«Особые интересы», как напоминает нам история с тарифами, могут вырабатывать наиболее изобретательные доводы в пользу того, что именно они должны быть объектом особой заботы. Ангажированный оратор представляет план в их поддержку, поначалу он воспринимается столь абсурдным, что даже не заинтересовавшиеся журналисты не считают нужным выступать с разоблачениями. Но «особые интересы» продолжают настаивать на предложенной схеме. Принятие соответствующего закона могло бы настолько сильно повлиять на их собственный уровень благосостояния, что они считают оправданным использование опытных экономистов и экспертов по связям с общественностью, распространяющих от их имени эти идеи. Общественность столь часто слышит эти повторяющиеся доводы, подкрепленные таким богатством убедительной статистической информации, графиков, кривых, «кусков пирога», что вскоре попадается на крючок. Когда не заинтересовавшиеся журналисты в итоге осознают реальную опасность принятия соответствующего закона, то, как правило, время уже упущено. Они не могут разобраться с вопросом за несколько недель столь же тщательно, как нанятые умы, посвящавшие ему в течение многих лет все свое рабочее время; их обвиняют в недостаточной информированности, даже возмущаются: как вообще они осмеливаются обсуждать аксиомы!

Эта распространенная история вполне может относиться и к идее «паритетных» цен на сельскохозяйственную продукцию. Я не помню день, когда она впервые появилась, оформленная в виде законодательного акта, но с появлением в 1933 году Нового курса стала определенно укоренившимся принципом, воплощенным в законе. Год шел за годом, абсурдные последствия воплощения этой идеи становились очевидными, и их также оформляли в законодательном порядке.

Аргумент в общем виде в поддержку паритетных цен заключается в следующем. Сельское хозяйство — основополагающая и важнейшая среди отраслей. Его необходимо сохранять любой ценой. Более того, процветание каждого зависит от процветания фермера. Если у последнего не будет покупательной способности для приобретения промышленной продукции, промышленность зачахнет. В этом заключалась причина экономического краха 1929 года, или, по меньшей мере, нашей неудачи оправиться после него. Ибо цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали, тогда как на промышленную продукцию они снизились в меньшей мере. В результате этого фермер не мог приобретать промышленную продукцию; промышленных рабочих отстраняли от работы, и они не могли приобретать продукцию фермеров, а депрессия распространялась все более расширяющимися порочными кругами. Предлагалось лишь одно «лекарство», и оно было достаточно простым: привести цены на фермерскую продукцию к паритету с ценами на товары, приобретаемые фермерами. Такой паритет существовал с 1909 по 1914 год, в период процветания фермеров. Утверждалось, что те ценовые отношения должны быть восстановлены и навеки оберегаемы.

Рассмотрение всей нелепости, сокрытой в этом правдоподобном утверждении, заняло бы у нас слишком много времени и увело бы в сторону от основной темы. Нет никаких здравых оснований для того, чтобы брать определенные ценовые отношения, существовавшие в конкретный год или период, и расценивать их как священные или даже как неизбежно более «нормальные», чем действовавшие в любой другой период. Но даже если они и были «нормальными» в свое время, то какое есть основание полагать, что те же отношения должны быть сохранены более 60 лет спустя, когда за этот срок произошли огромные перемены в условиях производства и спроса? Период с 1909 по 1914 год, как основа для паритета, не был выбран случайно. С точки зрения относительных цен, это был один из самых благоприятных периодов для сельского хозяйства за всю нашу историю.

Если бы в этой идее была хоть какая-то логика или искренность, она была бы универсально применима. Если ценовые отношения между сельскохозяйственной и промышленной продукцией, превалировавшие с августа 1909 по июль 1914 года, необходимо было бы постоянно поддерживать, то почему бы тогда не поддерживать постоянно ценовые соотношения всех товаров того времени?

В первом издании этой книги, вышедшем в 1946 году, я использовал следующие данные, иллюстрирующие ту абсурдность, к которой привело бы следование этому принципу:

«Шестицилиндровый туристический автомобиль «Шевроле» в 1912 году стоил 2150 долларов. Несравнимо улучшенный шестицилиндровый седан «Шевроле» в 1942 году стоил 907 долларов, однако при сопоставлении этой цены на основе «паритета» с ценами на сельскохозяйственную продукцию автомобиль должен был бы стоить 3270 долларов.

Цена за фунт алюминия с 1909 по 1913 год включительно составляла в среднем 22,5 цента, в начале 1946 года равнялась 14 центам, но при «паритете» она должна была бы составить 41 цент».

Сложно, да и спорно было бы пытаться привести эти два конкретных сравнения применительно к сегодняшним условиям, учитывая не только сильную инфляцию (потребительские цены выросли более чем в 3 раза) в период с 1946 по 1978 год, но и качественные различия автомобилей двух разных периодов. Но эта сложность лишь подчеркивает практическую неприменимость приведенного выше предложения.

После приведенного выше сравнения в издании этой книги 1946 года затем я привлек внимание читателя к тому факту, что тот же тип роста производительности труда отчасти также привел и к снижению цен на сельскохозяйственную продукцию. Мною были приведены следующие данные: «В пятилетний период с 1955 по 1959 год средний сбор хлопка с одного акра в Соединенных Штатах составлял 428 фунтов, в период с 1939 по 1943 год — 260 фунтов и, наконец, всего 188 фунтов в «базовый» период — с 1909 по 1913 год». Когда эти сравнения приводятся для сопоставления с сегодняшним днем, они показывают, что рост производительности сельскохозяйственного труда продолжался, хотя и более медленными темпами. В период с 1968 по 1972 год с одного акра собиралось в среднем 467 фунтов хлопка. Аналогично, в пятилетний период с 1968 по 1972 год собиралось в среднем 84 бушеля кукурузы с одного акра. Для сравнения — в среднем всего 26,1 бушель кукурузы в период с 1935 по 1939год. Соответственно, собиралось 31,3 бушеля пшеницы с одного акра и всего 13,2 бушеля пшеницы в более ранний период.

Благодаря более эффективному использованию химических удобрений, лучших штаммов семян, а также возросшей механизации сельского хозяйства стоимость сельскохозяйственной продукции значительно снизилась. В своей книге издания 1946 года я приводил следующую цитату: «На некоторых крупных фермах, которые были полностью механизированы и где используются линии поточного производства, требуется от одной трети до одной пятой использовавшегося ранее труда, чтобы обеспечивать такой же объем выработки, какой существовал несколько лет назад». Однако, все это игнорируется защитниками «паритетных» цен.

Отказ универсализировать принцип далеко не единственное свидетельство того, что этот экономический план вовсе не проникнут заботой об интересах общества, а является всего лишь средством субсидирования отдельных интересов. Другим свидетельством является то, что когда цены на сельскохозяйственную продукцию становятся выше паритета или это форсируется правительственной политикой, со стороны фермерского блока в Конгрессе никогда не раздаются требования снизить такие цены до уровня паритета или вернуть государству из выданных ранее субсидий сумму в размере превышения. Это — правило, действующее только в одном направлении.

2

Опуская все эти соображения, давайте вернемся к главной ошибке, которая нас здесь интересует. Этот довод заключается в том, что если фермер продает свою продукцию по более высоким ценам, то он может приобретать больше промышленных товаров, а следовательно делать промышленность процветающей и обеспечивать полную занятость.

С точки зрения такой аргументации, конечно, не имеет значения, будут цены на фермерскую продукцию на этот раз «паритетными» или нет.

Все, однако, зависит оттого, какова природа этих высоких цен. Если они являются результатом общего оживления экономики, если они следуют за большим процветанием бизнеса, расширением объемов промышленного производства и увеличившейся покупательной способностью городских рабочих (а не за счет инфляции), то тогда они действительно могут означать возросшие процветание и объемы производства не только для фермеров, но и для всех остальных. Но мы обсуждаем вопрос роста цен на фермерскую продукцию, вызванного правительственным вмешательством, которое может осуществляться несколькими способами. Так, более высокие цены могут быть установлены волевым решением — это наименее реальный способ. Далее, они могут быть вызваны готовностью правительства осуществлять закупки всей фермерской продукции, предлагаемой по паритетным ценам. Либо же, правительство предоставляет фермерам достаточно средств в кредит с тем, чтобы они не выходили на рынок со своим урожаем до тех пор, пока не установятся паритетные или более высокие цены. А также они могут быть вызваны вводимыми правительством ограничениями на размер урожая. На практике же часто используется комбинация перечисленных способов. В данный момент мы просто допустим, что каким-то способом рост цен достигнут.

Каков результат от этого? Фермеры получают более высокую цену за свой урожай.

Несмотря на сокращение объемов производства, их «покупательная способность» при этом возрастает. На какое-то время они становятся более преуспевающими и покупают больше промышленной продукции. Это все то, что видно тем, кто рассматривает лишь непосредственные следствия такой политики для групп, прямо вовлеченных в этот процесс.

Но существует и другое следствие, не менее неизбежное. Предположим, что пшеница, которая в ином случае продавалась бы по 2,5 доллара за бушель, из-за этой политики продается по 3,5 доллара. Фермер с каждого бушеля получает на один доллар больше. Но именно из-за этой перемены городской рабочий теперь платит на один доллар больше за бушель пшеницы через возросшую цену хлеба. То же будет верно и относительно любого другого фермерского продукта. Если «покупательная способность» фермера возрастает на один доллар при приобретении промышленной продукции, то у городского рабочего она ровно на столько же снижается при приобретении промышленной продукции. По неттобалансу промышленность в целом ничего не приобретает — на городских продажах она теряет ровно столько же, сколько приобретает на продажах в деревне.

Естественно, меняется сфера этих продаж. Вне сомнения, у производителей сельскохозяйственных инструментов и компаний, занимающихся их рассылкой по каталогам, дела идут лучше. Но в городских магазинах объем продаж снижается.

Однако этим не ограничиваются последствия такой политики. В итоге она приводит не только к отсутствию чистой прибыли, но к чистым убыткам. Ибо она не означает лишь перемещение «покупательной способности» к фермеру от городских потребителей, или от обычного налогоплательщика, или и от того и другого, вместе взятых. Она часто означает волевое сокращение производства фермерской продукции с целью повышения цены. Это означает разрушение богатства. Это означает, что будет меньше продуктов потребления.

Каким образом приводится в действие механизм разрушения богатства, зависит от того конкретного метода, который используется для повышения цен. Это может означать реальное физическое уничтожение того, что было произведено, как, например, сжигание кофе в Бразилии. Это может означать директивное ограничение площади полей, как в Америке в соответствии с планом ААА, или его возрождение на практике. Мы изучим воздействие некоторых из этих методов, когда подойдем к более широкому обсуждению правительственного товарного регулирования.

Но здесь необходимо указать на то, что, сократив объем производства пшеницы для достижения паритета, фермер может продать каждый бушель по более высокой цене, но производит и продает он меньшее количество бушелей. В результате доход фермера не растет пропорционально установленным им ценам. Даже некоторые из сторонников паритетных цен хорошо понимают это и используют в качестве аргумента в пользу паритетного дохода фермера. Но этого можно достичь лишь путем субсидирования фермеров за счет прямых расходов налогоплательщиков. Другими словами, помощь фермерам лишь сокращает покупательную способность городских рабочих, а особенно ощутимо — других групп населения.

Существует еще один довод в пользу паритетных цен, который необходимо проанализировать, прежде чем мы перейдем к другой теме. Его выдвигают некоторые более искушенные сторонники. «Да, охотно соглашаются они, экономические доводы в пользу паритетных цен не выглядят убедительными. Такие цены — особая привилегия.

Они — налог на потребителя. Но не является ли тариф налогом на фермера? Не приходится ли ему платить большую цену за промышленные товары из-за этого налога?

Ничего хорошего не даст введение компенсационного тарифа на сельскохозяйственную продукцию, поскольку Америка является нетто-экспортером сельскохозяйственной продукции. То есть, система паритетных цен является фермерским эквивалентом тарифа.

Это — единственный справедливый способ выравнивания дисбаланса».

Фермеры, требовавшие установления паритетных цен, имели обоснованную претензию.

Протекционистский тариф приносил им больший ущерб, чем они это осознавали.

Сокращение импорта промышленных товаров вело также к сокращению экспорта американской сельскохозяйственной продукции, поскольку он не давал возможности иностранным государствам получать в обмен доллары, необходимые для закупки нашей сельскохозяйственной продукции. Он провоцировал введение карательных тарифов в других странах. Тем не менее, довод, процитированный выше, не выдерживает критики.

Он неверен даже в самом изложении фактов. Не существует общего тарифа на все промышленные товары, или на всю несельскохозяйственную продукцию. Существует множество внутренних отраслей или экспорториентированных отраслей, не имеющих тарифной защиты. Если городскому рабочему приходится платить более высокую цену за шерстяные одеяла или пальто из-за тарифа, получает ли он «компенсацию», если ему также приходится платить более высокую цену за хлопковую одежду и продукты питания?

Или его грабят дважды?

Давайте сгладим все это, скажем, предоставив равную «защиту» каждому. Но это неразрешимо и невозможно. Даже если мы предположим, что проблему можно решить технически — через тариф для А, промышленного субъекта иностранной конкуренции, и субсидию для В, промышленника, экспортирующего свою продукцию, — будет невозможно защищать или субсидировать каждого «честно» или равно. Нам придется предоставлять каждому одинаковый процент (или это будет одинаковая сумма в долларах?) тарифной защиты или субсидии, и у нас никогда не будет уверенности в том, что каким-то группам мы не произвели выплаты дважды, а какие-то группы вообще пропустили.

Но, предположим, нам удалось решить эту фантастическую задачу. В чем будет смысл?

Кто выигрывает от того, что все в равной степени субсидируют друг друга? В чем заключена выгода, когда каждый теряет через дополнительные налоги ровно столько же, сколько он приобретает через субсидию или свою «защиту»? Для реализации этой программы мы лишь создадим дополнительную армию бесполезных бюрократов, потерянных для реального производства.

Мы можем решить этот вопрос довольно просто — прекратить действие и системы паритетных цен и системы протекционистских тарифов. Пока же они, в своей комбинации, они ничего не уравновешивают. Эта комбинированная система лишь означает, что фермер А и промышленник В получают прибыль за счет Забытого Человека С.

Таким образом, приписываемые выгоды от еще одной схемы тут же исчезают, как только мы начинаем учитывать не только непосредственное воздействие ее на отдельную группу, а и долгосрочное воздействие на каждого.