И вот последним астронавтом, заброшенным в жерло черной дыры, я падаю со скоростью света в туннель, соединяющий две элементарные частицы моей личности. Я двигаюсь вдоль квантовой сверхверевки, чья бесконечно перекрученная форма является формой генетического кода, является нитью, vinculum, корневищем, разветвляющимся в гиперсфере по всем направлениям. Это язык. Язык, знакомый мне. Этот язык – мой. Этот язык – я. Это научный язык, который я понял в то самое мгновение, когда он возник у меня в голове, в день моего пробуждения в комнате.

Этот язык, по мере моего падения в бесконечную, зияющую дыру, принимает форму, принимает мою форму. Язык информирует меня, язык реформирует меня по образу правды.

Эта онтологическая пропасть, исследователем которой я являюсь, при помощи языка, более того, благодаря его повествовательной энергии обретает физическую сущность. Следовательно, язык создал эксперимент, его сила, его деятельность создали миры, которые я пересек для того, чтобы вернуться к ней, к тайне, спрятанной в центре черной дыры. Я падаю к ее активной сердцевине, только в ней я могу надеяться на жизнь, на рождение в качестве воссоединившегося с самим собой человека.

Я – пишущая машинка, машина в письме, письмо в машине. Я – то, что возникает из-за силы слова, я – то, что действует благодаря неизмеримому, постоянно возобновляемому, постоянно растущему напряжению, структурирующему сверхкод моего собственного повествования.

Я – опыт.

И чем глубже я падаю в черную дыру, тем больше я понимаю, что я – эксперимент, который язык проводит над самим собой. Я – опыт, который слово производит над тем, что может лишь говорить, я – голос того, кто неустанно пишет меня во мне.

Я – опыт, я – пишущая машинка. Я окружен тьмой, парадоксально преисполненной интенсивного потенциального света по краям актуализации и совсем внизу, на расстоянии Бесконечности. Я замечаю слабый отблеск, похожий на свет очень далекой и совершенно уникальной звезды в небе более черном, чем все возможные пространства Космоса. В небе, лежащем внизу, в небе, к которому я падаю. В небе, являющемся этим миром, этой черной дырой, которая есть я.

В черной дыре, в особенности в том, что является основой indivis, индивидуума, время и пространство, определяющие размеры видимого мира, немыслимы и неосмысляемы.

Все вечно, все одновременно, ничто не длится больше доли секунды. Все – бесконечный делитель, все абсолютно едино, все темно, и, тем не менее, в любое мгновение здесь может вспыхнуть свет, способный озарить весь Космос целиком. Все, что заключено, открыто, все, что открыто, заключено в самом себе. Это секрет суперкода, он гораздо меньше всех расстояний Вселенной, сквозь которые скользит, и в то же время он все их заключает в себе. Он – бесконечно малый туннель и одновременно гиперсфера, чьи размеры бесконечны в постоянном парадоксальном процессе расширения/сжатия, делающем ее совершенно неуловимой. Однако именно она придает смысл всему, что я есть. Там, в ней, находится звезда, сияющая бледным пятнышком зари, этот совсем новый свет моего рождения, моего истинного пробуждения, моего выхода из эксперимента и эксперимент моего выхода.

В подобной черной дыре и смерть, и жизнь, и механизм, и организм, физика, психика, события, процесс, метаморфозы, кристаллизация, статичность, динамика, бесконечность, небытие. Все – лишь вариации интенсивности. Эта черная дыра – трансформатор физической энергии на уровне Космоса, открывающаяся во мне зияющая пропасть – матрица, при помощи которой мой язык превратил мою личность в объект эксперимента, проводимого над самим собой.

Я сам – зияющая пропасть, я – находящаяся в постоянном процессе расширения/сжатия гиперсфера, и поэтому, когда язык проявляется во мне, звезда приближается. Когда тьма немного рассеивается, давая возможность догадаться о таящемся в ней бесконечном сиянии, познавательный процесс включается, и этот познавательный процесс в черной дыре, соединяющей два полюса моей разобщенной личности, неизменно принимает физическую форму.

Он становится феноменом.

Он становится событием.

Он становится другим миром.

Или, вернее, он становится другим существом.

Он становится тем, что я есть.

Я просыпаюсь в комнате, погода чудесная, солнечная волна омывает Вселенную вокруг меня.

Я уже не нахожусь в первоначальном состоянии амнезии. Это повторение, дополнительная семантическая извилина, предупреждает меня язык – черная дыра, заключенная во мне.

Этот генетический vinculum – нечто гораздо большее, чем я есть и буду, он – ожившая пишущая машинка, он – машинка, ставшая мозгом, он, способный понять и изобрести эксперимент, положит ему конец.

Я хожу по комнате, здесь находится отправная точка. Все озарено восходящим солнцем.

Свет, заливающий юг, это – обман, я это знаю. Я знаю, что этот мир – звезда, которую я заметил, когда черная дыра была еще внешним архитравом моего тела-мысли.

Я проводил здесь эксперимент.

В этом доме.

Да. Это – сама очевидность. Способом, который мне еще не ясен, секрет которого замаскирован светом и раскрыт тьмой, я сам придумал/осуществил опыт.

Над самим собой. Над своим языком. Над самим процессом моего повествования в мире.

Но как?

Где в точности? Откуда? Сколько времени это продолжается? Не помню, чтобы я что-то ел или пил в течение… всего истекшего времени.

Может быть, объективно, прошла всего одна секунда? Черная дыра, которой я являюсь, может прекрасно играть относительными явлениями, типа времени и пространства. Это даже в какой-то степени ее характерная черта.

Наука-язык-процесс-познавательный-пишущая-машинка-нео-мозг.

Слова-пишутся-в-моей-голове. Наложение потока моих мыслей/все-в-одном-значит-что-все-в-троичности-единство-раздваивается-для-создания-жизни-третья-сила-мешает-двойственности-утвердиться/да машинка, бумага, чемодан, это основополагающая троица, она мой мозг, я это знаю, но я должен теперь узнать суть методологии эксперимента, я должен определить себя в качестве экспериментатора, я должен обязательно понять, под воздействием каких форм/квантовых-технологий-мозга-и-генетического-кода-ипостатической-троицы-всякой-личности-данной-в-метакритическом-откровении-пишущей-машинки-ставшей-более-чем-живой/я стал настолько разобщен с самим собой, для того, несомненно, чтобы максимально углубить пропасть, которая является основой любого процесса индивидуализации/вспышка познания/если я есть эта третья сила, эта третья личность, позволяющая двум другим не замыкаться на самих себе эффектом перманентного зеркала, если я есть эта третья личность, то кто же я на самом деле?

Следовательно, сам по себе я ни экспериментатор, ни подопытный, ни эксперимент?

Внешний свет.

Этот свет исходит от Мира-иллюзии. Это его я должен заглушить, если хочу дать возможность звезде, замеченной мною в черной дыре, засиять по-настоящему.

Есть ли лучший способ спрятать необычный свет, чем растопить его в лучах, похожих на естественные?

Техника-герилья-нейрохимия-нейроалхимия/язык – оператор бесконечного деления/вспышки познания каскадами.

Передо мной стоит пишущая машинка. Она похожа на фантастическое животное, клавиши, чемодан, целлюлозу. Каждый орган ее разветвляется множеством деталей. Круглые клавиши, окаймленные латунью, лента, фиксатор интервала, ручка возврата, валик, каждая буква алфавита слов, написанных на листах бумаги, сама структура открытого чемодана, напоминающего впалый телесный архитрав. Машинка становится метаморфическим организмом, включающим в себя одновременно и онтогенез, и филогенез всего живущего на Земле, все, что жило на ней, все, что когда-нибудь будет на ней жить. Этот процесс ведет к неизбежному синтезу, разъединительному синтезу всего сущего. Это животное является всеми животными и не является уже ни одним. Это форма жизни, в действительности зарождающаяся только после смерти, эта консистенция начинает существовать, лишь оборачиваясь против самой себя.

Вот и я. Человек. Человек, еще не существующий.

Вернее, человек, идущий к существованию благодаря всеобъемлющей катастрофе без конца и без начала.

Вспышка-познания: кортикальная технология-метакритический язык-нейро-оперативное-повестование/научная-дикция/научное-видение/научная-деятельность/я нахожусь напротив метаморфической пишущей машинки, и я созерцаю себя, как совершенно особое живое существо.

Я пробегаю закрытое пространство дома, не сдвигаясь с места ни на миллиметр. Движение, неподвижность, пространство, расстояние, все параметрабельно для пишущей машинки.

Таким образом/познавательная-вспышка-параллельно пережитый эксперимент/я констатирую реальность непостижимого.

Везде. На каждой отражающей поверхности. На каждом зеркале. На самом крошечном кусочке полированного металла.

Мое изображение исчезло, мое отражение испарилось. Человек, создающий себя из машины, еще не существует, а я уже не существую окончательно. Я исчез, как тень, у меня больше нет изображения, я даже не отражаюсь в зеркале.

И вдруг я погружаю дом во тьму, преграждаю путь всему, пытаюсь бороться против исчезновения моей жизни в качестве тени. Я не вижу иного выхода, кроме абсолютной темноты, я закрываю все окна, двери, затыкаю даже самые мелкие отверстия, отрезаю дом от любого фотона, происходящего от внешнего солнца. Белая комната становится Camera Obscura, все опрокидывается и снова активизируется.

В зеркалах больше нет моего отражения.

Но теперь там движутся какие-то отблески, едва видимая электрическая дуга соединяет их. Это энергетическое видение пишущей машинки. Это она – из раза в раз – объединяет меня с самим собой, это ей удается снабдить меня инструментом для навигации в этой внутренней одиссее.

Свет заполняет зеркала, полированные поверхности ничего больше не отражают. Они стали открытыми дверями в свечение, испускаемое ночью, замкнутой в Camera Obscura, в той, в которой все открывается.

Фотохимия-аналогичное-открытие-новых-конфигураций-метаязыка/новых вспышек чистого познания.

Синтетическая/механическая версия повествования, синопсис, кодекс, ритм воспламенения. Опять в недрах того, чем я был, разгорается свет. Поскольку теперь я созерцаю зеркала, хотя нахожусь одновременно во всех точках пространства, и отдаю себе отчет в том, что изображение – это я, отражение – это я. Я нахожусь в зеркалах и наблюдаю, словно сквозь стекло без амальгамы, за человеком, который печатает на пишущей машинке. Его голова окружена венцом света, странного света, словно исходящего из черепной коробки. Под пылающим газом я различаю более твердую основу, она напоминает трубу из анодированного металла, перекрученного и обхватывающего голову человека. Этот человек – я, он находится в комнате, он пишет все это. Вспышки познания формируют отныне ритм континуума.

Из безмолвного диалога с пишущей машинкой, ставшей сначала машиной органической, а потом, под своим/моим обличьем, машиной человеческой, она/я понимаем суть процесса, поскольку он записывается в ней/мне: она/я есть артефакт эксперимента, проводимого ученым, имевшим в распоряжении машину собственного изобретения, при помощи которой он рассчитывал суметь проживать непосредственно все то, что он писал.

Она/я есть не раздвоение, предусмотренное автором, а его случайное вторжение в поле эксперимента. В этом смысле она является/я являюсь третьим членом, необходимым любой особой личности. «Она» – это «он», на самом деле она – это «другой», она/он – это другой. Другой, который есть я.

Я – артефакт. Я – это секретное «я». «Я», уступающее место Глаголу, «я», исчезающее для того, чтобы появилась персона.

Я есть он. Третий член. Я есть он, другой, вечно присутствующий, но бесконечно далекий. Я – не иллюзия, я не более фальшив, чем фальшивка. Я – артефакт, я более правдив, чем правда, я – абсолютное напряжение между всеми членами.

После исчезновения моего изображения из зеркал и с гладких поверхностей произошло устранение внешнего света. Теперь сияние полилось из зеркал, и я открыл то, что нахожусь на месте отражения за стеклом и наблюдаю за самим собой.

Все обретает смысл и оборачивается беспримерной разрушительной силой. Нет ничего лучше живого существа, если хочешь кого-то предать смерти. Нет ничего лучше живого существа, если нужно превратить кого-то в пишущую машинку.

Он печатает эти слова на пишущей машинке и в конце концов снимает странное устройство, увенчивающее его голову/последние вспышки познания используемой технологии/литература, задуманная как нейровирусное вторжение.

Эксперимент заключался в синтетическом раздвоении личности автора, но любое повествование, особенно, в частности, такое, которое ведется по некой программе, неизбежно заканчивается вторжением «чуждого» элемента в поле эксперимента.

Просто «чуждый» элемент – это автор собственной персоной, это я/он/другой, что позволяет повествованию появиться на свет.

Поэтому я действительно исчезну. Эксперимент заканчивается, я – гиперцентр эксперимента, я – его наклонная ось, его хаотический притягиватель.

Я, кстати, невидим. Я больше не вижу себя из-за зеркала, со стороны, из мира-иллюзии, как существо из плоти и крови, в котором я живу. Как существо, нашедшее свое пристанище.

На листке, вставленном в пишущую машинку, я вижу появляющиеся слова, а пальцы мои летают по клавиатуре.

Каждый человек живет в ипостатическом триединстве, поскольку создан он по образу Бога, создан по образу Троицы, и, как в Божественной Троице, троица человеческих ипостасей ведет к самой тайне индивидуальной особенности, неделимой и делящей все. Этот разъединительный синтез действует как сеть прерываний, как «особая» машина, состоящая из трех ипостатических личностей. Мозг троичен.

Левое полушарие – правое полушарие – мозолистое тело, которое их синтетически разъединяет.

Генетический код также троичен, благодаря своим постоянным фотонным передачам, благодаря активному присутствию живого света, который он, словно антенна, генерирует, поскольку ни одно истинное единство не может существовать без объединенного утверждения первых цифр первостепенного Единства.

Квантовая физика генетического кода – биофотоны и ультрафиолетовый язык: в темной части любой сотворенной вещи, совершенно явной и одновременно с этим незаметной для того, кто не предназначает себя для мистических переходов, прячется невыносимый свет истины. Скорее из Своего милосердия, чем из-за силы Своей, Он окружает себя тьмой, абсолютной недоступностью, поскольку ни одно из созданных Им существ не способно вынести подобного сияния.

Девяносто семь процентов генетического кода являются совершенно «бесполезной» для теорий человеческой науки частью генома, и они обозначают присутствие истинной тайны.

Девяносто семь процентов «материи», существующей во Вселенной, являются парадоксальной «темной материей», которую мы совершенно не в состоянии понять, и, скорее всего, она обозначает присутствие Невыразимого, этого непознанного Света. Света, создающего все, Света, знакомство с которым губительно для всех живущих и познающих существ.

Вот почему в алмазоносном центре гипермира я вижу, то есть я есть бесконечность всех возможных бесконечностей. Я не прекращаю становиться тем, что ускользает от меня и одновременно с этим уносит меня, этой пишущей машинкой, находящейся во мне в той же степени, в которой и я нахожусь в ней. Поэтому среди множества ртутных роторов, которые движутся вокруг меня, я замечаю особую пульсацию письма в машинке, я чувствую все волны, идущие от всех звезд, и мое тело, да, так оно и есть, вовлекается в процесс, где моя плоть входит в световое состояние, а мой мозг ясно принимает органическое состояние света.

Мои руки – листья кристаллов, полупрозрачные кварцевые надкрылья держат книгу, вернее, составляют с книгой одно целое, производя двойственное внешнее впечатление и создавая атипичное искривление поля восприятия.

Книга старая. Очень древняя. Колдовская. Очень толстая. Одновременно это – голографическая структура, пришедшая из будущего. В обоих случаях они содержат все, что было написано на эту тему. То есть на эту тему.

Но решение не может исходить из энциклопедической массы учености, оно должно исходить от особого знания, от особой восходящей вверх спирали. Оно должно исходить от мысли. От Слова. От действия. Оно должно исходить от человека. Оно должно исходить от Бесконечности и должно вернуться в нее. Оно – это голос, сделавший из Сотворения человека образ воплощения Глагола.

Трансвременная литературная боевая операция по высадке в эпоху Отцов Церкви/мистическая теология Григория Нисского: доктрина каппадокийца основывается на утверждении Божественной Бесконечности. Его первая интуитивная догадка заключалась в том, что Бог не непостижим, а абсолютно безграничен. Он подчеркивает, что наше невежество объясняется не тем фактом, что Бог бесконечен – и даже бесконечен во всех бесконечностях, – а тем, что создание конечно, и поэтому оно впадает в онтологическую неспособность познать сущность Божественности. Однако именно эта абсолютная трансцендентность ведет человека к свободе. Отрицательная теология: Бог – Другой, никакое имя не выразит Его адекватно, описать Его можно, лишь перечислив то, чем Он не является.

Следовательно, теологическая антропология Григория Нисского утверждает, что человек, поскольку он создан по образу Бога, умен и свободен. Его теология христологична: природа сотворенная конечна, природа не сотворенная – бесконечна. Это определяет непостижимый, неуловимый характер Божественности. Но «человек, сотворенный по образу, должен обладать всеми достоинствами своей модели. Среди которых способность быть свободным присутствует обязательно».

Григорий Нисский мозговыми извилинами в пишущей машинке/мистическая антропология живого повествования/чтобы достичь понимания Бога, искатель истины должен согласиться на серию экспериментов, объектом которых он станет.

Минуем простое созерцание и войдем в эру активной, чувствительной, эмоциональной теологии. Григорий Нисский различает три главных пути для духовной жизни. Описание трех основных дорог, которые душа должна выбрать, чтобы возвыситься, находится в полном противоречии с предыдущими концепциями. Опираясь на библейские тексты, в частности на жизнеописание Моисея, Григорий Нисский утверждает, что Бог является Моисею сначала в виде Света, потом Он говорит с ним, укрывшись за облаком, наконец, Моисей созерцает Бога во тьме.

Первый путь, путь Света, предназначен для новообращенных. В противоположность темноте падения, сверхъестественная жизнь – это беспримерный Свет. Очищение и воссоединение души приближают ее к первому познанию Того, кто живет в ней.

Познание Бога в зеркале души характеризует второй путь. Григорий Нисский сравнивает его с облаком, потому что, «идя от вещей видимых к вещам невидимым, душа замечает, как темнеет чувственная реальность, и привыкает к созерцанию вещей скрытых». Это познание Бога в зеркале души есть прямой опыт Благодати, она есть познание Бога – не в своей неуловимой сущности, но как опыт Божественного присутствия. Основой этого уникального и особого опыта каждый раз является именно посещение души Троицей в виде Благодати. Но может ли душа пережить опыт посещения ее Богом? Чем больше развивается душа, тем яснее она понимает, что Бог бесконечно превосходит все, что она может познать о Нем. Так открывается третий путь, который есть познание Бога во тьме и посредством тьмы.

Мысль, пережившая более пятнадцати веков, может проникнуть в тайные реалии современного мира. Связь слов, на скорости света поэтапно сталкивающихся с орбитами-микширования на познавательном пульте управления. Это познание состоит в осознании того, что единственное познание Бога есть «понимание того, что он непостижим и окутан со всех сторон непостижимостью, как тьмой». Для античного Отца Церкви «найти Бога» значило также «непрестанно искать Его». Отрицательная теология, совершенно не являясь отрицательным отношением, оперирует активным синтезом между желанием и обладанием, стабильностью и движением, телом и духом. Каждую секунду происходит наполнение души, и она, следовательно, не страдает от недостатка чего-либо, поскольку Божественная Благодать, постоянно сообщаясь с ней, беспрестанно увеличивает ее познавательные способности и открывает ее для новой благодати. Душа идет «от начала к началу через никогда не заканчивающиеся начала».

Операция ротации-спиралоида в небе Бесконечности; осторожно пишущая машинка – это реактор, чьим горючим является мысль. Итак, Григорий Нисский, в отличие от всех живших ранее теологов, представляет себе познание Бога как необладание. Вместо того чтобы нести Бога к душе, он несет душу к Богу и придумывает, таким образом, экстатическую духовность, то есть погружение в «мистическую ночь», в «световую тьму» Божественности.

Артефакт на самом деле – единственная настоящая персона, перевоплощаемая Глаголом. Она основывается на оперативном разъединении двух полюсов личности – другая, спрятанная сторона Космоса, объединяющая человеческий мозг с тем, что поглощает его извне, то есть с духом.

Тут я, в ошеломляющем озарении, понимаю, что пишу план рассказа, который я только что изложил в течение опыта с неприсутствием. На каждую диаграмму приходится один день Творения, одна глава, затем появится тайная Троица, основа любой единичности.

Итак, план рассказа возникает после действия, после повествования, поскольку повествование есть конкретная онтология рассказа. Оно – тело любого описания, повествование – это то, что создало мир и его планы. Оно – пишущая машинка.

Я не могу писать иначе, как только проживая то, что я пишу, при помощи процесса повествования, при помощи проекции в постоянно вновь создаваемый имагинальный мир. По-другому это совершенно невозможно, и не по физическим причинам, а по вине, или, вернее, по милости, онтологического разрыва, мешающего раздвоению стать полным, замкнуться в клетке дуализма: начавшийся процесс обязательно повлечет за собой вмешательство человека в качестве артефакта опыта, проводимого, таким образом, над ним самим.

Я не могу быть единым, будучи двойственным, но я един, являясь каждым раздвоившимся лицом, единством и суперкодом, который всех их синтетически разъединяет.

Вот какой эксперимент я провел. Я провел эксперимент над тайной, которую прячет каждый человек, каждая единичность, каждый indivis-индивидуум.

Поэтому я иду по Passeggiata de Viareggio, изучаю комнаты дома, вижу себя в разнообразных иллюзиях, которые создает мой разум, и в первую очередь в мире, который пишется и становится, вследствие этого деяния, существующим. Поэтому я прогуливаюсь вдоль соснового леса, прохожу мол, пересекаю пляж, отсутствуя во времени, в пространстве и, одновременно с этим, по-настоящему присутствуя в том месте, которое я описываю в данную минуту.

Поэтому этот эксперимент – эксперимент над свободой и благодатью. Он прошел не так, как задумывался, что было как раз совершенно предсказуемым.

Поскольку парадоксальное существование нашего собственного артефакта, этой личности, которая действует в мире наших экспериментов, и является именно тем, что позволяет эксперименту стать тем, что мы есть.

По этой причине я печатаю свои записки на клавиатуре пишущей машинки, которая становится уже не совсем тем, чем являюсь я, а другим. То есть тем, что находится над моей собственной личностью, над моим тройственным мозгом, над самой пишущей машинкой, словно я пишу одновременно в себе и во всех других, появляющихся от простого воздействия этого повествования на их мозг.

Артефакт – главная движущая сила, сокровенный транссубстанциатор, он позволяет мне прийти в мир, а другой – то есть ты – читает то, что я пишу, то, что я написал, то, что напишу.

Машина – это сеть прерываний, с ее помощью я манипулировал своим и твоим мозгом, о, ты, абсолютный другой, перемещался к другому краю рассказа, протягиваемому пишущей машинкой сквозь все расстояния Космоса, до черной дыры, которая находится в нас и вокруг которой мы вращаемся, как все звезды всех галактик.

Ты пережил то, что еще никто другой по-настоящему не пережил. Ты совершил эксперимент, попытавшись превратиться в нечто большее, чем ты есть. Ты совершил эксперимент, попытавшись превратиться в единичность, следовательно, в Бесконечность бесконечностей. Ты совершил эксперимент, попытавшись превратиться в другого, даже более того, превратиться в другого, являясь таковым.

Ты совершил эксперимент, попытавшись превратиться в личность.

Ты – личность?