Глава 12
К воскресенью все стало чуточку лучше. День был солнечный, и мы с Дорой отправились на освящение витража памяти мисс Риду – директрисы в нашу бытность в школе. В поезде мы читали школьный журнал, извлекая тайное удовольствие от того, что принижали тех выпускниц, которые многого добились, и злорадствовали над теми, кто не сумел оправдать возлагавшиеся на них надежды.
– «Эвелин Брэндон все еще преподает античную литературу в школе Святого Марка в Феликс-Стоуве», – с удовлетворение прочла вслух Дора. – А ведь она была такая талантливая. Столько премий завоевала в Джиртоне, все думали, что она далеко пойдет.
– Да, – согласилась я, – но опять же все мы далеко ушли, верно? Я хочу сказать, далеко от тех дней, когда считались талантливыми и тому подобное.
– Ну, думаю, мы с тобой не слишком изменились.
– Во всяком случае, у нас больше нет стрижек «под фокстрот» и сборок сзади на талии. Несколько удручает, правда, мысль о том, что мы помним ту моду. Быть молодой в те годы кажется так неромантично.
– Но, Милдред, нам тогда было всего двенадцать или тринадцать. Смотри, тут и про тебя есть… «Мисс Лэтбери все еще работает на полставки в Обществе попечения о престарелых дамах», – прочла она вслух. – Звучит не многим лучше, чем про Эвелин Брэндон.
– Да, конечно, именно этим я занимаюсь, – согласилась я, но почему-то фраза показалась совсем пустой, ведь она передавала лишь крошечную часть моей жизни. – Кое-кто пишет о себе подробнее, поэтому их жизнь представляется более насыщенной.
– Точно. А вот тут про Мейзи Уинтерботэм, помнишь ее? Рыжая в очках? Она вышла замуж за миссионера или вроде того. Миссис Эрроусмит (Уинтерботэм) сообщает из Калабара в Нигерии, что ее муж открывает новую миссию на реке Имо. «Мой третий ребенок (Джереми Пол) родился там, а потому, учитывая также, что Кристофер и Фиона недавно научились ходить, забот у меня хватает. По счастью, для них я нашла чудесную африканскую няню. Я столкнулась с мисс Коунс в Лагосе, но сразу же уехала сюда». – Дора захихикала. – От Коунс кто угодно сразу подальше уедет. Смотри, мы почти на месте!
Сердце у меня упало, когда я узнала привычный ландшафт. Я почти вообразила себя школьницей, приехавшей дождливым сентябрьским вечером на осенний семестр, и даже почувствовала антисептический запах недавно отдраенных раздевалок…
– Смотри, Элен Эгглтон и Мейвис Буш! – крикнула Дора, высовываясь в окно, пока поезд подходил к платформе.
Казалось, этим поездом приехали большинство выпускниц, поскольку на платформу разом выплеснулась волна дам всех возрастов. У меня перед глазами словно бы ожили напечатанные в журнале заметки… «Миссис Буш подвизается на ниве Нравственного воспомоществования в Пимлико… Э.Б. Эгглтон – старшая преподавательница домоводства в школе Святой Моники в Эрн-Хилле…» И вдруг они во плоти – почти такие же, какими ты их помнишь. Тут были и женщины старше нас, которые, возможно, уже обзавелись внуками, и моложе, чьи модные пальто и костюмы говорили о том, что школу они покинули совсем недавно. Учительницы, что утешительно, остались прежние. Мисс Латфут, мисс Грегг, мисс Дейвис… Они как будто совсем не постарели, но были и одна-две новенькие, моложе нас, почти девочки.
Перед церемонией освящения в холле подали чай, и представилась возможность поболтать или, точнее, обменяться новостями, поскольку трудно было назвать беседой нечто, состоящее из фраз: «А что теперь поделывает такая-то? Ты все еще преподаешь? Представляешь, старушка Херст выходит замуж!»
После чая мы торжественно направились в часовню, чтобы перед службой осмотреть новый витраж. Часовня была построена в 1925 году в сравнительно холодном современном стиле: белые стены, неудобные легкие дубовые стулья и много серо-голубого цвета в убранстве и занавесях. Тут мы с Дорой в возрасте пятнадцати лет проходили конфирмацию, тут мы немного опасливо преклонили колени, ожидая чего-то, что в полной мере так и не свершилось. О школьных службах ничего вдохновляющего в моей памяти не сохранилось – только глупые смешки над некоторыми строчками из гимнов и псалмов, а после бдительность – чтобы упрекнуть за те же смешки девочек помладше. Наверное, мы с Дорой (в те годы мы обе считались толстушками) теперь без дрожи или призрачной полуулыбки могли бы стоять бок о бок и петь: «Хрупкие дети праха». Довольно печально, если подумать.
Витраж, которой предстояло освятить, был работы современного художника и выполнен в общем духе часовни. На нем была изображена фигура святой с именем Олива Стерджес Риду, написанным готическим шрифтом, даты рождения и смерти и надпись на латыни. Мы стояли перед ним в благоговейном молчании, нарушаемом только редкими восхищенными замечаниями. Несколько минут спустя мы расселись в ожидании службы, провести которую предстояло школьному капеллану. В наши дни это был высокий представительный мужчина средних лет, канонник городского собора, и все мы были тайно или открыто в него влюблены. Тогда его прихода ждали с нетерпением, но сейчас – возможно, к лучшему – дела обстояли иначе, поскольку капелланом оказался суетливый человечек, лысый и в пенсне. Он отслужил неспешно и подобающе и произнес короткую речь, превознося добродетели мисс Риду – Стердж, как мы называли ее по второму имени. Внезапно я была тронута, и у меня защипало глаза. Стердж была хорошей женщиной и очень хорошо ко мне относилась, а еще у нее было острое чувство абсурдного, которого я не умела оценить, пока не повзрослела. Я вообразила себе, как она теперь улыбается нам с какой-то разновидности небес – возможно, чуточку сардонически.
На обратном пути мы с Дорой, обе в элегическом настроении, ударились в воспоминания. Мы больше не принижали своих успешных сверстниц и не злорадствовали над неуспешными. В конце концов, сами-то мы каковы? Ни одна не сделала звездной карьеры, и самое главное, ни одна не вышла замуж. В том-то, по сути, все дело. На встречах выпускниц первым делом ищут кольцо на левой руке. Часто, да что там, почти всегда это ничем не примечательное кольцо, иногда всего лишь простой золотой ободок или с очень маленьким тусклым брильянтиком. Вероятно, и муж того же пошиба, но поскольку на встречи мужей с собой не берут, их можно только воображать, и почему-то мне думается, что чужие мужья, которых мы себе представляли, были еще более неинтересными, чем нам казалось.
– Подумать только, кто-то женился на старушке Херст! – сказала Дора, точно прочла мои мысли. – Что, скажите на милость, у нее может быть за муж?
– Нам никогда это не узнать. Недалекий и лысеющий, но очень заботливый и добродушный? Или пожилой пастор, возможно, вдовец? Или кто-то, отличившийся на своем поприще, и к тому же красивый? Он может быть каким угодно.
Повисло меланхоличное молчание. Уже стемнело, поезд шел медленно. Всякий раз, когда я смотрела в окно, мне казалось, что мы проезжаем церковный двор или кладбище.
«В ограде церковной бок о бок стоят, белеют рядками могилы», – подумалось мне. Но однажды мы проехали большое кладбище: ничего утешительного не было в акрах могильных плит, лишь временами прерываемых какой-нибудь беломраморной фигурой, чьи простертые руки или крылья в сумерках выглядели почти угрожающе.
Листая страницы школьного журнала, я нашла кое-что созвучное моему настроению – некролог выпускницы, учившейся в школе с 1896 по 1901 год. Дороти Гертруда Пайбус, «для друзей Ди Джи или Пай», с ее оживленным личиком, любовью к розыгрышам, неустанными трудами в приходе святого Криспина, а ниже – стихотворение, смущающее своей неуклюжестью, нечто путаное про туманы и горные пики, пожалуй, в духе «Эксельсиора» Лонгфелло… Подробности и туманные отсылки на нечто глубоко личное настолько меня тронули, что я уже не знала, смеяться мне или плакать. Очевидно, мы с Дорой еще не достаточно стары, но, возможно, придет время, когда одна из нас напишет некролог другой, хотя я очень надеялась, что у нас хватит присутствия духа не сочинять стишков.
В одном купе с нами ехала молодая женщина, но мы даже не догадывались, что она тоже из школы, пока Дора случайно с ней не заговорила. Наша попутчица рассказала, что оставила школу в начале войны, а потом служила в женском вспомогательном.
– Мне ужасно повезло, и меня отправили в Италию, – щебетала она. – Поразительное везенье, я провела там больше года.
– А Рокингхема Нейпира вы там не встречали? – от нечего делать спросила я. – Он, кажется, был где-то на адмиральской вилле.
– Знала ли я Роки? Самого обаятельного адъютанта на всем Средиземноморье? Да его все знали!
Я посмотрела на нее с интересом. Казалось, она не из тех, кому довелось пережить какое-нибудь приключение, на ней никто не задержал бы взгляд, но теперь я легко представила ее себе на террасе адмиральской виллы.
– У вас была белая форма, – рискнула предположить я.
– О боже, да! И она всегда некрасиво висела, пока не садилась от стирки или ее не перешивали. Моя на мне поначалу мешком сидела. Через день после прибытия нас пригласили на коктейль на виллу адмирала, и Роки Нейпир был ужасно к нам добр. Понимаете, его обязанностью было обеспечивать адмиралу светскую жизнь и всех очаровывать.
– Уверена, он хорошо с ней справлялся, – пробормотала я.
– О да! – весело подхватила она. – В него то и дело кто-нибудь влюблялся, правда, длилось это обычно месяц или два. Пока девушка не понимала, какой он на самом деле поверхностный человек. Он заводил роман на неделю-другую, а потом бросал бедняжку. Мы из вспомогательного обычно называли себя «игрушками»: иногда нас снимали с нашей полки, стряхивали пыль, осматривали, но потом всегда убирали назад. Конечно, у него была подружка-итальянка, так что понимаете…
– Да, конечно…
Подружка-итальянка? Да, этого следовало ожидать. Интересно, знала ли об этом Елена, обижалась ли она? Но потом я решила, что наивно смотреть на это таким образом.
– Мужчины – очень странные создания, – самодовольно произнесла Дора. – Никогда не знаешь, что они выкинут.
– Да уж, – согласилась я, поскольку это показалось мне самым безопасным определением.
– Разумеется, не все мужчины таковы, – сказала служащая из женского вспомогательного. – В армии есть и очень приятные офицеры.
– У которых нет подружек-итальянок?
– Вот-вот. Эти показывали фотографии жен и детей.
Я взглянула на нее с подозрением, но она, похоже, была совершенно серьезна.
Поезд подошел к вокзалу, мы приготовились сойти.
– Кстати, надеюсь, Роки Нейпир вам не близкий друг или родственник? Наверное, мне не следовало говорить такого…
– О нет, не друг, – отозвалась я. – Он с женой живет в одном со мной доме и всегда казался очень приятным.
В конце концов, какое имело значение, что думала о нем эта наводящая тоску женщина? Она видела его только в фальшивом светском окружении.
Поезд остановился, и мы расстались.
– Ну вот, пожалуйста, – удовлетворенно заявила Дора. – Так я и думала. Нисколечко не удивилась, такое про него услышав. Нам еще повезло от него спастись, если хочешь знать мое мнение.
«Повезло спастись?» – печально подумала я. Но стали бы мы, любая из нас, спасаться, представься нам шанс поступить иначе?
– Вероятно, лучше быть несчастной, чем вообще ничего не чувствовать, – сказала я вслух. – «Любовь, обиду все тебе чинят, твердя, что сладости твои горьки, горьки».
Дора воззрилась на меня с изумлением.
– Пожалуй, мне надо в дамскую комнату, – сказала она, – перед тем, как сядем на автобус домой.
Я кротко пошла следом, хотя, в сущности, мне туда не было нужно. Просто само это место отрезвляло, и одного взгляда на отражение в пыльном, плохо освещенном зеркале хватило, чтобы прогнать любые романтические мысли.
