс, слегка толкнув Альтмана в грудь так, что тот откинулся в кресло. — Сейчас я закреплю тебя ремнями, — сказал он.

— В этом нет необходимости, — сказал Альтман, им начинала овладевать паника. — Я буду и так сидеть.

Кракс покачал головой и начал закреплять ремни.

— Не будешь, — сказал он. — Боюсь, мистер Альтман, что это будет поездка с небольшой встряской.

— Что значит — с небольшой встряской?

— Как себя чувствуешь? — спросил Кракс, поочередно проверяя каждый ремешок. Нет дискомфорта? Не слишком туго?

— Я в порядке, — ответил Альтман, — но что…

Кракс затянул ремешок левого запястья мучительно туго, затем правого. Альтман почувствовал как ремни врезаются в его плоть.

— А теперь как? — спросил он.

После чего покинул комнату. Некоторое время Альтман оставался один, пытаясь растянуть ремни, а затем остановился. Возможно, он сможет опрокинуть кресло, как-то его сломать. Но когда он попытался раскачать его, двигаясь назад и вперед, то обнаружил, что оно было привинчено к полу.

Несколькими мгновениями спустя, Кракс вернулся, с собой он привез передвижной столик. На нём находился, накрытый белой тканью, лоток. Кракс подкатил его поближе, и показными движениями отбросил ткань. Под ней были разложены в ряд разнообразные скальпели, ножи, а также пара хирургических клещей. Кракс медленно провел над всем этим руками.

— Ты же не думал, что сможешь вот так просто смыться и донести на нас без каких-либо последствий, не так ли, мистер Альтман?

Альтман попытался заговорить, но внезапно во рту у него пересохло.

Кракс выбрал самый маленький нож.

— Давай начнем с малого и будем «наращивать обороты» постепенно, не возражаешь? — спросил он.

— Я думаю, что лучше вообще не надо, — ответил Альтман.

— Для начала, мистер Альтман, несколько маленьких разрезов. Совсем немного, чтобы только сделать это интересным и чтобы ты признал моё мастерство.

Он схватил указательный палец Альтмана и очень тщательно нанес перекрестные штрихи на его кончике, просто прорезая ножом. Поначалу боли не было, ощущалось только тепло. А затем палец начал пульсировать, на месте надрезов начали формироваться капли крови. Эту же операцию он провел на следующем пальце, потом еще на одном, всего три или четыре маленьких надреза на каждый палец, в глубину едва больше, чем необходимо для резьбы по бумаге. Альтман наблюдал, как капли крови собираются в конце каждого пальца, рука была словно в огне.

— Мы будем проводить здесь время день за днем, мистер Альтман. Мы узнаем друг друга очень близко.

Он снова покинул комнату. Альтман попытался не смотреть на руку, пытался игнорировать её пульсацию, но ничего не мог с этим поделать. Он знал, что прежде, чем всё это закончится, будет намного-намного хуже. Сейчас он предпочёл бы быть мёртвым.

А затем вернулся Кракс, держа в одной руке полную миску соли.

— Ты слышал когда-нибудь выражение «сыпать соль на рану,» мистер Альтман?

Альтман почувствовал, как его кисть руки невольно пытается сжаться в кулак. Он закрыл глаза. Кракс дал ему крепкую оплеуху.

— Думаю, ты хотел бы посмотреть на это, — сказал он.

Но Альтман продолжал держать глаза закрытыми.

Внезапно его рука запылала, его пальцы погрузились в соль. Он ничего не мог поделать, кроме как жадно вдыхать воздух. Альтман плотнее зажмурил глаза.

— Мелкозернистая соль работает лучше всего, — объяснил Кракс умиротворенным голосом. — Морская соль в частности. Йодированная, конечно.

Кракс отпустил руку.

— Вот и всё, — сказал он. — Ты можешь открыть глаза.

Альтман так и поступил. Из-за боли свет в комнате казался неестественно ярким.

— Что ты хочешь узнать? — спросил он сквозь зубы.

— Всему своё время, — ответил Кракс. — Не нужно торопить события.

Он вернулся к столику, поставив на него миску с солью. Положил маленький нож на место и пробежался руками по, оставшимся, остальным.

— Люблю свою работу, — пояснил Кракс, улыбнулся, а затем взял с лотка нож немного большего размера и направился в сторону Альтмана. — Сделаем надрез пошире, — сказал он.

Марков был один в командной рубке, оставаясь на своём привычном месте. Если бы кто-то вошел, могло показаться, что он пристально вглядывался через смотровое окно в тёмные воды залива. Что он делал на самом деле, так это следил за рядом голографических экранов, установленных таким образом, что доступ к ним был только из этой точки. Они отображали различные участки судна, циклически переключая между собой изображение.

Он чувствовал — что-то случилось. Беспорядок в ячейке с Обелиском.

— Останови, — скомандовал Марков и один из голографических экранов начал выделенную трансляцию этой ячейки. Группы охранников и ученых размахивали кулаками. Где Кракс? Он должен был следить, чтобы такого дерьма не происходило. Но вдруг вспомнил, что Кракс был с Альтманом и улыбнулся.

Дверь открылась и вошел Стивенс. Он остановился на месте, находясь несколькими ярусами ниже, ожидая пока Марков жестом подзовет его.

— У нас проблемы, — отметил Стивенс.

— Лучше расскажи мне что-нибудь, о чем я еще не знаю, — сказал Марков.

— Верующие становятся неугомонными. Каким-то образом они узнали, что Альтман вернулся на борт. Они требуют увидеть его.

— Категорически — нет, — ответил Марков. — Я отдал его поиграться Краксу.

— Если мы не позволим ему объявиться, скорее всего, на нашу голову свалится еще один мятеж. Кроме того, Кракс уже достаточно выяснил. Он знает, где Альтман достал кусок Обелиска и как. Для того, чтобы разговорить его не потребовалось много времени. Я просмотрел видео допросов и проанализировал микроэкспрессию Альтмана. Я не думаю, что Кракс сумеет вытащить из него что-нибудь еще. — Стивенс подошел поближе и положил свою руку на плечо Маркова. — Я знаю, ты ненавидишь его, — сказал он. — Мы все его ненавидим. Но мы можем использовать его.

Марков только отвел плечо, освободив его от руки собеседника.

— Он будет отвлекать внимание верующих, — добавил Стивенс. — Так он будет для нас более полезным, чем мертвым.

Марков полностью сфокусировал свой тяжелый взгляд на Стивенсе. Стивенс встретил его безмятежностью.

— Откуда я знаю, что ты не один из них?

— Один из кого? Из верующих? Я начал напоминать тебе верующего?

— Ладно, — сказал Марков. — Он может быть полезен. Забери его у Кракса. Но если что-нибудь пойдет не так, всю вину я возложу на тебя.

На середине этапа с шестым ножом показались два охранника. Неожиданно и без всяких предупреждений он был освобожден. Раны на руках и ногах кровоточили. Порезы присутствовали на спине и бёдрах, но нанесены были, как правило, в определённых участках.

— Мы увидим друг друга очень скоро, — пообещал Кракс.

Охранники перевязали его раны и, подталкивая, сопроводили вниз к Стивенсу, оставив их двоих наедине.

— Было бы проще сказать мне, — сказал Стивенс. — Имей это в виду следующий раз, когда у тебя будет выбор.

— Да пошел ты, — ответил Альтман.

Стивенс улыбнулся:

— Я могу в любое время отправить тебя обратно к Краксу, — сказал он. — Имей это в виду тоже.

Альтман не ответил.

— Единственная причина, почему ты сейчас здесь, — продолжил Стивенс, — это потому что у меня есть для тебя применение. На днях была перестрелка между верующими и неверующими, в результате которой погибли люди. Экипаж судна разделяется на два фронта. Если так пойдет и дальше, погибнет еще больше людей. Я бы хотел, чтобы этого не произошло. И я думаю, ты можешь помочь.

— Как?

— Верующие доверяют тебе, — ответил он. — Они могут послушать тебя.

— Началось очередное вещание сигнала пульсации, — сказал Альтман. — Конфликт между верующими и неверующими — едва ли твоя наибольшая проблема.

— Нет, — признал Стивенс, — но одна подпитывает другую. Сейчас ты находишься здесь, а не с Краксом и его ножами, потому что Марков считает, что у тебя есть шанс сохранить стабильность вещей.

— А если я скажу — нет?

Стивенс пожал плечами:

— Тогда ты вернешься к Краксу. И если ты будешь себя плохо вести или попытаешься навести переполох среди верующих, я лично тебя пристрелю. Но сохранив стабильность вещей, ты предотвратишь гибель множества людей. И само собой разумеется, что мы будем постоянно наблюдать за тобой.

— Сначала я хочу поговорить с Адой, — сказал Альтман.

Стивенс некоторое время помедлил в нерешительности. — Нет, — в итоге ответил он.

— Почему нет?

— Ты должен довериться мне, она в безопасности, — ответил Стивенс. — Если все пройдет отлично, я позволю тебе поговорить с ней.

Филд был там, много других ученых он распознал также, все они вновь были рады увидеть его. Филд рассказал ему о перестрелке с военными, о смертях. Он также показал Альтману, куда ему выстрелили в ногу, но своё одеяние не снимал.

— Это должно быть больно, — сказал Альтман.

Филд счастливо улыбнулся.

— Без морфия, я был бы не в состоянии ходить, — сказал он. — Но это не важно, — добавил он. — И вообще я не важен.

— Конечно важен, — сказал Альтман, хлопая его по плечу, как если бы он был умалишенный.

Филд покачал головой:

— Что действительно важно, так это то, что вещи начали изменяться. Некоторые из нас уже погибли, некоторые сошли с ума. Тем из нас, кто остался, уготована особая перспектива. — Он ухватил Альтмана за рубашку и подтянул его поближе, жуткая морфиновая улыбка, расползлась по лицу Филда, словно грим клоуна. — Те из нас, кто остался, — произнес он на уровне шепота, — верят.

— Ну, если ты так говоришь, — сказал Альтман, пытаясь себя освободить.

— Это Обелиск, — добавил Филд. — Обелиск говорит с нами. — Он посмотрел на Альтмана испытующим взглядом. — Он говорил и с тобой тоже. Это делает тебя верующим. Таким образом происходит отделение овец от козлов. Либо ты веришь, либо умрешь.

— Это бред, — сказал Альтман.

— Неужели? — ответил Филд. — Посмотри, сколько людей уже погибло. Посмотри, сколько сошло с ума. Ты можешь объяснить это по-иному?

— Есть другие объяснения, — сказал Альтман. — Должны быть.

— Например? — спросил Филд.

Когда Альтман не ответил, он добавил:

— Будь единым с Обелиском, Альтман. Прими его послание единства и сплочённости. Присоединяйся к нам.

Наконец он отпустил его. Альтман сделал шаг назад, пытаясь не показать Филду, насколько он был на самом деле взволнован. Сумасшествие, смерть или религия — что, черт возьми, это за выбор такой?

— Всё больше и больше людей верят в нашу юнитологию, — произнес Филд всё с той же безумной улыбкой.

Он неуклюже поднес руку к воротнику своей рубашки, ухватился за кожаный ремешок и потянул. На его краю находился грубый символ: две узкие металлические полоски, перекрученные вместе в форму, изображающую Обелиск.

— Когда мы слабы, — сказал Филд, — мы взываем к нему.

Он взял значок в кулак и сжал, затем закрыл глаза, нашептывая что-то снова и снова — ритуальную песнь или молитву — настолько тихо, что Альтман ничего не мог разобрать. Да не особо то и хотел. Он отвёл взгляд от Филда и увидел, что большинство окружающих его людей делали то же самое. Каждый что-то держал и нашептывал в свои сжатые кулаки, их глаза были закрыты. Медленно и спокойно он переступал с ноги на ногу, пока не отделился от группы и не убрался от туда к чертовой матери.

Его общение с научными сотрудниками радикально отличалось от того, что было до этого. Если раньше существовало разделение между внутренним кругом Маркова и остальными учеными, то теперь было похоже на то, что все предрасположены работать сообща. Появилось новое ощущение крайней необходимости. Ощущение, в значительной степени сформировавшееся от галлюцинаций (или — видений, как называли их верующие), которое давало понять, что время существенно.

Первые один-два дня он просто слушал. Один за другим учёные подходили к нему, рассказывали ему о том, что им удалось обнаружить. У большинства из них выражение лица излучало энтузиазм — это было либо религиозное рвение, либо рвение к открытию. И в том и в другом случае это пугало его.

Выслушав своих собеседников, он начал просматривать данные из тестов, а также взаимодействовать непосредственно с самим Обелиском. Альтман начал убеждаться, что он был прав с самого начала, что главная цель Обелиска не имеет ничего общего с благом человечества. Хотя, что это была за цель — сказать он был всё ещё не в состоянии. Лёжа ночью в постели, в одиночестве, он размышлял о том, где же была Ада и была ли она всё ещё одержима безумием Обелиска. Он прокручивал это в голове снова и снова, начиная все больше и больше беспокоиться. Все разговоры о Воссоединении и вечной жизни, которые начались вместе с галлюцинациями, были не настолько ложью, как чем-то, связанным с тем, что Обелиск пытается выразить себя в человеческих способностях, воздействуя на запечатленные воспоминания о близких и адаптируя их слова. Но что именно это было? Сам Обелиск? Существа, которые его создали? Некоторого рода защитный механизм? Нечто совсем иное? В любом случае, что-то было потеряно в трансляции: никто не был уверен в том, чего хочет от них Обелиск. Становясь все более и более взволнованным, он открыл видео-линк со Стивенсом.

Несмотря на поздний час, Стивенс не выглядел так, словно был разбужен. Когда он говорил, его голос был сладкозвучен, как и всегда.

— Альтман, — сказал он без тени удивления в голосе. — Чем могу помочь?

— Ты не спишь?

— Последнее время особо не сплю, — ответил Стивенс. — Слишком занят разговорами с мертвыми.

— Я хотел бы кое-что обсудить, — сказал Альтман. — Это насчёт Обелиска и сообщений. Похоже, они отправляются через галлюцинации. Я не знаю, кого еще спросить.

— Давай, — сказал Стивенс. — Я и сам об этом думал.

— Я размышляю о их назначении. Я не знаю, можем ли мы доверять им.

— Продолжай.

— Я думаю, слова Обелиска мы трактуем положительно, потому что склонны верить в жизнь после смерти, и потому что он говорит с нами через голоса близких нам людей.

— Логично, — сказал Стивенс. — Очевидно, что он хочет, чтобы мы думали об этом в позитивном свете.

— Но если ты внимательно прислушаешься к тому, что говорят галлюцинации и попытаешься думать об этом, как о словах инопланетного происхождения, передаваемые через человеческие воспоминания, а также попытаешься забыть, что их тебе говорит кто-то, кого ты знаешь и любишь. Тогда будет еще одно толкование Воссоединения, толкование того, чтобы стать единым целым.

— Да, — сказал Стивенс в ожидании.

— Что если Воссоединение означает не вечную жизнь или превосходство, а полное подчинение? Что если «единство» понимать более буквально — разрушение индивидуума в более многочисленную, коллективную сущность?

— Подобно тому, как функционируют колонии некоторых насекомых, — добавил Стивенс. — Все особи подчинены воле колонии, некий вид коллективного разума, управляющий всеми индивидами.

— Да, — сказал Альтман. — Или, возможно, даже более экстремально. Что если это понимать буквально? Что если это означает каким-то образом преобразовать нас из множества созданий в единое?

— Это звучит неосуществимо, — сказал Стивенс.

— Это новая область, — сказал Альтман. — Едва ли мы знаем, что осуществимо, а что нет. В любом случае, это опасно. Наш курс может быть не на Утопию, а навстречу истреблению.

— Возникает важный вопрос, — спокойно сказал Стивенс.

— Какой?

— Независимо от того, что мы ожидаем от Обелиска: видим ли мы в нём нечто, что дарует нам могущество, или что-то, чему следует поклоняться, или объект научного исследования, вопрос в том — мы используем Обелиск или это Обелиск использует нас? — Впервые образ непоколебимого Стивенса был нарушен, и Альтман уловил нечто, напоминающее вырвавшийся проблеск тревоги. Он закрыл глаза ладонью. Когда после короткой паузы он убрал руку, его спокойный вид вернулся.

— Еще одна вещь, — сказал Стивенс. — Одни мертвые говорят о неком единстве, другие о «тикающих часах». Что под этим подразумевается? Какое это имеет отношение к Воссоединению? Обелиск пробуждается сейчас, чтобы наказать нас за неэффективное использование нашего времени?

— Я не знаю, — ответил Альтман. — Возможно, дела обстоят не столь угрожающе, но я думаю, что это может быть нечто серьезнее. Мертвые ведут себя так, как если бы мы столкнулись с каким-то крайним сроком. Крайний срок, рубеж которого мы, очевидно, пересекли. О Воссоединении говорится, как о попытке начать сначала, но я не представляю, что это «начало» может означать для нас. Может быть, это будет просто новый старт для Обелиска, или чего-то, что контролирует его. Возможно, Воссоединение означает нашу зачистку, чтобы начать какой-то новый цикл, некую новую фазу какого-нибудь неизвестного процесса, частью которого мы являемся.

— Если ты прав, — сказал Стивенс, — человеческий род находится на грани исчезновения. В любом случае, Воссоединение подразумевает конец жизни таким, каким мы его представляем.

— Да, — сказал Альтман.

— Так что же нам делать?

— Этому нужно положить конец, — ответил Альтман. — Но я не знаю как. Теперь, когда он активен, я не думаю, что нам поможет, если мы просто вновь утопим Обелиск. Мы должны в достаточной мере удовлетворить его, чтобы он замолчал и оставил нас в покое на некоторое время. Но нельзя перестараться, чтобы не ускорить этот процесс Воссоединения. Я не знаю, что еще можно сделать, пока не стало слишком поздно, кроме как попытаться понять, о чём он говорит. Возможно, когда мы поймем его, то сможем выяснить, как с ним общаться.

— Но ты можешь и ошибаться, — сказал Стивенс. — Фактически Обелиск может обещать нам вечную жизнь.

Альтман кивнул. — Я могу ошибаться, — сказал он. — Но я не думаю, что я ошибаюсь. Ты сам мне говорил: уровень самоубийства вырос, число преступлений насильственного характера возросло. Головные боли у некоторых людей настолько ужасны, что они пытаются остановить их, расшибая свою голову о стену, пока не трескается черепная коробка. Все койки в лазарете переполнены, но остались еще люди, которые кричат от боли и которым некуда идти. Некогда уважаемые учёные рисуют на стенах комнат своим же собственным дерьмом. Каким боком тебе это напоминает вечную жизнь?

Стивенс вздохнул:

— Это может быть просто промежуточный этап. Известно ли тебе о «пари Паскаля»? — спросил он.

— Кто это? — спросил Альтман.

— Блез Паскаль, — сказал Стивенс. — Философ семнадцатого века. Сейчас позабыт в основном, хотя один из первых кораблей, уничтоженных в лунных перестрелках, был назван в его честь. Его пари приводит доводы, что поскольку существование Бога не может быть установлено с помощью разума, то человек должен жить так, как если бы Он действительно существовал. В этом случае он (человек) теряет очень мало, если Бога нет, и получает всё, если Он всё же существует.

— И какое это имеет отношение к…

— Я подхожу к этому вопросу, — сказал Стивенс. — Я могу верить либо в то, что ты мне рассказываешь или же я могу верить, что в глубине души Обелиск преследует наши наилучшие интересы. Если я верю в то, что ты мне говоришь, это означает, что, скорее всего, будущее человечества обречено на погибель и свои последние дни я проведу, ломая голову над проблемой, которая не может быть решена. Если же я верю в то, что интересы Обелиска основаны на лучших побуждениях, тогда, полон надежд, я буду двигаться вперёд, навстречу моему собственному спасению.

— О, мой Бог, ты стал настоящим верующим! — сказал Альтман.

— А для чего еще, ты думаешь, я убедил Маркова освободить тебя? Хочу от всего сердца пожелать тебе удачи, — сказал Стивенс. — Если ты прав, а я ошибаюсь, то надеюсь, что ты сможешь найти решение и спасешь всех нас. Если же я прав, а ты ошибаешься, тогда у меня есть все основания, чтобы извлечь пользу от своей веры.

— Вера не работает по такому принципу, — сказал Альтман. — Ты не можешь вот так просто взять и решить, что будешь верующим.

— Судя по всему, ты не сможешь, — сказал Стивенс. — Но я смогу. Я надеюсь, что ты ошибаешься.

Альтман наблюдал, как тот протянул руку и прервал видеосвязь.

Альтман осознавал, что, скорее всего, позицию Стивенса разделяют многие, хотя лишь незначительная часть его доводов звучала целесообразно. Либо же это походило на вразумительный способ, с помощью которого они ухитряются преднамеренно закрывать глаза на опасность. Распространение точки зрения Альтмана среди его коллег грозило возмущением с их стороны, а также вероятным нападением на него. И даже если они поверят ему, это вполне может означать, что паника, страх и депрессия могут подорвать их работоспособность.

Нет, он собирался организовать свой собственный небольшой гамбит, так называемое «пари Альтмана». Он будет держать пари, что сможет сделать вид, как если бы он согласился. Сделать вид, что движется навстречу своей судьбе, выполняя волю Обелиска. И затем в последнюю минуту, как только будет обладать достаточной информацией, чтобы ликвидировать его, он повернет события в свою пользу. Если он одержит победу, то жизнь, вероятно, продолжит существование приблизительно в своём прежнем виде. Если он проиграет, то, скорее всего, будет мертв и, наверное, все остальные тоже.

Не такие уж хорошие шансы, но это были единственные шансы, которыми он располагал.