Книга: Граальщики. Солнце взойдет
Назад: Том Холт Граальщики. Солнце взойдет
На главную: Предисловие

Граальщики

1

Да, погодка разыгралась что надо.

Все началось с совершенно обычных порывов визгливых скрипичных глиссандо, но вскоре зазвенела медь, а сразу же за ней засвистела и вся группа деревянных духовых; а сейчас тубы и контрабасы разорались уже вовсю, а тромбоны поддерживают их со спины вспышками молний. К тому же сверху все это обильно поливается дождем.

Ослепительная вспышка электрического света прорезает тьму и мучительно ярко отражается от кольчуги рыцаря, с трудом взбирающегося на крутой откос. Его забрало поднято, и видно страдальчески искаженное лицо. Он идиот. Это можно определить с первого взгляда. Не то чтобы его выдавало стройное, молодцеватое, атлетически сложенное тело или насквозь промокшие золотистые кудри, налипшие на лоб, как водоросли; просто ни один человек, у которого между ушами есть хоть что-то, о чем стоит говорить, не станет лезть в грозу на крутую гору в полном до спехе.

Да, конечно, предполагается, что на вершине горы спит принцесса, которую можно разбудить поцелуем от столетнего зачарованного сна. Да, конечно, утверждается, что эта принцесса прекрасна, мудра и невероятно богата; и скорее всего, она почувствует расположение к человеку, который ее разбудит. Но здравый смысл — даже если он окажется в состоянии переварить саму гипотезу существования спящих принцесс на горных вершинах — уж наверное должен подсказать, что если она пролежала там сотню лет, то скорее всего никуда оттуда не денется и к утру, когда дождь прекратится и наш приятель сможет разглядеть, куда ставит ногу.

Рыцарь, спотыкаясь, лезет дальше, и что-то — видимо, пресловутая удача, хранящая дураков, — удерживает его ногу от преткновения о муравейники, вересковые кочки и прочие естественные препятствия, грозящие пустить его, вместе с пятьюдесятью фунтами листовой стали, кувырком вниз по склону, как бронированный тобогган. Раздвоенная молния вновь срывается с небес, и вместо того, чтобы изжарить его на месте, зачем-то освещает, вершину горы. Она даже заходит еще дальше, услужливо воспламеняя согнувшийся под ветром корявый терновый куст, чтобы рыцарь смог разглядеть фигуру человека, спящего под выступом скалы. Если не считать отсутствия неоновой вывески с надписью «ТЕБЕ СЮДА», казалось, было сделано все, чтобы облегчить ему задачу.

— Ага! — говорит рыцарь.

Он кладет на землю свой щит и копье и на минуту преклоняет колени, пораженный благоговейным восторгом. Овца, пристроившаяся под ближайшим кустиком можжевельника и жующая вересковый корень, бросает на него взгляд, исполненный глубочайшего презрения.

Спящая принцесса пребывает в неподвижности. Как ни странно, но для человека, проспавшего сотню лет на вершине горы, она довольно неплохо сохранилась. Стоит лишь задуматься о том, что случится с обычными вельветовыми штанами, если их по неосторожности оставить на ночь на веревке, — и следовало бы удивиться, насколько она опрятна. Но, разумеется, наш идиот ничего не замечает — по правде говоря, он все еще молится. Похоже, он просто не хочет обращать внимания на некоторые странности.

Но вот дождь кончился, и рассвет, зябко поеживаясь, уже высовывает свою розовую ножку из-под пухового облачного одеяла. Изящный солнечный лучик освещает сцену. Доспехи рыцаря тихо ржавеют. Кому-то потом придется заняться ими с проволочной щеткой и банкой политуры, но, как вы, без сомнения, уже догадались, это будет не наш рыцарь.

Наконец, справившись с не слишком большим количеством «патерностеров» и довольно подозрительно звучащим «Те Deum», рыцарь поднимается на ноги и приближается к спящей фигуре. Рассвет к этому времени уже разыгрался вовсю, и как раз в тот момент, когда он откидывает с ее лица вуаль — прошу заметить, что какая-то невидимая сила на протяжении столетия предохраняла вуаль от плесени, — солнце выпускает на волю непомерное количество атмосферного розового сияния. Слегка скрипнув, рыцарь наклоняется и запечатлевает сдержанный целомудренный поцелуй на щеке спящей.

Она шевелится. Томно открывает глаза. Вспомните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения, а потом умножьте на тридцать шесть тысяч пятьсот. Совершенно верно: вам было бы чертовски не по себе, не правда ли? И первое, что бы вы сказали, было бы, конечно же, «мгррх-х-х!» или что-нибудь в этом роде? Как бы не так.

— Привет тебе, о солнце! — говорит она. — привет тебе, свет дня, привет тебе, расс…

Тут она запинается. Хлопает ресницами.

— Постой-ка, — говорит она.

Рыцарь остается на коленях. На его лице все то же абсолютно идиотское выражение, какое мы можем наблюдать лишь на картинах прерафаэлитов.

— Ты кто? — спрашивает принцесса.

Рыцарь прочищает глотку.

— Я, — говорит он, — принц Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, и я пришел…

— Кто-кто?

Принц поднимает брови, словно персонаж Берн-Джонса, наступивший на что-то острое.

— Я принц Боамунд, старший сын короля…

— Боамунд?

— Совершенно верно, — говорит рыцарь. — Боамунд, старший сын…

— Как это пишется?

Рыцарь выглядит озабоченным. Там, где он обучался, можно было либо записаться на продвинутый курс соколиной охоты, либо изучать правописание, — но не то и другое одновременно. Угадайте, что он выбрал.

— Бэ, — говорит он, запинаясь. — О… А…

На лице принцессы (без сомнения, ангельски прекрасном) возникает странное выражение.

— Ты что, схохмить решил или что?

— Схохмить?

— Прикалываешься, — поясняет она. — Шутки шутишь, — она некоторое время обдумывает ситуацию. — Но ты ведь не шутишь, правда?

— Правда, — отвечает Боамунд. Он глубоко задумывается. — Слушай, — говорит он. — Я Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, а ты Кримхильда Прекрасная, и ты спишь колдовским сном на вершине этой горы с тех пор, как злой волшебник Дунтор наложил на тебя заклятие, и я только что разбудил тебя поцелуем. Все правильно?

Принцесса кивает.

— Ну вот, — говорит Боамунд.

— И что?

— Что значит «и что»? — говорит Боамунд, краснея. — Я хочу сказать, ведь считается, что… ну…

— Что — «ну»?

— Ну…

Кримхильда кидает на него еще один странный взгляд и лезет под стоящий рядом камень за своей кофточкой. Кофточка, разумеется, девственно чиста.

— То есть, — говорит она, — ты, конечно, подходишь; ты, конечно, принц и все такое, но… в общем, здесь какая-то ошибка, вот и все.

— Ошибка?

— Ошибка. Слушай, — говорит она. — Кто тебе рассказал? О том, что я лежу здесь и все такое?

Боамунд погружается в задумчивость.

— Ну, — говорит он, — один человек в таверне, если уж ты хочешь знать.

— Рыцарь?

Боамунд скребет в затылке. Представьте себе рыцаря Альма-Тадемы, который умудрился каким-то образом выпасть из картины и теперь гадает, как ему забраться обратно, не разбив стекла.

— Да, я думаю, что это мог быть и рыцарь. Мы играли в карты, и я выиграл.

Розовые губки Кримхильды вытягиваются в жесткую линию.

— Вот как? — говорит она.

— Да, — отвечает Боамунд, — и когда я попросил его расплатиться, он сказал, что ужасно сожалеет, но у него совершенно нет денег. И я как раз собирался хорошенько рассердиться на него, когда он сказал, что, если я хочу, он может взамен навести меня на довольно интересное дельце. Ну, я подумал, что у меня не такой уж большой выбор, так что…

— Понимаю, — говорит Кримхильда ледяным тоном. — Скажи, а этот рыцарь, он был такой смуглый, симпатичный, такой вроде как угрюмый, с длинным носом, волосы на затылке взъерошены?..

— Да, — говорит Боамунд удивленно. — Ты его знаешь? То есть, я хочу сказать, — откуда, ты ведь проспала…

— Ну подожди, я еще доберусь до него! Лживый маленький крысеныш! — яростно восклицает Кримхильда. — Как я сразу не догадалась!

— Так значит, ты его действительно знаешь?

Кримхильда горько смеется.

— О да, — говорит она. — Я хорошо знаю Танкреда де ла Гран. Вонючий хорек, — добавляет она. — У меня найдется пара слов для месье де ла Гран, когда он наконец сподобится прийти сюда.

Что-то начинает медленно проворачиваться в мозгах Боамунда.

— О, — говорит он. — Так ты собираешься, э-э… — Да.

— И ты, м-м, не собираешься…

— Нет, — Кримхильда снимает свою кофточку, скатывает ее в комок и сует себе под голову. — Пожалуйста, перед тем, как уйти, верни мою вуаль туда, где она была, — говорит она решительно. — Спокойной ночи.

— О, — говорит Боамунд. — Ну что ж, хорошо. — Он осторожно наклоняется и поднимает с земли вуаль, не замечая, что стоит на ее конце. Раздается звук рвущейся ткани. — Прошу прощения, — говорит он и, насколько это возможно, укутывает обрывками лицо принцессы, которая, впрочем, уже снова спит. Она всхрапывает.

— Проклятье, — тихонько говорит Боамунд; он пожимает плечами (наплечники ржаво скрипят) и начинает медленно спускаться с горы.

Когда он проходит примерно треть пути к подножию, опять начинается дождь.

На его счастье, неподалеку находится маленькая пещера, вход в которую наполовину прикрыт корявым терновым кустом, и рыцарь тяжело хлюпает к ней. У самого входа он видит карлика, сидящего со скрещенными ногами и уплетающего куриную ножку.

Выглядит многообещающе.

— Привет, карлик, — говорит Боамунд.

— И тебе, как там тебя, — отвечает тот, не поднимая головы. — Там снаружи все поливает?

— М-м, — говорит Боамунд. — Ну да.

— Чертов климат, сдохнуть можно, а? — говорит карлик. — Я полагаю, ты собирался зайти внутрь?

— Если ты не против.

— Располагайся, — говорит карлик. — Думаю, ты не откажешься выпить?

Лицо Боамунда под мокрой челкой светлеет.

— У тебя есть молоко? — спрашивает он.

Карлик награждает его взглядом, исполненным чистейшего презрения, и кивает на большую кожаную бутыль.

— Чувствуй себя как дома, — говорит он с набитым ртом.

«Странное питье, — думает Боамунд. — Похоже, там какие-то травы, — фиточай или что-то в этом роде». И тут он чувствует, что ужасно, ужасно хочет спать.

Когда он погружается в глубокий сон, карлик выбрасывает наружу куриную кость, зловеще ухмыляется, чертит в воздухе каббалистический знак и собирается уходить. Но тут ему приходит на ум что-то еще, и он вновь поворачивается к рыцарю. Обыскав его, он забирает кошелек, перочинный нож со штопором и носовой платок, и наконец исчезает.

Боамунд спит.

 

Некоторое время спустя он проснулся.

Похоже, он или попал под прицельный залп дождя, или кто-то опростал над ним ведро воды. Он попытался пошевелиться, но не смог. Что-то скрипнуло.

— Все в порядке, — сказал голос над его головой. «Это, наверное, Бог», — подумал Боамунд; в таком случае то, что он всегда подозревал, было правдой. Бог действительно был выходцем из Вест-Райдинга в Йоркшире.

— Ты не парализован, и с тобой ничего не случилось, — продолжал голос. — Просто твои доспехи совсем заржавели. То есть совсем заржавели: спеклись в один кусок, — добавил голос с оттенком благоговения. — Пожалуй, чтобы извлечь тебя наружу, потребуется что-нибудь посерьезнее, чем ножницы по жести.

Боамунд попытался разглядеть, кто это говорит, — может быть, это все же не Бог, — но самое большее, что ему удалось сделать, это выпучить глаза до предела. Результат: нижний край его забрала крупным планом.

— Где я? — спросил он.

— В пещере, — ответил голос и продолжал: — Ты какое-то время пролежал здесь; прости, весьма сожалею.

Боамунд обратил свой ум в прошлое. Гора, озаренная всполохами. Девушка. Карлик. Молоко со странным вкусом. Что-то, что когда-то давным-давно говорила ему мама насчет того, что не следует пить молоко из рук подозрительных карликов.

— Что произошло? — спросил он.

— А, — отвечал голос, — ты быстро все схватываешь, как я погляжу. Возможно, все, что здесь нужно, — это капелька машинного масла. Ну-ка, не шевелись.

Это предупреждение было, разумеется, несколько излишним, но в конце концов Боамунд уловил, как что-то маленькое, в красной шапочке, промелькнуло в ограниченном поле его зрения.

— Эй, — сказал он, — ты же карлик, верно? Тот самый, который…

— Близко, — сказал карлик, — но не в точку.

— Да ладно тебе, — настаивал Боамунд. — Это ты, или…

— Я не тот карлик, о котором ты думаешь, — отвечал тот, — но я его родственник.

— Родственник?

— Да, — безобразная широкая ухмылка на мгновение возникла перед щелью в Боамундовом забрале, и затем снова исчезла. — Родственник. Фактически…

— Да?

— Э-э… — Торопливый шум. — Непосредственный родственник. — Странный шаркающий звук около Боамундова левого колена. — Ну-ка, попробуй!

Боамунд сделал попытку согнуть ногу — без результата.

— Попробуем еще раз, — сказал карлик. — Это «WD-40» — замечательная штука, но нужно дать некоторое время, чтобы оно просочилось.

В голове у Боамунда заворочалась новая мысль.

— Слушай, так сколько же я здесь пролежал? — спросил он. — Если мои доспехи действительно полностью заржавели — это значит, что я лежу здесь уже… — он подумал, — …больше месяца.

— Попробуй.

— Ничего.

— Ты уверен?

— Конечно, я…

Карлик с шумом втянул воздух сквозь зубы. Известные своими связями с заклинателями, магами и прочими зловещими организациями подобного толка, карлики являются также признанными кузнецами и металлургами. Что означает, что они тоже имеют эту ужасно раздражающую манеру, знакомую любому, кто когда-либо ставил свою машину на техосмотр для выяснения причин непонятных шумов в моторе, — втягивать воздух через дырку в зубах вместо того, чтобы отвечать на вопросы. (Дырка в зубах, как указывают современные исследования, обычно является результатом нанесения по ним удара после сообщения вспыльчивому клиенту, что нужных запчастей нет.)

— Ты застрял намертво, приятель, — сказал карлик. — То есть в буквальном смысле намертво. Никогда не видел ничего подобного.

Боамунд ощутил легкий приступ паники где-то в глубинах своего пищеварительного аппарата.

— То есть как это — «намертво»? — испуганно спросил он.

Карлик, казалось, не слышал его.

— По правде говоря, это и неудивительно, если учесть, сколько времени ты тут пролежал. Ну что ж, допустим, можно попробовать старым добрым зубилом, но я ничего не обещаю.

— Эй-эй! — сказал Боамунд; но в следующую секунду вселенная начала яростно содрогаться.

— Я так и думал, что ничего не выйдет, — сказал карлик спустя некоторое время. — Шлем намертво приржавел к оплечью. Похоже, придется поработать ножовкой. Подожди минутку, ладно?

В идеальном мире Боамунд указал бы ему (вполне справедливо), что у него не такой уж большой выбор в этом вопросе; однако поскольку мир, в котором он находился, до сих пор страдал от последствий атаки карлика с молотком и зубилом на его шлем, Боамунд не стал утруждать себя. Он ограничился коротким «А-а-гх».

— Ну и хорошо, — сказал карлик откуда-то сбоку. — Вот ножовка, вот молоток побольше, лом и ацетиленовый резак. Полежи тихо минуточку, пока я…

— А что это такое — «астиленовый»… — как ты там сказал?

— Ах да, — карлик немного помолчал. — Помнишь, я говорил тебе, что я родственник того карлика?

— И что?

— Ну так вот, — сказал карлик, — на самом деле, я его… Сейчас скажу… — Карлик принялся бормотать себе под нос. Он считал.

— Ты его кто?

— Я его пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- правнук, — сказал карлик. — Приблизительно. Если основываться на том, что, скажем, мы имеем пятнадцать сотен лет, кладем тридцать пять с чем-то лет на поколение… Ну, ты уловил идею.

На протяжении нескольких минут в пещере царила очень глубокая тишина, нарушаемая только карликом, который пробовал справиться с петлями Боамундова забрала с помощью треугольного рашпиля.

— Повтори, что ты сейчас сказал? — проговорил Боамунд.

— Я пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- правнук этого карлика, — сказал карлик. — Того, про которого ты говорил. Меня зовут Ноготь-на-Ноге, можно просто Ноготь. Ага, вот так уже лучше! Думаю, мы близки к цели.

Боамунд издал булькающий звук, какой издает кран в отеле, когда отключают воду.

— Что это ты сказал, — уточнил он, — про пятнадцать сотен лет?

Ноготь поднял глаза от рашпиля.

— Примерно пятнадцать сотен лет, — отвечал он, — плюс-минус пара лет или что-то вроде того. Такова устная традиция относительно тебя; понимаешь ли, это предание, которое передавалось из уст в уста на протяжении сорока поколений. По крайней мере, приблизительно сорока поколений. Ну-ка, подержись секундочку…

Раздался хруст, и что-то подалось. Через несколько секунд Ноготь горделиво продемонстрировал бурый от ржавчины кусок металла.

— Это твое забрало, — объяснил он. — Теперь самое трудное.

— Я пролежал здесь пятнадцать сотен лет?

— Да, что-то вроде, — сказал карлик. — Так сказать, наличными. Ты был зачарован.

— Я так и подумал.

— Молоко, — продолжал карлик. — В нашей семье есть целое предание о том, как Ноготь Первый заколдовал Глупого Рыцаря, дав ему выпить молочного коктейля своего приготовления. Вообще-то это, можно сказать, самое интересное, что случилось у нас за все это время. Полтора тысячелетия наша линия не прерывалась, и сейчас нас осталось трое, с тех пор, как мамаша преставилась, да покоится она с миром, — я, братец Отмороженный да братец Заусеница; полтора тысячелетия, и что мы сделали за это время? Опоили одного рыцаря, да починили пару сотен тысяч чайников, да наточили еще пару сотен тысяч ножей для газонокосилок! Это называется «преемственность».

— Я…

— Лежи смирно.

Раздался ужасающий скрежет, и что-то сильно ударило Боамунда в подбородок. Когда он пришел в себя, его голова снова могла двигаться, а рядом с ним лежало нечто, напоминающее большое бурое ведерко для угля.

— Твой шлем, — с гордостью сказал Ноготь. — Кстати, добро пожаловать в двадцатый век.

— Добро пожаловать куда?

— Ах да, — отвечал Ноготь, — я и забыл, в твое время еще не начали их считать. Я бы на твоем месте не беспокоился, — добавил он, — ты не так уж много пропустил.

— Правда?

Ноготь подумал.

— Да, пожалуй, — сказал он. — Так, теперь твой нагрудник. Здесь нужна горелка, я полагаю.

Несмотря на то, что сказал Ноготь, Боамунд почувствовал, что кое-что он определенно пропустил, — а именно изобретение ацетиленового резака.

— Какого черта, — сказал он, когда снова овладел своим голосом. — Что это было?

— Я все объясню потом, — отвечал Ноготь. — Пока что считай, что это просто переносной дракон, ладно? — Он поднял отрезанный кусок и отшвырнул его в сторону. С лязгом приземлившись, нагрудник исчез в облаке ржавых хлопьев.

— Коротко говоря, — продолжал Ноготь, — у вас были Темные века, потом Средневековье, затем Ренессанс, век Просвещения, век Индустриальной Революции и век Мировых Войн. Ну а в основном это была сплошная суета, как всегда. Вот разве что, — добавил он, — эта страна больше не называется Альбионом, она называется Великобританией.

Боамунд снова издал булькающий звук.

— Велико?..

— …британией. Или Соединенным Королевством. Сокращенно — «UK». Ну, знаешь, как пишут: «Kawaguchi Industries (UK) plc». Но, в целом, это то же самое, — поменяли несколько названий, и только. Мы попозже это все обсудим. Держись крепче.

Боамунд хотел спросить что-то еще, но карлик снова взялся за ацетиленовый резак, и рыцарь был настолько скован слепым ужасом, что уже не мог развивать эту тему. В какой-то момент он был уверен, что устрашающее бело-голубое пламя прошло насквозь через его руку.

— Ну-ка, попробуй, — сказал Ноготь.

— Гр-ррр-р.

— Прошу прощения?

Боамунд издал еще какой-то звук, который еще сложнее воспроизвести в письменном виде, но явно выражающий ужас.

— Да не беспокойся ты так, — сказал карлик. — Скажи лучше спасибо, что я не догадался принести лазер.

— А что такое?..

— Забудь. Если хочешь, можешь подвигать руками.

На секунду Боамунд решил было, что это наглая ложь; но затем он обнаружил, что действительно может. А затем полуторатысячелетний запас иголок и булавок наконец-то обнаружил свою цель, и он вскрикнул.

— Это хороший знак, — заорал Ноготь, перекрикивая шум, — видать, старая кровь вновь побежала по жилам. Еще немного, и ты снова будешь в норме, попомни мои слова.

— И первое, что я сделаю, — зарычал на него Боамунд, — это возьму твой астилен и…

Ноготь ухмыльнулся, взял горелку и принялся за работу над Боамундовой ногой. Тот мудро решил, что ему лучше не продолжать.

— Как бы там ни было, — сказал Ноготь, водя взад и вперед ужасным языком пламени, — бьюсь об заклад, главный вопрос, который ты до смерти хочешь мне задать, это зачем тебя погрузили в сон на пятнадцать сотен лет, в пещере, в полном вооружении? Я прав, не так ли?

— А-а-гх!

— Что ж… — продолжал карлик, — ой, прошу прощения, на минуточку потерял концентрацию… Лично я считаю, что оставить доспехи было ошибкой. Маленькая небрежность со стороны старого Ногтя Первого, по моему мнению, — карлик довольно улыбнулся. — Однако, что касается погружения в сон, это действительно было тебе предназначено.

— А-А-ГХ!!

— Экий я растяпа, — пробормотал карлик. — Прошу прощения. Короче говоря, как я слышал, тебе суждено стать каким-то великим героем или вроде того. Как в старых легендах, ну, знаешь, — Альфред Великий, сэр Фрэнсис Дрейк…

— Кто?

— Да, это, наверно, было уже после твоего времени. В общем, великим национальным героем, который не умер, а просто спит до той поры, когда он будет нужен своей стране, — что-то в этом роде.

— Как Анбилан де Гане? — предположил Боамунд. — Или сэр Персифлан…

— Кто?

— Сэр Персифлан Серый, — сказал Боамунд несчастным голосом. — Ты должен был слышать о нем — говорили, что он спит под скалой Сьюлвен-Крэг, и стоит лишь королю Бенвика ступить на землю Альбиона, как он проснется и…

Ноготь ухмыльнулся и покачал головой.

— Прости, старина, — сказал он. — Боюсь, он забыл завести будильник. Тем не менее, ты правильно уловил идею. Так вот, это ты.

— Я?

— Ты. Я бы, конечно, не сказал, что в настоящий момент происходит что-то особенное. То есть, конечно, по телеку говорят, что если кто-нибудь срочно что-то не сделает с процентными ставками, то это будет означать конец для малого бизнеса по всей стране, но это вряд ли по твоей части, как я думаю. Может быть, ты как-нибудь изменишь стандарты начального школьного образования. Я угадал, как ты считаешь?

— Что значит школьное образование?

— А может быть, и нет, — продолжал Ноготь. — Что это еще может быть? — Он помолчал. — Ты случайно не играешь в крикет? Я подумал — может, ты какой-нибудь сверхбыстрый подающий, да еще и левша впридачу, а?

— Что такое?..

— А жаль, нам бы это очень не помешало. В любом случае, чем бы ни оказалось то, что нам нужно, — это, очевидно, ты. Попробуй пошевелить ногой.

— У-ух.

— Чемпион, — сказал Ноготь. — Дадим тебе минутку, а потом попробуй подняться.

Боамунд слегка подвинулся и обнаружил, что провел последние полтора тысячелетия лежа на маленьком, но остром камне.

— Ох, — сказал он.

Ноготь убирал инструменты в маленькую холщовую сумку.

— Что я тебе скажу, — проговорил он, — в старину умели делать прочные вещи. Тысячепятисотлетняя сталь, а? — Он подобрал массивный наручник Боамундова до спеха и проткнул его пальцем. — По-хорошему, его следовало бы отдать в какой-нибудь музей. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить большие деньги…

Боамунд оставил попытки и снова лег, гадая, можно ли умереть от булавочных уколов. Снаружи раздавался шум — он продолжался уже некоторое время, но Боамунд только сейчас его заметил. Низкий, зловещий рев, словно рычание какого-то животного, — нет, скорее, словно жужжание пчелиного роя. Только вот пчелы должны были быть восьми футов в длину, чтобы издавать такой звук.

Ноготь, ухмыляясь, посмотрел на него.

— То, что ты слышишь, — сказал он, — это «М-62». Не обращай внимания.

— Это не опасно?

Ноготь задумался.

— С какой стороны посмотреть, — сказал он. — Но для тебя в настоящий момент нет. Попробуй встать.

Он протянул руку, и Боамунд схватился за нее. Через мгновение он перенес весь свой вес на полуторатысячелетние ботинки. Как ни странно, они выдержали. Впрочем, капелька ваксы им бы не помешала.

— Моя одежда, — сказал Боамунд. — Почему она?..

— Зачарована, — ответил Ноготь. — Это позволяет ей оставаться в целости и сохранности. Пошли, мы уже опаздываем.

Боамунд прошел вслед за Ногтем до входа в пещеру, выглянул наружу и вскрикнул.

 

Около года назад один телевизионный продюсер, некий Денни Беннетт, снял документальный фильм, в котором доказывал, что поэт Т. С. Элиот был убит ЦРУ.

Согласно гипотезе Беннетта, Элиот был убит из-за того, что он, совершенно случайно, наткнулся на некие метафизические данные высшей степени секретности, которые разрабатывал Пентагон для военных целей. Не осознавая, что делает, Элиот опубликовал свои находки в «Четырех квартетах»; и вот двадцать девять лет спустя он был мертв, — еще одна жертва Людей В Серых Костюмах.

По Беннетту, роковыми оказались следующие строки:

 

Время настоящее и время прошедшее

Возможно, существуют во времени будущем,

 

— и Беннетт доказывал, что недоброжелатели посчитали это разглашением неких секретов, на которые люди и без того натыкались время от времени, забредая в те части исторических зданий, которые никогда не открывались для публики.

Возьмем, говорил Беннетт, Хэмптон-Кортский дворец или особняк Анны Хэтуэй. Более половины комнат этих жемчужин в наследии Англии стоят постоянно закрытыми. Почему? Потому ли, что, как нас пытается убедить правительство, у него просто не хватает денег на то, чтобы поддерживать их в хорошем состоянии и платить обслуживающему персоналу? Или существует более зловещее объяснение? Не может ли оказаться, что позади этих заколоченных гвоздями дверей проводятся совершенно секретные эксперименты над природой самого времени — исследования, которые, как надеются злоумышленники, приведут к созданию совершенного сверх-оружия, что, в свою очередь, позволит силам НАТО перескочить назад через несколько десятилетий, убить Ленина и тем самым предотвратить штурм Зимнего дворца? И не подписал ли Томас Стернз Элиот сам себе смертный приговор, доверив бумаге эти, к несчастью, оказавшиеся столь двусмысленными строчки, открывающие «Бернт Нортон»?

Вскоре после окончания съемок Беннетта повысили в должности с переводом на другое место — он возглавил местную радиостанцию Би-Би-Си на острове Мартынова Дня, представляющим собой маленький коралловый риф в трех тысячах миль к востоку от Сиднея. Объяснения такого исхода были различны; сам Беннетт в утреннем выпуске программы «С добрым утром, мартыняне!» выдвинул свою точку зрения, согласно которой ему просто заткнули рот и это само по себе служит доказательством того, что он был абсолютно прав. Би-Би-Си, с другой стороны, утверждала, что он был откомандирован туда из-за того, что он окончательно и бесповоротно потерял свою хватку, и хотя теперь ему скорее всего придется несладко, учитывая, что население острова Мартынова Дня состоит из двух морских биологов и шести тысяч пингвинов, им мало что оставалось делать, кроме как послать беднягу туда.

Как ни странно (видимо, это чистейшее совпадение), в задних комнатах памятников старины действительно есть что-то весьма и весьма подозрительное. Можно было бы предположить, что эти помещения используются для нужд администрации — как хранилища и в тому подобных целях; однако еще никому не удалось выдвинуть удовлетворительное (или, по крайней мере, удобное) объяснение тому факту, что каждое утро, когда персонал приходит на работу, они обнаруживают, что кто-то пользовался пишущими машинками и чайники еще теплые.

 

— Это все? — спросил Боамунд.

— В основном да, — ответил отшельник. — Я пропустил Гельмута фон Мольтке и Никольсбургский мир, и, возможно, немного вскользь упомянул таможенный союз Бенилюкса, но думаю, что все существенное ты уловил. Если захочешь что-нибудь уточнить, ты всегда можешь посмотреть в книжке.

Боамунд пожал плечами. Он узнал, что за те полторы тысячи лет, которые он проспал, Альбион действительно переменил название, и за это время было изобретено несколько удобных приспособлений, облегчающих работу, но в основном все было так же, как и в его времена. По чести говоря, дела обстояли даже хуже. Он был разочарован.

— Мой отец часто говаривал, — сказал он, — что к тому времени, когда я вырасту, человек уже отрастит себе третью руку, чтобы удобнее было чесать спину.

Отшельник улыбнулся — не разжимая губ, словно говоря: «Что ж, так обстоит дело, теперь уже поздно что-то менять», — пожал плечами и стал рассматривать кусочек тоста на кончике своей вилки. На улице за окном ребятня раскатывала на велосипедах, отрубая головки цветам пластмассовыми мечами.

— Я знаю, — печально согласился отшельник. — Мы пытались, Бог знает, как мы пытались, но люди нас просто не слушают. Выбиваешься из сил, стараясь направить их по правильному пути, а что получаешь в ответ? Безразличие. Ты отпускаешь недвусмысленные намеки относительно овладения энергией солнца, ветра и молний, а они берут и изобретают пылесос. Никто больше ни капельки не интересуется основными направлениями в технологии.

Боамунд сочувственно посмотрел на него.

— Да, тебе, должно быть, тяжело, — сказал он.

— Не то чтобы, — ответил отшельник. — Справляюсь помаленьку. Не так, конечно, как в старые времена, но для меня самое главное — это постараться слиться с ландшафтом, так сказать, и спокойно ждать.

— Ждать чего?

— Я как раз к этому подхожу, — сказал отшельник. Невещественное алое пламя пережарило тост, и отшельник раздраженно отправил и то, и другое в небытие, открыв взамен пачку печенья. — Хочешь штучку? — предложил он. — Ты, должно быть, умираешь от голода после такого поста.

— Спасибо, —  поблагодарил Боамунд и откусил большой кусок «Чайной роскоши». Через секунду он скорчил гримасу, выплюнул крошки и закашлялся.

— Я должен был предупредить тебя, — оправдывался отшельник. — Боюсь, что это органика. Их делают из размолотых зерен злаков и сахарной свеклы, можешь себе представить? Искусство синтезирования пищи было утрачено несколько веков назад. Со временем к этому привыкаешь, но тем не менее вкус все равно такой, словно вгрызаешься в соседскую компостную кучу. На-ка, съешь лучше беляш.

Беляш материализовался на подлокотнике Боамундова кресла, и он с благодарностью взял его. С набитым ртом он спросил:

— И что, у тебя получается? Я имею в виду — сливаться с ландшафтом?

— Запросто, — ответил отшельник, — я делаю вид, что чиню телевизоры. Ты не поверишь, но в этой стране полно незаметных пожилых людей в протершихся на локтях свитерах, которые зарабатывают на жизнь починкой телевизоров.

Боамунд задумался.

— Это такие вроде как коробочки, у которых внутри картинки?

Отшельник кивнул.

— Я живу здесь уже сорок лет, — сказал он, — и никто до сих пор не обратил ни малейшего внимания на то, чем я занимаюсь. Если до кого-то доносится странный шум или он видит поздно ночью вспышки зеленого пламени, соседи говорят: «Ах, этот, — он чинит телевизоры», и похоже, все полностью этим удовлетворены. Думаю, что поскольку они с самого начала ожидают от тебя чудес, их не очень удивляет, когда ты действительно начинаешь их творить. Фактически, у меня неплохо получалось чинить телевизоры, хотя некоторые впоследствии приносили их обратно, жалуясь, что они все же работают не так, как надо, — даже когда я накладывал на эти чертовы игрушки такое заклятие, с которым они могли бы выдержать прямое попадание атомной бомбы.

— Это, похоже, действительно неплохое прикрытие, — сказал Боамунд. — Послушай, раз уж я здесь, может, ты взглянешь по-быстрому на мою астролябию? Кажется, она подвирает румбы.

Отшельник игнорировал его.

— Мне, разумеется, еще повезло, — продолжал он, — что у меня до поры до времени есть карлик.

— Ты имеешь в виду Ногтя?

— Его самого. Они несколько худеют на поверхности земли, эти карлики, но могло быть и хуже. Я думаю, это все молоко — а его еще выдают детям в школе! От него в организме начинается кальциевый дефицит и черт знает что еще, — отшельник нахмурился. — Но я, кажется, немного отклонился от темы, не так ли? Мы вроде бы говорили о тебе и твоем предназначении. Думаю, ты хочешь знать, в чем конкретно состоит твое предназначение? Так вот…

— Апчххи! — сказал Боамунд.

— Прошу прощения?

Боамунд пояснил, что провел последние пятнадцать сотен лет, лежа на сквозняке.

— Прости, — сказал он, — ты начал говорить…

— Твоя задача в том, — сказал отшельник, — чтобы добраться до Венткастера-на-Узе и отыскать Святой Грааль.

Боамунд на минутку задумался.

Программа обучения рыцарства весьма избирательна. Она состоит из, выражаясь по-современному, продвинутого курса геральдики, генеалогии, религиозных наставлений и соколиной охоты; затем, при подготовке к диплому, — искусства верховой езды и владения оружием; а после окончания возможна аспирантура на выбор: мистицизм либо искусство флирта. Сколь бы ни были существенны все эти дисциплины для военного ремесла, ни одна из них не имеет склонности стимулировать мыслительные способности. Если что-либо создано не для того, чтобы убивать его, бить с его помощью людей или поклоняться ему, то с точки зрения рыцарства — это совершенно бесполезная вещь. Таким образом, предположение, что нечто способно заставить рыцаря задуматься, уже само по себе звучит просто пугающе.

— Если ты знаешь, что он находится в Венткастере-на-Узе, — сказал Боамунд осторожно, — то зачем тебе понадобился я? Разве ты не можешь просто послать своего карлика, чтобы он принес его тебе, или придумать еще что-нибудь?

Отшельник мягко улыбнулся.

— Прости, пожалуйста, — сказал он, — возможно, мне следовало выразиться несколько яснее. Я не имел в виду, что Грааль находится в Венткастере. По правде говоря, можно с уверенностью поручиться, что это единственное место в мире, где Грааля точно нет. Но если ты собираешься искать его, то поездка в Венткастер является существенным предварительным шагом, поскольку именно там находятся остатки ордена Рыцарей Грааля. Им необходим новый Великий Магистр. Это ты, — он помолчал. — Так лучше? — спросил он.

Боамунд кивнул. Он все еще думал.

— Да, — сказал он, — отлично. Но почему я, что такое Грааль, и зачем все это?

Возможно, отшельник снова улыбнулся, или, может быть, это первоначальная улыбка растянулась еще на одну восьмую дюйма.

— Когда власть предержащие решили, что Альбион окончательно входит в состав Европы, и нам необходимо начинать переход на континентальный образ жизни, — произнес отшельник с явным отвращением, — некоторые из наиболее дальновидных из нас посчитали, что будет весьма неплохо, если, э-э… как бы это сказать? Мы решили, так сказать, замариновать несколько выдающихся личностей — рыцарей, отшельников, мудрецов и так далее, — просто на всякий случай. Пришлось выбирать из людей достаточно низкого положения, иначе их исчезновение было бы замечено, но вместе с тем обладающих хорошим потенциалом. Ты был одним из них.

— О! — сказал Боамунд.

— Это, можно сказать, птицы высокого полета, летающие над самой землей, — объяснил отшельник. — Яркие таланты, зарытые глубоко в землю. Как бы то ни было, время от времени, когда приходит нужда, мы будим одного из вас. Сейчас Рыцари Грааля как раз потеряли своего лидера, так что…

— Убит?

— Не совсем, — кисло отозвался отшельник. — Он оставил Орден и открыл собственное дело — занялся мойкой окон где-то в Лимингтон-Спа. Так что нам, разумеется, нужна замена. Это хорошее место, — добавил отшельник, поскольку Боамунд продемонстрировал ему такой взгляд, который впору было разбивать молоточком и класть в джин с тоником. — Статус класса С, лошадь за счет компании, право на открытие пенсионного счета.

— Кстати, это напомнило мне… — начал было Боамунд, но отшельник, нахмурясь, продолжал:

— А также, — сказал он, — действительное обнаружение Грааля незамедлительно дает тебе право на место на Авалоне, отпущение грехов и персональную легенду. Если бы я был энергичным, честолюбивым молодым рыцарем, желающим занять свое место в жизни, я бы ухватился за этот шанс не раздумывая.

Боамунд посмотрел на него.

— К тому же, — прибавил отшельник, — если ты не согласишься, я снова погружу тебя в сон до тех пор, пока ты не станешь более сговорчивым. Согласен?

— Согласен, — сказал Боамунд.

— Великолепно, — сказал отшельник. — Ноготь!

Откидная дверца для карликов в двери гостиной приподнялась, и в отверстии появился Ноготь. Его руки были по локти в масле, в руке он сжимал гаечный ключ.

— Что? — спросил он.

Отшельник нахмурился.

— Ты опять валяешь дурака со своим мотоциклом? — сказал он.

Ноготь посмотрел бегающим взглядом поверх скамеечки для ног.

— А почему бы и нет? — спросил он.

Отшельник посмотрел на него с отчаянием.

— Вот это я и хотел бы знать, — сказал он. — Если проклятая штуковина не хочет работать, давай я наложу на нее заклятие, и тогда, возможно, у нас на полотенцах не будет такого количества масляных пятен.

Карлик нахмурился.

— Оставь мой мотоцикл в покое, — пробурчал он. — Я карлик, чинить разные вещи у нас в крови.

— Однако замена прокладок в кранах у вас не в крови, — ехидно отвечал отшельник. — Я промок до нитки в прошлый раз, когда ты…

— Прокладки — это водопровод, — огрызнулся карлик. — Если хочешь, чтобы починили водопровод, вызови водопроводчика. Ну да все равно, чем могу быть полезен?

Отшельник устало вздохнул, уничтожая взглядом масляные следы на ковре.

— Сэру Боамунду потребуется новая кольчуга, — сказал он, — а также щит и меч, и что там еще. Пошарь в чулане под лестницей, посмотри, что у нас есть.

— Другое дело, — сказал карлик. — Вот это разговор! — И, поклонившись, он поспешил прочь из комнаты.

— На самом деле он хороший парень, — сказал отшельник. — Хотелось бы, правда, чтобы он перестал надевать на кота седло и кататься на нем по всему дому. Ему это не нравится, как ты понимаешь. — Отшельник поднялся с места, потряс Боамунду руку и хлопнул его по плечу. — Ну, как бы там ни было, удачи тебе; как только найдешь Грааль — проявляйся, расскажешь мне, как все было.

Боамунд кивнул. Это было вполне в духе рыцарства: в одну минуту ты сидишь под деревом, жуешь травинку и не думаешь ни о чем в особенности, а в следующую ты уже в середине запутанной цепи приключений, которые могут закончиться твоей женитьбой на старшей дочери короля, но с таким же успехом могут закончиться и тем, что тебя ссадят с седла и ты сломаешь себе шею. Будучи рыцарем, учишься плыть по течению событий. По крайней мере в этом отношении профессия рыцаря напоминает профессию бродячего торговца.

— Что ж, тогда счастливо, — сказал Боамунд. — Я все же оставлю тебе астролябию — вдруг у тебя найдется минутка взглянуть на нее.

— Да, конечно, — сказал отшельник. Он постепенно исчезал в лужице голубого света, уплывая в сердце знаменитой Стеклянной Горы. Пара стоптанных шлепанцев внезапно затрещали, объятые пламенем, и вот уже от отшельника не осталось ничего, кроме пустого кресла. Боамунд повернулся, чтобы уйти.

— Ах да, я забыл упомянуть, — прошептал еле слышный голос. — Что бы ты ни предпринял, ни в коем случае не приближайся к…

— Прошу прощения? — переспросил Боамунд. Он подождал минуты три, но все, что он услышал, было позвякивание колокольчиков фургончика с мороженым где-то вдалеке.

 

— А это что такое? — спросил Боамунд озадаченно.

Ноготь вздохнул. Он уже понял, что Боамунд окажется тяжелым случаем, и собирал всю свою решимость, чтобы соблюсти терпение. К несчастью, терпение не входило в список Трех Добродетелей Карликов.

— Это молния, — ответил Ноготь.

— Я знаю, как выглядит молния, — заметил Боамунд. — Она совсем не такая.

— Да нет, это, конечно, не молния, — устало сказал карлик, — просто называется так же. Смотри, ты ее тянешь…

— Как?

— Вот так.

— Ой!

Ноготь вздохнул.

— Это как бы вместо гульфика, — объяснил он. — Ты потом привыкнешь.

Боамунд потер ущемленное место и пробормотал что-то в том смысле, что он считает это чертовски глупым способом обращаться с вещами. Ноготь лучезарно улыбнулся и протянул ему шлем.

— А это что? — спросил Боамунд. Ногтю уже начинал надоедать этот вопрос.

— Это шлем, — ответил он.

Боамунд воззрился на него.

— Послушай, — сказал он, — конечно, я здесь, считай, новичок, но не пытайся дурачить меня. Шлем тяжелый и блестящий, и сделан из хорошей стали. А это сделано из этой ерунды… как, ты там говорил, это называется?

— Пластик, — ответил Ноготь, — а точнее, стекловолокно. Это мотоциклетный шлем. Они совсем не такие, как те, с которыми ты имел дело.

— Но…

Ноготь решил проявить твердость — иначе они никогда никуда не доберутся.

— Слушай, — сказал он, — в твои времена ведь существовали турнирные шлемы, и боевые шлемы, и парадные шлемы, и все они были разные, верно? Так вот, этот шлем предназначен для того, чтобы ездить на мотоцикле. И поэтому он не похож на те.

Боамунд начал хмуриться. Он уже дважды начинал хмуриться: один раз, когда Ноготь вручил ему мотоциклетную куртку и Боамунд попытался указать ему, что только крестьяне и лучники носят кожаные доспехи; и потом, когда узнал, что ему предстоит ехать сзади. Он начал было объяснять, что правит конем всегда рыцарь, а сзади едет карлик, но Ногтю удалось отвлечь его внимание, уронив ему на ногу ящик с инструментами. Он предчувствовал, что вскоре предстоят еще большие проблемы.

— А вот твой меч, — сказал он, — и твой щит. Подержи-ка, я только…

— Эй, — сказал Боамунд, — а почему они в холщовом мешке? Это недостойно — ездить с упакованным мечом.

Ноготь решил, что не стоит прямо сейчас пытаться объяснить Боамунду, почему с его стороны будет неблагоразумно открыто носить свой меч. Такие термины, как «арест» и «оружие, запрещенное к ношению» вряд ли входили в его словарь. Поэтому вместо этого он указал, что задача Боамунда предполагает путешествие инкогнито, чтобы по дороге не пришлось биться в куче утомительных поединков. Как ни странно, Боамунд проглотил это объяснение даже не пикнув.

— Хорошо, — сказал он. — А лошадь?

— Это не лошадь, — ответил Ноготь осторожно. — Не совсем. Пойдем, покажу.

Он повел его в глубь гаража. Там, под мойкой, стоял его драгоценный «Триумф Бонневиль», единственная вещь во всем мире, которую он действительно и не скрывая любил.

— Что это? — спросил Боамунд.

Ноготь ответил, крепко стиснув кулаки:

— Это мотоцикл. Это все равно что… — он закрыл глаза, обшаривая свой ум, вытаскивая ящик за ящиком и вываливая их содержимое на пол. — Это все равно что волшебный конь, которого не нужно ковать, — это было лучшее, что он смог придумать.

— Он летает? — спросил Боамунд.

— Нет, — сказал Ноготь в замешательстве. — Он ездит по земле. Под гору, когда ветер в спину, он без проблем делает сто пятнадцать.

— Сто пятнадцать чего?

— Миль.

— О! — Боамунд нахмурился. — А потом что? — спросил он.

— В каком смысле?

— После того, как ты проехал сто пятнадцать миль, — объяснил Боамунд. — Ты берешь другого, или…

— Да нет же, — сказал Ноготь, щуря глаза и борясь с искушением впиться Боамунду зубами в коленную чашечку. — Сто пятнадцать миль в час.

— Постой-ка, — сказал Боамунд. — Мне казалось, ты говорил, что он не летает.

— Не летает.

Но Боамунд не выглядел убежденным.

— Все волшебные кони, о которых я слышал, могли летать, — сказал он. — Вот, например, Альтамонт, крылатая кобыла сэра Греви де Бохуна. Она делала триста сорок две, или даже… сто шесть на четыре и сорок три…

— Ну хорошо, — сказал Ноготь, — но…

— У моего дяди была волшебная лошадь, — продолжал Боамунд, — он как-то добрался из Каэрлеона в Тинтагел за час семь минут. На такую лошадь действительно можно положиться, как он частенько мне говорил.

— Э-э…

— И сбруя у нее была что надо, — продолжал Боамунд в забытьи. — Амортизирующие стремена, поводья с энергетическим приводом, мартингал с гидравлическим увлажнением три-в-одном, подпруги акульей кожи — по индивидуальному заказу, с трехпозиционными авторегулирующимися пряжками…

Ноготь, тяжело ступая, подошел к мотоциклу и отвинтил крышку топливного бачка.

— Нам пора, — сказал он, — мы не можем торчать здесь весь день.

Боамунд пожал плечами.

— Пора так пора, — сказал он. — Где мне сесть?

— Позади меня, — ответил Ноготь. — Давай, забирайся. Мешок не забыл?

Боамунд кивнул и надел шлем. Бормоча что-то себе под нос, Ноготь включил подачу топлива, откинул ножной стартер, встал на него и подпрыгнул.

Незачем и говорить, что проклятая машина не завелась.

Боамунд постучал его по плечу.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Пытаюсь заставить его двигаться, — ответил Ноготь.

— Ты думаешь, что вытащив из него эту штуковину и прыгая на ней, ты заставишь его двигаться? — поразился Боамунд. — Да что ты! Скорее уж он начнет брыкаться, а то, глядишь, и укусит тебя!

Можно, конечно, попытаться объяснить, подумал Ноготь, но зачем утруждаться? Он снова поставил пятку на стартер, приподнялся на сиденье и подпрыгнул. Как это часто случается, стартер выскользнул у него из-под ноги и больно ударил по голени. Ноготь выругался.

— Я же тебе говорил, — сказал Боамунд. — Почему ты не хочешь просто сказать волшебное слово?

— На него не действуют волшебные слова, тупой ты идиот!

Боамунд шумно вздохнул и произнес нечто маловразумительное. Мотор мгновенно завелся, взревел и перешел на мягкое, сонное урчание. Не было и признака обычного дребезжания плохо пригнанных клапанов. Ноготь сел, слушая с открытым ртом. Даже эксцентрики звучали как надо!

— Давай наконец поедем, — сказал Боамунд. — У нас уйдет по меньшей мере час, если все, что эта штука делает, это…

— Как ты это сделал? — требовательно спросил Ноготь. — Он никогда не заводится с первого раза. Никогда. — У него было чувство, что его в чем-то предали.

— Очень просто, — ответил Боамунд. — Я сказал волшебное слово. Я все же не полный невежда, понимаешь ли.

Ладно, подумал Ноготь. Хорошего помаленьку. Ты сам напросился. Он убрал боковой упор, выжал рукоять сцепления на первую передачу и газанул. Переднее колесо обрадованно взмыло к небесам, и мотоцикл, визжа покрышками, ринулся вниз по дорожке, выруливая на Кэйрнгорм-Авеню. Уже подъезжая к воротам, Ноготь выжимал около пятидесяти, а когда они выезжали за угол, он так круто развернул мотоцикл, что правая подножка задела асфальт, исторгнув фонтан искр.

Волшебные лошади могут идти ко всем чертям, думал он. Я ему покажу волшебных лошадей, этому здоровенному нахальному ублюдку.

Они выжимали уже под семьдесят, несясь вдоль по Сандерленд-Креснт и огибая припаркованные автомобили, закладывая виражи, как обезумевшая пчела, когда Боамунд наклонился и постучал Ногтя по плечу.

— Что? — крикнул тот через плечо. — Ты хочешь, чтобы я сбросил скорость?

— Нет, конечно, — ответил Боамунд. — Ты не можешь заставить эту штуку двигаться хоть немного быстрее?

Ноготь уже собирался сказать что-то подходящее к случаю, когда Боамунд пробормотал еще одну неразборчивую фразу, и дорога перед глазами Ногтя внезапно превратилась в размытое пятно. Он вскрикнул, но ветер сорвал крик с его губ. Вот показался мебельный фургон, прямо у них по курсу, и тут…

И тут они взлетели. Это было чистое касание: переднее колесо прочесало по крыше фургона; и скорее всего, ему еще придется наворачивать круги по свалкам техники, чтобы найти другое заднее крыло (а вы попробуйте-ка достать заднее крыло для Бонневилля 74-го года, посмотрим, как вам это понравится!), — но все же они были живы. И они были в воздухе.

— Опусти меня! — взвизгнул Ноготь. — Как ты смеешь! Это классический байк, я убил кучу времени, чтобы довести его до конкурсных стандартов. Если ты его разобьешь, я не знаю, что я с тобой сделаю!

— Но он ведь такой медленный, — отвечал Боамунд. — Держись крепче, нам осталось немного.

Ногтя начало подташнивать.

— Пожалуйста, — сказал он.

Законы рыцарства, столь же вразумительные и практичные, как налоговое законодательство, предписывают истинному рыцарю проявлять жалость к слабым и больным. Боамунд, вздохнув, произнес соответствующую формулу, и через момент мотоцикл коснулся поверхности трассы М-18, идущей к югу, делая около двухсот сорока миль.

Господи Иисусе, подумал Ноготь про себя, я мог бы написать об этом в «Супербайк», вот только мне никто не поверит. Он изо всех сил сжал правой рукой рукоятку тормоза, и мотоцикл постепенно сбавил скорость. Он свернул к асфальтированной обочине, выключил двигатель и некоторое время сидел, весь дрожа.

— Ну, а теперь что? — брюзгливо поинтересовался Боамунд.

Ноготь медленно повернулся на сиденье и приблизил свое лицо к Боамунду, так что их шлемы соприкоснулись.

— Послушай, — сказал он. — Я знаю, что ты рыцарь, а я всего лишь карлик, и у тебя Высокое Предназначение, и ты знаешь все о древних технологиях, и у твоего дядюшки было что-то вроде призового скакуна, который делал сто миль за неполных четыре секунды, но если ты еще раз выкинешь подобный трюк, я возьму этот твой меч и засуну его тебе туда, где не светит солнце, понял?

Три фута семь дюймов разбитых надежд и оскорбленной гордости могут иногда быть весьма убедительными, и Боамунд пожал плечами.

— Как знаешь, — сказал он. — Я просто хотел помочь.

— Ну так не надо хотеть, — Ноготь подпрыгнул на стартере, выругался, попробовал еще раз, завелся и аккуратно вывел мотоцикл в крайний ряд.

На протяжении следующих пятидесяти миль его обогнали три грузовика, два «Мини-Клабмена» с местными номерами, мотороллер и длинный грузовик с полицейским эскортом, который перевозил нечто вроде секции моста; но он не обращал внимания.

— Если бы, — объяснил он Боамунду, когда тот попросил его двигаться хоть немного быстрее, — Бог хотел сделать так, чтобы мы путешествовали быстро и без усилий, Он не даровал бы нам двигатель внутреннего сгорания.

Насколько мог видеть Боамунд, ответа на это не существовало.

 

— Куда это мы направляемся? — спросил Боамунд.

Ноготь оторвал левую руку от руля и показал.

— Да, да, — сказал Боамунд, — я умею читать. Но что это значит?

Это озадачило Ногтя; по его мнению, значение слов «станция обслуживания» было очевидным. Он не стал утруждать себя объяснением, а просто заехал на парковку.

— Я имею в виду, — сказал Боамунд, снимая шлем и встряхивая головой, — «служба» — это обязанность вассала по отношению к лорду, а «станция» — военный аванпост. Видимо, это то место, куда рыцари приходят, чтобы склониться перед своими повелителями и просить у них милостей?

Ноготь вспомнил, каких усилий ему стоило в прошлый раз заказать себе сосиски, поджаренный хлеб и фасоль, и ответил:

— Да, что-то в этом роде. Ты голоден?

— Теперь, когда ты сказал, — ответил Боамунд, — пожалуй, да. За последние полторы тысячи с чем-то лет я только выпил чашку отравленного молока и съел один беляш.

— Не отравленного, — указал Ноготь, — а зачарованного. Если бы оно было отравлено, тебя бы здесь не было.

— Значит, мне просто показалось.

Ногтю стоило больших усилий объяснить ему правила игры.

— Ты берешь поднос, — объяснял он, — и встаешь в очередь, и стоишь в ней, пока они обслуживают людей перед тобой, а когда очередь доходит до тебя, ты просишь у девушки за стойкой все, что хочешь. Я имею в виду пищу, — добавил он. — Тогда она кладет это тебе на поднос, и ты проходишь с ним к кассе. Понятно?

Боамунд кивнул.

— А потом что? — спросил он.

— Потом мы садимся и едим, — ответил Ноготь.

— Где?

Ноготь поднял на него глаза.

— В смысле?

— Где мы садимся? — повторил Боамунд. — Я хочу сказать, что я не желаю выглядеть дураком, сев на неподобающее мне место.

Господи Иисусе Христе, подумал про себя Ноготь, ну почему я просто не взял с собой бутерброды?

— Ты садишься там, где тебе понравится, — сказал он. — Это станция обслуживания, а не банкет у лорд-мэра.

— Что такое?..

— Заткнись.

Чтобы оказать ему любезность, Боамунд очень терпеливо стоял в очереди. Он ни разу не толкнул, не ударил и не вызвал на дуэль ни одного из водителей грузовиков, наступавших ему на ноги. Мышцы Ногтева живота стали потихоньку расслабляться.

— Следующий, — сказала женщина за стойкой с горячими блюдами. Ноготь заказал бифштекс и гороховый пудинг и уже собирался отойти к кассе, когда услышал голос Боамунда:

— Я бы съел жареного лебедя, начиненного перепелами, седло кабана в меду, кровяную колбасу из дичи, три куропатки с кровью и кварту рейнского. Пожалуйста, — добавил он.

Женщина посмотрела на него с недоумением.

— Я сказал, — повторил Боамунд, — что я бы съел жареного лебедя, начиненного…

Одно из немногих преимуществ того, чтобы быть карликом, заключается в возможности выходить из подобных ситуаций совершенно незаметно, при необходимости проползая у людей между ног. Очень осторожно, чтобы не расплескать подливку, Ноготь двинулся в сторону…

— Ноготь!

Он замер на месте и вздохнул. Несколько людей позади Боамунда уже начали выражать нетерпение.

— Ноготь, — сказал Боамунд, — ты говорил мне, что я могу просить у девушки за стойкой все, что я захочу из еды, а она говорит, что все, что она может мне дать — это нечто, называемое писса.

— Тебе понравится, — хрипло проговорил Ноготь. — Они здесь делают очень хорошую пиццу.

Боамунд потряс головой.

— Послушай, — обратился он к женщине, с чьим лицом происходило то, что обычно происходит с бетоном, только гораздо быстрее, — мне не нужна желтая коровья лепешка, мне нужен жареный лебедь, начиненный перепелами…

Женщина сказала Боамунду несколько слов, и карлик, в чьих генах хранилось достаточное количество полезной информации относительно обычного поведения оскорбленных рыцарей, инстинктивно уронил поднос и свернулся клубком на полу.

Но Боамунд просто сказал:

— Ну что ж, делай как знаешь, а я сам позабочусь о себе, — и, пробормотав себе под нос еще пару слов, пошел прочь от стойки. Вопреки здравому смыслу, Ноготь открыл один глаз и взглянул вверх.

Боамунд все еще держал свой поднос. А на подносе громоздились жареный лебедь, седло кабана в меду, нарезанная ломтями кровяная колбаса весьма подозрительного вида, три маленьких жареных птички и здоровенный оловянный кувшин.

— Эй, постойте-ка! — сказала женщина. — Это не разрешается.

Боамунд остановился и некоторое время стоял молча.

— Что ты сказала? — наконец спросил он.

— Есть собственную еду не разрешается, — сказала женщина.

Ноготь почувствовал, что в его ребра тыкают носком ботинка. Он попытался проигнорировать это.

— Ноготь, я здесь уже ничего не понимаю. Сперва она не дает мне настоящей еды, а дает только писсу, а теперь она говорит, что мне нельзя есть мою собственную еду. Это значит, что мы все должны обменяться подносами или что-то в этом роде?

Ноготь поднялся с пола.

— Пошли, — сказал он. — Мы уходим. Быстро.

— Но…

— Идем!

Ноготь ухватил Боамунда за рукав и потащил его по направлению к двери. У них за спиной кто-то закричал:

— Эй! А эти двое не заплатили!

Боамунд встал как вкопанный, и Ноготь, как ни старался, не мог побудить его двигаться дальше.

— Что ты сказал? — вопросил Боамунд.

— Ты не заплатил за свою еду.

— Но я не брал ее здесь, — отвечал Боамунд очень терпеливо (и вполне обоснованно). — У этой женщины не было ничего из того, чего мне хотелось, и мне пришлось самому позаботиться о себе.

Ноготь побился сам с собой об заклад, что он знает, что за этим последует.

— Здесь не разрешается, — сказал голос, — есть пищу, не купленную здесь.

«Ну вот, — сказал Ноготь своим ступням. — Я выиграл!»

— Но послушай…

— Нет, — сказал голос, — это ты послушай!

Чувство собственного достоинства, его взращивание и развитие лежат в самом корне рыцарства. Поэтому весьма неблагоразумно говорить рыцарю вещи наподобие «Нет, это ты послушай!», особенно если он голоден и в замешательстве. Несмотря на то, что Ноготь умышленно отвернулся, — исходя из не очень логичной предпосылки, что за то, чего он не увидит, он потом не будет нести ответственность, — ему не нужны были глаза, чтобы понять, что произошло в следующий момент. Звук, раздающийся при совмещении подноса с жареным лебедем и лица заместителя заведующего кафе, красноречиво говорит сам за себя.

Из-под своего столика Ноготь мог очень хорошо видеть большую часть драки — примерно от ступней участников до их коленей, — и, по его мнению, этого для него было более чем достаточно, большое спасибо. Можно было бы подумать, что парень, проспавший полторы тысячи лет на вершине горы, должен был немного потерять навык, но ничего подобного.

Через некоторое время в поле зрения Ногтя осталась только одна пара ног, и они были обуты в пару мотоциклетных ботинок, которые он сам покупал с неделю назад, измерив предварительно ступню спящего рыцаря. Боже, как давно это было!

— Ноготь!

— Да? — отвечал карлик.

— Ты ведь не особенно голоден, правда?

Ноготь высунул голову из-под столика.

— Да не очень, — сказал он. — Может быть, поедим уже на месте, как ты думаешь?

— Хорошая мысль, — ответил Боамунд. Он вытер с лица подливку и смущенно ухмыльнулся.

Они добрались до мотоцикла и успели его завести примерно за четыре секунды до появления полиции. К счастью, полицейские упустили из виду взять с собой вертолеты, поэтому, когда мотоцикл внезапно оторвался от земли и с ревом понесся в направлении Бирмингема, они мало что могли с этим поделать, — разве что записать его номер и арестовать парочку студентов на «Хонде-125», у которых не работал стоп-сигнал.

Назад: Том Холт Граальщики. Солнце взойдет
На главную: Предисловие