Орлов, усмехаясь, оглядел каюту.

– Письмо, Ваше сиятельство. от нее для вас, – сказал Христенек – Адмирал Грейг принес.

Орлов взял письмо, а Христенек продолжал рыться в вещах принцессы и диктовать:

– «Польские кафтаны – атласный, полосатый… Салоп атласный голубой… Четыре белых кисейных одеяла».

Орлов смотрел на бумагу, исписанную торопливым почерком. Иные буквы расплылись – слезы ярости. Он читал письмо и одновременно слушал монотонный голос Христенека, перечислявший все эти модные вещи. Она вновь была перед ним. И он слышал ее голос.

«Вы, так часто уверявший меня в верности, где же вы были, когда меня арестовали?»

– «Кушак с золотыми кистями. Амазонские кафтаны. Камзолы с серебряными кистями и пуговицами. Две круглые шляпы, из коих одна белая с черными полями, а другая черная с белыми. Одна простыня и наволочки к ней полотняные. Одна скатерть».

«…Не верю, не верю, вы не смогли бы так поступить! Но если даже все это правда, заклинаю вас всеми святыми: придите ко мне!»

– «Осьмнадцать пар шелковых чулок. Десять пар башмаков шелковых надеванных. Семь пар шитых золотом и серебром не в деле башмаков».

«…Я готова на все, что вы для меня приготовили. И на то, что вы отняли у меня навсегда свободу и счастье. И на то, что вы вдруг передумаете и освободите меня из ужасного плена, но что бы вы ни решили – придите!»

– «Лент разного цвета… 12 пар лайковых перчаток. Веер бумажный и веер шелковый. Три плана о победах Российского флота над турецким. На медной доске величиною с четверть аршина Спасителев образ. Книги – 16 – иностранные и лексиконы. Три камышовые тросточки – две тоненькие, одна с позолоченной оправой. Семь пар пистолетов, в том числе одни маленькие».

Орлов подошел, поиграл пистолетами, кивнул на баул:

– Бумаги?

– Точно так, Ваше сиятельство, как вы повелели: никто не прикасался, – ответил Христенек. – И караул к ним сразу приставил.

– Ко мне в каюту! – приказал Орлов матросу.

Матрос поднял баул и вышел.

– Ее люди, которые вещи доставили?..

– Сидят под стражей, – отвечал Христенек.

– Всех арестованных по разным кораблям развести. На адмиральском только ее оставить с камер-фрау. В каюту ей все вещи отнести. – Он огляделся и усмехнулся. – Да, одежды у нее предостаточно. Но в Петербурге ей совсем другая понадобится. Купишь салоп на меху на куньем – и пускай адмирал отдаст от меня. Ты свое дело заканчивай. Завтра письмо от меня в Петербург повезешь императрице вместе с бумагами разбойницы. С Рибасом поедете.

Орлов сидел в своей каюте, лихорадочно перебирал бумаги принцессы. Весь стол был завален этими бумагами.

– Кому только не писала… Да, свойства имеет отважные. Султану… Королю шведскому, королю прусскому, – перебирал он письма. – А это уже к ней. Вся Конфедерация здесь. Огинский, Радзивилл. А это вы, Ваше сиятельство.

Усмехнувшись, он сжег свои письма над свечой. И вновь погрузился в ее бумаги. Наконец он закончил разбирать таинственный баул. Но того, что искал, не было: никаких бумаг о ее рождении.

Он прошелся по каюте.

– Ну что ж: прав, Ваше сиятельство, ничего у нее нет, одна пыль в глаза. Копии кем-то составленных завещаний русских царей. Кем? Все теми же ляхами? Самозванка! Не ошибся, граф.

В каюту вошел Грейг.

– Я сейчас отпишу ей ответ на письмо, а вы передадите.

Грейг помолчал, потом тихо сказал:

– Увольте, Ваше сиятельство.

– Я дважды не прошу, адмирал. Сами передадите и в высшей степени любезно. И романы в каюту ей доставите. Читать она охоча, а дорога-то дальняя. Я ее, слава Богу, знаю. Ей удавиться ничего не стоит. А ее живую надо государыне привезти. Многие тайны знает эта женщина.

– Но откуда здесь романы, Ваше сиятельство? У нас на все корабли одна книга. И та – «Устав морской службы».

К Дику пошлешь, у этой английской скотины все есть.

Орлов начал писать письмо, а Грейг закурил свою трубку и молча ждал, пока граф закончит.

Из письма графа Орлова, написанного по-немецки на корабле: «Ах, вот где мы не чаяли беды. При всем том будем терпеливы. Я нахожусь в тех же обстоятельствах, что и Вы, но надеюсь получить свободу через дружбу своих офицеров. Всемогущий не оставит нас. Надеюсь, что адмирал Грейг из приязни ко мне даст возможность бежать. Он окажет и Вам всевозможные услуги, прошу только первое время не испытывать его верности. Учтите, он будет очень осторожен. Наконец остается мне просить Вас только об одном: заботиться о своем здоровье. Как только я получу свободу, буду разыскивать Вас по всему свету и служить Вам. Вы только должны заботиться о себе, о чем я Вас прошу всем сердцем. Ваши собственные строчки я получил из рук адмирала и читал их со слезами на глазах. Неужели Вы желаете обвинить меня?! Берегите себя. Не могу быть уверен, что Вы получите сие письмо, но надеюсь, что адмирал будет настолько вежлив и благороден, что передаст его Вам. Целую от всего сердца Ваши ручки».

Граф подумал – и подписи не поставил.

Грейг хмуро взял письмо.

– Как только я покину корабль, снимитесь с якорей. Пока не просочились слухи на берег… Представляете, что будет со всей этой толпой? Они тут как порох!

Грейг молчал.

– В порты постарайтесь заходить пореже. Через английского консула я уже отправил послание: в Портсмуте вы будете снабжены всем необходимым. Там и сделаете остановку, там и команда отдохнет. После чего, стараясь избегать новых остановок, двинетесь прямо в Кронштадт. И поспешайте, поспешайте, адмирал!

– У меня была нелегкая жизнь, граф, – усмехнулся Грейг, – но никогда я не выполнял более трудной миссии.

Корабли снимались с якорей в заходящем солнце.

Дворец Орлова в Пизе.

Стояла глубокая ночь. В своем кабинете граф принимал Рибаса и Христенека.

Христенек докладывал:

– Корабли благополучно ушли, Ваше сиятельство. Эскадра находится в открытом море.

– Говорят, толпа на набережной в Ливорно по-прежнему не расходится, – усмехнулся граф.

– О сем гонец из Ливорно ничего не поведал. – начал Христенек.

Но Рибас, тут же сообразивший в чем дело, перебил его:

– Так точно, Ваше сиятельство. Есть сведения: большое недовольство в городе. Итальянцы как дети. Уж очень полюбилась им таинственная принцесса.

– Полюбилась злодейка, – поправил Орлов и продолжал: – Усилить караулы вокруг дворца! Я жду больших волнений, господа. Тем более что вокруг нее было много отцов иезуитов, а сии. – Он помолчал. – Итак, я отправляю вас обоих в Петербург. – Он обратился к Христенеку: – Ты повезешь письмо государыне. А Рибас будет отвечать за бумаги разбойницы. Вы должны прибыть в Петербург как можно скорее, чтоб следствие основательно подготовилось к приезду разбойницы и еще чтоб государыня знала, в каком бедственном положении я тут пребываю. Расскажите подробно, каким опасностям я тут теперь подвергаюсь. Думаю, что оставаться мне сейчас в Италии никак невозможно.

«Итак, Его сиятельство решил при помощи сего дельца в Петербург пожаловать. И роскошное свое изгнание прекратить..». – улыбнулся про себя Рибас.

– Выспитесь хорошенько, господа, и наутро в путь!

Рибас и Христенек ушли. Граф остался один. И начал писать письмо императрице.

Письмо графа Орлова Екатерине Второй. Февраля 14 дня 1775 года. Из Пизы.

«Угодно было Вашему императорскому величеству повелеть доставить называемую принцессу Елизавету. И я со всею моею рабской должностью, чтоб повеление исполнить, употребил все возможные мои силы и старания. И счастливым теперь сделался, что мог я оную злодейку захватить со всею ее свитою. И теперь они все содержатся под арестом и рассажены на разных кораблях. Захвачена она сама, камердинерша ее, два дворянина польские и слуги, имена которых осмеливаюсь здесь приложить. А для оного дела употреблен был штата моего генеральс-адъютант Иван Христенек, которого с оным донесением посылаю и осмелюсь его рекомендовать яко верного раба и уверить, что поступал он со всевозможной точностью по моим повелениям и умел весьма удачно свою роль сыграть».

Орлов походил по комнате. Оставалось главное.

«…Признаюсь, Всемилостливейшая государыня, что теперь я, находясь вне отечества, в здешних местах сильно опасаться должен, чтоб не быть от сообщников сей злодейки застреляну иль окормлену ядом. И посему прошу не пречесть мне в вину, если я по обстоятельству сему принужден буду для спасения моей жизни, команду оставя, уехать в Россию и упасть к священным стопам Вашего императорского величества».

Он еще походил по комнате.

«…Я сам привез ее на корабли на своей шлюпке вместе с ее кавалерами. В услужении у нее оставлена одна девка, камер-фрау. Все же письма и бумаги, которые у нее захвачены, на рассмотрение Вашего величества посылаю с надписанием номеров. Женщина она росту небольшого, тела очень сухого..».

Он опять видел ее лицо. И тем последним, страшным, сводящим с ума движением она припала к нему.

«…Глаза имеет большие, открытые, косы, брови темнорусые. Говорит хорошо по-французски, немецки, немного по-итальянски, хорошо разумеет по-аглицки и говорит, что арабским и персидским языками владеет. От нее самой слышал, что воспитана в Персии, а из России увезена в детстве. В одно время была окормлена ядом, но ей помощь сделали. Когда из Персии в Европу ехала – была в Петербурге, в Кенигсберге, Риге, а в Потсдаме говорила с королем прусским, сказавшись ему, кто она такова. Знакома очень со многими князьями имперскими, особливо с князем лимбургским. Венский двор в союзниках имеет и всей Конфедерации польской хорошо известна. Сама открылась мне, что намерена была ехать прямо к султану отсель. Собственного ж моего заключения об ней донести никак не могу, потому что не смог узнать в точности, кто же она в действительности. Свойства она имеет довольно отважные и своею смелостью много хвалится, этим-то самым мне и удалось завести ее, куда желал».

Граф еще походил по зале. Дальше начиналось самое сложное. Он писал, рвал бумагу и опять писал.

«…Она ж ко мне казалась благосклонною, для чего и я старался казаться перед нею весьма страстен. Наконец уверил я ее, что с охотою женился б на ней, чему она, обольстясь, поверила. Признаюсь, что оное исполнил бы, чтоб только достичь того, чтоб волю Вашего величества исполнить. Я почитаю за обязанность все Вам донести, как перед Богом. И мыслей моих не таить. А она уж из Пизы расписала во многие места страны о моей к ней преданности. И я принужден был ее подарить своим портретом, каковой она при себе и имеет, и если захотят в России ко мне не доброхотствовать, то могут придраться к сему, коли захотят. При сем прилагаю полученное мною от нее письмо уже из-под аресту, а она и по се время верит, что не я ее арестовывал. Тож у нее есть письмо моей руки на немецком языке, только без подписывания моего имени: что-де постараюсь уйти из-под караула и спасти ее. Прошу не взыскать, что я вчерне мое донесение к Вашему императорскому величеству посылаю. Ибо опасаюсь, чтобы враги не проведали и не захватили курьера моего с бумагами. Посему двух курьеров посылаю. И обоим письма черновые к Вашему величеству вручу».

Он опустил голову на руки и долго молча сидел, потом встал и подошел к зеркалу. На каминной доске стоял тот самый шандал с экраном, на котором была изображена принцесса. Рядом с шандалом – высокий бронзовый канделябр.

– Холоп. – Он подмигнул себе в зеркало. И расхохотался.

Потом поднял канделябр и швырнул в зеркало – в свое отражение.

В ту ночь во дворце слуги не спали. Они попрятались в дальних покоях и со страхом слушали, как буйствовал граф до утра в своем кабинете.